ШЭННОУ.
      Когда мальчишки ушли, Шэнноу откинулся на спинку стула в терпеливом ожидании, не позволяя себе почувствовать ни страха, ни напряжения. Мейсон принес ему кружку баркеровки и сел напротив.
      - Конечно, услуга невелика, Шэнноу, но за комнату платить не нужно. И за то, что вы едите и пьете, тоже.
      - Вы очень добры, менхир.
      Мейсон пожал плечами.
      - Вы хороший человек. Но всем этим вы друзей не наживете.
      - Знаю. - Он вгляделся в худое лицо своего собеседника.
      - По-моему, вы не всегда содержали гостиницу. Мейсон сухо улыбнулся:
      - Вы выгнали меня из Ольона - всадили мне в плечо пулю. Когда идет дождь, боль ну прямо адская. Шэнноу кивнул:
      - Я вас помню. Вы ездили с Кейдом. Я рад, что вы занялись чем-то более полезным.
      - Молодость проходит, - сказал Мейсон. - Почти все мы оказались на большой дороге, потому что нас выгнали из наших ферм - или разбойники, или засуха, или те, кто просто был сильнее. Но это не жизнь. А тут у меня жена, две дочери, крыша над головой. Ем три раза в день, а зимой веселый огонь в очаге прогоняет холод. Что еще вправе желать человек?
      - Аминь, - согласился Шэнноу.
      - А что вы будете делать теперь?
      - Дождусь полудня, а тогда выкорчую все, что осталось.
      - Это не Ольон, Шэнноу. Там вас поддерживали горожане. Помнится, у них был томжгет - все хорошие стрелки, и они прикрывали вас сзади. А здесь это самоубийство. Они будут подстерегать вас в закоулках или застрелят, едва вы выйдете на улицу.
      - Я сказал, менхир, а мое слово железно.
      - Да, - сказал Мейсон, вставая. - Пусть сопутствует вам Божья удача.
      - Обычно так и бывает, - сказал Иерусалимец. С его места ему было видно, как солнце медленно поднимается к верхней точке небес. Чудесный день! Человек не мог бы выбрать дня чудеснее, чтобы умереть. Один за другим возвращались мальчики. Шэнноу давал каждому монету и спрашивал, куда он отнес предупреждение и что было дальше. Почти все получатели прочли его предупреждение вслух всем присутствующим, но один, дочитав, разорвал лист в клочья. И остальные захохотали, сказал мальчик.
      - Опиши это место, - попросил Шэнноу, а выслушав, задал еще вопрос: И ты видел там людей с оружием?
      - Да. Один сидел у окна с длинным ружьем, нацеленным на улицу. И еще двое на балконе справа. И, по-моему, еще один прятался за бочками у дальней стены около стойки.
      - Ты наблюдательный малыш. Как тебя зовут?
      - Мэтью Феннер, менхир.
      Шэнноу поглядел в темные глаза мальчика и удивился тому, что сразу не заметил его сходства с подло убитым отцом.
      - Как твоя мать?
      - Все время плачет.
      Шэнноу открыл кожаный кисет, в котором хранил монеты, и отсчитал двадцать.
      - Отдай их своей матери. Скажи ей, что я сожалею.
      - Мы не бедны, менхир. Но благодарю вас за сочувствие, - сказал Мэтью, повернулся и вышел.
      Почти наступил полдень. Шэнноу ссыпал монеты в кисет и встал.
      Он вышел из "Отдыха путника" через заднюю дверь в проулок и стремительно отступил вправо, держа пистолет наготове. Но проулок был пуст. Он шел задворками, пока не оказался перед боковой стеной игорного заведения, которое описал мальчик. Оно принадлежало человеку по имени Зеб Мэддокс, и Мейсон предупредил его, что Мэддокс быстрый стрелок. "Почти такой же молниеносный, как Стейнер. Не дайте ему опомниться, Шэнноу".
      Иерусалимец остановился перед узкой дверью черного хода, глубоко вздохнул и осторожно поднял щеколду. Перешагнув порог, он увидел человека, стоящего на коленях за бочкой. Его глаза, как глаза всех остальных в зале, были устремлены на входную дверь. Шэнноу скользнул к нему и ударил его рукояткой пистолета по затылку. Он крякнул, накренился, и Шэнноу, ухватив его за воротник, мягко опустил на пол.
