Глава пятьдесят девятая

Подвиги Геракла

В целом компетентностью полковника Иконникова Осина остался доволен.

«Все-таки умеет Генерал подбирать кадры», – подумал он. И тут же мысленно поправился: «Умел…»

Взяли его за жабры крепко. Никто из бывших соратников и пальцем не пошевелит, узнав, что Генерал «подзалетел» не на коррупции. Может быть, скостили бы срок за организацию заказных убийств, учитывая его прошлые заслуги перед властью. Но тот факт, что провинился-то он как раз перед властью, делал жизненные перспективы Генерала весьма зыбкими. Чтоб не позорить Контору, скорее всего, выделят дело Генерала в отдельное производство. И светит ему пожизненное. Hе рукавички шить, как Холковский, выразивший намерение прийти к власти демократическим путем. За участие в антиконституционном заговоре с целью свержения существующей власти и физического устранения второго и третьего президентов России (а именно это шьют ему, Осинскому, в Следственном комитете при Генпрокуратуре) светит им всем пожизненное. Ну, сам Владимир Михалыч в очередной раз выскользнет, а Генералу париться в позе стервятника до конца жизни. Когда приговоренных к пожизненному заключению выводят из камер, руки прихватывают за спиной так, что они напоминают крылья грифа, садящегося на падаль. То еще зрелище. Лучше уж гнить где-нибудь в казематах Шлиссельбургской крепости – там хоть бесконечных шмонов нет, посадят и забудут. Впрочем, это Осине тоже не улыбалось. Вот почему он, с присущей ему предусмотрительностью, везде соломки подстелил. Для себя. Для Генерала соломы не хватило. Сдать он его не сдаст – просто потому, что мало знает. Ни тайны Нострадамуса, ни шифров, ни кодов не знает. А если и сдаст, то только сеть киллеров и чистильщиков – всех, кто последние месяцы криминальными методами собирал для него красные и розовые рубины.

Сегодня у него были дубли – два набора, каждого из которых было достаточно для попытки перемещения во времени.

Всех, кто работал на него в России, он давно вычеркнул из памяти и никаких попыток помочь, материально поддержать, нанять адвокатов, дать крупную взятку не предпринимал. Его кроты в Следственном комитете замрут и закопаются. Если Патрикеев их не найдет, так могут и переждать трудные времена.

На «соратников» здесь, в Англии, он тоже смотрел как на отработанный уже материал. Похоже, Дарья Погребняк и этот отвязанный спецназовец ГРУ по кличке Князь стоят друг друга. Они так ненавидят своих недавних соратников, а ныне противников, что зубами горло готовы друг другу перегрызть. Тут у него расчет верный.

Ну и к полковнику Иконникову Дарья Погребняк с первой встречи, похоже, симпатии не проявила.

У полковника задача простая: устроить жесткую проверку в Лондоне, провести аналогичную в Эдинбурге – и свободен, как птица. Полетит наш «белый журавль» на родину. Душа вообще перемещается в пространстве и во времени быстрее бренного тела. Миг – и душа полковника будет в Москве. Может, так оно для него и лучше, позора меньше. Там бы его засудили… А так… Что он, Осинский Владимир Михалыч, урожденный Сидоров, зверь какой? Хорошему человеку и смерть легкую…

А полковник Иконников тем временем летел на принадлежащем Осине самолете из Лондона в Эдинбург и думал примерно о том же, но, естественно, – иначе. То есть он понимал, что за совершенные им злодеяния Осина должен быть наказан адекватно. Конечно, «око за око, зуб за зуб» – это не по-христиански. Иначе все ходили бы без глаз и зубов. Понимал, но после того, как почитал в кабинете Егора Патрикеева материалы толстого досье олигарха, пришел к мысли, что вину Осины доказать будет не сложно, а вот подобрать адекватное наказание – может фантазии не хватить. Впрочем, не его это дело. Ему бы вообще пора розы на даче постригать. A он… Не по возрасту занятие подобрал. Не по силам.

Как там у Сократа? Юношам подобает учиться, взрослым – упражняться в добрых делах, старикам – отстраняться от всяких дел и жить по своему усмотрению, без определенных обязанностей.

Чего ему не хватило – мудрости или осторожности, чтобы отстраниться от окружающего его бардака и постригать розы?

Конечно, внучка, внученька тому причина: хотел ей на учебу заработать. Только вот заработок выбрал себе не тот.

И сейчас, на закате жизни, занятие себе выбрал не по возрасту…

А с другой стороны, что есть возраст? И когда он начинается, этот закат? Индивидуально все.

У его любимого философа Мишеля Монтеня есть такой мудрый «Опыт» под названием «О том, что философствовать – это значит учиться умирать». Много там дельных мыслей, хотя название вызывает отторжение. Он-то, Геракл, всегда считал иначе: философствовать – это значит учиться жить.

Ну и до чего он, Геракл, дофилософствовался? Научился жить? Нет… Но помирать как-то рановато… И восьмидесятилетие отметим. В кругу друзей.

После этой командировки в Англию друзей у него стало больше.

Хотя, возможно, прибавилось и врагов.

Взять хотя бы эту омерзительно наглую бабенку – Дарью Погребняк.

Мордашка смазливая, фигура – так вообще прекрасная. А баба – дрянь. В противовес ей бывший товарищ Патрикеева и Милованова по спецназу ГРУ подполковник действующего резерва по прозвищу Бич внешне выглядел как чикагский гангстер: маленькие недобрые глаза, тонкие губы, налитое кровью лицо человека, ожидающего апоплексического удара. Геракл знал от Егора, что цвет лица у Бича сформировался во время плавания в доармейские годы на траулере СРТ-3200 по Баренцовому морю и Атлантике в поисках трески. Но если не знаешь его, легко можно поверить, что подполковник – последователь Джека Потрошителя. А между тем, по словам его друзей, нет, и не было человека более надежного в дружбе и нежного в любви к женщине, чем ветеран спецуры по прозвищу Бич.

Здесь, в Эдинбурге, Геракл включился в его группу.

От аэропорта до замка «сэра Осинского» езды около двух часов.

Бич сразу в аэропорту объяснил: вопросов лишних не задавай, не люблю; что надо – сам скажу. Например, люблю «бьюик», езжу на этой марке во всех странах, благо, что автосервис предлагает любую тачку. Про красную рожу не спрашивай – это не контузия, просто лицо такое. Форму отставного офицера полиции Великобритании ношу, потому что удобно, а законом не запрещено. Короче, если любишь пиво – мы с тобой сработаемся…

– Бэйверли-стейшн – название вокзала, который остался справа от нас, назван в честь героя романа Вальтера Скотта. Читал?

– А то…

– Уважаю. Не смотри на мою внешность, у меня степень магистра философии Сорбонны.

– Тогда точно сработаемся, я обожаю сочетание философии и темного пива.

– Главная улица – Принсес-стрит. С трех раз угадаешь, в честь кого?

Два лихих поворота, и центр города остался за спиной.

– Замок Осины построен миллиардером Джоном Макинтошем. Босс купил его, кажется, за 200 миллионов фунтов. И год перестраивал подземелья. Так что точных чертежей замка и его подземелий у нас нет, не взыщи. Начинать тебе придется на пустом месте. Задачка – начать да кончить. А кончим тогда, когда сумеешь подобрать коды, шифры, ключи к подземельям и сейфам. Моя задача попроще – обеспечение твоей безопасности и техпомощь…

Глава шестидесятая

Чижевский

– Моя задача попроще – обеспечение твоей безопасности и техпомощь. Командировку от Генпрокуратуры я тебе, сам понимаешь, дать не могу…

– Да и не надо, Егор Федорович, ты не беспокойся. Ни материальные, ни организационные аспекты поездки в Африку меня не беспокоят. Кризис кризисом, но я никогда не держал все деньги в одной корзине. Так что, пока волна идет мимо. Вот и наведаюсь в Африку, пока лихорадка на бирже не закончится.

– Принято думать, что в кризисной ситуации босс сидит в конторе и дергает за веревочки.

– За веревочки дергает топ-менеджер. У меня такой есть. А босс вырабатывает стратегию.

– Ты уже выработал?

– Еще до кризиса. На случай кризиса. Сценарий, естественно, придумал не я. Но он был во многом предсказуем. В общем, на недельку без вреда для работы я могу отлучиться… Ты, кстати, сказал, что берешь на себя безопасность и техпомощь. Поясни.

– Безопасность: по линии Службы внешней разведки ушла шифровка с просьбой встретить тебя в аэропорту на машине посольства и далее держать твою экспедицию на контроле. Тут и личные каналы подключили: у Корчмаренко там сидит его ученик, Свириденко Иван Петрович. Ему и передали шифровку по твоей экспедиции. Обстановка в Камеруне сейчас спокойная. Эксцессов быть не должно.

– Да какие эксцессы могут быть у российского путешественника? Тем более, там на треть наши люди.

– Что ты имеешь в виду?

– Треть граждан Камеруна придерживаются христианского вероисповедания.

– А… Это тебе, конечно, сильно поможет.

– И с языками проблем не будет.

– Владеешь языками народов банту? – усмехнулся Егор.

– Нет, английским и французским – это официальные языки Камеруна… Итак, сформулируй задачу.

– Изволь. Недели две назад, до твоей командировки в Карелию, мы обсуждали публикацию в «Нэшэнл Джиографик».

– О находках в Сахаре? – уточнил Чижевский.

– Да. И весьма странных: мелкие рубины вперемешку с оплавленным стеклом. Ты подал тогда интересную мысль: проверить, не появлялись ли над этими местами НЛО. Оказалось, есть такая информация. Мои сотрудники нашли в норвежском журнале «Загадки Космоса» сообщения о «таинственных явлениях над пустыней, наблюдаемых, как правило, во второй половине года». Когда норвежские исследователи собрали рассказы кочевников в разных точках Сахары, то выяснилось, что они совпадают и в главном, и в мелочах. Кроме того, американские ученые предположили, что причина оплавленного стекла в центре Сахары – атомный взрыв.

– Если в Сахаре произошел атомный взрыв или упал крупный метеорит – должен был остаться большой кратер…

– Американские астрономы дали своим астронавтам задание – разумеется, через НАСА и в строжайшей тайне – проверить, не виден ли такой кратер в Сахаре из космоса. И они его нашли, но южнее – в Камеруне. Туда отправилась американская экспедиция, работу которой отслеживала группа полковника Свириденко – он предоставил мне подробный отчет… Согласно материалам экспедиции НАСА, предположительное время падения метеорита – 2400 год до нашей эры. И упал он, судя по всему, на Камерунское плоскогорье южнее озера Чад. В центре предполагаемого кратера нашли несколько крупных рубинов со следами воздействия сверхвысоких температур…

– Справку ФСБ я не читал, но моя информационная служба покопалась в Интернете и выяснила, что в ходе экспедиций на Камерунском плоскогорье были найдены 23 рубина со следами воздействия высокой температуры – до 1800 градусов, тогда как у вулканической лавы она не превышает 1100 градусов.

– Но самое интересное, Стас – то, что эти рубины имели уникальные и до сих пор толком не понятые свойства.

– Мы знаем, что и обычные рубины при определенных условиях приобретают способность останавливать или ускорять время – то, что много лет назад предсказывал Нострадамус.

– Да. Американцы эту часть своей программы строго засекретили… В общем, задача у тебя сложная. И опасная. Свириденко поможет, но лучше возьми с собой группу «географов». Надежнее. Связь через посольство и напрямую по спутниковой связи. Да, по пути в Камерун сделай остановку в Вене.

– Это зачем?

