Глава первая

Кинжал Наполеона

Взмокшими от волнения пальцами он нащупал рукоятку кинжала… Сон был страшный. Снилось Михаилу Ивановичу Романову, что, неслышно вскрыв толстую стальную дверь, в его квартиру в Лялином переулке проникли грабители.

A брать в этой четырехкомнатной квартире ворам было что. Михаил Иванович с тех пор, как осознал, что носит ту же фамилию, что и русские цари, увлекся историей России – в юности собирал книги, альбомы… А в зрелые годы, когда в начале 90-х создал при своем НИИ, косвенно связанном с космосом, коммерческое предприятие, кооператив «Крупорушка», смог собирать и вещи, напрямую связанные с династией Романовых. На каком уж сэкономленном материале бывшие конструкторы космической техники создавали эти крупорушки, сейчас никто и не вспомнит. Взлетел бизнес до небес, наделали крупорушек, напродавали их по стране, и производство прекратилось. То ли космическая сталь на складах кончилась, то ли рынок насытили, а скорее всего, заработав первый миллион и поняв, что границы бизнеса четко определены, Михаил Иванович переключился на инвестиции, удачно вложив все деньги, полученные от красиво выполненного банкротства своей космической фирмы, в банковское дело.

Нет смысла подробнее описывать дальнейшую деловую биографию Михаила Ивановича Романова, тем более что не о ней речь, да, честно говоря, и жить-то ему осталось всего ничего.

Тут куда интереснее, во что вкладывал Михаил Иванович честно, своей собственной смекалкой и беспринципностью заработанные деньги.

А вкладывал он их, конечно же, не только в расширение бизнеса, но и в углубление удовольствия.

Михаил Иванович коллекционировал царское оружие. Царское не по определению, а по принадлежности. То есть то оружие, которым владели представители династии Романовых.

Не нужно обладать особой фантазией, чтобы представить себе, какие это были дорогие вещи. Во-первых – раритет, во-вторых – историческая ценность, в-третьих – ценные металлы и драгоценные камни, которые при изготовлении этого оружия использовались.

Диапазон был велик: от шпаги для фехтования, принадлежавшей последнему государю Николаю II (золоченый клинок, золотая гарда) до кинжала царя Михаила Романова, входящего в саадачный набор.

Это была самая ценная реликвия в коллекции Михаила Ивановича.

Саадачный набор, состоящий из футляра для лука и колчана для стрел, являлся неотъемлемой частью «Большого наряда русских царей». Над ним целый год трудились десять лучших кремлевских мастеров.

Среди прорезного, покрытого эмалью узора, украшавшего поверхность обоих предметов, были размещены медальоны с эмалевыми же изображениями. На луке – московский герб, Георгий Победоносец, поражающий дракона, двуглавые орлы, единорог, лев и грифон, на колчане – двуглавый орел и единорог.

Государь надевал саадачный набор во время торжественных церемоний и крупных военных походов. Так, точно было доказано, что именно этот, украшенный самоцветами саадачный набор находился в походной казне, сопровождавшей царя Алексея Михайловича под Смоленск в 1654—1655 годах.

После этого похода в казне появился еще один предмет, не входивший в саадачный набор, но органично с ним сочетавшийся. В октябре 1656 года Россия, опасавшаяся чрезмерного усиления шведов, занявших Познань, Варшаву и Краков, заключила с поляками перемирие и начала военные действия против Карла X. Сие дипломатическое действие, конечно же, было и в интересах Польши, так что Алексей Михайлович не сильно удивился, когда в Москву из взятого русскими войсками Вильно прибыл обоз с дарами польской шляхты. Царь не стал вдаваться в подробности, кто прислал золотые кожи для обоев дворцовых помещений и золоченую мебель – шляхтичи или гетман Брюховецкий да князь Ромадановский. Но одна из вещиц «польского дара» приглянулась государю. Это был тонкий, прямой кинжал дамасской стали. Работы скорее всего немецких или итальянских мастеров. У самой гарды – миниатюра: святой Георгий поражает копьем дракона. Так ведь полки русского царя поразили и поляков, и шведов…

– Не сходя с коня, – улыбнулся царь Алексей Михайлович, любовно коснувшись рукояти кинжала.

Рукоять кинжала была украшена огромным, по сравнению с размерами кинжала, рубином. А еще на рукояти были те же камни, что и на саадачном наборе: изумруды, рубины, сапфиры, бриллианты старинной огранки…

– Эх, жаль, что у меня лишь кинжал, а «саадачный набор» – в оружейной палате, – с горечью сокрушался нынешний Михаил Иванович Романов.

Из всей своей немалой и весьма дорогой коллекции создатель новых российских крупорушек более всего ценил именно этот кинжал. Он и хорош был необычайно, и ценности неимоверной. Ради этого кинжала и панагии XVI века с большим бриллиантом пришлось обанкротить целый военный завод в Нижнем Тагиле. Но ничего не попишешь, продавец запросил много.

Особо же Михаил Иванович любил кроваво-красный рубин в рукояти кинжала. «Яхонт», как его называли на Руси. Этот камень особенно ценили русские цари: Иван III, Иван IV Грозный, царь Михаил и царь Алексей «Тишайший». И он ценил, Михаил Иванович Романов, ибо, как полагали в старину, «камень сей врачует сердце, мозг, силу и память человека».

– Кто яхонт червчатый при себе носит, – говаривал Алексей Михайлович Романов, поглаживая любовно рукоять старинного кинжала, – тот снов страшных и лихих не увидит…

Не известно, видел ли лихие сны Алексей Михайлович, а вот Михаил Иванович видел их по три на ночь.

Первый сон был связан с директором того оружейного Нижнетагильского завода, который Михаил Иванович обанкротил в 1998 году. Умер директор от сердечного приступа. И, умирая, якобы проклял Михаила Ивановича и пообещал ему страшную смерть: «Как мне он пронзил сердце своей подлой махинацией, так пусть и ему пронзит сердце то, что ему дороже всего».

Звучало несколько высокопарно, как в сказке, а в сказки Михаил Иванович принципиально не верил. Да и Лика Семеновна, доверенное лицо Романова в окружении старого директора, побывавшая при его последних минутах в палате горбольницы, могла что-то напутать или даже преувеличить. Была она дама романтическая. С одной стороны, это хорошо, потому что ее услуги ничего Михаилу Ивановичу не стоили. Если не считать утомительных для него ночей с нижнетагильской девственницей. С другой стороны – плохо: она напутала, а ему теперь переживай.

Второй страшный сон, что каждую ночь настырно его посещал, был связан с пугающими болями в левой нижней части живота. Врачи говорят, что если утром болит низ живота, то возможно, это просто приступ радикулита, который «ирридирует» в живот. Если радикулит – это не страшно, от этого не умирают. А умирать Михаилу Ивановичу страсть как не хотелось. Потому что детей у него не было, и ему страшно было представить, кому достанется после его кончины коллекция старинного оружия, по самым приблизительным оценкам, стоившая около 80 миллионов долларов. Но с другой стороны, может, это и не радикулит, а вовсе рак? Но когда он взмокшими от страха пальцами начинал мять низ живота, боль проходила, и он пускал газы, что тут же приносило душевное успокоение. Значит, поживет еще.

Третий страшный сон был связан с совершеннейшей реалией. Это была не предполагаемая смерть от рака, а вполне реальная возможность умереть от руки киллера, посланного Ашотом Багдасаровым.

Ашот был тоже страстным коллекционером. И вроде бы не были они прямыми конкурентами. Ашот, король трикотажа, собирал предметы, так или иначе связанные с Наполеоном Бонапартом. Бонапарт интересовал Михаила Ивановича лишь постольку, поскольку был он иноземный государь, разбитый русской армией. Михаил Иванович Романов был большим патриотом, да и не могло быть иначе с такой фамилией. И жить бы им и жить в параллельных мирах, если бы…

Если бы собиратель холодного оружия Михаил Иванович Романов в 2003 году на международном аукционе «Сотбис» не перебил покупку у Ашота Багдасарова.

Лот №5. Сабля в ножнах, подаренная Бонапарту Французской республикой в 1799 году за Египетский поход…

Для Михаила Ивановича тут самое главное было то, что работа уникальная. Имени мастера он не знал. Клинок был дамасской стали, с золочением части, примыкавшей к рукояти. Рукоятка и коротенький эфес были сделаны из золота. Равно как и ножны, украшенные тончайшим кружевом золотой накладки по центру. Лепестки из золота, словно чешуя крокодила, покрывают их нижнюю часть. Плотным золотым покрытием украшена и часть ножен, примыкающая к эфесу. Рукоять сабли завершалась золотой головой льва с глазами из изумрудов.

Ашот был наследственным миллионером. Разница между ним и его прпедками была лишь в том, что они были теневыми королями трикотажа, держали тайные фабрики, подпольные цеха. А он был официальным королем, и фабрики у него были открытые, и сбыт некриминальный. И он мог вполне официально приобретать предметы, которые он коллекционировал, на международном аукционе «Сотбис», а не в подсобке овощного магазина. Его дед, отец и дядя «коллекционировали» золотые десятки эпохи Николая II. Тоже, как говорится, спасибо за это им большое. Но его коллекция… она не уступала даже многим французским и американским.

Ашота сгубило самомнение.

Наполеон говорил Меттерниху: «Государи, рожденные на троне, не могут понять чувства, которые меня воодушевляют. Они возвращаются побежденными в свои столицы, и для них это все равно. А я солдат, мне важны честь и слава, я не могу оказаться униженным перед моим народом. Мне нужно оставаться великим, славным, возбуждающим восхищение».

Так и Ашот, родившийся на троне трикотажных королей, не боялся конкурентов. И не боялся поражения. Вот почему он заказал в одном из лондонских банков миллион фунтов стерлингов наличными, посчитав, что этого будет вполне достаточно. В обеспечение покупки на аукционе у него был с собой чек.

Ну, кто при стартовой цене в 200 тысяч фунтов стерлингов мог предположить, что сабля уйдет за миллион двести?

Именно такую сумму предложил Михаил Иванович Романов.

Но, победив, он не испытал радости победы.

Потому что прямо там, в аукционном зале, к нему подошел долларовый миллиардер в дешевом, пахнущем потом пиджаке, со съехавшим набок старомодным галстуком, и прошипел сквозь выбитые в юношеской драке зубы:

– Зря ты это сделал, Миша, зря. Отдай по добру. Можно в Москве. Можно за полтора миллиона. Можно наличными.

– Нет, – уперся Михаил Иванович. Он уже успел полюбить дивную саблю с тонким клинком фантастической крепости и львом в рукоятке, доверчиво глядящим на мир изумрудными глазами.

– Зря ты это, Миша. Ты меня знаешь. Я за ценой не постою.

Он помолчал, тяжело вздохнул и выдохнул сквозь дыру в верхней челюсти короткое, но мускулистое слово:

– Убью.

И это был третий страшный сон Михаила Ивановича Романова.

Однако действительность, особенно в России, частенько превосходит все ожидания. Сон-то оказался в руку. По иронии судьбы – именно третий сон.

