КПСС исходила и исходит из того, что формирование нового человека – важнейшая составная часть всего дела коммунистического созидания.
      М. Суслов
      Советские студенты-медики, изучающие латынь, начинают занятия с фразы: Homo sovieticus sum – я советский человек. Будущие врачи на первом курсе, с первых же шагов в медицине узнают, что есть два вида человека: гомо сапиенс и гомо советикус.
      Настойчивое утверждение фундаментального различия между видами Хомо составляет важнейшую особенность советской системы. Убеждение в своем превосходстве над другими свойственно всем нациям. Только советская система претендует на выведение нового вида человека. Нацисты, делившие человечество на людей-арийцев и не-людей, базировали свои взгляды на неподвижной концепции "расы". раса, с точки зрения нацистов, была категорией вечной: можно было быть арийцем или им не быть. С этого начинали большевики, с той лишь разницей, что в основу сортировки человеческого материала они брали – также неподвижный – критерий социального происхождения: рождение в пролетарской семье, от пролетарских родителей, обеспечивало привилегированное положение в послереволюционной социальной иерархии. Как "неарийцу" в нацистской Германии нельзя было избавиться от клейма, пятнавшего со дня рождения до смерти и после смерти его детей, так нельзя было уйти (можно было только сбежать, скрывая "социальное происхождение") в советской республике "непролетарскому элементу". Один из руководителей всемогущей политической полиции – ВЧК с простодушием фанатика, убежденного в своей правоте, объяснял своим подчиненным в 1918 г.: "Мы не ведем войны против отдельных личностей. Мы истребляем буржуазию, как класс".1 Еще в середине 20-х годов Маяковский, в стихотворении посвященном Пушкину, объясняет убитому на дуэли поэту, что в советское время с убийцей поступили бы очень просто: спросили бы, а чем вы занимались до 17 года, а ваши кто родители? "Только этого Дантеса бы и видели".
      В ходе строительства советской системы, по мере ликвидации "нечистых", отменялись привилегии бывшего класса-гегемона: формировалась группа руководителей, обладающих качествами Советского Человека, и масса руководимых, равных своим несовершенством и своим стремлением избавиться от "скверны", еще мешающей им стать совершенными.
      Ставшие банальными рефлексии о таинственности Советского Союза продолжают заполнять страницы исторических монографий и шпионских романов, политических меморандумов и экономических анализов. Как правило, из работ, посвященных Советскому Союзу, выпадает тема Советского человека, превращающего систему для него и им порожденную в феномен, неизвестный истории. Советский человек – причина того, что метод аналогии для изучения Советского Союза оказывается совершенно неудовлетворительным. Точно так же недостаточным оказывается анализ при помощи привычных категорий: императорская Россия – советская империя; западники – славянофилы; правые – левые; прогресс – регресс; экономический кризис – модернизация. Никто не изучает современную Великобританию, исходя из результатов войны Алой и Белой Розы. Редко встречается советолог, не вспоминающий в работах о Советском Союзе татарское иго или Ивана Грозного.
