Разрыв силовых линий всегда связан с сопротивлением, которое может быть разного уровня. Нейтрализация этого сопротивления – главная задача любой революции. Бархатные варианты активно используют для такого рода нейтрализации внешний фактор, вес которого резко возрос в последнее время. Планировщики революции всегда точно выделяют точки сопротивления, доступные власти на данный момент. Например, планировщики оранжевой революции в Киеве понимали, что слезоточивый газ действует только на десять рядов протестующих, а водометы – на двадцать, что не позволяет остановить большие массы людей подобными методами.

Бархатная революция отличается самым главным своим компонентом – непринятием решения властью. Если стандартная модель Джона Бойда НОРД (наблюдение – ориентация – решение – действие) направлена на принятие решения, то сейчас ставится задача не допустить принятия властью силового решения. Поэтому запускается ряд составляющих, призванных как затруднить само подобное решение, так и не дать возможности его выполнить, если таковое все же будет порождено.

Украина (как и ряд других постсоветских республик) продемонстрировала следующий набор примет этого явления, среди которых можно назвать такие:

• создание дополнительного внешнего органа управления вне бюрократической системы (определенного неформального кризисного центра);

• смена министров-силовиков;

• привлечение внешних политконсультантов;

• освоение ненасильственной методологии со стороны оппозиции, что блокировало применение насилия со стороны власти.

Роберт Хелви строжайше подчеркивает, что наличие военного компонента очень опасно для проведения в жизнь как раз ненасильственной методологии [6. – С. 135–137]. Он нарушает динамику ненасильственной борьбы, затрудняет вербовку новых сторонников, мешает получению признания из-за рубежа, вызывает насильственное реагирование со стороны режима. То есть насилие не способствует, а только мешает выверенному инструментарию.

Когда власть не принимает решения, а она часто это делает, поскольку понимает, что силовики ее не послушаются, тогда в результате решения принимает другая сторона, которая сама начинает диктовать правила игры. В рамках запушенной ненасильственной методологии у власти нет другого пути, как только постепенная сдача того или иного «плацдарма».

Основой непринятия решения властью становится среди прочего дезинтеграция общества, созданная как прошлым периодом, так и избирательной кампанией. Возникает разделение общества по следующим признакам:

 возрастному (акцент делается в первую очередь на выделении молодежи);

 региональному (этнический или административный сегменты начинают противостоять друг другу);

 экономическому (здесь типично расслоение на бедных и богатых);

 политическому (всегда можно выбрать один из сегментов, объявляя его политические воззрения более правильными).

При этом оппозиция строит процесс идентификации себя с наиболее активными сегментами, разрушая идентификацию власти с ними. Но в основе этого все равно лежит предварительная максимальная сегментация общества.

В результате образуются группы противопоставления, которые в той или иной степени давят на власть, не давая ей возможности принять адекватное решение. Этих разнонаправленных игроков можно представить в следующем виде:

• население, где разделение прошло вплоть до семьи;

• силовые структуры (министерства внутренних дел и обороны, а также служба безопасности Украины повели себя по-разному, правда, Александр Турчинов, как глава украинской службы безопасности, несколько занижает роль генералов от разведки [7]);

• внешнее влияние (США и Россия);

• региональные власти (Запад и Восток Украины держались противоположных взглядов).

Задолго до этого были развернуты разные процессы по делегитимизации власти. Этому способствовало как обвинение власти в коррупции, так и появление жертвы. Жертва, напомним, является обязательным компонентом бархатных революций со времен Чехословакии, что не только делегитимизирует власть, но и заранее связывает ей руки в отношении силовых вариантов. Одновременно это воодушевляет массы на более активное участие в акциях протеста, поскольку порождается стандартный мифологический конфликт: герой от имени цивилизации – дикари от имени власти. Именно нечеловеческий характер врага представляется явной приметой порождения и активации мифологического сознания. Иррациональность здесь важна для того, чтобы избавиться от страха перед властью, хотя методы заглушения страха хорошо разработаны в ненасильственном сопротивлении [6].