Убили Михаила Ивановича в его шикарной квартире в Лялином переулке. Страшно убили. Когда в ответ на вой запертой в ванне собаки по кличке Гарсон соседи вызвали милицию, та автогеном разворотила стальную дверь и проникла в дом известного промышленника и инвестора. Опера ОУР нашли на полу гостиной бездыханное тело Романова с кинжалом дивной работы в сердце.

Из коллекции пропала лишь сабля Наполеона. Да из рукояти кинжала было выломано навершие с драгоценным камнем. Судя по слайду в альбоме, найденному операми в сейфе убитого, это был большой рубин.

Глава вторая

Палаш Бонапарта

Марфа Викторовна Петрова, урожденная Марта Вильгельмовна Бутерброден, на первый взгляд производила отталкивающее впечатление. Она была сухонькой, чуть сгорбленной старушкой с большой бородавкой на массивном носу. Очки она носила с сильнейшими диоптриями, и потому никогда нельзя было точно знать, что она думает о собеседнике. И даже вообще – думает ли она о нем хоть что-то. Она внимательно выслушивала все, что ей говорили, но при этом на лице ее не отражалось ничего. После молчаливого впитывания новой для нее информации Mapфа Викторовна уходила в свою комнату, однако можно было быть абсолютно уверенным, что все пожелания будут исполнены.

К этому надо добавить, что Марфа была рафинированной чистюлей и дом, убираемый ею каждое утро с маниакальной точностью робота, сверкал чистотой. А еще только ее слушался злобный мопс по кличке Бонапарт. А если к тому же не забывать, что Марфа замечательно готовила, причем знала редчайшие рецепты немецкой, русской, еврейской и французской кухни, то нетрудно догадаться, что хозяева в ней души не чаяли.

Утром хозяин, Иван Иванович Долгополов, после сытного и обильного завтрака (причем он, будучи самозабвенным антисемитом, почему-то предпочитал именно еврейскую кухню в исполнении Марты Викторовны) спускался на лифте с площадки второго этажа, садился в «мерседес» и уезжал в свою фирму. Его супруга, по приятному стечению обстоятельств младше мужа на тридцать лет, не отягощенная комплексами и способная годами обходиться без какой-либо работы, уезжала на белом «вольво» к массажисту. После этого в квартире весь день царила Марфа Викторовна.

Она тщательно пылесосила все пять больших комнат и свою маленькую, без окон, переделанную из гардеробной в доме, построенном после войны военнопленными немцами. Сам факт, что дом был построен немцами, а Марта Вильгельмовна, как нетрудно догадаться, также принадлежала к этой основательной и аккуратной нации, ни о чем не говорит и к нашему сюжету отношения не имеет. Более того, кроме чистоплотности и аккуратности ничего немецкого в Марфе не было. Внешне она была типично русская старушка, одевалась во все русское, то есть произведенное на заводах и фабриках ее фактической родины. Она поддерживала тесную дружбу с экономками и гувернантками, прислугой из других квартир их элитного дома и охотно обсуждала с ними подробности жизни хозяев: кто с кем живет, а кто вообще ни с кем не живет, кто сколько получает, а кто сколько ворует, у кого и где стоит мебель и какая, какие драгоценности носят хозяйки и их дочечки и т. д.

При этом нельзя не обратить внимания на одну интересную деталь: все подруги по профессии в таких «посиделках» говорили о своих хозяевах чистую правду. Марфа же – никогда. Выдуманная жизнь ее хозяев не имела никакого отношения к реальной.

Если бы читатель, воспитанный в советскую эпоху на военно-патриотической литературе, знал некоторые подробности подлинной биографии этой, казалось бы, совсем обычной дамы, наверняка заподозрил бы ее в принадлежности к иностранной разведке, причем с гестаповским прошлым.

Увы, все проще и не столь романтично.

Марфа Петрова, урожденная Марта Бутерброден, была наводчицей.

И это мы отмечаем даже не в осуждение Марфы, а в оправдание.

В ее цепкой памяти остались высылка из Москвы в 1941 году, долгая, голодная, унизительная дорога до Иркутска, пересадка, и снова дорога до какого-то забытого Богом таежного полустанка. Потом – колючая проволока, голод, работа сукчорубом на лесоповале, голод, изнасилование вертухаями, голод, жизнь на поселении. Позже – Алма-Ата, голод, работа поварихой в рабочей столовой, потеря документов, голод, изнасилование сержантом милиции, голод, и чудо – новые документы. Потом работа прислугой у важного начальника, освоение рецептов еврейской, русской, татарской, казахской и, наконец, немецкой кухни. В зависимости от национальной принадлежности ее хозяев. И снова чудо – живший всю войну в Алма-Ате, избежавший за чудовищную взятку «трудармии» известный московский ювелир Генрих Форстер взял ее в Москву.

Потом случилось так, что в доме Форстера пропала брошь с изумрудами. Марфа знала, что ее взяла легкомысленная дочь Форстера, но ничего не сказала следователю, потому что без толку. Никто бы не поверил. И молча поехала в Сибирь за казенный счет, на привычный лесоповал. Где, правда, уже работала поварихой в столовой для комсостава колонии.

Спать же приходилось в бараке. От группового и жестокого изнасилования местными извращенками ее спасла Анна Васильевна Шерстобитова. Была Анна Васильевна дамой высокого роста, необъятной талии и чудовищной для женщины пятидесяти лет физической силы. При этом, что особенно приятно отметить, к лагерным извращениям пристрастия не имела. И спасла молоденькую повариху от широты души. Раскидав жадных до новенького и сладенького товарок по бараку, она взяла Марфу за руку и увела в свой угол, завешанный платками и шалями, добровольно переданными Анне соседками по нарам. Для красоты. Там, в углу, стояли две койки. Одна была сделана по спецзаказу, для Анны. Вторая – обычная. Она уже неделю как пустовала, напарница Анны вышла на волю с чистой совестью по отбытии полного срока.

Марфа Анне «показалась». Поначалу она приспособила внешне аккуратную бабенку рассказывать «романы» – всякие истории из прочитанных. Анна Васильевна, в свою очередь, повествовала о своих московских подвигах и, заметив восторженный интерес во взгляде Марфы, стала ее потихонечку приобщать к профессии.

К тому же Анна Васильевна была замечательной поварихой, хотя, в отличие от Марфы, предпочитала русскую кухню: пекла изумительные пирожки с грибами, с мясом, яйцом, зеленым луком, рыбой, брусникой. Пирожки она могла сделать с чем угодно, хоть с геранью, если ничего другого под рукой не было. Ну, и, конечно, блины. О супах и говорить не приходится – это были не супы, а симфонии. Слово это Анна знала хорошо, потому что в Москве она работала у известного композитора и скрипача. Тогда-то все и началось. История это долгая, но если вкратце, то вышли на Анну-повариху лихие люди, чуток пригрозили, чуток соблазнили хорошими заработками и постоянной работой. Анна согласилась. И «сдала» своего композитора, рассказав, где что лежит, дав ключ для снятия слепка и оговорив все условия сделки. Словом, обеспечив абсолютное алиби – то есть согласившись пойти днем в кино на «Мост Ватерлоо» с сержантом милиции Юрой Рябоконем, она избежала даже тени подозрения, когда квартиру композитора «взяла» банда Гиви Тортладзе. С тех пор она так и осталась в «профессии». Но, сохранив некое чувство вины перед композитором и заодно перед всей московской интеллигенцией, Анна стала работать только по цеховикам да спекулянтам. И ей перестало казаться, что она занимается постыдным делом.

Она научила Марфу всему, что знала. Фокусов было много. Но главное – в умении обеспечивать себе алиби.

В 2004 году Марта Бутерброден по лучшим рекомендациям и с документами на чужое имя устроилась «экономкой» в дом Ивана Ивановича Долгополова.

Иван Иванович служил заместителем начальника одной московской организации, которая ведала Госкомимуществом. От нее во многом зависело, получит тот или иной предприниматель, строитель либо инвестор землю под строительство с правом сноса старых зданий или, наоборот, тот или иной удачливый бизнесмен заполучит старинное здание в центре Москвы для устройства своего семейного гнездышка.

Иван Иванович благосостояние свое не афишировал. Жил не в каких-нибудь палатах князей Голициных, не в поместье XVII века князей Патрикеевых, а в обычном, хотя и хорошем доме, который если и можно было «назначить» памятником, то разве что немецко-советской дружбы, ибо, как помнит читатель, построен он был после войны немецкими военнопленными на улице Воровского, ныне Поварской.

Видный росгосчиновник не скрывал, что живет неплохо, хотя и не хвастался на каждом углу. Каждый вечер после работы Иван Иванович ехал на улицу Чайковского, угол Римского-Корсакова. Там на первом этаже находился ресторанчик под названием «На углу». Все рабочие, а также выходные и праздничные дни он был закрыт на спецобслуживание. Нужно было нажать на кнопку звонка три раза, а после паузы еще два и сказать: «Откройте, пожалуйста, я на спецобслуживание». Далее следовала фамилия рекомендателя. После трапезы чиновники спускались и либо садились в троллейбус №4, либо (этих было большинство) в персональные или личные автомобили, и уезжали – кто домой, кто куда.

Иван Иванович каждый день, ровно в 18.30 (как настоящий чиновник он ежедневно полчаса «перерабатывал», просматривая деловые бумаги и нервно дожидаясь, пока уйдет его начальник) выходил из подъезда дома по улице Чайковского, садился в персональную подержанную «Волгу» и уезжал домой. Сделав круг по улицам Твардовского и Исаковского, он выходил из машины, прощался с водителем Пашей, пересаживался в личный автомобиль «вольво» и возвращался на угол Чайковского и Римского-Корсакова, где важно бросал личному водителю Кириллу:

– Я позвоню, когда освобожусь.

Иван Иванович входил в подъезд ресторана «На углу» и пропадал из поля зрения на пару часов.

Так продолжалось несколько лет. После смены власти, выждав, не изменится ли что в порядках страны и столицы, Иван Иванович и его прямое и косвенное начальство решили, что такая конспирация просто смешна. Сделав в здании евроремонт, пробили дверь в ресторан прямо из кабинета Ивана Ивановича, из комнаты отдыха. Поскольку ремонт делали турки, утечки информации не боялись. Теперь Иван Иванович и его самые приближенные коллеги, новый начальник и пара начальников отделов, стали сразу после работы перемещаться в ресторан «Ha углу».

Уверен, большинство читателей уже догадались, что в ресторане по вечерам не просто ужинали, а встречались те, кто хотел решить какой-то вопрос с имуществом, и те, кто этот вопрос мог решить.

Деньги в тихом ресторанчике, закрытом ежедневно на спецобслуживание, крутились гигантские. То есть даже представить себе было невозможно, что в небольшом ресторанчике Москва златоглавая делилась на районы, участки и отдельно взятые строения.