      Первыми обратились к методу аналогии, восприняли Октябрьскую революцию, как естественное, хотя и бурное, продолжение русской истории – русские писатели, поэты, мыслители. Было совершенно естественно, что, оказавшись лицом к лицу с невиданным катаклизмом, русские мыслители начали искать его причины в прошлом народа, страны. Они искали русских предков революции и находили их без труда. Поэт Максимилиан Волошин отлично выразил чувство, широко распространенное, прежде всего в кругах интеллигенции – в страшном лике революции узнавались знакомые черты: "Что менялось? Знаки и возглавья? Тот же ураган на всех путях: В комиссарах – дух самодержавья, Взрывы революции – в царях".2
      Образ революции, как явления чисто русского, исключал основное – активную деятельность по переделке человека. На нее прежде всего обратил внимание Бертран Рассел, с ужасом обнаруживший после приезда в советскую Россию в 1920 г., что он оказался в платоновской утопии. "Первоисточник всех зол, – зарегистрировал английский философ, – заключается в большевистских взглядах на жизнь: в ненавистническом догматизме и в убеждении, что человеческую натуру можно переделать…" Рассел предсказал: "это сулит миру века беспросветной тьмы и бесполезного насилия…"3 Николай Бердяев немало способствовал распространению убеждения о "русском коммунизме" в работах, написанных в 30-е и 40-е годы. В книге, написанной вскоре после изгнания из советской республики, по свежим впечатлениям жизни в строящемся новом мире, русский философ говорит о возникновении "нового антропологического типа", "нового молодого человека – не русского, а интернационального по своему типу". Бердяев предсказал: "Дети, внуки этих молодых людей будут уже производить впечатление солидных буржуа, господ жизни. Эти господа проберутся к первым местам в жизни через деятельность Чека, совершив неисчислимое количество расстрелов… Самая зловещая фигура в России – это не фигура старого коммуниста, обреченная на смерть, а фигура этого нового молодого человека…"4
      Работа по созданию "этого нового молодого человека" продолжалась без перерыва. Через полвека после предвидения Бердяева, главный редактор Правды подчеркивает низменность задачи: "Воспитатель воздействует на чувства и интеллект человека, сообщая ему, доводя до его сознания информацию, содержанием которой является социалистическая идеология; стремится, чтобы она стала руководством в его практических делах и поступках".5 Главный редактор центрального органа ЦК КПСС, член-корреспондент Академии наук, один из генералов идеологического фронта совершенно серьезно говорит в 1975 г. то, что провозглашал в сатирической повести Андрея Платонова в 1926 г. идейный бюрократ, фанатический поклонник советской системы: "… Времени у человека для так называемой личной жизни не остается – она заменилась государственной и общеполезной деятельностью. Государство стало душою".6
      Эскиз Нового человека был создан задолго до революции. Описание рождающегося (или – по мнению некоторых – родившегося) Советского человека можно найти в работах советских идеологов и в путевых записках знатных иностранцев, путешествовавших под руководством опытных гидов по первому в мире социалистическому государству. Американский журналист Альберт Рис Вильямс, посетивший Республику Советов в 1923 г., пришел к выводу, что Октябрьская революция "заменила второе пришествие Христа на землю" и обнаружил, что в основе этики советских людей "лежал принцип коллективизма. Они действовали коллективно и подчинялись коллективному разуму партии, но это ни на йоту не умаляло свободы их личности".7 Американский журналист великолепно пользуется острейшим оружием марксизма – диалектикой: подчинение коллективному разуму партии не умаляет свободы. Джордж Орвелл обнажит смысл этой "диалектики" в формуле: "Рабство – это свобода".
      Каталог основных качеств Советского человека представлен в книге Советские люди, во вступлении, озаглавленном "Хомо Советикус": "Первым важнейшим качеством советского человека следует назвать его коммунистическую идейность, партийность… Независимо от того, является ли он членом КПСС или нет, партийность его проявляется во всем мироощущении, в ясном видении идеала и беззаветном служении ему". Коллектив авторов книги не жалеет сил, чтобы детально изобразить плод многолетней деятельности по обработке человеческого материала: "Мы задумываемся над нелегкой задачей: как охарактеризовать нового человека… Не хватит слов, не уляжется существо в формулы… Но кое-что мы расскажем о том, что это за человек – Хомо советикус…"
      Прежде всего – это "человек труда… Он относится к труду как к главному в жизни… Это человек коллектива… Это человек, беспредельно преданный социалистической многонациональной отчизне… Это человек, который за все в ответе… Ему до всего есть дело, будь то явление масштаба глобального или жизнь соседей по лестничной площадке… Это человек высоких идеалов… Он активно исповедует идеи Великого Октября… Это человек гармонического развития… Это человек, о котором заботится государство. Он видит эту заботу повсюду и ощущает ее повсеместно. Его дети ходят в детский сад или в школу, его родители лечатся у лучших врачей; он сам недавно получил квартиру… Растут города, зеленеют парки, выпускаются новые товары, ученые заботятся о чистоте воздуха – все это для него, для советского человека, и все это либо ничего не стоит ему, либо стоит очень недорого; забота государства материальна и зрима. Его товарищи, им же избранные в органы власти, решают государственные дела, – он это знает, это делается во имя его, на его благо".8