      Тут кто-то закричал:
      - Там толпа собирается, Зеб!
      Шэнноу увидел, как высокий худой мужчина в черной рубахе и кожаных брюках вышел из-за стойки и направился к двери. В кобуре из глянцевой кожи на его поясе покоился короткоствольный пистолет с костяной рукояткой.
      Снаружи донесся голос:
      - Вы, там внутри, слушайте меня! С вами говорю я, Пастырь. Мы знаем, что вы вооружены, и мы готовы дать вам бой. Но подумайте вот о чем. Нас здесь сорок, и когда мы ворвемся внутрь, произойдет страшная бойня. Те из вас, кого мы не убьем, будут отведены на место казни и повешены. Предлагаю вам положить оружие и пойти - с миром - к вашим лошадям. Мы подождем несколько минут, но, если будем вынуждены взломать дверь, вы умрете все.
      - Зеб, надо выбраться отсюда, - крикнул человек, скрытый от глаз Шэнноу.
      - Чтобы я побежал от кучки горожанишек! - прошипел Зеб Мэддокс.
      - Ну так беги от меня, - сказал Шэнноу, выходя вперед с поднятым пистолетом. Мэддокс медленно обернулся.
      - Попробуешь сунуть пистолет мне в рот, Шэнноу, или сойдемся, как мужчина с мужчиной?
      - Именно так, - сказал Шэнноу и, стремительно шагнув к нему, прижал пистолет к его животу. - Вынь пистолет и взведи курок.
      - Какого дьявола?
      - Делай, что сказано. А теперь прижми его к моему животу. - Мэддокс прижал. - Отлично. Вот твой шанс. Считаю до трех, и мы спускаем курки, холодно прошептал Шэнноу.
      - Ты спятил! Мы же оба умрем, это уж точно.
      - Раз, - сказал Шэнноу.
      - Это безумие, Шэнноу! - Глаза Мэддокса выпучились от ужаса.
      - Да.
      - Нет! - взвизгнул Мэддокс, отшвырнул пистолет и попятился, прижав ладони к лицу.
      Иерусалимёц обвел взглядом пистолетчиков, застывших в ожидании.
      - Живите или умрите, - сказал он им. - Выбирайте! Пистолеты со стуком попадали на пол. Шэнноу вышел за дверь и кивнул Пастырю и тем, кто пришел с ним. Брум. И Бризли... и Мейсон... и Стейнер. Рядом с ними стояла Бет Мак-Адам с пистолетом в руке.
      - Я никого не убил, - сказал Шэнноу. - Они готовы уехать. Не препятствуйте им. - Он пошел по улице, пистолет покачивался у него на боку.
      - Шэнноу! - отчаянно вскрикнула Бет, и Иерусалимёц обернулся в то мгновение, когда Зеб Мэддокс выстрелил с порога. Пуля опрокинула Шэнноу, в глазах у него помутилось, но он успел выстрелить. Мэддокс согнулся пополам, потом выпрямился, но залп из толпы отбросил его внутрь залы.
      Шэнноу с трудом поднялся на ноги и зашатался. На его щеку капала кровь. Он нагнулся поднять шляпу...
      И тьма поглотила его.
      * * *
      Всюду пылали яркие краски, режущие глаза. И по его лицу текла кровь. Где-то сбоку замерцало пламя, и он увидел, что к нему идет чудовищный зверь, держа веревку, чтобы задушить его. Рявкнул его пистолет, зверь пошатнулся, но продолжал идти, а из его раны хлестала кровь. Он снова выстрелил еще раз. Но зверь продолжал идти, пока не упал на колени перед ним, повертывая к нему когтистые лапы.
      - Почему? - прошептал зверь. Шэнноу опустил взгляд и увидел, что зверь нес не веревку, а бинт.
      - Почему ты убил меня, когда я старался тебе помочь?
      - Я сожалею, - прошептал Шэнноу. Зверь исчез, а он встал и пошел ко входу в пещеру. В небе, грозный своей колоссальностью, висел Меч Божий, окруженный разноцветными крестами - зелеными, и белыми, и синими. Внизу был город, кипевший жизнью, - огромный круглый город, обнесенный стенами из белого камня, окруженный широким рвом, даже с гаванью, где стояли на якорях деревянные корабли с рядами весел друг над другом.