Иван Иванович мог себе позволить все. Бриллианты для жены, шале в Швейцарии для дочери, сафари в Африке для сына. О таких мелочах, как загородные коттеджи, иномарки и костюмы-платья-галстуки от Кардена и Зайцева, говорить уже просто смешно.

Но бывает и у простого, самого обычного человека потребность, на которую все отдай, сколько есть – и все будет мало.

Иван Иванович Долгополов, обычный московский чиновник, был не совсем обычным коллекционером – он был страстным собирателем… Ну, отгадайте с трех попыток… Вспомните, как звали собаку Ивана Ивановича, с которой недавно гуляла наша отрицательная героиня Марта Бутерброден… Вот именно, Бонапартом.

Долгополов собирал все, что хоть как-то было связано с Наполеоном. У него имелась пуговица от мундира, якобы потерянная при Ватерлоо, у него имелась подзорная труба, из которой Наполеон осматривал горящую Москву, левый сапог, потерянный при переправе через Березину, стеклянный стакан с золотым вензелем «N» и двенадцать таких же стеклянных, но в крохотных серебряных подстаканниках рюмочек с таким же вензелем. У него было великое множество картин, рисунков, акварелей, гравюр с изображением великого французского полководца. Среди них были подлинные жемчужины, приобретенные его представителями на международных аукционах «Сотбис» и «Дом Друо». На акварели Г. Делинга молодой Наполеон представал в венке из золотых листьев, на полотне Г. Берне был изображен Наполеон на коне в сопровождении маршалов. Но гордостью коллекции был обычный офицерский палаш со стальным, слегка зазубренным клинком в ножнах, украшенных золотыми аппликациями.

По легенде, во время сражения под Аустерлицем Наполеон взмахнул шпагой, и пуля выбила клинок у него из руки. Тогда некий офицер протянул ему свой палаш со словами: «Веди нас вперед, мой император».

Позднее офицеру был преподнесен палаш в золотых ножнах. А офицерский Наполеон оставил себе на память, приказав украсить эфес золотой сеткой с вензелем «N». Коллекционеры предлагали за него Долгополову полмиллиона зелени. Но вернемся к отрицательной героине этой главы.

Действуя в рамках профессии, которой ее обучала Анна Васильевна долгими вечерами на зоне, Марфа, сделав все по дому и выгуляв Бонапарта, созвонилась с участковым Петром Омельченко. Спустившись на лифте во двор, она пересекла улицу и вошла в неказистый подъезд старого двухэтажного дома, в котором в начале 50-х годов размещалась прорабская и комната отдыха караула, а нынче – местное отделение милиции, где участковый принимал граждан по личным вопросам с 9 до 11.

Умотав Омельченко до потери пульса, Марфа два часа рассказывала ему душераздирающую историю про некоего Никиткина, который на даче у сестры Любы поджигает деревянные клозеты.

Ровно в одиннадцать Марфа ушла, а по дороге домой зашла в булочную и рассказала продавщице Фене душераздирающую историю про то, что Бонапарт занимался онанизмом.

Таким образом алиби себе Марфа обеспечила железное.

По данным экспертизы, именно в эти часы квартира госчиновника Долгополова была ограблена. Украли единственно палаш Бонапарта.

В МУРе немного удивились. Это была вторая за неделю кража оружия, принадлежавшего некогда великому полководцу. Палаш был самый обыкновенный, изготовленный в Лионе в 1810 году. Согласно легенде по приказу Наполеона ножны палаша украшали две золотые львиные головы. В пасти львы держали два довольно крупных рубина. Насколько крупных – следствию еще предстояло установить…

Глава третья

Линия Генерального

Борис Михайлович Кадышев, оторвавшись от монитора компьютера, окинул комнату утомленным взглядом. Кабинет Генерального прокурора России был просторен и уютен: стеллаж во всю стену плотно забит книгами; на деревянном постаменте из мореного дуба – бронзовая фигура Георгия Победоносца, поражающего копьем змея-дракона; у большого окна – стол для заседаний. Огромные фарфоровые часы на стене в виде российского герба показывают восемь часов. Вечер. Всего полчаса назад здесь были его заместители, руководитель секретариата, начальники ряда управлений, связанных с выполнением надзорных функций…

Совещание дела не прояснило. Ситуация была ему не понятна. Хуже того, она выходила из-под контроля.

«Если президент полностью и безоговорочно мне доверяет, то зачем было одновременно с моим назначением Генеральным прокурором создавать Следственный комитет? А тем более, назначать его руководителем Ивана Медликина?»

Дело не в том, что Иван имел характер и менталитет, соответствующий его фамилии. В свое время Кадышев добился его ухода из Следственного управления Генпрокуратуры: уж слишком медлителен был в расследовании особо сложных и резонансных уголовных дел. Особенно тех, по которым шло хотя и неофициальное, но жесткое давление со стороны администрации президента, и еще более сильное – со стороны олигархов. Их установки иногда совпадали по содержанию и целям, а иногда были прямо противоположны. При этом, естественно, чем ближе к трону было место олигарха, тем более нагло он пытался давить на прокуратуру.

Уж как на Кадышева, тогда заместителя Генерального прокурора по следствию, давили в связи с кадровым продвижением Медликина. Но он, как вологодский бычок, уперся – и ни в какую. В 90-е у него сложилась почти идеальная бригада «важняков», коим по силам было раскрыть любое сверхсложное дело. И никак в эту бригаду лучших следователей России не вписывался Медликин. Внешне медлительный, но когда надо было по звонку олигарха в обход начальства изменить кому-то меру пресечения – просто стремительный…

И что же? Как среагировала команда тогдашнего президента на попытки Кадышева освободиться от балласта, грозившего во время шторма пробить информационную брешь в обшивке судна? Перевели на работу в КРУ президентской администрации.

Хорошая там сложилась «кузница кадров». Колюшенко, в свое время пройдя там обкатку, вернулся в Генпрокуратуру уже Генеральным. Что из этого вышло – с содроганием вспоминает весь прокурорский корпус: полный развал всего механизма следствия. Годы ушли на восстановление.

Но он все же успел сделать полномасштабный ремонт в здании на Большой Дмитровке. Поговаривали, что еще до ареста и обвинения в незаконном приобретении каких-то джипов, в утечке информации по ряду уголовных дел, Колюшенко, гордо оглядывая здание на Большой Дмитровке, вздыхал: «Вот уйду я на другую работу, а память обо мне останется. Такого шикарного ремонта в Генпрокуратуре еще не было».

Нашлись свидетели, утверждавшие, что дубовые и ореховые панели, которыми на уровне человеческого роста были декорированы кабинеты на Большой Дмитровке, организованно вывезли рабочие под личным присмотром начальника Управления делами Хаджимирзоева. Может быть, панели, помнившие Руденко и Вышинского, большой исторической ценности и не имели. Но материальные ценности Хаджимирзоев видел сквозь стены.

He потому ли после защиты докторской диссертации по юриспруденции лихой джигит был переведен в советники президента в чине государственного советника?

Уж не он ли, не сумев помешать назначению Кадышева на ключевой пост в борьбе с преступностью, посоветовал Василь Василичу назначить руководителем Следственного комитета Медликина?

Хороши рокировочки, едрена копоть!.. Министру отдать все надзорные функции, а Следственному комитету дать полную самостоятельность в расследовании дел, связанных с приватизацией и «черным рейдерством»… А Генеральной прокуратуре остается почетная возможность «координировать».

Кадышев перевел взгляд на бронзовую скульптуру святого Георгия… Однажды тоже вот так заработался, глаза устали. Взглянул на святого Георгия – и показалось, что дракон ожил и откусил наконечник копья. Проглотил, разинул пасть, приподнялся на коротких, крепких лапах…

Это от усталости…

Конечно, всякое в нашем противоречивом отечестве возможно… Оружие, однако ж, всегда должно быть в порядке. Этому его еще в армии научили. Кстати, насчет оружия…

– Егор Федорович? – пробасил он, нажав соответствующую кнопку на пульте. – Зайди ко мне.

– Разрешите? – в проеме двери кабинета Генерального появилась седобородая физиономия госсоветника юстиции III класса профессора Егора Патрикеева. Их связывала давняя дружба и совместная работа в Генпрокуратуре еще во времена Кожина, тогда они наиболее активно и целенаправленно боролись с преступностью. Он, Кадышев, был тогда заместителем Генпрокурора по следствию, а Егор – начальником Отдела специальных операций. Его отдел занимался непростыми проблемами возврата на родину уникальных произведений искусства, незаконно вывезенных за рубеж, мониторингом перекачки миллиардных средств через оффшоры из многострадальной нашей экономики, силовым сопровождением постановлений об экстрадиции людей, в этом повинных, из теплых зарубежных краев в зону вечной мерзлоты.

– Входи, разведчик.

Егор пришел в органы прокуратуры из резерва Главного разведывательного управления генштаба. Юристом по образованию не был и, несмотря на наличие трех докторских степеней, а также членства в двух десятках академий, в том числе и зарубежных, не мог претендовать на чин выше советника юстиции. Пришлось Кадышеву предпринять ряд мер, чтобы пробить ему на посту начальника отдела прокурорский чин старшего советника, соответствовавший воинскому званию полковника. Когда же Кадышев вернулся в Генпрокуратуру на первую позицию, утвердить Егора на должности советника Генерального было делом техники. А это уже чин двухзвездного генерала. Разведчиком его Кадышев называл по привычке.

– Ну, и как ты ко всему этому относишься?

– Полный бардак в гарнизоне.

– Бардак – он везде бардак.

– И да, и нет. Бардак на Дерибасовской, возможно, грозит некоторым из его клиентов вынужденным посещением докторов с очень узкой специализацией. А вот бардак на складе боеприпасов…

– Что там наш Медликин?

– Список «ручного стрелкового и иного оружия, боеприпасов и патронов к нему, а также специальных средств», которые он предлагает поставить на вооружение Следственного комитета, занимает три страницы – 86 пунктов.

– Мне с утра из прокуратур субъектов Федерации докладывают – СКП на местах также дали запросы…

– Неужто, на 122-миллиметровые гаубицы?

– Пока пистолеты запрашивают, но зато десяти разновидностей. А также аэрозольные распылители «Сирень-10», «Зверобой-10Б», резиновые дубинки, палки, наручники, электрошокеры…

– Я так понимаю, Медликин задумывает крестовый поход против преступности.

– Смотри, как причудливо история повторяется. В середине 90-х годов, ты помнишь, решили в первый раз создать Следственный комитет. Выделили следственные части из прокуратуры, МВД, ФСБ, чтобы создать, как это декларировалось, независимое от ведомств следствие. И назначили на пост начальника Следственного комитета независимого эксперта – главного специалиста Управления криминалистики Генпрокуратуры, доктора искусствоведения, профессора Милованова-Миловидова…

– А он возьми, да и окажись одновременно криминальным авторитетом по прозвищу Командир… Много воды с тех пор утекло из кранов в туалетах на Большой Дмитровке.