– В африканском собрании Музея истории искусства есть стена погребальной камеры царевича Су-Ни-Ката, датируемая 2400 г. до н. э.

– Предполагаемое время столкновения метеорита с землей?

– Да… С ходу вряд ли что откроешь. Но толчок фантазии получишь. Обрати внимание на две вывезенные из Камеруна глиняные таблички. Температура их оплавления – 1800 градусов. В руки их в музее не дают. Но… Присмотрись. Мне показалось, там тоже есть рубиновые вкрапления.

Глава шестьдесят первая

На личном контроле

О рубинах в последние две-три недели говорилось вокруг так много, что Ладе даже красные искорки в элегантном галстуке Князя показались яркими рубиновыми вспышками.

Князь ей нравился. Но не больше чем муж, ожидающий с сыновьями в далеком Жуковском.

Общаться в замке Осины им было не с руки. Глаз посторонних много. Особенно Ладу раздражали назойливая забота о ее удобствах и постоянные расспросы главной надсмотрщицы, «леди Погребняк», о здоровье Осины. Вроде бы и фигура хорошая, и черты лица приятные, а общее впечатление отвратительное…

То ли дело Князь. Этот пожилой, с точки зрения сорокалетней Лады, человек (никак не меньше 55) выглядел одновременно суровым и добрым, элегантным и естественным. Словом, вылитый Грегори Пек в любимом фильме ее мамы «Римские каникулы». А «вылитый Пек» как всегда приветливо и иронично улыбался:

– Собственно, в том, что нас кто-то увидит вне поместья, большого криминала нет. Мы знакомы. У нас есть темы для разговора, мы работаем на одного хозяина…

– Но у нас могут быть и маленькие тайны?

– Нет, мой юный друг! Тайн, во всяком случае, от Босса, у нас нет и быть не может. Но, поскольку мы все, его преданные соратники, обеспокоены его здоровьем, наш сегодняшний визит вполне оправдан.

– Куда мы идем? – заинтригованно спросила Лада.

– В святая святых лондонских джентльменов – Реформ-клаб, на неофициальную встречу с главным профессором-консультантом Королевской офтальмологии Генри Монтгомери.

– Но у меня со зрением все в порядке.

– Зато есть проблемы у босса: предполагается, что он перетрудился, самостоятельно закрывая тяжелые двери комнаты-сейфа в Эдинбурге. И вот результат: отслоение сетчатки. Поскольку он врачам не доверяет, поручил «прощупать» этого Монтгомери – нет ли тут какого подвоха…

Он припарковал машину метрах в десяти от трехэтажного особняка на Пэлл-Мэлл. Они подошли к входу в клуб, к подъезду с номером 104. Никаких других ориентиров. Нажав бронзовую ручку, Князь потянул на себя резную дубовую дверь, пропустил вперед Ладу, и они оказались перед величавой фигурой швейцара.

– Простите, миледи?

Через плечо Лады протянулась рука Князя с зажатой между пальцами визитной карточкой доктора Монтгомери.

– Сэр?

– Мы с леди Даной («о, черт, как это прозвучало – почти как «леди Диана») гости сэра Монтгомери.

Швейцар величественно наклонил голову:

– Гардероб внизу, сэр. А сэр Монтгомери ожидает вас в холле.

Холл Реформ-клаба напоминал дворцовый зал. После дворца Осины Ладу трудно было удивить парадными интерьерами. Но что касается богатства убранства, то потомок бывшего ярославского крестьянина далеко обошел английских аристократов. Впрочем, изысканностью вкуса в Лондоне начала XXI века всех превзошел потомок сапожника из Мариуполя Абрам Романович.

Уже надоела шутка-афоризм про английский газон. Считается, что настоящий газон возникает лишь при наличии трех поколений рода, за ним ухаживающих. То же и про светскость. «Кто может быть настоящим джентльменом?» – «Человек, имеющий три высших образования» – «В какой последовательности?» – «Сначала ваш дед, потом отец, потом вы». Смысл всех этих снобистских шуточек в том, что скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко…

Оказалось, все это – полная чушь. Для того чтобы проникнуть сегодня в святая святых чопорной Англии, вполне достаточно иметь только много денег. На островах ни для кого не секрет, что источник богатства Осины… Словом, смотри его уголовное дело. Все знают, что он нувориш, безродный, поверхностно образованный, малокультурный… Кого это волнует? Все знают, что Россия, Сербия, Финляндия и Франция добиваются его экстрадиции с целью проведения открытого судебного процесса по обвинению в отмывании денег, организации финансовых пирамид, увода денег через оффшоры и даже организации заказных убийств? И что? Кого это волнует?

– Да, господа, меня это волнует! – мягким голосом заметил доктор Монтгомери.

Они с Князем уже разделись в гардеробе, поднялись в холл, встретились и познакомились с доктором Монтгомери. Теперь все трое стояли своим маленьким кружком среди групп строго одетых мужчин, тихо о чем-то переговаривающихся.

Доктор Монтгомери был в таком же, как Князь, сером костюме и бордовом с искоркой галстуке. Они были одного роста, с седыми висками, легкой проплешинкой на темечке и седыми усами.

Ладе очень нравилась эта компания.

«Все-таки джентльмен – это хорошо, – подумала она. – А два джентльмена – еще лучше».

– Так вот, господа, – говорил доктор Монтгомери, – нет нужды со мной хитрить. Я слежу за прессой, знаю, как давно и безрезультатно ваша страна добивается экстрадиции этого мерзавца. Полагаю, каждая страна вправе сама разбираться со своими мерзавцами. Не вижу нарушения каких-то моральных норм в том, что я, как главный эксперт-консультант, дам рекомендацию на проведение небольшой коррекции сетчатки пациента, снимки глаз которого вы мне предоставили на прошлой неделе. А уж организация оперативного вмешательства в частной клинике, которую вы наметили, и вовсе ваше дело. Клинику эту я знаю. Квалификация доктора Мазура не вызывает у меня сомнений. Официальный ответ на бланке Королевской офтальмологии я пришлю вам завтра. С печатью и подписью, как положено. При необходимости, если будет звонок помощника «сэра» Осинского в нашу рецепцию, ему подтвердят, что такая рекомендация дана.

– Есть ли еще какие-либо вопросы? Кстати, ваш английский, мадам, превосходен.

– Но я же ничего еще не сказала!

– Теперь сказали, и я вижу, что был прав. Еще глоток шерри? Извините, терпеть не могу шерри, но это традиция. Англичане – упрямый народ, во имя традиции будут мучиться, но терпеть.

– Ничего, не беспокойтесь. Нам шерри еще не успел надоесть.

Доктор Монтгомери сделал глоток шерри больше обычного.

– Может быть, сэр, – решился Князь, – вы окажете нам еще одну любезность? Наш босс мечтает сделать пластическую корреляцию, – так, пустяки, даже не потребуется согласование со Скотленд-Ярдом… Несколько украшающих внешность джентльмена штрихов. Но я был бы вам признателен, если бы вы порекомендовали нашему боссу частную клинику пластической хирургии леди Маргарет Черри в Сазерленде.

– Это решаемый вопрос. Не хотите пообедать в столовой клуба? Кухня отменная.

Лада посмотрела на надпись на парадной лестнице: «Членов клуба просят соблюдать правило о том, что дамы, являющиеся их гостями, не имеют доступа на галерею».

– В другой раз. С удовольствием, – сказала Лада и улыбнулась доктору своей лучшей улыбкой.

Глава шестьдесят вторая

Чижевский

– Игорь Василич? Я тут в Вену на пару деньков слетаю. Отдохнуть. Никаких бизнес-планов. Остаешься на хозяйстве…

– Отдохнуть – это как? – лукаво переспросил Силаев, правая, а также левая рука председателя Совета директоров холдинга «Московские строительные материалы». – Вена – город красивый. Но наши девочки лучше.

– Да у меня жена красавица.

– Тем более. А там еще немецкий вспоминать придется.

– Это не самая трудная часть моего вояжа. Сначала лечу в Вену, оттуда – в Камерун, оттуда – возможно, в Париж. Кажется, приближается последний акт драмы. Помнишь Командира? У него еще поговорочка была: «Кто Командира обидит, до утра не доживет». Так вот, в 1998 году Командира сильно обидел один человек. И на бабки развел, и лично обидел. Но до утра дожил. Очень могущественный был человек при власти первого президента. Но… Только отсрочку наказания получил.

– Я догадываюсь, о ком речь.

– В 2000 году этот же человек сильно обидел другого моего друга – Егора Федоровича Патрикеева. Он добился снятия с должности Генпрокурора Ильи Юрьевича Кожина, а Патрикеев, Кардашов, Ильчин, Давыденко, Петр Прибой, Борис Уралов – цвет генпрокуратуры – ушли вслед за Генеральным. И опять это сошло тому человеку. Потом он еще много хороших людей обидел – и просто авторитетных людей, и людей «в авторитете», и в военной, и в прокурорской форме, и в смокингах.

– А мы с тобой к какой группе относимся?

– К тем, что в смокингах: никому не мешаем, всем помогаем, с кем надо советуемся. Ни про кого плохого слова первыми не говорим… Ну и за ответом не постоим, если надо будет…

– Не припомню, нам-то он где дорогу перешел?

– А помнишь, нашему холдингу был хороший заказ из Шотландии? На гранит, на мрамор, на шокшинский кварцит?

– Даже фамилию заказчика помню: Чарльз Мак-Грегор… Президент фирмы «Скотланд-билдинг промоушн», которая оказалась фальшивкой-однодневкой. Деньги якобы перевели после получения грузов, но ни денег, ни фирмы.

– Через Интерпол до сих пор ищем. Убытка на 3 миллиона фунтов.

– Деньги нашли?

– Деньги уже не вернешь, удовлетворение хочу получить. Нашли человека, который затеял большую стройку под Эдинбургом, расстроил старинный замок и вширь, и вглубь.

– Мак-Грегора?

– Мак-Грегор давно покоится на дне Северного моря…

– И после получения страховки наши убытки составили…

– Цифры теперь уже не важны. Ты понял – во всех случаях речь идет об одном человеке, Владимире Михайловиче Осинском.

– Понял, Станислав Андреевич. Но какая связь между шокшинским камнем, венским музеем, Камеруном и Осинским?

– Ты как к растяжению времени относишься?

– Положительно. Времени всегда не хватает. Чаще – на отдых, но иногда и на работу.

– Время, утверждают ученые, при благоприятных обстоятельствах растяжимо. Командир всегда говорил: «Кто меня обидит, тот до утра не доживет». На самом деле такая срочность возникает редко. И понятие «до утра» можно растянуть на несколько лет. Тут, как говорит генерал Кадышев, главное не мера наказания, а его неотвратимость. Для начала смирись с тем, что я лечу в Австрию. Будь на связи…

Рейс «Москва – Вена», слава Богу, не задерживался. Нет ничего ценнее времени. Через два часа он был уже в Музее истории искусств, где его ждали. В залах африканских древностей Чижевского встретил человек, которого он хорошо знал – Командир. Они поздоровались.

– Рассмотрение моей просьбы приостановили. Почему?

– А почему просил раскороновать? Секрет?

– Официально – здоровье шалит. Диабет мучает. А тут еще острый тиреотоксикоз сил много отнял.

– Это что такое, почему не знаю?

– Твое счастье, что не знаешь: щитовидная железа полетела.

– Плохо. Но я не помню прецедента, чтобы коронованный авторитет в ранге третейского судьи – Координатора – был раскоронован по болезни.

– Так никто на всей территории бывшей Российской империи из числа координаторов еще до семидесяти не доживал.