      Если очистить это определение от рекламных украшений, вроде того, что государство дает советскому человеку все бесплатно или почти даром, то окажется, что главные его черты полностью совпадают с качествами, перечисленными Александром Зиновьевым в сатирическом романе Гомо советикус. По официальному определению, для советского человека главное в жизни – труд; он беспредельно предан Родине; он член коллектива; его бесконечно интересует жизнь соседей по лестничной клетке и обитателей планеты; все заботы о нем взяло на себя государство. А. Зиновьев перечисляет: "гомосос приучен жить в сравнительно скверных условиях, готов встречать трудности, постоянно ждет еще худшего; одобряет действия властей; стремится помешать тем, кто нарушает привычные формы поведения, всецело поддерживает руководство; обладает стандартным идеологизированным сознанием; чувством ответственности за свою страну; готов к жертвам и готов обрекать других на жертвы".9
      Советские пропагандисты и советский сатирик рисуют одинаковый портрет неслучайно – это портрет идеального Хомо советикус и перечисление качеств, имеющихся – в разной пропорции – в каждом обитателе мира "зрелого социализма" и выращиваемых в нем. В 1927 году физиолог проф. Савич определил революцию, как процесс растормаживания, процесс сбрасывания с себя человеком всего того, что ему было дано культурным развитием. Критикуя "буржуазного ученого, книга которого Основы поведении человека выдержала два издания", руководитель пролетарских писателей Л. Авербах признает, что проф. Савич "подходит к существу вопросов культурной революции", которая "служит одному делу: переделке человеческого материала, созданию нового типа своего человека". Именно в процессе революции, подтверждает Л. Авербах наблюдения физиолога, происходит "растормаживание", ликвидация старых чувств, "первоначальное накопление социалистических чувств".10 Влиятельнейший в 20-е годы философ-марксист А. Деборин подводит теоретический базис под программу создания нового типа человека: "Поскольку социалистические идеи овладевают нашей мыслью, они способны превратиться в чувства". Социалистические идеи, превращаясь в социалистические чувства, переделывают "все человеческое существо со всей его сложной психикой".11
      Советская история, которая может рассматриваться с разных точек зрения, в конечном счете – история формирования советского человека, создания особых условий, в которых человек перестает вести себя так, как вел и кое-где ведет себя отживающий свое время Хомо сапиенс, начинает "накоплять социалистические чувства", думать и чувствовать иначе, по-новому. Каждое новое поколение принимает создаваемые в ходе советской истории условия как нормальные, будущие поколения станут их считать единственно нормальными. Польский писатель-фантаст Станислав Лем представил в одном из своих рассказов далекую планету, на которой обитатели неразличимо похожи на людей. Режим, господствующий на этой планете, требует от обитателей, чтобы они обязательно жили в воде, еще лучше – под водой. Булькание – единственный способ общения между жителями. Официальная пропаганда, не жалея усилий и средств, убеждает, что лучше всего на свете быть мокрым; дыхание воздухом, хотя это совершенно необходимо по физиологическим причинам, рассматривается почти как политическое преступление. Все жители планеты без исключения страдают ревматизмом и страстно мечтают хотя бы несколько минут пожить в сухом помещении. Пропаганда настаивает, что рыбий образ жизни, в особенности подводное дыхание – идеал. Цель, к которой все должны стремиться.
      Среда обитания за долгие десятилетия советской истории изменилась и в новых условиях у обитателей "зрелого социализма" вырабатываются особые качества. Эмиграция из Советского Союза в 70-е годы привела к появлению на Западе питомцев Нового мира. В послереволюционные годы из России эмигрировали люди, покидавшие родину, но остававшиеся, после пересечения границы, в пределах той же цивилизации; волна советских эмигрантов (в годы войны) состояла из людей, дышавших советским воздухом примерно четверть века – срок значительный, но, видимо, недостаточный для окончательной "перековки"; третья волна эмигрантов не знала другой среды обитания, кроме советской. Герой советского плутовского романа был поражен, узнав однажды, что на каждого гражданина давит столб воздуха весом в 214 кг. "Вы только подумайте! – жаловался он, – 214 кило. Давят круглые сутки, в особенности по ночам".12 Днем советский воздух давил не менее тяжко. Это не значит, что эмигранты 70-х годов – идеальные советские люди: проявленное ими желание выехать, покинуть Родину, свидетельствует о дефектах в их советском воспитании. Тем не менее, столкновение бывших советских граждан с несоветским миром немедленно выявило различия в отношении к миру, особенности советского и несоветского менталитетов.