– Раскрыли мы тогда замысел олигархов…

– Командира отправили в места не столь отдаленные. Хотя и не надолго. Следственный комитет расформировали, и все вернулось в прежнее русло…

– Мы тогда взялись общими усилиями за борьбу с оргпреступностью, получив поддержку Генерального прокурора Кожина…

– Пока это снова кое-кого не насторожило.

Помолчали. Если бы курили – самое время перекурить, но Кадышев вообще никогда не курил, а Егор Патрикеев бросил это приятное занятие еще лет двадцать назад, во время тяжелой командировки в Никарагуа.

– Вооружения, запрашиваемого Медликиным, хватит, чтобы оснастить целую дивизию спецназа, – со знанием дела заметил Егор.

– А тем временем, – Кадышев поморщился, как от зубной боли, – мне тут с мест докладывают: качество и уровень следствия резко упали. Во всех регионах следователи пачками возвращаются в прокуратуру. Та же история со следователями МВД и ФСБ.

– Нельзя дважды войти в одну реку.

– Признаем, Борис Михалыч: в следствии и раньше были ошибки, были и факты, пусть редкие, коррупции, непрофессионализма…

– Мы с ними боролись, а не вооружали «Сиренью» и «Зверобоем» попавшихся на предательстве и коррупции следователей.

– И потом, Егор, согласись, – нравилось нам или нет, но при всех поворотах судьбы каждый делал свою работу.

– В армии есть правило: не согласен со своим командиром – выполни его приказ, а уж потом, по инстанции, пытайся доказать его неправомерность.

– И я про это. Ума не приложу: сам он этот ход придумал, олигархические стратеги надоумили, или, что хуже всего, президент дал карт-бланш?

– Это про обращение Медликина в СМИ с жалобами на Генерального прокурора? За то, что, по сути, не дает разваливать уголовные дела против олигархов?

– Да… Чтобы руководитель СКП в открытую, через прессу выяснял отношения со своим начальством… Из области абсурда. Мы запрашивали в порядке надзора материалы уголовных дел, связанных с хищением драгоценностей, убийствами коллекционеров, ограблением ряда центральных и периферийных музеев…

– В том-то и дело. Не пойму, как говорит мой внук, в чем фишка? Имеет место тенденция. По всем законам борьбы с оргпреступностью мы с тобой это хорошо знаем, нужно увидеть взаимосвязь событий. Ведь совершенно очевидно, что в двух десятках уголовных дел, возбужденных органами прокуратуры за последние две недели, как в Москве и Питере, так и в ряде областных и республиканских центров, прослеживается некая закономерность.

– Да самая прямая: по 24 уголовным делам проходят рубины, как камни средней величины – в случае Романова, так и очень крупные – в случае Долгополова.

– Я понимаю: тебя беспокоит не реальная стоимость камней, а то, что скорее всего заказ исходит от очень небольшого круга лиц… Если не от одного человека…

– Есть соображения?

– Коли у нас по всем ограблениям и хищениям проходит за две недели уже шесть убийств – значит, у кого-то вдруг возникла очень большая нужда в рубинах… Помните, четыре года назад прокуратура расследовала уголовное дело, связанное с таким же вот многоэпизодным хищением алмазов и бриллиантов, с убийством коллекционеров и просто владельцев антикварных ювелирных украшений?

– Операция «Алмазная пыль»? Конечно, помню.

– Тогда камни в критической предвыборной ситуации понадобились и криминалитету, и коррумпированным политикам для создания за рубежом «бриллиантового фонда».

– Но если я правильно помню твои же рассказы о драгоценных камнях, рубины не могут соревноваться в ценности с бриллиантами.

– Они могут соперничать с ними в своих до сих пор неизученных свойствах. Одну из необычайных особенностей крупных камней ученые открыли совсем недавно: во время максимального приближения к Земле ее спутника, в момент лунного затмения, расположенные «в определенной композиции» алмазы и бриллианты позволяли людям, находящимся в радиусе нескольких метров от них, «проваливаться» в четвертое измерение, и уже через него попадать в прошлые эпохи…

– А рубины позволяют при благоприятных обстоятельствах вернуться из прошлого?

– Нет, как показал опыт, из прошлого можно вернуться только благодаря удачному прохождению света сверхновой звезды через расположенные в определенном порядке бриллианты. Но собрать такую композицию очень и очень непросто. Достаточно сказать, что бриллиантов нужно много, и среди них должны быть «исторические» камни, тщательно охраняемые в государственных и частных коллекциях в разных странах.

– А рубины?

– Та же история. Максимально свою силу рубины могут реализовать, как я читал в старинных источниках, в частности, в «Записках» великого врача и химика древности Парацельса, если сложить их в определенную композицию… Для нее требуется очень много крупных камней.

– Они в государственных и частных коллекциях?

– Да, и хорошо охраняются. Но рубины средней величины, теоретически, могут быть доступны злоумышленникам…

– Может быть, они начали с простого – с тех камней, что более доступны, рассчитывая, что пока не привлекут внимания. Но при чем тут Медликин? И почему он тормозит расследование?

Зазуммерил телефон связи с президентом России…

Глава четвертая

Подвиги Геракла

Телефон звенел не переставая. Казалось даже, что с каждой секундой все громче. Однако он слишком хорошо разбирался в сложной технике, чтобы поверить в это. Просто звон его необычайно раздражал – настолько, что, казалось, еще мгновение – и он швырнет трубку в стену. Но швырять было нельзя: на стене висела большая картина, подаренная ему другом, когда он вернулся «с холода». Аппарат как раз и угодил бы в центр изящной композиции: на холсте была изображена высокая хрустальная ваза, в ней ярко-красная роза, а слева, уравновешивая композицию, располагались вертикально написанные крупной кистью три японских иероглифа.

А может, и китайских. Он всю сознательную жизнь занимался европейскими странами, и культура Востока оставалась для него terra incognita[2]. Упущение, конечно.

Левое плечо болело. И врач в травмпункте с ним колдовала, и Татьяна потом делала примочки и втирания с использованием всех известных в стране народных рецептов. Однако ж…

Черт его дернул вчера на даче, в выдавшийся в плотном графике выходной, прокатиться на мотоцикле молодого соседа Паши Кортнева. Лет сорок, а то и все пятьдесят «не брал он в руки шашки»… И откуда тот пенек вынырнул на проселочной дороге? Да не пенек даже, а не выкорчеванное корневище. И совершил он высокий полет. Летел красиво. Наверное. Слава богу, что никто не видел. Некому и смеяться было. Кое-как взгромоздился на своего конька-горбунка, доехал до дачи… Потом Паша вез его в ближайшую больницу, она оказалась в Ногинске, потом кошмарная бессонная ночь. Руку вправили. А вот колено разнесло.

Поспать бы еще – глядишь, все и рассосется.

Он все же дотянулся до телефона. Ждать, что это звонит Татьяна, было наивно – она давно должна быть на службе.

Звонил старый товарищ Олег Корчмаренко. В годы пребывания на службе в Конторе они знакомы не были, а вот на пенсии через Клуб ветеранов сдружились.

– Вставайте, Геракл, вас ждут авгиевы конюшни, – шутливо переиначил известную фразу Олег.

– За последние семнадцать лет столько нагадили, что одному Гераклу не справиться! – отшутился Иконников, давно привыкший к шуткам и подначкам, связанным с его редким для исконного русака именем. Отец в гимназические годы, проведенные в Сарапуле, сильно полюбил греческую мифологию. Еще хорошо, назвал Геракл, а не Геркулес. Тут ассоциации с овсяными хлопьями, его бы совсем достали.

– Как плечо? – спросил Олег. Геракл ему ничего о вчерашнем происшествии не рассказывал, но Корчмаренко обладал уникальной способностью все знать. Хорошее качество для руководителя службы внешней контрразведки. Хотя на пенсии, в отставке, вроде бы и без надобности.

– Плечо терпимо, колено разнесло. Гематома большая. Синяя.

– Синяя – это красиво. Большая и синяя! Мечта художника.

– Вам, молодым и здоровым, легко смеяться над старым художником. А болит – хоть помирай.

– Помирать мы еще погодим. Слышал анекдот?

– Откуда я знаю…

– Значит, так. Два состарившихся футболиста договорились: кто первый умрет, сообщит другому, есть ли на небесах футбол. Один из них отправился на тот свет. Через три дня вышел на связь: «Дружище, – говорит – у меня две новости. Хорошая и плохая» – «Давай сначала хорошую!» – «Ты не поверишь, но в футбол здесь играют все» – «А плохая?» – «Я видел состав команд на ближайшую пятницу – ты играешь левого крайнего нападающего»…

– Нападать я уж и не мечтаю.

– Не грусти, старый товарищ. У меня тоже две новости. С какой начать?

– С плохой.

– Помнишь Шабалкина, первого зама начальника ПГУ?

– Помню, хороший мужик. Профессионал. И что?

– Инфаркт. В Ялте. Уже привезли в Москву. Пошел на поправку.

– Значит, не такая уж и плохая новость. Тогда какая хорошая?

– Искал нужную книгу. И нашел заначку.

– Неужто миллион долларов?

– Считай, рассмешил. Говорят, если к тридцати не стал профессионалом, к шестидесяти – писателем, а к семидесяти пяти – миллионером, то скорее всего и не станешь. Бутылку «Текилы» нашел. Соль у тебя дома есть, сейчас куплю лимоны и еду: посидим по-нашему, по-мексикански, а завтра приеду, чтобы тебя «поправить», с немецким пивком. Посидим по-вашему, по-германски. Идет?..

Иконников не успел ответить, завибрировал сотовый.

– Извини, отвечу по мобильнику, – и в другую трубку: – Слушаю, – словно не ожидая от предстоящего разговора ничего хорошего.

– Здравствуйте, полковник. Ситуация изменилась, нам всем придется придать новую динамику реализации поставленных руководством задач.

– Конкретнее… Где и когда?

– Сегодня. «Бородино».

Глава пятая

Профессор Милованов-Миловидов

– В последний раз мы с вами, Людмила Викторовна, встречались по поводу старинного перстня с драгоценными камнями. С бриллиантами, кажется?

– Да, Юрий Федорович, вы мне о них тогда много интересного рассказали.

– Вы тогда служили в УВД Смоленска, в чине, если не ошибаюсь, капитана милиции, в должности криминалиста?

– От вас ничего не скроешь.

– А нынче в каких чинах?

– Майор милиции.

– А тот симпатичный капитан, что руководил следствием по тому делу, у него еще прозвище забавное было – «крутой опер»…

– Он теперь мой муж.

– Но вы представились как Конюхова?!

– Я не стала ничего менять – рассмеялась Людмила, продемонстрировав и белоснежные зубки, и очаровательную ямочку на левой щеке.

– И это правильно! – имитируя южный акцент, согласился хозяин квартиры. – А вот мне пришлось…

– Вам-то что менять?

– Когда в Питере арестовали моего деда, Федора Галактионовича Милованова, то во время допроса в Петрочека его записали как Милованова. А во время паники, когда случилось восстание в Кронштадте, документы потеряли. Хотели деда расстрелять в рамках так называемого «заговора профессора Таланцева» – помните, тогда по этому делу проходил и поэт Николай Степанович Гурилев…

– Помню, конечно. Тогда еще около ста человек расстреляли.