– Это так, всегда находится отморозок, который не соблюдает закон. А закон гласит: персона Координатора неприкасаема. Кстати, ты в Лондон летишь. Погода плохая, дождик-мождик… Может, для защиты… зонт хороший прислать?

– Спасибо. У меня свой, старый. От непогоды всегда оберегал, менять нет смысла. За заботу спасибо. Но если понадобится, я знаю, как твоих людей в Англии найти можно.

– Так почему раскороноваться хотел? Скажешь?

– Я ведь в нарушение закона живу: профессор кафедры истории искусств Российского гуманитарного университета…

– Так и я профессор Тбилисской консерватории. Это нарушение в Обществе давно негласно обходят.

– У меня семья – жена, дочь, внуки…

– И у меня внук растет. Назвали в твою честь. А те, кто внешне закон соблюдает – все равно в гражданских браках живут. Для авторитета это уже не укор. Главное – умеет человек держать слово или нет. Ты умеешь.

– А наш лондонский «сиделец» – нет. Тебя обманул, меня обманул, шахматного князя обманул…

Глава шестьдесят третья

Профессор Милованов-Миловидов

– Батоно Ираклий?

– Да.

– Гамарджоба, батоно! Это Милованов, Командир.

– Юрий Федорович, дорогой, ты, как всегда, кстати. Много есть проблем для обсуждения. Если что-то болит – идем к доктору, если умирать собираемся – к священнику. А если жить хочется? Тогда к кому?

– Правильно, батоно. Лучше пять раз посоветоваться, чем один раз ошибиться. И у меня разговор есть.

– Конечно, наши проблемы – не для телефонного разговора. И все же дорожу каждой минутой общения с мудрым человеком.

– А кто знает, в чьей науке больше мудрости? Ты тоже, батоно Ираклий, доктор наук, крупнейший специалист по творчеству Шекспира.

– Да, батоно, вся наша жизнь – театр, и люди в нем – актеры…

– Но если актер играет плохо…

– Режиссер его увольняет…

– А если он еще и спектакль сорвал, то театр репутацию потерять может…

– Но ведь ничто не стоит так дорого, как репутация: зарабатываешь всю жизнь, а потерять можно в одну минуту.

– Слышал, ты в Лондон собираешься, Юрий Федорович?

– Откуда знаешь, Ираклий?

– Сорока на хвосте принесла.

– Да. Тебе давно стало тесно в твоей благословенной Грузии. А мне вот в России тесновато. Много дел по всему миру…

– Малява была – ты просил общество раскороновать тебя. Вопрос не решен?

– Об этом отдельно поговорим. Компромисс нужен.

– Раз нужен, обсудим. Он – я имею в виду нашего умника в Лондоне – сумел обмануть даже первых людей в стране. И не боится?

– Очень сильно боится. Просто дрожит от страха.

– Так, может, можно договориться?

– Умный и сильный стал бы договариваться. Дурак и трус попытается сбежать. Но от нас он не сбежит. От совести своей сбежит – потому что ее у него нет. А от нас вряд ли.

– Конечно, никуда не денется. Такие грехи сурово наказывается.

– Не спеши с наказанием. Мне ты доверяешь?

– Как можно, Командир?

– Я взял это дело на себя. Собрал все его долги, и сам их ему предъявлю к оплате…

– Мне от него денег не надо.

– Значит, договорились. Наказание сам подберу, обществу сообщу. Ты третий, от кого карт-бланш получил. Шахматный князь дал добро. Оружейный генерал дал добро, ему вообще в это дело опасно влезать. С ним согласовали по вертикали. Еще двое высоко сидят, далеко глядят, лишних проблем и головной боли не хотят. А сучонок этот сидит в замке и как прыщ на заднице свербит. Ты понял меня? Я на себя все взял. Остальное решим прямо сегодня. Где и во сколько?

– В 19, ресторан «Тбилисоба».

– Специально под меня народ собираешь?

– Нет. Вопрос мы решили. А там просто отметим мой юбилей.

Глава шестьдесят четвертая

Чижевский

Экспозиция африканского собрания Венского музея истории искусств полна таинственности. Из темноты залов на тебя надвигаются то статуи египетских фараонов, то росписи стен с иероглифами, то огромные саркофаги, то стеклянные кубы кругового обзора с поразительными произведениями древних ювелиров.

Задержав взгляд на одном из таких кубов, Чижевский обратил внимание на то, что в ювелирных украшениях Древнего Египта преобладали камни голубоватого и зеленоватого оттенков, а в украшениях из Центральной Африки чаще встречались рубины, обычно красные, реже – розовые. Чаще небольшие, очень редко – крупнее 40 карат.

Вот и зал, где смонтирована стена погребальной камеры камерунского царевича Су-Ни-Ката, датируемая 2400 г. до н. э. Для Египта это – эпоха Древнего царства. Для Египта – редкость, древность, но уже привычная. Для Камеруна – уникальное открытие. Ничего похожего такого масштаба в Центральной Африке до сих пор не обнаружено.

С разрешения администрации музея служитель отодвинул в сторону прозрачный защитный экран, и перед Чижевским предстала погребальная камера. «По египетским понятиям, – подумал он, – это типичная мастаба, гробница для придворных и родственников фараона. В Камеруне подобное сооружение – единственное…»

Такая камера обычно предназначалась для захоронения саркофага с набальзамированной мумией царевича. Кроме того, в мастабе помещалась портретная статуя умершего, сосуды с напитками, едой, украшения…

Камеру не успели или не смогли ограбить на протяжении веков. Сохранились даже золотые украшения царевича. И что интересно, в наручных ожерельях, в перстнях, нагрудном ожерелье присутствовали рубины – камни от алого до розового цвета. В центре нагрудного ожерелья – розовый рубин карат на 60, удивительно ровного, нежного цвета с впечатлением внутренней подсветки.

Часть стен погребальной камеры расписана изображениями умершего царевича и членов его семьи. Другая часть содержала рельефы со сценами земных событий.

Одну сценку, которую специалисты трактовали как «Встреча царевича с египетским фараоном», можно истолковать и по-другому: «Встреча царевича с посланцем иной цивилизации». Потому что как угодно можно трактовать округлый головной убор с антеннами на голове – или как парадный шлем фараона, или как скафандр инопланетянина.

Точно так же сценки из той далекой эпохи можно рассматривать как рассказ о великом событии – прибытии небесного гостя на камерунское плоскогорье. Язык символов тем и хорош, что дает свободу трактовки и полету фантазии.

Служитель, получивший указания о приеме важного гостя, отошел в сторону. Однако Чижевский и не пытался войти в камеру. Он только дотронулся рукой до оплавленного края глиняной таблички. Никаких сомнений, эти вкрапления – рубины, подвергшиеся воздействию сверхвысоких температур. Он уже видел такие в западной Карелии.

Глава шестьдесят пятая

Подвиги Геракла

– Ты знаешь, Гера, а мне этот городок нравится. Я тут познакомился с одной милой дамой из Эдинбургского университета – еще повстречаемся… Она читает курс шотландской литературы. Есть и общие пристрастия: Роберт Бернс. Я перевожу его с английского на испанский, так что она считает, что я испанский филолог, работающий в библиотеке замка сэра Осинского над систематизаций древних архивов, доставшихся русскому олигарху вместе с замком. Там действительно много материалов по истории дипломатии. Мы с ней ходим в кафе и пабы, устраиваем вечера при свечах у нее дома… А в замок я ее пригласить не могу: Осина запретил посещения посторонних.

– Мне советовали побывать в Национальной галерее Шотландии. Чем она знаменита? – спросил Геракл, рассматривая мелькавшие за окном «бьюика» здания центра города.

– Вообще-то в городе несколько первоклассных музеев. Маловероятно, что ты успеешь во всех побывать. Но если события в пьесе, в которой мы с тобой играем, будут развиваться в заданном Командиром и Егором направлении, то ты можешь и не попасть в эту галерею. А это уже было бы непоправимой ошибкой… Кстати, вот она. По времени уже открыта – сделаем остановку. Предсказатель событий из меня никакой, но интуиция пока не подводила. Шкурой чувствую – на последний акт выходим. А там уже будет не до галереи. Выходим, старина.

Музей был невелик: четырнадцать экспозиционных залов. Зал гравюр и рисунков они миновали, не задерживаясь. Бич, поторапливая все еще прихрамывающего Геракла, на ходу пояснял:

– Здесь главное – живопись. Тут шедевры Липпи и Перуджино, ван дер Гуса и Эль Греко, три полотна Рафаэля, четыре – Тициана…

– Не большой поклонник двух последних, а вот Эль Греко…

– А Веронезе?

– Люблю.

– Два полотна. Более того, по три картины Хальса и Ван Дейка. Одних Рембрандтов – пять!

– И два полотна Тьеполо, которого я не люблю, – проявил неожиданные познания в экспозиции галереи Геракл Иконников.

– Ну, знаешь, полковник… Во-первых, здесь очень хорошие работы Тьеполо…

– А во-вторых?

– Ты можешь мне разонравиться. Что значит «люблю – не люблю»? Вначале надо знать… А потом – решать, любишь или не любишь… В студенческие годы – у меня первое образование филологическое – я занимался в МГУ в лермонтовском семинаре у Турбина… Объяснять, кто такой, тебе не надо. Как-то я, самоуверенный и наглый 20-летний мастер спорта СССР по боксу, подвалил к профессору: «А ведь вы не любите Лермонтова…» Он, прищурясь, посмотрел на меня поверх очков: «И не обязан. Как ты считаешь, биолог обязан любить микроба, которого он изучает?» – «Но Лермонтов, – воскликнул я, – не микроб!» – «Алгоритм постижения везде один, – ответил он. – Сначала знать. А потом решать – любишь, не любишь»… Я потратил всю жизнь на изучение истории искусства. И со студенческих лет любил импрессионистов. А еще – Эль Греко и Хальса. Но теперь список моих любимых художников значительно шире. Сначала – знать, потом – любить…

– Согласен. Возвращай.

– Что?

– Твою симпатию.

– Возвращаю. Времени у нас не так уж много. Назови своего любимого художника, и я отведу тебя к его лучшей картине. Хочу вернуться в замок к обеду, чтобы представить тебя и моей бригаде, и персоналу замка.

– Изволь: Томас Гейнсборо.

– Это как раз следующий зал. Вот она. По-моему, шедевр. Портрет миссис Грэм. Чудо, как хороша…

– Да, живопись…

– При чем тут живопись? Она один к одному похожа на мою Николь из университетской библиотеки Эдинбурга. Прелестна. Выйду окончательно в отставку —вернусь в Эдинбург и женюсь на Николь. Кстати, они обе – шотландки, и Николь, и миссис Грэм… К сожалению, эта прелестная красавица прожила недолго – всего тридцать четыре года. А моей Николь уже 35. У нас хорошая разница в возрасте – двадцать лет.

– Бывает и лучше. У нас с Татьяной, моей женой – 25.

– А, значит, ты все понимаешь – и в жизни, и в английской живописи… Миссис Грэм, похоже, не была счастлива в браке. Я тебя обязательно познакомлю с этим олицетворением Шотландии.

– С миссис Грэм?

– При чем тут миссис Грэм? С Николь! Она дала покойной матери клятву никогда не покидать Шотландию. Так что моя «двушка» на Суворовском бульваре вряд ли дождется хозяина. Интересно, что вдовец, я имею в виду мистера Грэма, завещал портрет галерее с условием, что картина не будет экспонироваться вне Эдинбурга. Такие вот, брат, параллели и меридианы…

– Жаль, ты не пишешь романы… Слог у тебя хороший.

– Замок сэра Сидорова ждет вас, сэр.