      К Шэнноу приблизилась красавица с огненно-рыжими волосами.
      - Я помогу тебе, - сказала она... но в руке у нее был нож, и Шэнноу отступил.
      - Уйди, - сказал он ей. Но она шагнула вперед, и нож погрузился ему в грудь. Тьма обволокла его. Потом раздался оглушительный рев, и он очнулся.
      Он сидел в маленьком кресле, окруженный хрусталем, вделанным в сталь. На его голове был плотно ее облегающий кожаный шлем. Голоса шептали ему в уши.
      - Вызываем контроль, чрезвычайное положение. Мы сбились с курса. Мы не видим суши... Повторяю... Мы не видим суши.
      Шэнноу наклонился и посмотрел в хрустальное окно. Далеко внизу колыхался океан. Он поглядел назад. Он сидел внутри металлического креста, подвешенного в воздухе под облаками, которые проносились над ним с головокружительной быстротой.
      - Ваше местоположение, командир звена? - донесся второй голос.
      - Мы не знаем, контроль, мы не знаем, где находимся... Очевидно, мы сбились с курса...
      - Поверните прямо на запад.
      - Мы не знаем, где запад. Все не такое... непонятное... мы не можем определить ни одного направления - даже океан выглядит как-то иначе...
      Крест отчаянно затрясся, и Шэнноу заскреб по хрусталю окна. Впереди небеса и океан словно слились воедино. Повсюду за хрусталем небо исчезло, и чернота затопила крест. Шэнноу закричал...
      - Все хорошо, Шэнноу, успокойся. Лежи тихо.
      Его глаза открылись, и он увидел Бет Мак-Адам. Она наклонялась над ним. Он попытался повернуть голову, но адская боль пронзила его висок, и он застонал. Бет положила ему на лоб холодное полотенце.
      - Все хорошо, Шэнноу. Вы как раз обернулись, и пуля только задела кость, хотя порядком оглушила. Отдыхайте!
      - Мэддокс?
      - Убит. Мы его застрелили. Остальных повесили. Теперь избран комитет, и по улицам ходят дозоры. Разбойники убрались восвояси.
      - Они вернутся, - прошептал он. - Они всегда возвращаются.
      - Довлеет дневи злоба его, - услышал он другой голос.
      - Это вы, Пастырь?
      - Да, - ответил Пастырь, наклоняясь над ним. - Успокойтесь, Шэнноу. Тут царит мир.
      И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.
      17
      - Вижу, у вас есть две Библии, - сказал Пастырь, садясь у кровати Шэнноу и беря в руки две книги в кожаных переплетах. - Разве одной не достаточно?
      Шэнноу, чья голова была забинтована, а левый глаз заплыл, протянул руку и взял верхнюю.
      - Эту я возил с собой много лет. Но в прошлом году одна женщина подарила мне вторую - язык в ней проще. Ему не хватает торжественности, но многое становится легче понимать.
      - Я понимаю все без малейшего труда, - сказал Пастырь. - С начала и до конца в ней утверждается одно: закон Бога абсолютен. Следуй ему и преуспеешь и здесь, и в загробной жизни. Восстань против него - и погибнешь.
      Шэнноу осторожно опустился на подушки. Люди, утверждавшие, что понимают Всемогущего, всегда внушали ему опасения, однако Пастырь был приятным собеседником - и остроумным, и склонным к философии. Он обладал живым умом и искусно вел споры.
      Эти посещения скрашивали Шэнноу его вынужденное безделье.
      - Как идет постройка церкви?
      - Сын мой, - сказал Пастырь с веселой усмешкой, - это поистине чудо! Каждый день десятки братьев работают, не покладая рук. Вам вряд ли доводилось наблюдать такое воодушевление.
      - А комитет тут совсем ни при чем, Пастырь? А то Бет говорила мне, что преступникам теперь предлагают выбор между работой на постройке или петлей.
      - Вера без дел мертва, - засмеялся Пастырь. - Эти счастливцы... преступники, обретают Бога через свои труды. Да и выбор этот был предложен только троим. Один оказался прекрасным плотником, а двое других уже многому научились, однако главным образом там работают горожане. Когда поправитесь, вам надо будет пойти послушать какую-нибудь мою проповедь. Хотя мне не следовало бы самому говорить это, но в такие минуты меня ведет Святой Дух.