– Да, в списках была фамилия Милованов. Списки чекисты восстанавливали по памяти и с помощью простого метода: прошлись по камерам и приказали сидельцам представиться. Дед должен был бы представиться как генерал Милованов, но, сообразив, что есть в судьбе некая лазейка, сказал: «Полковник Генерального штаба Миловидов».

– Неужто сработало?

– Фокус в том, что это была хотя и не вся, но правда: генерала от инфантерии он получил вместе с офицерским Георгиевским крестом после Брусиловского прорыва. А до того был, соответственно, полковником.

– Но фамилия…

– А предки наши еще в XVIII веке носили двойную фамилию, сохраняя верность двум древним семьям. Потом, уж и не помню, на каком витке истории, осталась от фамилии одна половина…

– Неужели не разобрались там, в Петрочека?

– Разобрались бы, конечно, но, во-первых, спешили – Зиновьев торопил Агранова, который вел то дело… Ну и во-вторых, среди чекистов оказался бывший поручик, недоучившийся гимназист, который по причудливому стечению обстоятельств получал на фонте своего «Георгия» вместе с начальником разведки Брусиловской армии… полковником Миловановым. Характерную бравую внешность выпускника Пажеского корпуса он запомнил, а на фамилию тогда внимания не обратил. Он и подтвердил: «Знаю я, говорит, товарищи, этого полковника. Если бы не он, нам тогда с немцами было бы не справиться. Грамотный человек, и отчаянной храбрости…»

– Освободили?

– Не сразу. Но смертельная волна над головой уже прошла[3].

– Ишь, какая у вас двойная жизнь. И тебе Милованов, и тебе Миловидов.

– И ничего удивительного: я по гороскопу – Близнец. У меня все в двойном варианте. И профессий, как минимум, две. И докторские две защитил – по истории и искусствоведению, и детей двое, жена вот только одна. Как говорится, возможны исключения.

– А драгоценные камни? Сколько среди них «любимых»?

– Два! – рассмеялся хозяин.

– Какие же?

– Корунды и изумруды.

– Так разве ж корунд – драгоценный камень?

– Еще какой! Между прочим, и рубины, и сапфиры – это корунды. Корунд – слово индийское, а русское слово для них одно: яхонт. Помните из сказок и былин это слово?

– Еще бы, в сказках самое распространенное.

– Между прочим, корунды-яхонты еще и потому во всякие сказки попадали, что имеют из всех, наверное, драгоценных камней наибольшее количество вариантов окраски – от совершенно бесцветного и белого, до красного, синего, зеленого, желтого и фиолетового. У ювелиров известно более пятидесяти вариантов цвета корунда.

– Собираясь на встречу с вами, я узнала, что в коллекции Горного института – корунды сорока цветов и оттенков только с одного острова Цейлон.

– А, разоблачили себя… А то прикинулась первоклассницей. «А что такое корунд, профессор?» – рассмеялся Милованов-Миловидов.

– И все же, я не совсем понимаю разницу между рубином и сапфиром, – они, выходит, оба корунды?

– Да, но рубин – красный корунд, а сапфир – синий.

– Тогда сразу, если не возражаете, ограничим разговор только рубинами.

– Химические подробности Вас интересуют?

– Мало.

– Тогда опустим их. Что вам как криминалисту нужно знать? Способы подделки?

– В другой раз.

– Наиболее комфортные варианты незаконного перемещения через границу? Методики определения следов рубинов? Имею в виду…

– Знаю, знаю – есть методики, позволяющие точно определить: были ли в тайнике рубины или нет.

– Опускаем. Запаха рубины не оставляют, как героин, например, но следки, как говорят следователи вашего ведомства, оставляют. Таблицы определения ценности камней в зависимости от размеров, способов огранки, думаю, вы тоже видели. Тогда что?

– История.

– История наиболее крупных камней?

– Шире! Насколько цена камня зависит от исторического прошлого? И самое главное: правда ли, что от истории камня зависят его, якобы, некие «волшебные», или скажем точнее – неизученные свойства?

– Ишь куда копнула, простой милицейский криминалист. Это тема опасная…

– Для кого? Для криминальных авторитетов, которые могут интересоваться такими «камнями с прошлым»?

– Если бы речь шла только о них…

Профессор встал и подошел к окну. В прозрачном августовском воздухе хорошо просматривался берег Строгинской дельты и даже противоположная сторона – крутой спуск к рекe со стороны улицы Живописной.

– Опасная это тема…

– Есть примеры?

– Есть опыт консультирования очень разных людей по вопросам малоизвестных особенностей драгоценных камней.

– Не напугали.

– Тогда приступим…

Глава шестая

Рубины баронессы Корф

Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, спать старалась как можно меньше: ей казалось, что, сокращая время сна, она продлевает жизнь. Жизнь баронесса любила, хотя последние девяносто пять лет та не отвечала ей взаимностью.

Годы до октябрьского переворота 1917 пронеслись как короткий и прекрасный сон, а потом были лишь нескончаемые испытания и унижения. Отец, добрейший Алексей Игнатьевич, один из лучших в Петербурге начала XX века отоларингологов, был обвинен в государственной измене: посмел оказать медицинскую помощь юному офицеру, чудом выбравшемуся из разгромленного войсками Тухачевского города-крепости.

В российском законодательстве ни ранее, до октября 1917-го, ни в первые годы после большевистского переворота не было такой статьи в Уголовном кодексе – «за недоносительство», она появится позднее. Но чекисты не стали разбираться в тонкостях юриспруденции.

Отца и еще двух практикующих врачей, верных клятве Гиппократа, оказавших помощь раненым кронштадтцам, а также известного поэта и путешественника Николая Степановича Гурилева, знавшего об антисоветских настроениях в кружке доцента петербургского университета, обвинили в «недоносительстве». Так называемый «заговор профессора Таланцева» был быстро придуман в кабинетах Петрочека и еще быстрее раскрыт бригадой специально прибывшего из Москвы Якова Сорензона. Сто один человек, в том числе профессура, литераторы, матросы и офицеры Кронштадта были расстреляны[4].

Возможно, милейший барон Корф был как раз сто первым.

Обо всем этом она узнала позднее…

Баронесса тяжело вздохнула. Жаль было и отца, и свою незадавшуюся жизнь.

Вроде бы ничего не болело… Можно было лежать и вспоминать прошлое.

Разумеется, старики в основном думают о прошлом. О будущем думалось в очень уж минорной тональности, в однотонной серо-черной гамме и затягивающем монотонном ритме. Сплошное «Болеро» Мориса Равеля.

В череде же мелькающих в мозгу картинок и эпизодов прошлого время от времени выделялись светлые и даже радостные эпизоды. Такими были дни, когда вся Россия, не говоря уже о Санкт-Петербурге, отмечала 300-летие Дома Романовых. Праздничное настроение взрослых, отца и матушки, гуляния по Дворцовой площади, куда ее привезли посмотреть на появление перед народом членов императорской фамилии… А еще – совершенно особенные лакомства, которые присылались из кухмистерской Иоганна Готлиба Фюрстера с Кронверкской: совершенно невообразимые по вкусу пирожные с ореховым кремом, с цельными орешками, цукатами, засахаренными сливами, виноградом, абрикосами, тающие во рту пирожные «наполеон» с ореховым и фруктовым кремами… Можно себе представить, как умели делать лакомства в кухмистерской, если спустя столько лет во рту сохранялась память об их вкусе…

Впрочем, вкус сырого черного хлеба, который выдавали членам семей изменников Родины в лагере под Красноярском, баронесса тоже отлично помнила.

Когда два воспоминания сталкивались в ее полудремлющем мозгу, выигрывали бриоши с Кронверкской.

Но было и совсем другое воспоминание. Ныне живущие наверняка не знают, что если во рту долго держать кусочек черного хлеба, посасывая его как леденец, то вскоре рождается сладость.

Хорошо, матушка не дожила до конца 30-х, когда дворян брали подчистую. Хотя и в 20-е было непросто. Но как-то выкручивались.

Спасал чекист Селиверстов, учившийся в Военно-медицинской академии у барона Корфа и специализировавшийся с третьего курса как раз по болезням уха, горла и носа. Правда, Миша (дядя Миша – так она его называла в 20-е годы, когда он часто навещал семью любимого профессора, принося то буханку серого хлеба, то ржавую селедку) до четвертого курса не добрался. Ушел добровольцем на фронт. Работал хирургом в госпиталях на передовой, попал под воздействие большевистской пропаганды, пришел в ЧК…

Ушел из ЧК уже под конвоем. Если верить слухам, его арестовали в 1937-м. Сразу и расстреляли. Хотя официально сообщили – «десять лет без права переписки». Она любила дядю Мишу и долго еще мысленно писала ему письма. А он уж давно в могиле был…

Как его взяли, вскоре арестовали и мать. Естественно, как немецкую шпионку. А как иначе? Там уже началась серьезная борьба с иностранными разведчиками.

Десятки тысяч агентов самых разных разведок были арестованы и расстреляны. А потом, из воспоминаний старших и высших офицеров абвера выяснилось, что потенциал немецкой военной разведки в годы массовых репрессий практически не пострадал. Как обычно на Руси: «Бей своих, чтоб чужие боялись». Интересно, что по своим попадали точно, а чужих не особо и напугали.

Ее арестовали в 1939-м. Хотели, говоря лагерным языком, «припаять» большой срок как немецкой и японской шпионке (японской – потому что нашли при обыске переводы японских «танка» и альбом на рисовой бумаге), но произошел какой-то сбой в подвальных кишочках НКВД. Дали сравнительно легкий срок – пять лет лагерей как члену семьи изменника Родины, ну и, как положено, «пять по рогам» – пребывание в ссылке с поражением в гражданских правах.

После такого девятого вала истории, который прокатился в XX веке по их семье, было бы наивно предположить, что что-то осталось от прежней жизни, кроме воспоминаний. Однако ж вот парадокс: сохранились самая маленькая и самая большая ценность (имеются в виду не материальная стоимость семейных реликвий, а их размеры): маленький кулон с грушевидным изумрудом и огромная книга «300 лет династии Романовых».

История их чудесного спасения и сохранения в семье проста и трогательна, а в чем-то и таинственна.

В тот самый день, когда маленькая баронесса объедалась пирожными кондитера Готлиба, у дворника их дома, добрейшего татарина Исмаила, тяжело заболел сын. Человек деликатный, Исмаил постеснялся в такой день беспокоить докторов. Время было упущено. Ребенок стал задыхаться, посинел – казалось, минуты его жизни сочтены.

Когда Исмаил робко постучал в дверь квартиры барона Корфа, шел уже десятый час вечера. Поскольку постучал он с черной лестницы, то дверь ему открыла горничная Люба. Выслушав несчастного, решилась обратиться к доктору. Тот, ни минуты не медля, отправился в подвальное жилье дворника.