– Слушай, я так и не понял: зачем он сменил фамилию?

– Есть такой анекдот: Шлеймович меняет фамилию на Иванов, а вскоре еще раз – на Петров. Его спрашивают, в чем смысл этих рокировок. Он отвечает: «Вот спросят меня, как моя фамилия?» Я отвечу: «Петров». Меня спросят: «Фамилию не меняли?» Я отвечу: «Менял». – «И какая была фамилия?» – «Иванов»… Совсем другое отношение.

– Ну и при чем тут Осина?

– Он человек странный, закомплексованный. Вначале 90-х в России процент евреев среди влиятельных банкиров, промышленников и даже приближенных к президенту чиновников был довольно высок. Создавалось впечатление, что евреи тянут вверх своих. Впечатление изначально обманчивое.

На определенных ступенях карьеры все эти романтические штучки-дрючки отпадают. Но иллюзия живуча. И далеко не глупый Осина меняет фамилию. Благодаря тому, что фамилию его отца «Сидоров» первый президент хорошо знает, а у кадровиков она в памяти, Осина взлетает наверх. Но чувствует себя там, наверху, крайне одиноко. «Свой среди чужих, чужой среди своих». И он делает, как ему кажется, гениальную рокировку. Меняет фамилию Сидоров на Осинский. Не чисто еврейская фамилия, но похожа. И тут он понимает, как лопухнулся: банкиры и промышленники его своим не считают, а народные массы дружно клеймят как инородца…

– Ну и поменялся бы обратно, на Сидорова.

– Где? В муниципалитете Большого Лондона? Или на Фарерах?

– Жалко мне его…

– Вот-вот: «Я тот, кого никто не любит, и все грядущее клянет».

– А не слишком мы его демонизируем?

– Сегодня его влияние на ситуацию в России минимально. Но лучше не рисковать. Теперь против Осинского объединились пять серьезных людей: Милованов-Миловидов, Патрикеев, Чижевский и Кожин…

– А пятый?

– Пятый – наша крыша.

– Тогда у Осины нет шансов скрыться.

– Теперь, когда ты здесь, – уже никаких.

Глава шестьдесят шестая

На личном контроле

Владимир Михайлович все больше нервничал.

Дважды он порывался вылететь в Швейцарию. Медицинский консилиум, собранный Князем и Ладой, с трудом его отговорил. Так случилось, что в день консилиума у него резко поднялось давление – 220 на 120, сахар в крови, обычно не превышавший девяти, скакнул до семнадцати – пришлось делать лишний укол инсулина. Болели спина, голова, суставы. Члены консилиума, проведя с помощью своей переносной аппаратуры необходимые исследования, пришли к единому выводу: ехать пока рано. В том смысле, что никак нельзя: пациент в разбалансированном состоянии, усугубленном депрессией. Никаких поездок дальше Эдинбурга.

Получив в конвертах наличность (что в экономически отсталой Англии было приятной неожиданностью), независимые эксперты важно покинули медицинский блок поместья Осины в центре Лондона. Дарья Погребняк проводила их подозрительным взглядом, но вмешиваться в обсуждение медицинских проблем и перспектив лечения Босса не стала. В конце концов она строго следует инструкциям, полученным перед отъездом из Москвы от Генерала.

О том, что Генерал сейчас сам тщательно соблюдает инструкции и положения внутреннего распорядка следственного изолятора «Лефортово», она могла и не знать.

Капитану в Берн ушла шифровка о полной готовности к приему финансово пока могучего, но психологически надломленного олигарха. Бичу в Эдинбург было направлено послание о необходимости ускорить подготовительные процедуры на случай экстренного приезда Осины.

После отъезда экспертов Лада провела в медблоке релаксацию и реабилитацию могущественного пациента по полной программе, после чего пациент надолго заснул со счастливой улыбкой на губах…

Лада внимательно изучила пальцы его рук, в том числе под сильной лупой. Сомнений не было, дактилоскопическая идентификация стала практически невозможной. Потом с помощью новейшего аппарата фирмы «Глостер» под ироничным названием «Фьюм» она взяла запаховую пробу. Аппарат сам осуществлял сравнение новой пробы со взятыми ранее (не важно, у того же пациента или у эталонного). Результат был предсказуем. В результате приема препарата «Топнес», запах пациента изменился принципиально и не был идентичен контрольному запаху ранее сделанных проб.

Это значит, пробы в швейцарских банках при пропуске в забронированные личные сейфы дадут отрицательный результат.

Оставалось последнее: изменение рисунка сетчатки глаза. Операция в частной клинике, рекомендованной доктором Монтгомери из «Королевской офтальмологии», назначена на завтра. Пациента удалось уговорить перенести вылет в Швейцарию на послезавтра.

– Ну что ж, медицина шагнула далеко вперед. Послезавтра у него будет нормальное давление, пульс и сахар, а настроение у него уже сейчас отличное.

На губах беглого олигарха расцветала одна из его самых обаятельных улыбок, как у лягушонка-сына из популярного мультфильма.

Однако испытания его ожидали жестокие.

Лада уже без вражды и раздражения всмотрелась в лицо спящего Осинского. Интерес он вызывал по-прежнему, но это уже был не интерес целительницы к пациенту, а скорее научный интерес биолога к экспериментальному материалу – лягушонку или мышонку.

– Лягушонку, – решила она, ответив улыбкой на лягушачью гримасу Осины.

Глава шестьдесят седьмая

Командир

Улица имени академика Кетеван Цагурия была забита роскошными иномарками. От угла улицы знаменитого мецената Амирана Георгадзе до переулка имени Метревели машины стояли в два ряда.

Этот уголок старой Москвы грузинское землячество полюбило давно, еще со времен застройки Большой и Малой Грузинской. Сеть ресторанов, ресторанчиков и кафе охотно посещали москвичи разных национальностей.

Притягивал сюда людей и храм Святого Георгия, построенный на пожертвования Амирана Георгиевича Георгадзе, и лучшая в Москве грузинская кухня (некоторые гурманы утверждали, что даже в Грузии нельзя так вкусно поесть) в ресторане «Кведа-Сазано».

Однако встреча членов клуба имени Святого Георгия (это была значительная часть грузинского землячества) была назначена в ресторане «Тбилисоба», который уступал по изысканности блюд, но зато был значительно вместительней – в нем свободно располагались до 200 человек.

Один зал – для вип-персон, вмещал 50 мест, второй – на 150 – был предназначен для водителей, охранников и сотрудников клиентов из первого зала. Иногда их еще называли пехотинцами, или бойцами. Но люди это были мирные, хорошо воспитанные. Весь вечер они сидели за большими столами, уставленными разносолами национальной кухни, тихо напевали по правилам прекрасного грузинского многоголосия никому в Москве, кроме них, не известные мелодичные горские песни…

А в малом зале вип-персоны, уважаемые и авторитетные люди, обсуждали важные международные новости, тонкости юриспруденции и вопросы политики в средствах массовой информации.

Когда Командир въехал на улицу имени Кетеван Цагурии, к машине бросились два молодых грузина. Водитель и охранник Командира напряглись, но без суеты – просто приготовились к возможному огневому контакту.

Командир поднял вверх ладонь. Теперь и водитель понял знаки встречающих: они вели машину гостя к приготовленному заранее месту наиболее комфортной парковки.

Конец ноября, а первый снежок уже довольно настырно валил сверху. Встречающие с двух сторон раскрыли большие зонты над машиной Командира и сопроводили важного гостя к массивной деревянной двери «Тбилисобы», украшенной резными виноградными кистями.

Водителя и охранника Командира проводили в большой зал направо, а его самого ввели в меньший зал для вип-персон.

Столы в обоих залах ломились от коньяков, вин, закусок.

Кроме грузинской кухни у «Тбилисобы» была еще одна специализация.

Когда-то потомственный ресторатор Ной Леониди побывал на стажировке на своей исторической родине, в Греции. В Салониках, в ресторане «Коринфский дворик», он попробовал закусочные торты и полюбил их на всю жизнь. После этого ресторан «Тбилисоба» стал славиться непривычными закусками на всю Москву.

Командир знал эту особенность «Тбилисобы» и с грустью оглядывал закусочные торты, которые были, увы, уже не для его поджелудочной железы.

Среди тортов с начинкой из мелко порезанного молодого барашка, из мяса курицы, притомленного в густом ореховом соусе, из овощей с жирным сырным кремом, из мозгов, зажаренных в подсолнечном масле с репчатым луком, взгляд Командира привлек торт из лососины с красной икрой. Его он взял на заметку: лососинка норвежская, а икорка – крупная, кондопожская… Овощи при этом не подаются, но их недавнее присутствие усиливает аромат рыбы.

Знал Командир, что хороши в «Тбилисобе» и закусочные рулетики – с грибным кремом, ветчинной пастой, паштетом из мозгов и сыра…

А вот одна из слабостей Командира – паюсная икра. В лучших ресторанах мира она стоит дешевле серой зернистой из Ирана, но Командир любил именно паюсную – густую, плотную, сказочно пахучую. Как ни странно, пахнущую детством. Его детство пришлось на войну, а значит, на голод и полуголод. А вот после войны был такой недолгий период, когда отец преподавал в школе разведчиков. И на офицерский паек наряду с подсолнечным маслом, солью, сахаром, мукой, крупой выдавали еще иногда и угря, или кусок черной паюсной икры. Что тут была за гримаса армейского снабжения – ему было до сих пор не ясно. Период это был короткий. А вкус паюсной икры во рту сохранился как детская сказка.

Он сел в большое кресло с высокой спинкой, устало откинулся, оглядел часть стола перед собой. Тут были и сациви, и чахохбили, и любимый им чернослив, фаршированный молодыми грецкими орехами – еще одно его любимое блюдо, и тонко нарезанная бастурма. Огромное блюдо зелени – лук, листья черемши, кинза, сельдерей, петрушка, блюдо свежих огурцов и помидоров, редиса, болгарского перца. Блюдо рыбного ассорти – прозрачный осетровый балычок, жирный палтус, семга и форель соревновались между собой по насыщенности красного и розового цветов. Тут у него были свои пристрастия: равнодушный к красной рыбе, он предпочитал ей осетровые балыки, масляную рыбу, пахучий белужий бочок.

К тарелке Командира почти вплотную, так, что нельзя не увидеть, была придвинута большая хрустальная миска с паюсной икрой. Здесь же была розетка со сливочным маслом, блюдце с тонко порезанным лимоном и тарелка с кусками грузинского лаваша. Кроме того, перед ним стояла пол-литровая бутылка воды без газа и пузатая бутылка его любимого коньяка «Тбилисоба» 5 звездочек.

Ну, как можно не любить такого заботливого человека.

С улицы послышались аплодисменты. Двери в зал распахнулись, и в дверном проеме появился батоно Ираклий – высокий, широкоплечий, в белом костюме, белой шляпе и белых туфлях. За его спиной, радостно улыбаясь, стояли вип-персоны малого зала.

– Братья, – заговорил Ираклий. – У нас сегодня большой праздник: к нам пришел преломить кусок лаваша сам Командир, Координатор, батоно Георгий (он часто называл Милованова не Юрием, а на грузинский лад – Георгием).

Из-под широко распахнутых рук Ираклия вынырнули две фигурки в праздничных грузинских костюмах: дочь Ираклия Нина и сын Георгий, крестник Командира. В изысканно-темпераментном танце они прошлись по залу, поклонились Командиру, как почетному гостю, и выскользнули из зала.

Только после этого Ираклий прошел в торец стола к своему креслу. Обнял вставшего ему навстречу Командира, несмотря на более высокий рост, прижался лбом к плечу Юрия Федоровича.