      Шэнноу улыбнулся:
      - А как же смирение. Пастырь?
      - Я безмерно горжусь своим смирением, Шэнноу! - ответил Пастырь. Шэнноу засмеялся:
      - Никак я вас в толк не возьму, но я рад вашему обществу.
      - Не понимаю вашего недоумения, - сказал Пастырь серьезно. - Я, как вы видите, слуга Всемогущего. И хочу увидеть, как Его план осуществится.
      - Его план? Который?
      - Как Новый Иерусалим сходит с неба от Бога во всей славе своей. И тайна этого - здесь, в южных землях. Взгляните на видимый нами мир. Он все еще прекрасен, но в нем нет единения. Мы ищем Бога сотнями разных способов в тысячах разных мест. Нам надо собраться вместе, трудиться вместе, строить вместе. Мы должны подчиняться законам, крепким, как железо, от океана до океана. Но сначала нам надо увидеть, как исполнится реченное в Откровении.
      Тревога Шэнноу росла.
      - Я думал, оно исполнилось. Разве там не говорится, об ужасных катастрофах, катаклизмах, которые уничтожат большую часть человечества?
      - Я говорю о Мече Божьем, Шэнноу. Господь послал его, чтобы он выкосил Землю, точно коса, а это не свершилось! Почему? Да потому, что он висит над нечистым краем, где обитают звери Сатаны и Блудница Вавилонская.
      - Мне кажется, я смотрю глубже вас, Пастырь, - устало сказал Шэнноу. Вы стремитесь уничтожить зверей, сокрушить Блудницу?
      - А что еще остается богобоязненному человеку, Шэнноу? Неужто вы не хотите увидеть, как исполнится план Господа?
      - Я не верю, что бойня поможет его исполнению. Пастырь покачал головой. Его глаза широко раскрылись от удивления.
      - Как можете вы - именно вы - говорить подобное? Ваши пистолеты легендарны, вехами вашего жизненного пути служат трупы. Я думал, вы начитаны в Писании, Шэнноу. Разве вы не помните о городах, сокрушенных Иисусом Навином, и как Господь проклял язычников? Из поклонявшихся Молоху в живых не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.
      - Я уже слышал этот довод, - сказал Шэнноу. - От царя исчадий Ада, поклонявшегося Сатане. Где же любовь, Пастырь?
      - Любовь для избранных, созданных по образу и подобию Бога Всемогущего, Он создал людей и зверей полевых. Только у Люцифера достало бы нечестивой дерзости претворять зверей в людей.
      - Вы быстры судить. Быть может, судить неверно. Пастырь встал.
      - Не исключено, что вы правы, так как, видимо, я неверно судил о вас. Я полагал, что вы - Божий воин, но в вас есть слабость, Шэнноу, сомнение.
      Дверь открылась, и вошла Бет, держа поднос с ломтями черного хлеба, сыром и кувшинчиком воды. Пастырь осторожно обошел ее, дружески улыбнулся, но вышел, не попрощавшись. Бет поставила поднос и села у кровати.
      - Попахивает ссорой? - заметила она. Шэнноу пожал плечами.
      - Он человек, зачарованный видением, которого я не разделяю. Протянув руку, он сжал ее пальцы. - Вы были очень добры ко мне, Бет, и я благодарен вам. Насколько я понял, это вы пошли к Пастырю и понудили его создать комитет, который явился мне на выручку.
      - Чепуха, Шэнноу. Город давно надо было очистить, а люди вроде Брума убили бы год на рассуждения о позволительности прямых действий.
      - Однако Брум, по-моему, был там.
      - В храбрости у него недостатка нет - в отличие от здравого смысла. Как ваша голова?
      - Лучше. Почти не болит. Вы не окажете мне услугу? Не принесете бритву и мыла?
      - Я сделаю кое-что получше, Иерусалимец. Сама вас побрею. Мне не терпится увидеть, какое лицо вы прячете под бородой.
      Она вернулась с жесткой кисточкой из барсучьей шерсти и бритвой, позаимствованной у Мейсона, а также куском мыла и тазиком с горячей водой. Шэнноу лежал, откинувшись и закрыв глаза, пока она намыливала его бороду. Потом принялась умело срезать волосы и соскабливать щетину. Прикосновение бритвы к его коже было легким и прохладным. Наконец, она стерла мыльную пену с его щек и вручила ему полотенце. Он улыбнулся ей.