У ребенка оказался дифтерит. Круп, как его тогда называли. Барон сделал все, что положено. По рассказу Исмаила «доктор ножом разрезал горло ребенка и, как вампир, стал пить его кровь»… Скорее всего, рискуя жизнью, отец единственным тогда возможным способом удалил дифтерийные сгустки. Мальчик выжил. Отец после этого почти три месяца был на грани жизни и смерти.

Вот дворник Исмаил и пришел к ним с черной лестницы тогда, во время первого, самого тщательного обыска, когда арестовывали отца: «Барыня, – будто бы сказал он матери, – доверьтесь мне. Если что надо, дайте на сохранение».

Растерянная мать, когда чекисты уже колотили в парадную дверь, сорвала с шеи кулон с изумрудом и схватила с комода книгу «300 лет Дома Романовых».

И потом, когда Исмаил не раз предлагал вернуть отданные на сохранение ценности, мать каждый раз отговаривалась: «Не время». С тем и ушла в лагерь, с тем и померла.

Как Исмаил разыскал ее, Анну, в 1957 году, когда и мать, и отца посмертно реабилитировали, как догадался, что сейчас уже «время»?.. Одному Богу известно. Но факт остается фактом: семейные реликвии вернулись к ней, да так при ней и остались. Кулон с изумрудом ей пришлось продать, чтобы не умереть после лагеря, больной и безработной, от голода.

А книга сохранилась: кожаный переплет обложки украшали четыре золотых российских герба с двуглавыми орлами, а внизу, в окружении средней величины бриллиантов и изумрудов, тревожно и радостно сияли четыре розовых рубина каратов на 60.

Она коснулась камней, ощутила их вибрирующую теплоту…

Глава седьмая

Профессор Милованов-Миловидов

– Чаю хотите? – спросил профессор Конюхову.

– Хочу.

– Какой предпочитаете?

– В смысле – индийский или цейлонский? Так если рубины и из Индии, и из Шри-Ланки, то выходит – без разницы.

– Разница всегда есть. Но я имею в виду другое: черный байховый или зеленый?

– А какой вы посоветуете?

– Зеленый. Как и красный рубин, зеленый чай обладает массой пока еще не изученных свойств.

– Да, я где-то читала, что зеленый чай способствует укреплению иммунной системы.

– И это стало известно довольно давно…

– Вы хотите подчеркнуть мой старческий возраст, – кокетливо дернула плечиком лучший эксперт-криминалист МУРа Людмила Викторовна Конюхова.

Профессор рассмеялся. Встал, расправил плечи. Несмотря на свои семьдесят, выглядел он еще весьма импозантно:

– Боюсь продолжать эту волнующую, но опасную тему.

– Значит, выбираем зеленый.

Чай, поданный в двух маленьких глиняных чайничках, они пили без сахара. На столе стояло блюдо с орешками, курагой, черносливом и инжиром.

– С рубинами, прежде всего ярко-красными и достаточно крупными, более 20 каратов, вообще много неясного… Сохранились десятки удивительных и таинственных историй. Из-за них убивали, с ними излечивались от смертельных болезней, они помогали добиться взаимности влюбленным и выиграть сражение с превосходящими силами противника…

– Но почему подобные истории не происходят в наши дни?

– Вас, собственно, какие свойства рубинов более всего интересуют?

– Как женщине, естественно, мне было бы интересно знать о тех особенностях камней, которые связаны с взаимоотношениями мужчины и женщины… Но о моих предпочтениях говорить некогда. Скажу прямо – может быть, и не всё, но скажу, что можно, не выходя за рамки тайны следствия. Егор Федорович Патрикеев, который и направил меня к вам на консультацию, подозревает, что проблема пока в Москве, но в ближайшее время выйдет далеко за пределы МКАД…

– Да вы не волнуйтесь, сегодня следствие вновь может мне доверять полностью…

– Не поняла, почему сегодня?

– Давайте, юная леди, по порядку.

– Скажите, известно ли вам о рубинах, обладающих некими сверхъестественными, на сегодня не познанными свойствами? Может ли энергия увеличиваться при наращивании в одной коллекции все большего числа крупных камней? Какую власть может приобрести человек или группа людей, обладающая такой уникальной коллекцией?

– Начнем по порядку… Вот вам навскидку известные мне крупные рубины. Для простоты прослеживания их судьбы в дальнейшем давайте дадим им порядковые номера.

Итак, номер 1. Рубин шаха Аббаса. Попал в Россию во времена Иоанна Грозного. Был использован для украшения царского трона. Похищен. Дальнейшая судьба не известна.

Номер 2. Предположительно, такого же размера был рубин, принадлежащий в XIX веке радже Руджиту Сингху, который одно время владел также крупнейшим в мире бриллиантом Кохинур. Предположительные размеры двух упомянутых мной камней – 40 каратов. Стоимость на середину XIX века составляла более 12 миллионов фунтов стерлингов.

– Значит, сегодня каждый из них стоил бы…

– Ничего это не значит. С 1898 года след камня Сингха также утерян. Мы можем лишь гадать, сколько можно было бы получить за эти камни сегодня. Я полагаю, что до 200 миллионов.

– За каждый?

– За каждый.

– Исторический шлейф сильно удорожает камни?

– Чем длиннее, как вы точно сказали, шлейф, тем дороже камень. Но пошли дальше. Номер 3. Рубин Тавернье…

– Это путешественник?

– Хорошо к разговору подготовились. Этот известный путешественник по странам Востока. Оставил воспоминания, изданные в конце XIX века в Лионе очень маленьким тиражом и, что странно, с тех пор не переиздававшиеся. Интереснейшие мемуары… Да, так вот, этот отчаянной смелости француз пишет, что в Визапуре он видел два совершенно безукоризненных рубина. Цвет, как ювелиры говорят, кроваво-красный. Один камень был в 50 каратов, другой – в 17, в виде абсолютно правильно оплывающей капли, причем форма камня, по словам пораженного путешественника, была со стопроцентной гарантией естественного происхождения.

– Номера 2 и 3 – рубины из Индии. А откуда рубин Шаха Аббаса, подаренный Иоанну Грозному?

– По моим данным, история сохранила память о двух рубинах персидских шахов, пропавших из коллекций. Одна из самых больших загадок, если позволите такой термин, рубиноведения – другой камень, также какое-то время хранившийся в сокровищнице персидских шахов. Тот рубин, что был подарен Грозному, и бесследно пропал с навершия его трона за несколько часов до кончины великого государя, судя по описаниям, тянул каратов на 60. А вот номер 4 в нашей коллекции…

– Что же номер 4? Какова его судьба?

– Если у него и есть судьба, если он не погиб бесследно в войнах и пожарах, то сегодня это был бы самый известный науке рубин. Итак, номер 4 – второй рубин персидского шаха. Вес точно обозначен в списке его любимых камней: 175 каратов. Есть предположение, что до последнего времени камень находился в сокровищнице одного из восточных владык…

– Красиво звучит: «сокровищница владыки»… Где же теперь такие есть, профессор?

– Ну, например, банковский подземный сейф короля Иордании. Иран и Ирак для долгой жизни камней нынче плохо приспособлены.

– Значит, след есть…

– Есть, только никто что-то не спешит идти по этому следу.

– А есть среди крупных исторических рубинов камни, с которыми связаны какие-нибудь кровавые происшествия?

– Самые кровавые, но и самые короткие истории у двух выдающихся по цвету и размерам камней, принадлежавших Марии Медичи, большой охотнице до драгоценностей. Некоторые бриллианты из ее коллекции прослеживались до крупнейших аукционных домов Франции конца XIX – начала XX века. А вот рубины, похоже, не пережили мадам.

– Может быть, она приказала похоронить ее в украшениях из этих камней?

– Интересная версия. Но приказала – значит, есть соучастник, свидетель. Увы, никаких следов двух гигантских рубинов французской королевы никому не удалось найти…

– Насколько я знаю, дама она была изощренная в замыслах. Нужно просто разгадать «загадку Медичи».

– Вы криминалист, вам и карты в руки. Кстати, сохранилась карта подземелий дворца «Мадрид» неподалеку от Парижа, названного в память нахождения в испанском плену французского короля.

– И можно увидеть эту карту?

– Отчего же нет… Она у меня есть, точнее – ее копия.

– Как она к вам попала?

– В середине 90-х годов я читал лекции по истории русского искусства в Сорбонне. А в свободное время беседовал со студентами о судьбах уникальных драгоценных камней, в том числе и принадлежавших королеве Франции… Так, в порядке шутки, – профессор лукаво прищурился, – я и предложил студентам: если найдут в архивах Сорбонны (была у меня туда одна наводочка) карту подземелий дворца «Мадрид» – ставлю им автоматом зачет по «Передвижникам». Через неделю мне принесли копию карты.

– И вы?..

– Ничего подобного. Не было такой возможности… Уже десять лет мечтаю о путешествии в окрестности Парижа… Итак, продолжаем. Номера 5 и 6 – рубины королевы Франции Марии Медичи.

– К ней мы еще, надеюсь, вернемся? Мне крайне любопытна эта дама. А теперь перейдем к номеру 7.

– Не получится.

– Почему? Связаны клятвой о неразглашении?

– Номер 7 – это рубин Рудольфа Австрийского. Известно, что был такой Рудольф Австрийский. Известно, что обладал он крупным рубином. И все.

– В последние дни в связи с расследуемыми уголовными делами я прочла о драгоценных камнях все, что нашла. «Русское ювелирное искусство» Егора Федоровича Патрикеева, книгу Пыляева «Драгоценные камни, их свойства, местонахождение и употребление», книгу Щеглова «О драгоценных камнях и способах распознавания оных», изданную в 1824 году, и конечно, вашу, Юрий Федорович – «История драгоценных камней в России». Что интересно: вы описываете все камни, появлявшиеся в поле зрения экспертов, но очень редко прослеживаете их историю на протяжении сколько-нибудь длительного времени. Меня же как криминалиста волнуют как раз камни, «засветившиеся» в биографиях великих людей. Они и спустя столетия оказываются в центре криминальных историй.

– Естественно. Но проследить историю камня вне драгоценного украшения или иного предмета крайне трудно.

– Почему? Вы же приводите описания, например, каплевидного кроваво-красного рубина Тавернье, проданного в 1693 году за 74 тысячи 550 франков…

– Да потому, что камень может уйти в «подполье», залечь на столетия в тайниках, частных сокровищницах и коллекциях, наконец, – Егор Федорович описывал как раз такие случаи, – камень может быть подвергнут дополнительному распилу, огранке и потерять знакомые экспертам, описанные очертания…

– Увы, как несовершенна наука история.

– Увы, так же, как наука криминалистика.

– Но историки, больше, как бы это помягче сказать… фантазируют.

– Согласен. Например, историк Щеглов в своей книге описывает рубины короля Араканского, из которых один был длинной в мизинец. Крайне маловероятна такая форма рубина, да и кто такой этот король Араканский?

– Он выдумал эту историю?

– Полагаю, как Волька, когда пересказывал подсказки старика Хоттабыча – с чужих слов.