Дальше все пошло своим чередом: распорядитель впускал гостей, принимал дорогие подарки и гигантские букеты цветов, говорились тосты, вино текло рекой, закуски сменялись одна другой. Звучали стихи и песни на грузинском и русском языках, в зале царило приятное возбуждение. Вдруг в дверях вип-зала появилась красная физиономия человека в генеральской милицейской форме. Ему что-то настойчиво объясняли, но в силу принятого на грудь объема спиртного реакция у генерала была замедленной. Он даже попытался приветливо помахать генеральской фуражкой «президиуму». Когда же увещевания наконец дошли до его сознания, красное лицо стало белым и он мгновенно пропал.

– Товарищ не понял, – извинился за него Ираклий. – Ему объяснили. Сегодня особый день.

– Только не говори мне, что у тебя сегодня день рождения. Твой юбилей – 3 декабря. Я человек предусмотрительный, и подарок тебе уже приготовил. Представляю, какой будет праздник!

– Два.

– Почему два?

– Один в Москве, другой в Тбилиси. Два самых красивых города в мире. Две самых прекрасных страны в мире – Грузия и Россия. Слушай, кому выгодно ссорить две православные страны? Ценить дружбу нужно, разве не так?

– Кто спорит?

– Никто не спорит. Но не все понимают.

– Слышал, президент дал указание, а мэр Москвы – разъяснение: при любом повороте наших отношений с Грузией, грузин в России обижать не будут. И двойное гражданство сохранят. А также воздушное и железнодорожное сообщение.

– А деньги? Слушай, что за чепуха? Я что, отцу-матери в честном бизнесе заработанные деньги послать не могу? Это что, экономическая блокада?

– Не будет блокады. Все будет хорошо. Среди грузин много умных людей. И среди русских – тоже. Но почему наш президент умных людей слушает внимательно, а ваш Мишико только ухмыляется? У него какой язык родной – грузинский или английский? По-грузински плохо понимает. Посоветовать ему нужно… Простые истины: нужно уважать старших, нужно не обижать детей – и своих, и чужих, нужно не врать, не крысятничать… Сам знаешь, общество свои законы имеет, но и чужие законы уважать нужно. Как-то договариваться надо.

– Он уже признал публично, что был неправ. И этого от него трудно было добиться.

– Я понимаю. И благодарю тебя и тех разумных людей, кто дал правильный совет молодому политику. А то ведь ерунда получается: мы столько сил и денег тратим на то, чтобы разрулить ситуацию, а он опять что-то ляпнет некстати – и опять все сначала. Ты молодой, у тебя времени впереди много. Я старый, мне время на пустяки тратить жалко. Знаешь, сколько я книг написал?

– Я подсчитывал, сбился со счета. Около пятидесяти?

– Наверное. Тут другое важно: сколько я их не написал. Потому что из-за чужой жадности и глупости, амбиций чужих время терял.

– Я понимаю.

– У меня был важный разговор с одним умным человеком, он даже младше тебя на два года. Но все понимает, как и ты. И я вас обоих уважаю, хотя взгляды у всех нас разные. Так вот: к лету нужна полная ясность. Давай сегодня поставим точки в двух драматических сюжетах: лондонский сиделец будет строго наказан за то, что у общества украл. Как обычно в таких случаях, я комиссионные не беру. Но часть долга в евро будет переведена на счет Общества в «Бэнк Сюисс» в Берне. В Калмыкии ты соглашаешься на возврат Люмиджиновым базовой суммы долга, не претендуя на 51% всех доходов республики. Шахматному князю за задержку долга не мсти, на беглеца английского время и силы не трать. Он мной приговорен. Мои люди его крепко под зонтом держат. Что осталось? Хотя и не настоящий юбилей у тебя сегодня, прими подарок – золотую авторучку с сапфиром: ты светлый грузин, глаза голубые, сапфир твой камень. Подпишешь следующий Георгиевский Трактат.

– А ты прими заколку для галстука с рубином: исторический камень. По преданию, эту заколку носил как талисман царевич Алексей. С убитого сняли те отморозки, что семью царскую убили… Пусть теперь тебя охраняет.

Глава шестьдесят восьмая

Чижевский

– Любите рубины? – спросил Чижевского служитель музея, солидный левантийского типа господин с ухоженными седыми усами. – И правильно делаете. Камень удивительно красив. Мало кто в Европе знает, какими чудесными свойствами обладает рубин. А вот те вкрапления рубинов по краю глиняной таблички и в этом куске песчаника с Камерунского плоскогорья и вовсе обладают фантастическими свойствами.

– Какими же? – лениво спросил Чижевский, скрывая свое нетерпение. – Помогают от сглаза?

– Шутите? – обиделся служитель Африканской экспозиции Венского музея истории искусств. – Мы, европейцы, недоверчиво относимся к культуре Африки…

– При чем тут доверие или недоверие? – возразил российский путешественник. – У камней есть объективные физико-химические характеристики. И ученые могут достоверно объяснить нам на языке науки любые чудеса.

– Вы ученый?

– Да. А что, не похож?

– Слишком хорошо одеты, слишком шикарный автомобиль вас привез, слишком дорогой перстень на пальце, слишком большая суета в администрации музея в связи с вашим визитом… Продолжать?

– Вы, случайно, не разведчик?

– Бывший. Давно на пенсии.

– Бывших разведчиков не бывает.

– Это, может, у вас не бывает. А у нас четко определено: вышел на пенсию – забудь прошлые навыки.

– А вот вам не удалось забыть, автоматически считываете информацию… Ну, хорошо, отвечу вам прямо: я ученый. Но богатый ученый. К счастью, я имею возможность левой рукой тратить на научные экспедиции те деньги, которые зарабатываю правой. Обхожусь без выпрашивания грантов на исследования, без поиска инвесторов и спонсоров. Сам себе спонсор. Устраивает?

– Мне нравится ваш образ жизни. И, пожалуй, я скажу вам то, чего никому не говорил…

– Что же?

– Я обратил ваше внимание на глиняные таблички, оплавленные при очень высокой температуре.

– Да, здесь кроется какая-то тайна. И возможно, не одна.

– Всех пока больше интересуют оплавленные рубины… А тексты на глиняных табличках – никого.

– Ну, тут нужна другая специальность. Вероятно, в таком крупном музее, как ваш, сотни ученых из разных стран уже пытались разгадать надписи. Я бы на первый взгляд предположил шумерское письмо. Хотя… надо уточнить время оплавления.

– Я думаю, что тому, кто разгадает надписи на этих оплавленных табличках, откроется многое – в том числе и дата события (таблички лишь похожи на шумерское письмо), и происхождение высокой температуры, и таинственная сила управления временем…

– А почему вы думаете, что такая сила вообще есть?

– Год назад здесь, в музее, был ученый из Камеруна. Очень мудрый человек. Наверное, не просто ученый, а еще и колдун… Он долго гладил таблички, касался оплавленных рубинов, что-то нашептывал. Кстати, трогать экспонаты музея категорически запрещено, я позволил это сделать лишь двум людям: этому африканцу и вам…

– Я оценил меру вашего доверия.

– А я не о цене. Я старый человек, в душе уже иная иерархия ценностей, среди которых знания выходят на первое место. Я тоже хочу понять…

– Что за тайну вы пытаетесь узнать?

– Тот африканец, оставивший мне двести шиллингов (я не о деньгах, а о том, что он придавал визиту в музей огромное значение), перед уходом долго стоял на коленях – молился. А потом сказал мне: «Если бы я мог понять, почему в Камеруне на реке Бенуэ и на плоскогорье, на высоте тысяч метров земля выбрасывает на поверхность такие же алые и розовые рубины, как те, что находят на Цейлоне и в Шри-Ланка, я стал бы миллиардером и мог создать Институт земного магнетизма в Камеруне»…

Служитель показал циновку, на которой молился африканский ученый.

– Если бы я смог перевести надписи глиняных табличек, я получил бы Нобелевскую премию.

– А если бы я смог постичь смысл всего того, что я не могу понять, то ощущал бы себя мудрецом…

Чижевский демонстративно внимательно осмотрел циновку.

– Вы могли бы дать мне копию текста? Ксерокопию рисунка, компьютерную распечатку. Мне важен не артефакт, а точность надписей.

– Разумеется. Это обойдется вам всего в десять шиллингов.

– Даже не представляю, сколько может стоить кусочек глины с вкраплением хотя бы крохотного рубина…

– Тысячу австрийских шиллингов.

– Разумная цена. Ведь если окажется, что это кусок глины, обожженный в Зальцбурге с вкраплением красного стекла, то потом неприятностей не оберешься.

– То, что я дал вам, – настоящее. Я все-таки бывший разведчик, у меня неплохая пенсия, зачем рисковать? Хотя, конечно, бывают посетители, которые не жалеют тысячу шиллингов за имитацию. Я помогаю людям за небольшие деньги ощутить свою причастность к тайне.

– Так тайна все-таки есть?

– Вы и сами это знаете.

– Да, и связана она с параллельностью месторождений драгоценных камней, что вроде бы противоречит законам геологии.

Чижевский помолчал и добавил:

– Или, во всяком случае, пока ими не подтверждается. За исключением…

Он вспомнил странные теории петрозаводского геолога Бориса Ивановича Сербы. А что, если рубиновая параллель есть не только на Севере, но и на Юге? Северная параллель выводит нас на север Шотландии. И так ли случайно, что Осина купил и обустроил себе замок с четырьмя подземными этажами именно под Эдинбургом?

– Почему бы не поверить в то, – улыбнулся он бывшему разведчику, – что рубины из Шри-Ланки и из Камеруна – родные братья? Вот ваши деньги, дружище – за копии табличек, за ксерокопию статьи, в которой описывается попытка перевода надписей, за кусочек глины с оплавленным рубином. И еще тысяча евро – бонус.

– За что?

– За идею. Ничто не достаете нам так легко и не приносит таких прибылей, как чужие идеи…

…После комфортной кондиционированной атмосферы салона «боинга» жара Каирского аэропорта валила с ног.

«Могли бы для такого дорогого рейса подобрать время прилета попрохладнее», – подумал Чижевский, нахлобучивая на мгновенно покрывшуюся потом макушку белую панаму.

«Уговаривал ведь Силаев взять пробковый колонизаторский шлем. Может, он и прав…»

С жизнью Чижевского примирило прохладное брюхо белого «кадиллака», который уже ждал его с заведенным мотором и включенным кондиционером. Он едва успел выпить бокал воды со льдом и сделать пару звонков, а большой и важный представительский автомобиль уже раскрыл свои дверцы на берегу Нила у дебаркадера, к которому был пришвартован теплоход «Осирис» – плавучий пятизвездочный отель.

Как ни странно, корабль с шикарным рестораном, музыкальными гостиными, барами, двух– и трехкомнатными каютами напоминал что-то из детства. Голос старшего помощника капитана по теплоходной радиосвязи объяснил, в чем дело: на этом теплоходе снимался известный фильм «Роковое путешествие».

«Надеюсь, ничего особенно рокового меня не ждет», – подумал Чижевский, с удовольствием ощущая нежные пальцы массажистки у себя на шее и прислушиваясь к тому, как пузырьки воздуха щекочут его обнаженное тело, растворившееся, казалось, в прохладной воде «джакузи». В конце концов две недели отдыха на теплоходе, плывущем от Каира до Асуана, хоть частично примирят его с трудностями второй части экспедиции…

Потом он будет париться в малокомфортных отелях столицы Камеруна, питаться пережаренными овощами, с трудом вникать в сущность рассказов консультантов, пытающихся на смеси английского, французского и языков народностей банту объяснить необъяснимое, мотаться по плоскогорью, стремясь понять взаимосвязь между оплавленными рубинами из венского музея и рубинами из Карелии…

Так вот, пока все это идет своим чередом, яхта «Чиж» класса «река-море» идет своим ходом из Питера через Балтику, огибая Францию, Португалию, Испанию, через Гибралтар и догоняет его в Асуане… Нет, это нецелесообразно! Он взглянул на карту, занимавшую почти всю стену его каюты. Связался по спутниковому телефону с капитаном «Чижа».