      - Ну, что вы видите?
      - Некрасивым вас не назовешь, Шэнноу, хотя и красавцем тоже. А теперь ешьте свой хлеб с сыром. Увидимся вечером.
      - Не уходите, Бет. Подождите немножко. - Он протянул руку и взял ее за локоть.
      - Меня ждет работа, Шэнноу.
      - Да... да, конечно. Простите меня.
      Она встала, попятилась к двери, заставила себя улыбнуться ему и вышла. В коридоре она остановилась и вновь словно увидела выражение его глаз в ту секунду, когда он попросил ее остаться.
      "Не будь дурой, Бет!" - одернула она себя.
      "А что? У тебя же еще есть свободный час". Повернувшись на каблуках, она снова открыла дверь и вошла внутрь. Ее пальцы поднялись к пуговицам блузы.
      - Не придавай особого значения, Шэнноу, - прошептала она, сбрасывая юбку на пол. И забралась к нему в постель.
      * * *
      Для Бет Мак-Адам это явилось откровением. Потом она лежала рядом с уснувшим Шэнноу, ощущая теплую истому во всем теле. Однако главной неожиданностью была его стеснительная неопытность, тихая благодарность, с какой он принял ее. Бет знала мужские повадки, и у нее хватало любовников до того, как она познакомилась с Шоном Мак-Адамом и соблазнила его. Она успела убедиться, что поведение одного охваченного животной страстью мужчины мало чем отличается от поведения другого. Лапает, щупает, впадает в ритмичное исступление. С Шэнноу было по-другому...
      Он привлек ее к себе, поглаживал ей плечи, спину... Все исходило от нее. Как грозен и молниеносен ни оказывался он в минуты смертельной опасности, в женских объятиях Иерусалимец был безыскусственным и удивительно нежным.
      Бет соскользнула с кровати, и Шэнноу мгновенно проснулся.
      - Ты уходишь? - спросил он.
      - Да. Тебе хорошо спалось?
      - Чудесно! Ты придешь вечером?
      - Нет, - ответила она твердо. - Мне надо побыть с детьми.
      - Спасибо, Бет.
      - Не благодари, - отрезала она, быстро оделась и кое-как расчесала волосы пальцами. У двери она остановилась.
      - Со сколькими женщинами ты спал, Шэнноу?
      - С двумя, - просто, без малейшего смущения ответил он. Она направилась через улицу в "Веселого паломника", где ее поджидал Брум, багровый от злости.
      - Вы сказали час, фрей Мак-Адам, а отсутствовали два. Я остался без клиентов... а вы останетесь без денег.
      - Как сочтете нужным, менхир, - ответила она и прошла в чулан, где накопилась грязная посуда. В зале сидели два посетителя, и оба доедали обед. Бет унесла посуду на задний двор и вымыла водой из глубокого колодца. Когда она вернулась, зала "Паломника" была пуста.
      Брум подошел к ней.
      - Мне жаль, что я вспылил, - сказал он. - Я знаю, он ранен и нуждается в уходе. Монеты не возвращайте. Я вот подумал... вы бы не заглянули вечером ко мне домой?
      - Зачем, менхир?
      - Чтобы побеседовать... перекусить... поближе узнать друг друга. Тем, кто работает вместе, очень важно взаимное понимание.
      Она поглядела на его испитое лицо и увидела желание в его глазах.
      - Боюсь, я не могу, менхир. Сегодня вечером я иду к менхиру Скейсу обсудить одно дело.
      - Аренду земли, я знаю, - сказал он, и ее глаза потемнели. - Поймите меня правильно, фрей Мак-Адам. Менхир Скейс говорил со мной, потому что я вас знаю. Он хочет быть уверен в вашей... надежности. Я сказал ему, что, по-моему, вы честная и трудолюбивая женщина. Но неужели вас и правда влечет одинокая жизнь вдовы на ферме?
      - Я хочу иметь свой дом, Менхир.
      - Да-да...
      Она поняла, что он собирается с духом для объяснения, и уклонилась.