Революция разрушает старую стабильность, вводя новую, которая затем закрепляется в качестве доминирующей. Вводятся новые системы удержания этой стабильности, которые сориентированы на новых игроков. Временное становится постоянным, периферийное – главным. Цикл в результате подходит к концу, совершив запланированную смену элиты.

При этом революция в Киргизии, к примеру, продемонстрировала некую факультативность многих позиций стандартной схемы. Можно выделить несколько существенных отклонений:

• большое число людей, принимающих участие в акциях протеста в Украине – малое число в Киргизии;

• наличие четкого лидера (Югославия, Грузия, Украина) – отсутствие такого лидера;

• опора на молодежь – опора на родственников непрошедших депутатов;

• основные действия в столице – основные действия вне столицы;

• продолжительный срок протеста – ограниченный срок протестных действий в Киргизии.

По последней характеристике свидетель событий телекорреспондент Святослав Цеголко назвал киргизскую революцию «революцией за полчаса» [8]. Общим моментом для Украины, Грузии и Киргизии он считает определенный имеющийся региональный раскол государства, реализованный в разной степени. С другой стороны, именно наличие этой особенности позволяет вербовать ряды настоящих сторонников, способных противостоять государственной машине.

Продемонстрированный Киргизией вариант развертывания всех действий за пределами столицы говорит об их факультативности. Это то, что надо было продемонстрировать, но не то, что было действительно необходимым. Владимир Голышев вообще считает смену власти в Киргизии инсценировкой, проделанной силовыми ведомствами [9]. То есть возникает два плана: реальная подковерная смена власти и на поверхности – виртуальная революция. При этом виртуальная революция все же ударила по стеклам магазинов, поскольку не все действующие лица знали, что они «играют» в революцию.

Следует напомнить также основания методологии ненасильственных действий, которая оказывается задействованной во всех вариантах бархатных революций [6. – С. 1 35-1 37]:

• важность определения конечных и промежуточных целей борьбы;

• точное определение источников силы власти;

• знание большого арсенала ненасильственных средств и методов;

• страх и техники его преодоления;

• знание основ пропаганды, определение сообщения, цели, сообщающего и обратной связи;

• дополнение к ненасильственной методологии не может включать насилие, что является опасным для движения.

По последнему пункту можно вновь вспомнить Киргизию, где, вероятно, вышедшее из-под контроля народное творчество в виде погромов сразу вызвало набор отрицательных комментариев. Но в любом случае это действия из того же инвентаря партизанской тактики, а не что-то принципиально иное.

Бархатная революция протекает на интересном фоне, когда, с одной стороны, она является самым важным событием, с другой – происходящее в рамках ее не имеет юридической силы. Образуется странный парадокс:

• результаты революции не работают, нужны выборы;

• результаты выборов зависят от результатов революции.

Постсоветские бархатные революции четко привязаны к точке выборов, что связано с рядом рассуждений. С одной стороны, легитимными могут быть только выборы, поэтому концентрация усилий на этом процессе позволяет решать проблемы сегодня, а не ждать наступления следующих выборов. С другой – выборы дают возможность создавать команды, которые готовы как к выборам, так и к революционным сценариям.

Жак Эллюль различал первичные и вторичные группы в формировании общественного мнения [10]. В первичной группе есть прямые контакты, это малая группа. В ней люди имеют непосредственные контакты с событиями, о которых складывается мнение. Вторичные группы – это большие общества. Здесь подчеркиваются три характеристики:

• должны быть институциализированные каналы коммуникации, предоставляющие факты, по которым формируется мнение;

• мнение не может высказываться непосредственно, для него также нужны каналы;

• мнение формируется большим объемом людей, которые не могут рассматривать один факт в одной манере.

Оранжевая революция образовала конфликт между первичным и вторичным кругом общественного мнения. Первичное удерживалось массивом официально ориентированных СМИ, вторичное – кухонными разговорами. И эта модель власти оказалась проигранной, поскольку сформировалось четкое ощущение, что провластные СМИ говорят неправду.