– Вам будет целесообразнее ждать меня в порту Дуала. Для надежности я возьму небольшой самолет, и с остановками пройду по курсу с севера, где я поначалу предполагаю провести изыскания, на юг. Так что курс «Чижа» – на порт Дуала. Пусть Никифоров подает заявки на швартовку яхты в порту, стоянка будет короткой. Я же буду в Дуале ровно через три недели: две уйдут на плавание «Осириса» по Нилу и неделя понадобится на экспедицию в горах. Так подсказывает мне интуиция…

Интуиция Чижевского еще никогда не подводила.

Самое удивительное, что Нил по утрам розовый. Волей-неволей задумаешься о мистической связи розовых рубинов с этой медленно текущей уже тысячи лет розовой водой.

Настроение Чижевского не испортила даже информация старшего помощника капитана о том, что, скорее всего, именно в его каюте в фильме «Роковое путешествие» было совершено убийство.

Правда, на третий день на прогулочной палубе он своими ушами слышал, как тот же старпом рассказывал двум молоденьким англичанкам совсем иную версию, согласно которой преступление было совершено именно в их каюте.

Чижевский его не осуждал.

Тем более, что, насладившись пару дней приятным отдыхом, он ощутил раздражение от глупости и поверхностной эрудиции большинства путешественников – никто из них не интересовал его с интеллектуальной точки зрения, а дам в его вкусе на «Осирисе» вообще не наблюдалось.

Потому он, уютно устроившись в кресле, часами пытался разобраться в документах, которыми был набит его желтый портфель.

Итак, по словам Егора Федоровича Патрикеева, все катрены Мишеля Нострадамуса, имеющие отношение к России и рубинам, переведены. С собой в путешествие Чижевский взял ксерокопии страниц первого посмертного издания центурий Нострадамуса 1568 года и ксерокопию странички, предположительно относящейся ко второй половине XVI века. Ее обнаружил Егор Патрикеев в первом полном издании катренов Мишеля Нострадамуса в 1996 году, когда работал в библиотеке Сорбонны.

Изучение 970 катренов не принесло ни одной новой идеи.

Две недели Станислав Чижевский бился над переводом последнего, как предполагали они с Егором, катрена Нострадамуса. Впрочем, судя по количеству строк, это должно было быть два катрена.

У него было стойкое предчувствие, что он вот-вот подойдет к краю бездны и заглянет в непостижимое.

Пока «Осирис» неторопливо плыл по розовому Нилу, Чижевский перелистал массу литературы о Камеруне. Его поразила фраза в одной исторической статье. Автор, немец по национальности, на протяжении нескольких десятилетий жил в Камеруне и был убежден, что раздел Камеруна между Францией и Великобританией в 1916 году нанес бывшей немецкой колонии существенный вред: была потеряна преемственность культурного развития.

Вполне понятный патриотизм потомка немецкого колонизатора в Африке.

Чижевский хотел уже бросить листок в корзину для мусора, как его внимание привлек интересный пассаж. Вспоминая набег англичан и французов на Камерун, автор писал: «Точно так же в начале XIX в. дикие кочевники фульбе завоевали султанат Мандару и уничтожили многие культурные памятники, прервав связь времен. Так, почти полностью была уничтожена гробница царевича Су-Ни-Ката, датируемая 2400 г. до н. э., уничтожены или украдены таинственные глиняные таблички с вкраплениями рубинов, оплавленные страшным огнем. Лишь часть камеры была вывезена Бонапартом в Европу, где позднее австрийские Габсбурги перекупили у французов памятник камерунской культуры. Однако в силу того, что из шестнадцати табличек, описанных в египетских папирусах 2400 г. до н. э., в музее в Вене хранятся лишь две, потеряна возможность расшифровать древние записи современников захоронения». И далее: «Султанат Мандара был сожжен набегом диких кочевников… Процветающий под покровительством Германии древний Камерун в культурном плане был практически уничтожен владычеством англичан и французов».

Образ запомнился.

Еще одну крупицу истины он выудил из книги Уильяма Пеллегрина «Рубин сангена».

Перечисляя месторождения наиболее крупных рубинов, автор дает непривычный ряд: Ост-Индия, остров Цейлон, Китай, Африка, Бразилия.

«Если провести вдоль параллели линию, соединяющую на южном полушарии места, где находили наиболее крупные розовые рубины, то выйдет, что Камерун может иметь такое же крупное месторождение розовых рубинов, как Цейлон.

Но мы-то имеем – в прошлом и настоящем – лишь горсть оплавленных рубинов Камерунского плоскогорья, да несколько – с сохранившихся табличек, и те датируются 2400 г. до н. э.

И наконец, Карл Клуге в книге «Handbuch der Edelsteinkunde» (Leipzig, 1870) сообщает, что в середине XIX в. Камерун имел крупнейшее в мире месторождение розовых рубинов. «Однако в силу непонятной страшной катастрофы, постигшей это несчастное государство и его народ (впервые оплавленные рубины на плоскогорье, судя по археологическим раскопкам, появились два с половиной тысячелетия до н. э.), месторождения рубинов «сгорели», и с тех пор в этой стране находили лишь оплавленные рубины, которые не ценились ювелирами».

У того же Карла Клуге Чижевский впервые прочитал о сравнительной стоимости рубина. Он был всегда убежден, что алмаз дороже, но, согласно Клуге, «рубин алый в десять карат ценится уже не вровень, а впятеро дороже такого же веса бриллианта. Рубин же в 40 карат, особенно розовый, ценится уже в десять раз дороже такого же бриллианта. Если же путешественнику выпадало счастье найти на плоскогорье Камеруна розовый рубин в 60 карат, он стоил целое состояние и оценивался в десятки раз дороже равного по весу бриллианта».

Далее умница Клуге подкинул Чижевскому еще одну подсказку: «Местные племена, говорящие на языках банту, а также пришлые скотоводы-варвары, кочевники из народности фульбе, поклонялись таким рубинам как божествам, им приносили человеческие жертвы (племена народности фульбе). Когда же некоторые искатели приключений, проникшие в страну до появления здесь германских миссионеров и специалистов, пытали вождей племен на костре, те, умирая в муках, признавались: «Эти камни обладают огромной энергией, они способны привлечь еще большую энергию с неба. Если камней – крупных розовых и менее крупных красных – собрать много, они могут притянуть к себе Бога с неба. Когда Бог улетает обратно на небо, время в этом месте словно останавливается: ягнята остаются на годы ягнятами, зерно не колосится, и люди не стареют. Время продолжается, но оно стоит на месте. И так до тех пор, пока люди не соберут снова много розовых и красных камней, взамен оплавленных огнем Бога Солнца, и тогда Бог снова опустится на землю. Иногда он возвращает тех людей, которых брал с собой в путешествие на небо, и они так же молоды, как много лет назад. И происходит это иногда через 4 года, иногда через 16 или 400».

В примечании ученый сообщает, что пытаемые вожди не знали чисел, и цифры приводятся произвольно, но в кратности к 4.

Но главное открытие Чижевский сделал, прочитав фразу, написанную 150 лет назад Карлом Клуге: «Если на Цейлоне особенно славится рубинами местечко “Ратнапуро”, что в переводе означает “город рубинов”, то в Камеруне ходит легенда, что самый крупный рубин в мире еще не найден, но он находится в центре Камерунского плоскогорья. И называется это местечко «Рубис Санга».

Станислав Чижевский достал из кейса аккуратно сложенную карту Центральной Африки, повесил на стену каюты и прошелся с лупой по всему Камеруну от озера Чад до океанского порта. А когда оторвался, выглядел очень довольным:

– Ну, если меня и на этот раз с Нобелевской премией обойдут, – не без разумной самоиронии заметил он, – то… То им же хуже.

Теперь можно было лететь в Камерун. Утром «Осирис» пришвартуется в Асуане. Полет на ждущем его самолете не составит более часа…

Глава шестьдесят девятая

На личном контроле

Разговор был неприятным.

Самое неприятное, что возразить было нечего.

– Да, я помню все, что вы для меня сделали. Да, перетянули из Саратова в Москву, помогли сделать быструю карьеру.

– Да, при вашей поддержке мои растущие должности приносили все большую прибыль. Благодарность людей, которым я помогал по жизни, иногда достигала просто неприличных размеров.

– Да, благодаря вам у меня шестикомнатная квартира улучшенной планировки и участок в Серебряном бору размером с поместье среднего английского эсквайра, с дворцом, с пляжем, пристанью и яхтой.

– Да, да, да… Владимир Михайлович, я все помню и ценю. И не забыл, что, временно находясь вдали от родины, вы держите руку на пульсе. Из Лондона вы провели мое назначение на должность заместителя председателя Следственного комитета при Генпрокуратуре и присвоение классного чина Госсоветника юстиции 1-го класса. Три генеральские звезды. Мог ли я мечтать о них десять лет назад, сидя в прокуренном кабинете следственной части прокуратуры Заводского района Саратова? Второклассный. Второсортный. Жена не выдержала, ушла с десятилетней Любаней к владельцу автомастерской…

– Да, Владимир Михалыч, в этой жизни безопаснее быть благодарным.

– Да, в какой-то степени вы отучили меня принимать самостоятельные решения.

– Да, я знаю – это в моих же интересах, так спокойнее и надежнее.

– Конечно, я знаю, Владимир Михалыч, что будет с человеком, который пытается соскочить с мчащегося на бешеной скорости поезда.

– Мне плевать, если за мою несообразительность или нерасторопность что-то случится с женой Вероникой и любовницей Антуанеттой (их ему привели с какого-то столичного конкурса красоты, и за год он так и не научился толком отличать их друг от друга), мне куда важнее – не слетит ли волосок с моей лысеющей макушки.

– Да, я понимаю, что у вас все продумано, и если я сделаю так, как мне приказано, то в моей жизни все останется неизменно.

– И я знаю, что если я откажусь… Если Генерал доживет до утра… То за мной придет исполнитель, а за ним чистильщик… И не спасут меня ни отряд собственной безопасности Следственного комитета, набранный мной по вашим рекомендациям, ни тот военный арсенал, который мы собрали за год по вашему совету.

– Конечно, я не круглый дурак и все сделаю по вашему сценарию.

Ничего из вышесказанного Леонид Витальевич Крайнев, Государственный советник юстиции 1-го класса, вслух не говорил.

Он говорил все это, что называется, про себя.

Читая распечатку закрытого от прослушки разговора Осины с Крайневым, Егор Федорович Патрикеев шутил:

– Тоже мне, «бином Ньютона»… Поможем двум генералам встретиться.

Глава семидесятая

Африканская загадка Нострадамуса

Полет на двухмоторном «Сатфаксе» проходил на сравнительно небольшой высоте над Камерунским плоскогорьем.

– Это совершенно безопасно, – пояснил летчик сидевшему на месте второго пилота Станиславу Чижевскому. – Плато ровное, как лист бумаги. Только какому идиоту взбредет в голову на нем писать?

– Можно не писать, можно чертить. Но мысль ваша понятна, – рассмеялся пассажир.