      - Меня работа ждет, - сказала она, проскальзывая мимо него в кухню.
      Вечером слуга Скейса встретил ее у входа в комнаты, которые Скейс занимал в "Отдыхе путника", и проводил в залу, где в большом очаге жарко пылали поленья. Скейс встал из глубокого мягкого кресла, взял ее руку и поднес к губам.
      - Добро пожаловать, сударыня. Могу я предложить вам глоток вина?
      Красивый мужчина, он выглядел еще внушительнее в свете огня зачесанные назад волосы блестят, резкие суровые черты лица дышат яростной силой.
      - Нет, благодарю вас, - сказала она. Он подвел ее к другому креслу, подождал, чтобы она села, и вернулся в свое.
      - Земля, которую вы хотите арендовать, мне не нужна. Но объясните, фрей Мак-Адам, почему вы обратились ко мне? Вы же знаете, что никаких документов на владение землей не существует. Люди забирают столько, сколько могут удержать. Вам достаточно было бы приехать в вашем фургоне на облюбованное место и построить себе дом.
      - Будь я богата, менхир, и имей пятьдесят всадников, те поступила бы именно так. Но я бедна. Земля остается вашей, а если мне начнут угрожать, я обращусь к вам за помощью. Ваши люди объезжают верхние пастбища, и всем известно, что разбойники редко вас тревожат. Надеюсь, гак будет и со мной.
      - За свое недолгое пребывание тут вы успели узнать очень много. Несомненно, вы женщина большого ума. А мне редко доводилось видеть, чтобы в одной женщине сочетались красота и ум.
      - Как странно! Но же самое я замечала в мужчинах. Он засмеялся:
      - Вы не поужинаете со мной?
      - Да нет, пожалуй. Мы ведь договорились об арендной плате?
      - Я откажусь от платы... в обмен на ужин.
      - Пусть все будет ясно, менхир. Это деловое соглашение. - Она развязала небольшой кисет и отсчитала тридцать серебреников. - Вот плата за первый год. А теперь мне пора идти.
      - Я разочарован, - сказал он, вставая вместе с ней. - У меня были такие надежды!
      - Храните их, менхир. Это ведь все, что у нас есть.
      * * *
      После ухода Бет Шэнноу сел на постели. Он все еще ощущал благоухание ее тела на простынях, чувствовал теплоту ее присутствия. Никогда он не испытывал ничего подобного. Донна Тейбард была нежной, кроткой, уступчивой, глубоко любящей, источником утешения. Но Бет... в ней была сила, почти первозданный голод, который и утомил его тело, и воспламенил его дух.
      Он осторожно спустил ноги с кровати и встал. Покачнулся, комната завертелась вокруг него, но он устоял, глубоко дыша, пока головокружение не прошло. Ему хотелось одеться, выйти на воздух, но он знал, что еще слишком слаб. В таком состоянии его мог бы свалить на землю ребенок с прутиком. Он неохотно снова лег, начал есть хлеб с сыром и с удивлением обнаружил у себя волчий аппетит. Потом проспал несколько часов и проснулся освеженный.
      Раздался легкий стук в дверь. С надеждой, что это Бет, он крикнул:
      - Войдите!
      На пороге появился Клем Стейнер.
      - Есть на что полюбоваться! - сказал Стейнер, ухмыляясь. - Иерусалимец слег и побрился. Без этой своей бороды с серебряным клином ты не выглядишь таким уж внушительным, Шэнноу. - Молодой человек повернул стул спинкой вперед и сел на него верхом лицом к кровати. Шэнноу посмотрел ему в глаза.
      - Что тебе нужно, Стейнер?
      - То, чего ты мне дать не можешь. То, что мне придется отобрать у тебя... как мне ни жаль, потому что ты мне нравишься, Шэнноу.
      - Ты поднимаешь больше шума, чем свинья, пускающая ветер. И слишком молод, чтобы понять это. То, что у меня есть - чем бы оно ни было, - не по тебе, малый. И так будет всегда. Получаешь, если не хочешь, - и никогда, если хочешь.
      - Тебе легко рассуждать, Шэнноу. Посмотри на себя - самого знаменитого человека из всех, кого мне доводилось видеть. А кто слышал обо мне?