      Немногим менее ста лет (1890) русский юмористический писатель Николай Лейкин написал книгу Наши за границей. В ней описывается поездка супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно. Молодой купец с женой, живущие в провинции, отправились на универсальную выставку в Париж. Наши за границей имели в России поразительный успех. Читатели смеялись над молодыми путешественниками, оказавшимися в чужой стране. Точно так же, как смеялись над Простаками за границей Марка Твена, послужившими Лейкину образцом.
      Николай Лейкин и Марк Твен описали естественное состояние людей, попавших за границу, в незнакомую страну, с незнакомым или плохо знакомым языком, обычаями. Но и герои Твена, и герои Лейкина, пересекши границу, остаются в пределах той же самой цивилизации. Глафира Ивановна поражается, что в парижских гостиницах не подают поздно вечером самовара, Николай Иванович недоволен маленькими (по его аппетиту) порциями в парижских ресторанах. Возможность выезда за границу, свобода обмена рубля на франки, общедоступность товаров – для них естественны.
      Советским людям непонятны, пугающе чужды возможность изобилия товаров и их выбора, возможность свободного передвижения, формы отношения между властью и гражданами, особые виды свободы и несвободы в несоветском мире.
      Произошла встреча двух цивилизаций: земной и внеземной, провозгласившей себя идеальной, завершающей ход человеческой истории.
      Трагическим примером цивилизационной несовместимости была судьба советских военнопленных. Многие из них, освобожденные из немецких лагерей союзными войсками, отказывались вернуться на родину. Более двух миллионов бывших пленных были насильно выданы англичанами и американцами советским властям. Союзники не могли понять, почему советские солдаты и офицеры, освобожденные из немецких лагерей, не хотят возвращаться домой. Бывшие военнопленные хорошо знали, что их в лучшем случае ждет новый лагерь, но это не укладывалось в представлении англичан и американцев. С другой стороны, советские власти, освободившие из немецких лагерей несколько десятков тысяч союзных солдат и офицеров, не понимали, почему бывших пленных принимают на родине – в Англии, Франции, США – как героев.13
      Американский фильм, изобразивший появление в земной атмосфере космического корабля, с экипажем инопланетян, назывался Встреча третьего типа. Прибытие на Запад в семидесятые годы большой группы советских эмигрантов можно назвать "встречей третьего типа". Особую актуальность приобрели вопросы: как переделывается человек, как формируется Новый человек, Гомо советикус, насколько процесс обработки человеческого материала, происходивший семь десятилетий в СССР, носит универсальный характер, возможно ли его повторение в иных странах, на других континентах?
 

 
      Наш паровоз вперед лети,
      в коммуне остановка
      (из песни)
      История еще не знала эксперимента по ускоренному массовому выращиванию "новых людей" на "строго научно! основе". Партия Ленина, захватив власть, имеет только общее представление о предстоящей деятельности. Не было тщательно разработанного плана, его подменяли Цель и средства, необходимые для ее достижения. Изучение советской истории позволяет обнаружить систему в действиях, которые современникам могли казаться случайными, разрозненными, хаотичными.
      Система формирования Советского человека складывается из векторов – основных направлений обработки человеческого материала и инструментов, производящих эту работу. Может показаться, что векторы менялись: иначе выглядят модели Нового человека в послереволюционную эпоху, в 40-е годы, в 80-е годы. Внимательнейшая наблюдательница советского мира Надежда Мандельштам отметила изменение внешнего облика, "физического типа деятеля"1 руководителя, т. е. модели – в ходе десятилетий. Но как стрелка компаса всегда возвращается к норду, так все изменения векторов в конечном счете были только вариантами генеральной линии, основного направления. Цель оставалась неизменной: строился государственный житель, формировался человек, чувствующий себя клеточкой государственного организма.
      Два главных вектора: бытие и сознание. В соответствии с формулой Маркса изменение бытия должно было повлечь за собой изменение сознания автоматически, при небольшом, в случае необходимости, давлении. "Ученые-марксисты обнаруживают, – пишет один из марксистов, – гораздо большую пластичность человеческого существа, чем предполагалось раньше…"2 Изменение "бытия" означало, прежде всего, слом старой государственной, экономической, социальной системы. Один из наиболее мощных ударов наносится обществу.