Летчик был французом, авантюристом, оставшимся в Африке после окончания службы в иностранном легионе, и его французский можно было понять с трудом.

– Тут месяцами болтаешь только с африканцами, – пояснил летчик пассажиру, – а они говорят на таком ужасном французском…

– В Яунде меня встречает один местный… Так он по-французски говорит лучше, чем Оноре де Бальзак и Густав Флобер вместе взятые.

– Не знаю, но не поверю, пока не услышу.

– Мы можем подняться чуть выше?

– За ваши деньги, месье, мы можем подняться к солнцу или опуститься на эти белесые полоски на плато…

– Вот я и хочу понять, что это за полосы. Если смотреть с такой высоты, то похоже…

– На большой ковш…

– Созвездие, на которое похож этот рисунок, так и называется: созвездие Большого Ковша. А раньше оно называлось созвездие Большой Медведицы. Люди в старину обожествляли животных. Скажите, если спуститься ниже, фигура станет видна более отчетливо?

– Навряд ли… Сверху виден весь рисунок, а если ниже – четкость будет больше, но зато всю фигуру не отследить.

– А если я завтра пошлю сюда бригаду на машинах, чтобы они эти рвы (там наверняка глубокие траншеи, иначе мы их не видели бы с такой высоты) прокрасили жидкой краской, белой или красной, смогли бы вы с самолета корректировать их работу?

– Заказов в это время года мало. Сезон сафари прошел. Работа пыльная, но за деньги чего не сделаешь – тем более, в Африке…

– Думаю, завтра утром я сумею прислать на плато бригаду маляров.

– Парни из заповедника не будут препятствовать? Окружающая среда, экология и прочая ерунда…

– Плато мой эксперимент вреда не принесет. А на деньги, что я переведу заповеднику, они смогут сделать много полезного для природы.

– И то верно.

– Когда закончите работу, позвоните мне, и мы с вами полетим в центр плато вдвоем. Хочу проверить одно свое предположение.

– Это насчет того, что древние африканцы писали на плато Камерунского плоскогорья письма Богу? Я бы на это деньги не выкидывал.

– Не верите в это?

– В то, что могли писать такие письма? Может, и поверил бы. Но в то, что Бог их знаки с небес разглядел, сильно сомневаюсь.

– Почему?

– Ну, даже если разглядел – а что дальше? Он же всем, кто сигналы SOS посылает, старается помочь. Ведь так?

– Так.

– А много он этим африканцам помог? Голод, бедность, болезни. И никакого просвета. Конечно, когда сюда пришли европейцы – жить стало получше… Но нет, не дошла молитва до Бога.

– А говорят, Бог даже спускался на огненной колеснице на плато в центре Камерунской гряды.

– Ходят такие легенды среди малограмотных людей. Ну, допустим, спускался. А чем помог? Опять-таки, ничем.

– У Бога время течет медленнее, чем у людей. Может, на разведку спускался?

– Ага, значит, спустился, разведал, и улетел на небо. Сколько ждать после этого помощи? Я не очень хороший человек. Много грехов на моей совести. Воевал, убивал, грабил, насиловал… Теперь, хотя и не верю в бога, но молюсь. Грехи замаливаю. Вот с позиции мерзавца, хотя бы и бывшего: хорошо так поступать? Тебе эти парни посадку расчистили, обозначили, а ты прилетел, поглядел и решил: в других местах люди похуже живут, им и помогу. А с этими что? Они же надеялись…

– Держи сотню евро.

– 3а что? Рассказ мой понравился?

– За идею. Насчет того, что посадочную полосу обозначили…

…Аэропорт на окраине Яунде, столицы Камеруна, чем-то неуловимо напоминал аэропорт «Бесовец» под Петрозаводском. Чисто, уютно, пальмы в кадках в зале ожидания и чистые туалеты. Что и в городах нынче редкость. Впрочем, Чижевский рассмотреть аэропорт толком не успел: его встречал министр строительства Республики Камерун господин доктор Мгунбе Мгунабе Манда.

Выпускник Московского инженерно-строительного института, он написал пять лет назад вполне приличную дипломную работу об инвестировании средств в строительство мостов в Северо-Западной Сибири. Судя по улыбке на большом темно-черном (если есть такой цвет) лице, он сохранил воспоминания о мудрых советах профессора Чижевского, и по сей день активно использует знания, полученные в Москве, в своей повседневной работе.

В машине, которая приняла поджарое тело русского профессора прямо у трапа самолета, Станислав Чижевский рассказал о своем замысле, свежих предположениях и планируемом эксперименте.

Прямо из машины Манда позвонил своему помощнику и распорядился завтра утром отправить бригаду маляров с радиосвязью, позволяющей корректировать их работу с самолета.

– Если они сделают эту работу в первой половине дня, то есть обозначат траншеи, образующие видимый с высоты рисунок большого ковша, то во второй половине дня, когда спадет жара, я сам смог бы вылететь на плато.

После этого разговор резко ушел в сторону приятных воспоминаний камерунского министра о русских девушках, русской водке и неимоверном количестве макарон, которые варились в общежитии в больших алюминиевых кастрюлях и служили основной пищей студентов от стипендии до стипендии.

Разумеется, от шикарного ужина в лучшем ресторане Яунде отказаться не получилось.

– Понимаю, как при столь острой и разнообразной национальной пище тебе было тоскливо жевать серые макароны…

– А, ерунда. Зато в Москве была Танья, – ответил министр, и в глубине его больших глаз начали созревать слезы…

Постепенно разговор удалось перевести с ностальгических всхлипываний министра на темы русской зимы и русских девушек к интересующим Чижевского рубинам.

– Ювелиры Камеруна, – начал Чижевский, – миру не известны. По крайней мере огранкой рубинов у вас не занимаются.

– И правильно делают. У голландцев это получается лучше.

– Но с давних времен представители местных племен отменно резали по твердому драгоценному камню – сапфиру, рубину. Я видел в музее немецкого города Карлсруэ рубин, на котором была выгравирована голова воина из племени банту-тау.

– Я как раз и происхожу из этого племени: среди банту наше племя самое древнее, самое умное, самое талантливое, самое…

– Достаточно, дружище. Я смотрю на тебя, вспоминаю, как ты сдавал экзамен по макроэкономике, и понимаю, откуда начнется возрождение Африки. Но радиоуглеродные исследования камня позволяют предположить, что резьба сделана в III веке н. э. Ваше племя такое древнее?

Министр на мгновение задумался и уверенно ответил:

– Такое.

– Сюда я прилетел из Вены. Там в Культурно-историческом музее я видел сапфировое распятие…

– Наши резчики христианские символы не режут.

– Это я понимаю, просто хочу подчеркнуть разнообразие сюжетов. Там же, в Вене, но уже в Африканском отделе Художественной галереи, я видел уникальный перстень-печатку: на кристалле весом в 60 карат была вырезана печать Алариха.

– Печать действительно принадлежала готскому королю?

– Не уверен. Но надпись на латыни гласит: «Аларих, король готов».

– У племени банту-тау были не короли, а вожди…

– Это примерно одно и то же.

– Ты так думаешь, профессор?

– Уверен.

– Что, если на перстне с большим драгоценным камнем есть гравированный рисунок с таинственным символом, то это может свидетельствовать о королевском происхождении владельца перстня?

– Без сомнения.

Министр вынул из-под стола левую руку, которую довольно неуклюже старался держать подальше от глаз своего бывшего профессора. Он смущенно продемонстрировал в перстне из желтого металла большой (по виду, карат 40) розовый плоский рубин. Было очевидно, что камень не подвергался огранке.

– Я помню, в институте тебя звали «вождь».

– Да, камерунские студенты знали о моем происхождении.

– Как чувствует себя постаревший вождь племен банту-тау?

– Неуютно. В 90-е годы все тут в Африке были монархистами. Казалось, вернем власть монархии – и жить всем станет легче.

– Не стало?

– Сам видишь. Ушли англичане и французы – вот она, свобода. А бедность в обнимку со свободой – тоже жалкое зрелище.

– А «демократия»? Не прижилась?

– Это не для нашего народа. Племена банту могут объединиться, могут признать власть одного вождя, скажем, банту-тау… Но власть ста вождей, каждый из которых тянет в свою сторону, – нет. Много крика в парламенте, даже драки бывают. У меня авторитет высокий. Приходили посланцы от разных племен. Зовут стать Большим вождем. Для всех.

– А парламент?

– Закрыть. Зачем он нужен? Посоветоваться с умными людьми можно и без парламента, и экономия большая. Как учил ваш вождь? «Экономика должна быть экономной».

– А что же фамильный перстень? Он тебе еще понадобится?

– Это перстень вождя племени банту-тау. Но дело не в нем. Если я соглашусь на предложение, то буду вождем всех банту…

– А племена фульбе?

– Они тоже устали от войн. Все хотят мира.

– Давай выпьем за мир в твоей стране.

– И в твоей.

– По Татьяне скучаешь?

– Очень сильно. Я бы женился на ней, привез сюда, жила бы как королева. Но ее родители были категорически против того, чтобы отдать любимую дочь в гарем какого-то африканского вождя, который недавно спустился с пальмы.

– А у тебя действительно гарем?

– А… Какой это гарем… Так, собралось за эти годы с десяток жен.

– Это для министра не много?

– Для вождя всей страны – даже мало.

– А старшие жены Татьяну не обижали бы?

– Она и стала бы старшей женой. Она моя первая любовь, моя первая женщина. Остальные разве сравнятся с ней?.. Как ее жизнь сложилась?

– Так себе. С мужем, Володей Анпиловым с факультета машин и механизмов, развелась.

– Возможно, не мог простить роман со мной…

– Возможно. У нее двое детей. Один беленький, а старший…

– Не может быть. Я хочу его… нет, их материально обеспечить, раз уж не могу забрать сюда, в Яунде. Поможешь мне, учитель?

– Конечно. Я, например, могу купить у тебя этот исторический перстень. Для музея. А деньги отдать Тане с сыновьями. Сто тысяч евро хватит?

– Это хорошая цена. Возьми, учитель. Отдай Тане… деньги. Пусть учит сына. Нет – сыновей. И…адрес их достань для меня, хорошо?

Он с трудом снял с пальца перстень с огромным розовым рубином.

Яркий свет ресторанных люстр и бра отразился от рубина тысячами ярчайших брызг. И отчетливо стал виден гравированный рисунок – Ковш… Созвездие Большой Медведицы.

Глава семьдесят первая

На личном контроле

Камерой Генерал был доволен. Один. Уже хорошо. Он давно никому не доверял. Чисто. Недавно ремонт был. Белье меняют. Пища съедобна. Каждый день к амбразуре его камеры подъезжает библиотекарь с тележкой. В количестве книг не ограничивают. И политической цензуры нет. В его время и помыслить нельзя было о том, чтобы запросить ту литературу, которую он здесь читает. Бжезинский и Леонов, Макиавелли и Монтень, книги воспоминаний Шебаршина, Гайданова, Скуратова, Крючкова, Нечипоренко, Санникова, Ковалева… Ковалев умер всего в 50. Был министром финансов. Толковый. Хотя и противники они. Генерал идеологически оставался в советском времени. А вот нравственно… За те преступления, что он совершил на посту начальника «Структуры» Осинского, ему в советское время грозила «вышка», а нынче – пожизненное.

По закону сам ли убил, заказал ли убийство – ответ один.

Осинский заказывал ему, он – исполнителям.

Осинский в Лондоне жирует, а он у параши сохнет.