Александр Неклесса вообще увидел в революциях особую роль «эфирократии», которая выступила в роли фермента перемен [11]. Но с нашей точки зрения это общее отражение глобализации, которая движется и по информационным, и по экономическим, и по политическим каналам. Это столь сильное давление, что Александр

Дугин уже призвал к неоопричнине как антизападной мобилизации [12]. Речь идет о модернизации России без вестернизации. Станислав Белковский и Роман Карев также видят в будущем СССР защиту от глобализации: «Глобализация, которая есть во многом американизация, не оставляет странам и народам шанса сохранить свою идентичность, уникальную социокультурную среду. Проблема многих стран и культур сегодня – как использовать технологические структуры, порожденные глобализацией, и не утратить собственную национальную уникальность, равно как и волю к принятию своих, отдельных политических решений, к самостоятельному формированию своего будущего. Найти баланс непросто, но межгосударственный союз открывает для этого возможности» [1 3].

Реально выстраивается понимание того, что информационные потоки на самом деле являются потоками политическими, по этой причине по ним идет в первую очередь то, что нужно внешнему игроку. Михаил Ремизов очень четко фиксирует новую реальность [14]: «Революционные технологии – это механизмы придания «целеустремленной» толпе статуса народа. Специфика бархатных революций в том, что этот статус не завоевывается «революционной массой», приходит к ней извне. Именно внешний центр власти – не столько по дипломатическим каналам, сколько по каналам мировых СМИ, – гарантирует митингующим статус авангарда народа, вышедшего на сцену истории, чтобы сменить режим».

Информационные потоки и их потребители задали адекватность / неадекватность происходящего. Виктор Янукович был задан политическими коммуникациями оппозиции как «бандит». Как следствие, общество не хотело избрания человека с двумя судимостями. Здесь оказалось нарушенным одно из важных правил: «Не позволяйте вашим врагам определять ваши позиции» [15]. Команда Виктора Ющенко была более активна в создании фреймовых конструкций, где факт сочетался с интерпретацией, в чем наиболее преуспели сегодня республиканцы в США [16]. Это народный кандидат против кандидата от власти, это бандитская власть, это канал честных новостей.

Роберт Хелви четко перечисляет то, что запрещено для ненасильственного движения [6. – С. 117–123]:

• насилие;

• проявления отсутствия единства внутри движения;

• ощущение эксклюзивности приводит к апатии и враждебности исключенных групп;

• наличие иностранцев внутри не должно стать публичным;

• активное участие военных сил в политической борьбе;

• организационная структура, которая не подходит для ведения ненасильственной борьбы;

• агенты-провокаторы.

Если проанализировать эти разные типы объектов, запрещенных к употреблению, то все это жесткая концентрация на инструментарии ненасильственного порядка. Но не следует одновременно забывать, что в основе этой методологии лежит работа по разрушению систем поддержки действующей власти. Их определение и анализ становятся основой будущих действий [6]. Это полиция, о которой говорится, что не они виноваты, а система. Это военные, которые в Сербии отказались вмешиваться. Это чиновники, сердца которых должно завоевать ненасильственное движение.

Разрушение социальных, экономических, политических структурностей, свойственное переходным периодам, ведет к возрождению других компонентов. Это может быть религиозный компонент, например, буддизм во Вьетнаме [1 7]. Это может быть попытка возродить молодежное движение, как это происходит сегодня в России.

Сол Алински считал главным правилом тактики конфликта знание традиций данного сообщества, поскольку опора на традиции может дать победу народному движению, которое не обладает большими ресурсами [18]. Он цитирует ситуацию времен французской революции, когда наступающие ударили старика мечом, что из-за уважения французов к старости вызвало крики «К оружию!»

В этом плане бархатные революции в соцстранах строились на восстановлении традиции независимости. Причем разные страны по-разному оценивали свои отношения с Россией. Как пишет Максим Соколов: «Много ли мы слышим об откровенно русофобских выступлениях чехов и мадьяр, а равно румын с болгарами, сравнимых с тем, что постоянно чинят поляки?» [19].

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.