      Мишенью становятся все человеческие связи, которые составляли общественную ткань: религия, семья, историческая память, язык. Идет систематическая, планомерная атомизация общества, лишение индивида выбранных им связей, замена их связями, выбранными для него, одобренными государством. Человек остается лицом к лицу, один на день с государственным левиафаном. Только "влившись в коллектив", став каплей "массы" можно спастись от пугающего одиночества.
      Одним из главных направлений обработки сознания становится инфантилизация советского человека.
 

 
      Докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого.
      Ф. Достоевский
      Разногласия относительно степени завершенности процесса создания Советского человека составляют часть оживленной дискуссии о степени воздействия идеологии, как инструмента обработки сознания, в странах "реального социализма". Схоластичность споров на тему "верит или не верит" в "идеологию" обитатель "реально-социалистической" зоны, в которой живет треть человечества, определяется двумя причинами: во-первых, неутолимой тоской многих западных экспертов и экс-коммунистических мемуаристов по времени революционного энтузиазма, "юности полета", по эпохе ничем (кроме миллионов жертв) неомраченных надежд на "поющее завтра"; во-вторых, полным отсутствием исследования воздействия на человеческий мозг многолетней (многих десятилетий) непрекращающейся интоксикации в условиях тотальной власти над средствами коммуникации.
      Вряд ли можно считать случайным, что психологи, физиологи, врачи всех других специальностей изучали воздействие на человека пребывания в гитлеровских концентрационных лагерях, но никто не обследовал узников советских лагерей. Американские психиатры изучали воздействие "промывания мозгов" на солдат и офицеров, побывавших в северокорейских, китайских, вьетнамских лагерях. Результаты их исследований чрезвычайно поучительны. После обследования нескольких сот американских солдат и офицеров, вернувшихся на родину из корейских лагерей, др Роберт Лифтон заключил: "Промывание мозгов пленных в корейских лагерях было по своей сути стремлением разрушить прежнюю личность индивида и сформировать заново в соответствии с категориями коммунистической идеологии. Это процесс смерти и возрождения; и хотя лишь немногие выходят из лагеря убежденными коммунистами, на всех остаются следы пережитого".1 Др Лифтон отмечает факт исключительной важности: воздействие методов "промывания мозгов" ощущают даже те, кого психиатр называет "внешне сопротивляющимися", т. е. те, кто – казалось бы – не поддаются интоксикации. Исследование показало, что они воспринимают то, что им вбивали в мозг, спустя определенное время после освобождения – как взрыв бомбы замедленного действия.2
      Нетрудно себе представить как действует "воспитание" и "перевоспитание" на советских граждан, находящихся в зоне "промывания мозгов" со дня рождения, бомбардируемых средствами массовой пропаганды и агитации3 круглосуточно, ежедневно. Воздействие этой интенсивнейшей обработки менталитета особенно эффективно, ибо она производится s закрытом пространстве страны, отделенной от иного мира строго охраняемой границей. Обитатели советской зоны (неслучайно заключенные называют лагерь "малой зоной", а советский мир за лагерным забором "большой зоной") подвергаются с первых дней революции жесточайшим стрессам. Еще нет исследований, которые позволили бы определить размеры разрушительного воздействия на человеческий организм постоянных стрессов: страха, хронического дефицита товаров, неизбежных очередей, тесных жилищ, отвратительного транспорта, бесчисленных запретов и необходимости нарушать их, чувства замкнутости.