– Как же отличить реальность от выдумки?

– Только проведя экспертизу. У вас ведь тоже бывает, что не все в расследовании сходится… Я бы дорого отдал, чтобы найти знаменитый рубин французского короля Людовика XV.

– А в чем его «фишка»?

– Он считался крупнейшим в Европе. Давайте все же внесем и его в список. Номер 8 – рубин королевы Франции Марии-Антуанетты.

– Вы же сказали, что рубин принадлежал королю?

– Обычная семейная история – передарил супруге. Так вот, камень долгое время оставался необработанным: слишком больших размеров, чтобы включать его в ювелирные композиции. Однако, судя по свидетельствам мемуаристов того времени, придворный ювелир Гюэ чуть подправил гигантский рубин так, что он мало потерял в весе, придав ему форму дракона.

– Зачем был нужен рубиновый дракон одной из самых изысканных модниц эпохи, если его нельзя использовать как украшение?

– Вы не знаете пределов фантазии несчастной королевы: она приказала сделать из дракона пряжку для пояса ночного халата. Говорят, смотрелся очень эффектно.

– То-то король радовался такому использованию его подарка…

– Да он скорее всего нечасто навещал супругу в спальне…

– А что имели другие зарубежные королевы?

– Номер 9 – большой, очень красивого оттенка рубин, принадлежавший королеве Виктории. Любимый камень владычицы Великобритании имел сердцеобразную форму, причем без воздействия ювелира. По преданию, ранее он принадлежал Эдуарду Черному, а потом достался королеве.

Номер 10 – также из сокровищницы этой английской королевы, хорошо известен был современникам, поскольку занимал место в королевской короне. Кстати, о коронах российских государей…

– О крупных российских рубинах – в другой раз. Меня сейчас волнуют известные камни с зарубежной историей: два убийства, и в каждом фигурирует такой рубин. Опустимся в иерархии личностей владельцев чуть ниже королей.

– Извольте. Упомянутый мной Эдуард, по прозвищу Черный принц, английский вельможа, рыцарь, победитель французов в битве при Пуатье… Каким образом принадлежавший ему драгоценный золотой перстень с превосходным рубином попал на толстый палец мэра небольшого французского городка Монпансье, господина Жюсерана? Ответа не знают ни историки, ни мемуаристы, разве что криминалисты могли бы нам поведать о его приключениях. В середине XIX века Жюсеран продал перстень со столь весомым прошлым барону Жерому Пишону. В 1866 году многие французские газеты писали об этом курьезном случае. Уникальность этой истории еще и в том, что на самом камне была сделана гравировка: «Sigillum secretum»[5]. Несомненно, что этот совершенно уникальный ювелирный раритет относится к XIV веку. Журналисты прослышали о странных девизах, содержащих тайну и предостережение. Слухов о странном камне прибавилось, когда богатый горожанин, мэр городка Монпасье, разорился. Кроме обвинения в мошенничестве с деньгами мэрии, почтенного буржуа обвинили и в мошенничестве в торговле: бедная старьевщица по фамилии Аймар в том же 1866 году затеяла против Жюсерана тяжбу: она якобы продала перстень мэру за… 40 франков, а он барону – за 8600. Старуха требовала «поделиться» и вернуть ей хотя бы половину суммы, полученной мэром от барона.

– Удалось проследить eго дальнейшую историю?

– Официально, судя по крупицам, разбросанным во французских источниках, история на том и закончилась. Но… видите ли, и я, и Егор Федорович знаем продолжение истории. Но «слить» вам эту информацию могу лишь под честное слово…

– Клянусь, профессор.

– В 1997 году потомок барона, владелец перстня, был убит, а перстень похищен. Сейчас он находится в частной коллекции.

– И вы знаете в чьей?

– Разумеется. Но…

– Клянусь.

– Он был прослежен до человека, который скорее всего и заказал убийство и ограбление. Это известный парижский коллекционер русского происхождения Лев Борисович Понсе по кличке Барончик. И такое бывает: барон барона ограбил.

– И где этот мерзавец? Неужели так и не удалось ничего доказать?

– Пожалейте его. Барон сидит в тюрьме, причем в чудовищных условиях: в каменной развалине Шлиссельбургской крепости[6].

– Но разве крепость до сих пор используется в этих целях?

– Он-то сидит во времена Павла I. Уйдем, мой юный друг, от этой темы, ибо она, хотя и в русле нашего разговора, но вне сюжета.

– Очень жаль с вами расставаться, вы интересный человек. Но сейчас мне уже пора…

– А вы приезжайте почаще, я вам тоже всегда рад.

– Я вас задержала и сама опаздываю на Петровку. Что вы можете сказать о рубине, вделанном в рукоять кинжала эпохи Наполеона, учитывая, что у убитого коллекционера кроме рубина из рукояти была похищена еще и сабля, однозначно принадлежавшая Наполеону? Странность в том, что сабля похищена, а кинжал остался в сердце коллекционера.

– Рубин был выломан из навершия кинжала?

– Да. Странно, не правда ли? Кинжал по аукционному списку «Дома Друо» стоит дороже рубина.

– Загадку вы мне загадали. Сходу и не отвечу, но вы правы, заподозрив особую роль в этой истории крупного рубина. Я бы советовал работать по версии заказа коллекционера холодного оружия эпохи наполеоновских войн, но включить в рассмотрение и версию заказа коллекционера рубинов. Если бы в Париже по-прежнему пребывал рыжая бестия по кличке Барончик, я бы посчитал, что это его работа. Среди тайных коллекционеров не так уж много столь беспринципных и страстных собирателей. Оставьте мне слайды, я подумаю.

– Вторая моя история – не такая душераздирающая, но тоже со странностями. Ограблена квартира крупного, но малоизвестного в антикварных кругах коллекционера. Грабители действовали по наводке, тут есть ниточки, и мы по ним работаем. Был взломан сложнейший замок швейцарской фирмы «Ревеню», дающей всяческие гарантии. Так что ограбленный коллекционер за счет страховых возместит стоимость единственной вещи, похищенной из квартиры.

– Что же это?

– Палаш времен Наполеона. По легенде, во время битвы император обменялся оружием с простым солдатом, защитившим его от удара русского гренадера. Позднее ножны палаша были украшены золотыми аппликациями и двумя золотыми львиными головами…

– А, уже интересно. А львиной головы из крупного рубина там не было?

– Шутите. Были два рубина по 40 каратов, закрепленных в пасти львов.

– Но на этот раз их не выламывали?

– Нет… Но я убеждена – заказывали в обоих случаях именно рубины.

– А почему не наполеоновское оружие?

– Интуиция подсказывает, что это не совпадение.

– Полагаете, заказчик рубинов пытается версией с похищением оружия увести следствие в сторону от верного пути?

– Да.

– Оставьте и эти слайды. Честно говоря, ни об одном из этих трех рубинов ранее ничего не слышал. Столь растущий интерес к ним именно сейчас, в августе 2008 года, объяснить не могу. Позвоните через пару дней, а лучше – через неделю.

– Так долго ждать не могу, поспешите.

Мобильник Людмилы Викторовны спел простенькую мелодию. Звонил муж, майор Петруничев, из МУРа:

– Срочно приезжай. Еще один рубин со следами крови…

Глава восьмая

Подвиги Геракла

«Были сборы недолги». Он перезвонил полковнику Корчмаренко, перенес назначенную встречу. Глотнул холодного зеленого чаю. Хмуро, без сожаления, но со скрытой печалью человека, которого лишили и так редкой радости, подумал: «Текила – она и в Мехико текила».

Несмотря на жаркий августовский день, было бы замечательно сидеть под дуновениями ветерка, создаваемого мощным вентилятором, прихлебывать из коротких стаканчиков текилу, ритуально слизывать соль с ложбинки у большого пальца левой руки, сосать неимоверно кислый зеленый лимон, какие только и продаются возле его дома в Филях. Самые кислые, еще со времен Советского Союза.

Развал Союза его сильно потряс. Даже больше, чем развал Конторы. Было как-то уж очень обидно. «Обманули, суки…» А потом было столько вранья, что во рту остался неприятный привкус, как наутро после паленой водки.

Если уж честно говорить, обида появилась еще раньше, когда в Конторе не поверили его шифровкам о готовящемся в СССР перевороте. Не он первый, не он последний, кому Контора в критической ситуации не поверила…

Обидно стало и тогда, когда его, опытнейшего разведчика, десять лет отсидевшего нелегалом «на холоде», в день достижения 60 лет попросили сдать удостоверение. Он знал, что Крюков, подписав приказ о его увольнении, – даже не в резерв, а в отставку – лишь шмыгнул носом.

Его помощник спросил:

– Может, что-то не так?

Председатель КГБ тихо произнес:

– Нет, почему же, все правильно.

– Вы его лично знали? – спросил помощник, несколько выходя за рамки сухой субординации.

– Нет, такого полковника я лично не знал.

– Его псевдоним – Куратор, – опять вышел за рамки принятого помощник, живший с Иконниковым в одном подъезде ведомственного дома в Филях.

– Кураторов у нас развелось много, а работать некому! – проворчал Крюков. И не ясно осталось – скаламбурил, что ли?

Особенно почему-то было обидно, что удостоверение отобрали прямо на вахте, как у не заслуживающего доверия. А между прочим он, как и все сотрудники силовых структур и правоохранительных ведомств, привык ездить в общественном транспорте бесплатно, по предъявлению удостоверения. И нередко в портмоне не было денег. Hе потому, что их вообще не было. Просто, когда открылась язва, перестал обедать в столовой и брал с собой еду из дома – творог, отварную рыбу. Потому и про деньги забывал. Так же вышло в тот злополучный день. Удостоверение изъяли, денег не оказалось, никого знакомых поблизости, а пешком в Фили с Лубянки далековато.

Выбрал, наверное, не лучшее решение. Надо было дождаться кого-нибудь из коллег и занять. А он, теребя рану и посыпая голову пеплом сгоревшей в эти минуты любви к Конторе, спустился в метро и уговорил дежурную пропустить его бесплатно.

Она пропустила. Но комментарий удивил:

– Что-то много вас сегодня на нашей станции забесплатно просится. Зарплату, что ль, задерживают?

Сколько он помнил, зарплату не задерживали никогда. Контора работала четко. И безжалостно.

От неприятных воспоминаний защемило сразу и сердце, и в районе язвы. Она как будто бы зарубцевалась, но временами о себе напоминала – если понервничаешь. Надо будет, – подумал Иконников, – съездить на Пехотную. Все этот знакомый адрес так и обзывали: «На Пехотной», добавляя: «новый корпус», хотя корпус был уже таким же старым, как посещавшие его ветераны Конторы… Оттуда, кстати, на трамвае можно минут за пятнадцать доехать до Строгино. Завтра суббота, и Гоша скорее всего будет дома. Лучше сначала с ним поговорить. Больше откладывать нельзя. А потом, в зависимости от разговора – может, и вообще не ехать в это «Бородино».