      - Хочешь посмотреть цену славы, Стейнер? Загляни в мои седельные сумки. Две старые рубахи, две Библии и четыре пистолета. Ты видишь мою жену, Стейнер? Мою семью? Дом? Ах, слава! Я не искал славы. И я глазом не моргну, если потеряю ее. А я ее потеряю, Стейнер. Потому что буду странствовать и дальше и найду место, где никогда не слышали о Иерусалимце.
      - Ты мог бы стать богатым, - сказал Стейнер. - Ты мог бы стать чем-то вроде древнего царя. Но ты все это отшвырнул, Шэнноу. Славу на тебя потратили зря. А я знаю, что с ней делать.
      - Ты ничего не знаешь, малый.
      - Меня уже давно не называли "малым", и мне не нравится такая кличка.
      - Мне не нравится дождь, малый, но что поделать!
      Стейнер вскочил:
      - Ты умеешь довести человека, верно, Шэнноу? Умеешь его допечь?
      - Не терпится убить меня, Стейнер? Твоя слава достигнет небес. Вот человек, который пристрелил Шэнноу в постели.
      Стейнер ухмыльнулся и снова сел.
      - Я учусь. Я не пристрелю тебя темной ночью, Шэнноу. Не выстрелю тебе в спину; А прямо в лоб. На улице.
      - Где все это увидят?
      - Вот именно.
      - А что ты сделаешь потом?
      - Присмотрю, чтобы тебя похоронили с честью. Отвезли к могиле на высоких вороных конях и поставили на нее красивый камень. Потом отправлюсь странствовать и, может, стану царем... Скажи, зачем ты устроил эту штуку с Мэддоксом? Вы могли бы разнести друг друга в куски.
      - Но не разнесли, верно?
      - Да. Он чуть тебя не убил. Скверный просчет, Шэнноу. Не похоже на то, что я о тебе слышал. Быстрота исчезла? Ты стареешь?
      - Да. На оба вопроса, - ответил Шэнноу. Приподнявшись на подушке, он посмотрел в окно, словно забыв о молодом человеке. Но Стейнер засмеялся и похлопал его по плечу:
      - Пора на покой, Шэнноу... если только они тебе позволят.
      - Эта мысль приходила мне в голову.
      - Но, бьюсь об заклад, ненадолго. Что ты будешь делать? Копаться в земле, пока кто-нибудь тебя не узнает? Ожидать пули или ножа? Все время глядеть на дальние горы, думая, не за ними ли Иерусалим? Нет. Ты уйдешь из жизни под перекрестным огнем на улице, на равнине или в долине.
      - Как они все? - негромко спросил Шэнноу.
      - Как мы все, - согласился Стейнер. - Но имена живут. История помнит.
      - Иногда. Ты когда-нибудь слышал про Пендаррика?
      - Нет. Он был пистолетчиком?
      - Он был одним из величайших царей, каких знала земля. Он изменил мир, Стейнер. Он завоевал его, и он его уничтожил. Он вызвал первое Падение.
      - Ну и что?
      - Ты никогда о нем не слышал. Вот как хорошо хранит память история. Назови имя, которое ты помнишь.
      - Кори Тэйлор.
      - Разбойник, который создал себе крохотную империю на севере, - и отвергнутая женщина всадила пулю ему в лоб. Опиши его, Стейнер. Скажи, о чем он мечтал? Расскажи мне, откуда он явился?
      - Я его ни разу не видел.
      - Так что меняет его имя? Просто звук, нашептанный воздуху. В будущем какой-нибудь другой глупый мальчишка может стать похожим на Клемента Стейнера. И он тоже понятия иметь не будет, был ты высоким или невысоким, толстым или худым, молодым или старым, но будет произносить твое имя, как волшебное заклинание.
      Стейнер улыбнулся и встал:
      - Может быть, и как. Но я убью тебя, Шэнноу. Я проложу свой след.
      18
      Нои-Хазизатра увидел, что с караваном произошло что-то неладное, еще задолго до того, как приблизился к стоянке. Солнце давно взошло, но среди двадцати шести фургонов не было заметно ни малейшего движения. Неподалеку лежал труп, и тут же Нои разглядел шагах тридцати в стороне другие трупы, уложенные в ряд.