      В 70-е годы слово "стресс" стало модным в советской журналистике, настаивающей на вредности "стрессов" в условиях "социально-экономических противоречий капиталистического общества".4 Одновременно советские генетики, которым после многолетнего запрета, разрешено заниматься наукой, объявленной "буржуазной" в сталинские годы, отмечают положительное воздействие определенных стрессов, как фактора способствующего процессу одомашнивания и закрепления наследственных изменений5
      Советский Союз представляет собой гигантское гетто, в котором у обитателей вырабатываются особые качества, позволяющие им приспособиться к жизни в гетто. Киевский психиатр Семен Глузман, осужденный на 7 лет лагерей и долгие годы ссылки за разоблачение преступных методов советской психиатрии, применяемой для репрессий, использовал пребывание в заключении для исследования психического состояния своих товарищей по лагерю. С. Глузман обнаружил, в частности, наличие у политических заключенных, просидевших в лагере 20-25 лет, особый феномен, который он назвал "страх свободы". Психиатр отмечает, что "страх свободы" ощущают политические заключенные, которые и в лагере остаются верными своим идеям, придерживаются нонконформистских взглядов. В то же время уголовники, даже находившиеся много лет в заключении, с вожделением ожидают выхода из лагеря. Семен Глузман объясняет это тем, что уголовники, занимающие в лагере глубоко конформистскую позицию, не ожидают за воротами лагеря других морально-психологических норм, нежели те, по которым они жили в лагере. Политические заключенные знают, что "на свободе, в сравнении с лагерем, происходит значительное снижение степени а) внутренней свободы, б) возможности защиты своего достоинства от посягательства социальных институтов".6
      Семен Глузман делает вывод: политзаключенные в лагере живут в здоровом психологическом климате, в группе, где основными являются ценности нравственные, духовные. Ощущаемый ими страх свободы – страх здоровых людей, опасающихся выхода в больное общество.
      Советская психиатрия официально объявила "инакомыслие" психической болезнью и считает общество здоровым, а всех, кто обвиняется в выражении сомнения относительно идеального характера советского общества, больными. С точки зрения специалистов по "промыванию мозгов" такое суждение логично: "инакомыслящие" представляют собой брак, отходы, это те, кто не поддался, кто сохранил свою индивидуальность. Это те, кто не сумел "полюбить рабство".
      Критерии "здоровья" и "болезни" в создаваемом Новом мире выразительно сформулировал автор первой марксистской истории советской литературы: "Революции на долго приходится забывать о цели для средства, изгнать мечты о свободе, для того, чтобы не ослаблять дисциплины".7 Необходимо, – требовал критик-марксист, – "создать новый пафос для нового рабства", необходимо полюбить кандалы, так, чтобы они казались нежными объятиями матери.8
      Орвелл заканчивает свой роман словами: "Он одержал победу над собой. Он любил Старшего Брата". В романе Замятина Мы, послужившим Орвеллу важнейшим источником для 1984, тот, кого полюбил герой, соблазненный свободой и понявший ее никчемность, называется Благодетель. В минуты отчаяния, прежде чем полюбить Благодетеля и предать любимую женщину, житель идеального Единого государства с болью мечтает: "Если бы у меня была мать – как у древних: моя – вот именно – мать".9 У гражданина Единого государства, имевшего вместо имени номер, не было ни матери, ни отца. У него, как у всех обитателей утопии – был Благодетель. Точно так же, как и в Океании Орвелла был – Большой брат. Государство заменило семью, Благодетель – Большой брат заменял родителей. Требовалось полюбить государство, как родителей, а кандалы рабства ощущать как "нежные объятия матери". Евгений Замятин развивает метафору до конца: Благодетель – Великий жрец, лично убивает нарушителей закона Единого государства, наказывая, как Отец, непослушных детей. Портрет Благодетеля не оставляет сомнений: "Передо мною сидел лысый, сократовско-лысый человек…" Это портрет Ленина.
      Ленин в апреле 1918 г. намечает основные линии программы по переделке человека и общества: "Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали – у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять".11 Программа проста: партия должна управлять Россией, управлять народом, управлять каждым человеком. Партия – их вождь – берет на себя роль всезнающего руководителя. Отца, который должен привести народ, Россию – в рай. Ленин четко разделяет: мы – они, мы, партия, должны управлять ими, массой. Мы – отцы, они – дети. Программа переделки человеческого материала требовала инфантилизации человека. В стране, шедшей к Высшей Цели, прыгавшей из "царства необходимости" в "царство свободы", возникает сложная иерархическая система, новая пирамида привилегий. Однако, главная разделительная черта проходит между руководителями, знающими направление движения, отцами, и руководимыми, невежественными, теми, кому нужно открывать глаза – детьми.
      Человек превращается в ребенка, которому Государство заменяет родителей, близких. Во всяком случае – должна заменять. Идеальными образцами становятся литературные персонажи либо мифологизированные энтузиасты новой веры – типа Любови Яровой12 и Павлика Морозова13 – жертвующие кровными связями ради духовного Отца.