Тут двух мнений быть не может. Он будет максимально сотрудничать со следствием. Сдаст все явки, пароли, коды, схроны. Хотя какие, на хрен, явки. Он отставной генерал КГБ СССР, чем и гордился всегда, а явки – это у шпионов и диверсантов. С другой стороны, по большому счету, кто его бывший патрон для родины? То-то же. Надо сотрудничать. Больше того – проявлять инициативу. Выговаривать максимально комфортное содержание на пожизненном. Хорошо бы сохранить те условия, что в «Лефортово»…

Но если он будет сотрудничать со следствием, об этом сразу же узнает Осинский. Найти исполнителей, при его-то бабках – хоть из «сидельцев», хоть из обслуги, хоть из адвокатов, да хоть бы из следователей – делать нечего… Уже приказ отдал, сволочь… Откуда опасности ждать? Отравят? Вряд ли: легко проверить. Веревочка вверх поведет. Заточку в бок в бане? Он не ходит на общую помывку. Разрешен раз в неделю индивидуальный душ при караульном за дверью. Снайпер через окно? Окна с козырьками, исключено. Адвокат? Трусы они все. Смелые только на словах, а рисковать даже за большие бабки не станут. Следователь? Пацанчик, по сути, дознаватель. Настоящий следак еще не включился в дело. Да и в Следственном комитете люди «патрона» не сдадут, привычно подумал Генерал, и вдруг покрылся с ног до головы холодным потом.

«Так вот где таилась погибель моя», – так, что ли, у Пушкина? В комитете у «патрона» людей – на все позиции. От них и надо ждать подлянки. И никак не сбережешься…

Не читалось. Книга, раскрытая на главе о коварстве, необходимом людям, идущим во власть, – мудрое на все времена сочинение Макиавелли, – лежала на чистом шероховатом полу. Маленький цветной телевизор под потолком давно не зажигался своими политновостями. Не хотелось ни есть, ни пить. Только частые, нервные, болезненные позывы мочевого пузыря к параше напоминали, что он еще жив…

Перед глазами сидельца-государственника маячило изображение герба России, а на тощих шеях двух глядящих в разные стороны орлов были прилажены головенки третьего президента и премьер-министра.

Но по жизни они смотрят в одном направлении, и толку от активной оппозиции – чуть. Не надо было бодаться теленку с дубом. Эх, Осина! А казался таким всемогущим… Все, самому спасаться надо. Надо срочно просить, чтобы перевели под Контору, поменяли подсудность, увезли на агентурную дачу ФСБ в Троице-Лыково. И он скажет все.

– Обед… Обед… Обед…

До чего же гнусный голос у развозящего тюремную баланду татарина Равиля Багаутдинова. Ну, пока все не утрясется, есть-то надо…

Щи как щи. Никакого привкуса. Соли и жира в меру. Хотя, конечно, для его здоровья – жирновато…

…Прибывший через два часа тюремный доктор, имевший большой опыт работы в местах лишения свободы, поставил диагноз: «Острый приступ панкреатита». Так все и думали. Жир тюремный не по здоровью.

Доктор сделал укольчик, генерала доставили в тюремную больничку. Через час ему стало плохо, и его увезли к Склифосовскому.

Оттуда уже было сообщение: помер генерал. Легкой смертью. Не приходя в сознание…

Глава семьдесят вторая

Чижевский

Перстень был хорош! Даже если бы он не был позарез нужен для задуманного эксперимента со временем, просто как за перстень с уникальным камнем и удивительной «легендой» – и тогда ста тысяч евро не жаль.

К этим рассуждениям можно добавить, что смотрелся он на безымянном пальце потомственного графа Станислава Чижевского как влитой, словно он с ним и родился.

Нравственным аргументом в пользу правильности сделки было и то, что заплаченные деньги пойдут, скорее всего, на образование двух славных ребятишек из неполной семьи…

А дружба с вождем объединенного Камеруна еще откликнется Чижевскому большой пользой.

«Вот это и называется талантом оказаться в нужное время в нужном месте»…

Поздний вечер он провел в лоджии своих апартаментов в лучшем отеле столицы Камеруна «Хилтон», прихлебывая охлажденный брют парижской фирмы «Де Грасье, поглаживая перстень и слушая Вивальди.

Разбудил Чижевского звонок бывшего сержанта Иностранного легиона. Свои деньги он привык отрабатывать полностью. На рассвете бригада «маляров» выехала на плато с запасом краски, вопрос с «зелеными» был согласован – их убедили пожертвования русского ученого и путешественника на национальный парк. К моменту звонка рабочие покрасили пульверизаторами траншеи на поверхности плато. Теперь выщербленные в каменистом плато канавки создавали рисунок, который можно было уверенно идентифицировать с изображением ковша Большой Медведицы.

Словом, когда автомобиль, выделенный министром строительства Республики Камерун высокому гостю, привез его на аэродром, самолет француза, заказанный Чижевским, уже ждал его. Минута – и они в воздухе. Полчаса полета – и под крылом двухмоторника оказалось плато, на сером фоне которого явственно проглядывало изображение ковша Большой Медведицы, которое вчера лишь угадывалось.

Вначале Чижевский хотел высадиться в центре плато. Но рисунок захватывал несколько километров. Он передал по рации, чтобы ждущий его внизу автомобиль направлялся к окончанию рукоятки Ковша, туда же велел лететь и Гастону – так звали ветерана Иностранного легиона.

«Маляры», закончив работу, уехали пропивать в барах столицы так неожиданно свалившийся на них с неба гонорар.

– Здесь, – указал пилоту Чижевский. – Видишь рукоять ковша? Приземляйся.

Двухмоторник послушно затормозил в нужном месте…

«Оказаться в нужное время в нужном месте», – улыбнулся своим мыслям Станислав Чижевский.

Для планеты Глории или кометы Фелицы было еще не время, но встающее из-за горизонта жаркое африканское солнце осветило плато и отразилось тысячей мелких лучиков из точки, завершающей рисунок на плато. Не в силах сдержать себя, Чижевский бегом направился туда.

Набежавший утренний ветерок согнал с поверхности плато крупную красноватую пыль и сухую траву. В каменистой поверхности стала видна небольшая впадинка, углубление явно искусственного происхождения.

На глубине пяти-шести сантиметров в ямке светилось розовое пятно.

Чижевский протянул к нему руку и почувствовал легкий ожог.

Похоже, в углубление был утоплен огромный розовый рубин – поверхность его, гладкая и словно светящаяся изнутри, обжигала руку, как уголек.

– Позвольте мне, патрон, – обратился к своему временному хозяину Гастон.

Он вытащил из кожаных ножен огромный кинжал – Чижевский привычно определил его как спецназовский – и, чуть разрыхлив мягкий камень вокруг предмета, двумя пальцами выковырнул большой камень.

В руках французского сержанта камень светился менее интенсивно, но все же светился.

«Поразительное зрелище, – подумал Чижевский. – Даже если с экспериментом, задуманным нами, ничего не выйдет – все равно, за эти месяцы он так много удивительного и прекрасного узнал про рубины, что не жаль ни затраченного времени, ни сил, ни денег…

Он бережно протер поверхность рубина руками. Камень все еще хранил тепло солнца и светился изнутри, передавая человеку свою безграничную энергию…

Вечером он засел за расшифровку глиняных табличек. Для придания осмысленности всему тексту чего-то не хватало… Вдруг, по наитию, ему вспомнилась беседа со старухой-карелкой под Петрозаводском. После «встречи» с шаровой молнией бабка заговорила на древних языках. Пока она говорила на китайском, арамейском и других мертвых языках, специалисты ее понимали, но как только начинала что-то причитать на горловом, с придыханием наречии, смысл ускользал… Не знал он звучания лишь двух языков – языка кельтов-друидов и языка жителей погибшей Атлантиды. Но написание… Ему пришла в голову шальная мысль:

– Бабуль, а попробуйте написать мне то, что вы говорили.

Бабуля на листе бумаги стала рисовать какие-то знаки, напоминающие ползущих в разные стороны червяков…

Он достал из кейса листок, заполненный странными закорючками пряжинской старушки, вчитался, вдумался…

Про великие открытия сначала говорят: «Это невозможно». Потом – «В этом что-то есть». И наконец: «Кто же этого не знает».

Если непонятную строчку на глиняной табличке из погребальной камеры царевича перевести как строку, составленную из знаков азбуки друидов, то получится: «Огонь сжирает султанат Мандару, он же (или такой же) – остров на Севере. Комета неизменно в определенное время пролетает мимо нашей планеты. При этом пентаграмма остается в центре загадки. Луч кометы, коснувшись двух розовых рубинов на ковше Большой Медведицы, сведет вместе судьбы двух людей, живущих в разных местах и в разные эпохи. Один из рубинов надо искать на плоскогорье в Камеруне, другой – в пещере в центре северного острова Руне».

«Ну, вот и все. Дальше дело техники. Завтра можно лететь домой. Или в Париж? Или в Лондон? Игра входит в эндшпиль…»

Ноутбук проглотил его версию дешифровки и перебросил по электронной почте информацию Егору.

Патрикеев не выдержал и через минуту связался с ним по телефону.

– Поздравляю. Но учти, нобелевку придется делить как минимум на двоих.

– Это почему? Не примазывайся, генерал, к чужой славе.

– Когда пришла от тебя почта, я как раз завершал написание своей новой поэмы под названием «Африканская загадка Нострадамуса». Читаю:

Чижевский устало откинулся в кресле отеля «Хилтон» камерунской столицы Яунде:

– Ладно, если ордена вам жаль, я согласен на медаль. Поделим «Нобелевку». Кстати, вот еще деталь. Когда я уже разгадал текст таблички из камеры царевича, на которую ты меня так ненавязчиво «навел», я обратил внимание на еще один ключ, ведущий в Камерун: главная река Камеруна, протекающая, кстати, неподалеку от моего отеля, называется Санага. То есть – розовая. А основателя династии вождей племени банту (к которой относится и мой друг, будущий правитель этой страны) звали Рубин Санага Томбе.

– И что? Моего соседа в отеле для профессоров Сорбонны в Париже зовут Рубен Вагранович Рубинчик. Никакого отношения к нашему сюжету он не имеет.

– А вот Рубин Санага – имеет. Я тебе такой перстенечек при встрече покажу… Словом, из Камеруна, куда, я признаю, направил меня ты, я привезу не один, а два розовых рубина, необходимых нам для продолжения эксперимента.

– Похоже, работа идет к концу. Все-таки втроем мы разгадали самые головоломные загадки Нострадамуса.

– Погоди, почему втроем? Мне помнится, по заданию Осины и за его деньги к позитивным результатам пришел и профессор де Леклер, и профессор Жорж де Шоймер из Сорбонны.

– Хорошо, что ты о них напомнил. Правда, Леклер месяц назад умер. Боюсь и Шоймеру грозят серьезные неприятности. Ведь он тоже передал Осине переводы катренов Нострадама. Он больше не нужен. А как носитель информации, даже представляет опасность.

Глава семьдесят третья

Жорж де Шоймер

Это было ощущение не для слабонервных.

Стоило закрыть за собой гигантские дубовые двери зала №1 для профессоров Сорбонны, оставив за спиной напряженную тишину атмосферы мышления и творческого поиска, как ты погружался совсем в другую жизнь. Стены вокруг были те же, но воздух был уже другой, насыщенный земными ароматами американских «Лаки Страйт» и крепких французских «Галуаз», легкой травки из Голландии и густой, сладковатой марихуаны из Афганистана… В порочном воздухе Сорбонны, как и любого другого европейского университета, стремительно перемещались люди совсем юные и уже взрослые, блондины и брюнеты, европейцы и азиаты, курящие и некурящие, пьющие и не бравшие в рот даже сухого белого вина.