      Он остановился, решил обойти их, но тут из высокой травы у тропы его окликнул чей-то голос. Нои оглянулся и увидел лежащую в ложбинке молодую женщину с ребенком на руках. Слова ее были нечленораздельны - слова какого-то неблагозвучного языка, незнакомого Нои. Черты лица у нее обострились, щеки запали. Лицо и шея были все в багровых язвах. На миг Нои отпрянул, потом посмотрел ей в глаза и увидел в них страх и боль. Он достал Камень, нагнулся над ней и ощутил торчащие кости под серой шерстяной тканью ее платья. Едва он прикоснулся к ней, как мгновенно понял ее шепот:
      - Помогите мне. Во имя Божье, помогите мне! Он прикоснулся Камнем к ее лбу, язвы тут же исчезли, как и темные круги под ее большими голубыми глазами.
      - Моя маленькая! - прошептала она, протягивая Нои запеленатого младенца.
      - Я не могу ей помочь, - сказал он грустно, глядя на посиневший трупик.
      У женщины вырвался протяжный стон, и она прижала дочку к груди. Нои выпрямился, помог ей встать и повел к фургонам. Шагов через двадцать они прошли мимо распростертого на земле мужчины, чьи мертвые глаза незряче смотрели в небо. Когда они вошли на стоянку, к Нои подбежала пожилая женщина с подернутыми проседью волосами.
      - Назад! - закричала она. - Здесь чума!
      - Я знаю, - сказал он ей. - Я... я целитель.
      - Ничего уже сделать нельзя, - сказала она и тут заметила девушку. Элла? Боже Великий, Элла! Ты выздоровела?
      - Мою маленькую он не спас, - прошептала Элла. - Он опоздал спасти мою Мэри.
      - Как вас зовут, друг? - спросила женщина, прикасаясь к его руке.
      - Нои-Хазизатра.
      - Так вот, менхир Нои, больных тут больше семидесяти, и только четверо нас, чтобы сражаться с чумой. Благодарение Богу, если вы и правда целитель!
      Нои огляделся. Повсюду смерть. Некоторые мертвецы лежали, ничем не укрытые, и все еще гноящиеся язвы были облеплены мухами, на других были кое-как наброшены одеяла. В пяти шагах справа от себя он увидел детскую ручонку, торчащую из-под большого куска мешковины. Из фургонов доносились крики и стоны. Несколько человек, сами чумные, пошатываясь, переходили от одной жертвы к другой, помогая чем могли, давая напиться. Нои сглотнул, и тут женщина снова прикоснулась к его руке.
      - Идемте, - сказала она.
      Он посмотрел на ее руку и увидел, что она вся по локоть в багровых пятнах. Взяв Камень, он погладил ее по волосам.
      - Во имя любви Господней, - сказал он ей. И пятна исчезли.
      Она уставилась на свои руки, ощущая прилив силы, будто проснулась после долгого освежающего сна.
      - Благодарю вас, - прошептала она. - Бог да благословит вас! Но идите быстрее, многим очень плохо.
      Она привела его к фургону, где под одеялами, заскорузлыми от пота, лежали женщина и четверо детей. Нои приложил Камень к ним всем, и жар тотчас спал. Он переходил от фургона к фургону, исцеляя чумных, и смотрел, как ширятся черные прожилки в Камне. К тому времени, когда смерклось, он исцелил более тридцати переселенцев. Пожилая женщина, которую звали Мартой, занялась приготовлением еды для выживших, и Нои был предоставлен самому себе. Он подставил Камень лучам луны. Черноты в нем теперь было больше, чем золота, и под покровом темноты он ускользнул в ночь.
      У него нет выбора, сказал он себе. Если он хочет вновь увидеть Пашад и сыновей, он должен оставить в Камне какую-то, энергию. Но с каждым шагом сердце, все больше наливалось свинцом.
      В конце концов он опустился на колени в лунном луче и начал молиться:
      - Что ты хочешь, чтобы я сделал? - спросил он. - Кто мне эти люди? Ты податель жизни и податель смерти. Это ты наслал на них чуму. Почему же ты не можешь отозвать ее?
      Ответа не было, но ему вспомнились годы отрочества в храме и его великий учитель Риззак.
      Он словно увидел глаза старика под тяжелыми веками, его крючковатый нос, белую клочкастую бороду. И в ушах у него зазвучала притча о Небесах и Аде, которую рассказывал Риззак.