Интересно: Контора делилась, как слоеный пирог, на несколько различных структур, иногда, как ни странно, настроенных друг к другу враждебно. Ветераны же, независимо от принадлежности к разным главкам, сохраняли достаточно теплые отношения. Бывшие соседи в госпитале становились приятелями. Там он и познакомился и с Олегом Корчмаренко, который в былые годы служил в Управлении внешней контрразведки Первого главного управления КГБ, и с Гошей, который, наряду c работой в Генпрокуратуре, являлся начальником аналитической службы управления действующего резерва СПЕЦНАЗ ГРУ ГШ РФ «Р.О.С.А». С тех пор уже три года дружили.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – окликнул его при выходе из подъезда сосед с первого этажа, полковник-ветеран из бывшего Пятого управления Мишка Селиверстов. Он был знаменит тем, что ухитрился, работая на Лубянке, то есть в штабе Конторы, почти двадцать лет, так и не дослужился до полковника. Потом уже, в результате какой-то сложной интриги, получил третью звезду перед выходом в отставку. Казалось, слово «полковник» у него в лексиконе самое любимое.

– Слыхал, полковник? Семенович в Америку летит.

– Это какой Семенович? – рассеянно спросил Иконников. – Из Управления «К», что ли, высокий такой, с черными усами?

– Ну, ты даешь, – опешил Селиверстов.

– Да почему мне должно быть дело до какого-то Семеновича? Ну, летит и летит.

– Ты врубись, полковник. Это же Семенович, самая фигуристая наша фигуристка. Ее в Голливуд пригласили, на главную роль. Сам Мартин Кэмпбел!

– Отстань, Мишка. Не знаю никакого Кемпбела, у меня своих проблем выше крыши. Внучка вон, студентка МГИМО, – на платном отделении. Хотя очень и очень способная девочка, одни пятерки были, и по языкам, и по всякой там кибернематике. А приняли только на платное. Для них девочка из такой семьи «не в пас», как говорится. Платите тугрики. А откуда их взять? С нашей пенсии? Только бы прожить. А ты заладил…

– Ну, ты чего завелся-то? – обиделся Мишка. – Она ж тоже не за свои деньги летит. Там какой-то наш миллиардер, в газете писали, съемки фильма проплатил. И настоял, чтобы Семенович играла главную роль. Она будет играть дочь миллиардера (уже американского), которую похищают ужасные отморозки. А роль того миллиардера будет исполнять уже сам наш миллиардер. Так что сейчас на страницах почти всех газет идет спор: придется Анечке сниматься в постельных сценах с секссимволом Америки Беном Аффлеком или нет.

– Скорее ей придется лечь в постель с самим миллиардером.

– Так он же по сценарию – ее отец, – удивился повороту сюжета Мишка.

– А сценарий здесь вообще ни при чем, – наставительно заметил Иконников и, прихрамывая, двинулся в сторону трамвайной остановки.

Зазвонил телефон… Гошa.

– Ты не собираешься ко мне заглянуть?

– Собираюсь. Только завтра. Если ничего не случится.

– А что может случиться с боевым офицером, да еще с Гераклом? Но все же ты себя побереги. И помни – я жду.

Глава девятая

Линия Генерального

– Ну, друзья, давайте по порядку.

– Разрешите, Борис Михалыч? – раскрыв папку для докладов, выжидательно посмотрел на Кадышева его советник Патрикеев.

– Давайте, Егор Федорович. За вами круг вопросов закреплен широкий. Как я понимаю, судя по докладным запискам, вы даже не столько конкретное уголовное дело на контроль Генерального выводите, сколько саму проблему.

Егор не успел ответить, как внимание Генерального отвлек сигнал его личного сотового, стоявшего на огромном письменном столе в специальной подставке.

– Извините. Тут у меня кое-какие проблемы есть. Тоже, понимаешь, под личным контролем Генерального…

Он взял трубку:

– Слушаю тебя.

Егор и Тимур переглянулись. Звонила жена Кадышева. Не дай бог, случилось что…

– Так, хорошо. Чего мне-то в рабочее время звонить? Я так понимаю, все идет по плану, а мы договорились, что будешь звонить только в случае нештатных ситуаций. Ну, ладно, слушаю. Конечно, мне это очень интересно. Так… Понял. «Хозяин» съел тарелку манной каши. Гуляли. Понял. Что от Генерального прокурора в подобной ситуации требуется? Машину? Ты же знаешь, я не использую машину с сиреной для семейных поездок. Heт… Не одно и тоже. Что делать? Сама знаешь. Звони в гараж Михаилу Андреевичу, с ним договоренность. Он приедет за тобой, и поедете в больницу. Конечно, люблю. Конечно, внук дороже всего…

Он отключил телефон:

– Извините, женщина – она везде женщина, и в Вологде, и в Москве.

– Это конечно, – согласился Тимур Маев, жена которого, Татьяна, тоже привыкла к постоянной заботе мужа.

– Вообще-то, секретаря я предупредил, чтобы ни с кем не соединяла…

– Даже с президентом? – усмехнулся Егор.

– Даже с президентом. Только вот по этому мобильнику может позвонить кто-нибудь из заместителей, и то – лишь по моему запросу.

Накаркал, как говорится, удачу. Вновь заверещал мобильник.

– Слушаю тебя, Григорий Александрович, – терпеливо выдохнул в трубку Кадышев. – Ну и что? Написал еще одну книгу? Молодец. По истории прокуратуры? Дважды молодец. И роман выпустил? Трижды молодец. Консультировал три фильма, пьесу и телесериал? Хорошо, но я об этом знаю. От кого? Так мало ли у тебя доброжелателей в прокуратуре…

Через несколько минут такого «содержательного» разговора он опять отключился:

– Без комментариев, ладно? – взглянул на Егора и Тимура Генеральный.

– Вернемся к менее увлекательным сюжетам, – с иронией продолжил Патрикеев. – В ближайшие дни возможен арест бывшего начальника военной разведки Израиля в отставке Боруха Ройзмана.

– С тобой не соскучишься. Решил заинтриговать? Тут-то Генпрокуратура с какого боку?

– С правого. Если учитывать политические симпатии генерал-майора.

– Обвинение предъявлено? – привычно спросил Генеральный, словно речь шла о мелком бизнесмене с мытищинского рынка.

– Предъявлено. Его обвинят в разглашении государственной тайны.

– Откуда знаешь?

– Так я до сих пор вице-президент Ассоциации ветеранов «СПЕЦНАЗ ГРУ ГШ Р.О.С.А.». А члены нашей Ассоциации есть и в Израиле.

– Понял. Давай очень коротко о фабуле дела в целом, и поподробнее с того места, когда речь пойдет о крупных рубинах.

– Расследование проводит Служба безопасности Израиля. В отношении столь высокого ранга чиновника в этой стране расследование проводится впервые. Шефа военной разведки подозревают в сдаче двух агентов разведки Израиля «Моссад» – египетского ювелира Ашрафа Муруни и французского ювелира барона де Понсе…

– Но ведь Понсе… – изумленно прервал Егора Кадышев.

– Да, именно он, – не дав Генеральному договорить, продолжил Патрикеев, – барон де Понсе, он же бывший наш соотечественник Борис, потом в Израиле – Борух, а в Париже – снова Борис (кстати, не еврей по национальности, как мы знаем). Он же – криминальный авторитет по кличке Барончик, который много лет разрывается между двумя страстями: созданием коллекции произведений изобразительного искусства, представляющих в разных жанрах обнаженную женскую натуру…

– …И страстью к крупным драгоценным камням. Но, насколько я помню, он раньше собирал крупные алмазы и бриллианты[7]…

– Все мы растем, так сказать… Опережаю и второй ваш вопрос: как могут генерал-майору израильской разведки инкриминировать связь с человеком, который…

– Я понял тебя, Егор Федорович. Снимаю все вопросы. Продолжай.

Тимур Маев с легким недоумением переводил глаза с лица Егора на лицо Кадышева и обратно. Зарубку в мозгах сделал, но что в ситуацию не врубился, демонстрировать не стал. И с восточным смирением продолжал слушать доклад Патрикеева.

– Итак, шеф военной разведки «Моссад», бывший крутой спецназовец, а не аналитик какой-нибудь…

– Мы знаем случаи, когда одно другому не мешало! – рассмеялся Кадышев, намекая на биографию самого Егора.

– Тем не менее это скорее случайность. Итак, этот простой и бравый парень вдруг оказывается в центре крупного политического скандала.

– Погоди, ты так и не объяснил две вещи: при чем тут политика и при чем тут российская Генпрокуратура.

– Все началось в 1969 году… – невозмутимо продолжал Егор.

– Ну, это ты уже вплотную приблизился к нашей сегодняшней проблеме, – не удержался от иронии Генеральный.

– Итак, – не дрогнув, продолжал Егор, – в 1969 году в израильское посольство в Лондоне пришел с предложением о сотрудничестве некий египетский ювелир. Отнеслись к нему настороженно. Однако в итоге ювелира завербовали.

– В чем был взаимный интерес?

– Ювелир из Египта хотел с помощью «Моссада» сгладить сложную ситуацию, возникшую из-за обострения его отношений с весьма влиятельными в мире израильскими ювелирами. А «Моссад» заинтересовал тот простой факт, что каирский респектабельный бизнесмен был зятем к тому времени покойного, но очень популярного в Египте первого президента страны, Гамаля Абдель Насера.

– А при чем тут Барончик?

– С предложением о сотрудничестве обратился уже в парижское посольство Израиля некий французский ювелир – барон де Понсе.

– Моссадовцы не знали о его двойной жизни?

– Знали, конечно. Их не смутило даже то, что Барончик не был этническим евреем, как и то, что он был известен как один из королей «русской мафии» за рубежом. Он предложил им интересные источники информации в среде крупных российских бизнесменов, можно даже сказать – олигархов, и таких же крупных коррумпированных чиновников. Взамен просил помочь через влиятельную еврейскую диаспору во Франции… Ну, словом, речь шла также о разруливании напряженных ситуаций, которые нередки в ювелирном бизнесе.

– Итак, две сделки состоялись. Что дальше?

– Каирский ювелир предупредил «Моссад», что Египет начнет войну против Израиля. Барончик помог через своих агентов влияния двум израильским бизнесменам. После израильско-арабской войны прошло уже двадцать лет, эпоха другая, но тайные операции шли по тем же сценариям.

– А какие в таком случае претензии к разведчику?

– Год назад произошло два вроде бы мало связанных между собой события. Каирский ювелир выбросился из окна своей квартиры в Лондоне. Он жил на шестом этаже, так что ничего к данному сюжету добавить не смог. А вот Барончик…

– Что же Барончик? – нетерпеливо спросил Кадышев.

– Барончик пропал четыре года назад. Но недавно в Париже обнаружилась его троюродная племянница, которая требует свою долю в наследстве. Если суд признает исчезновение барона де Понсе безвозвратным…

– Пока не понял связь событий, – проворчал Кадышев.

– Моссадовца подозревают в том, что он сдал двух ювелиров, египетского и французского, их конкурентам, и те поспешили ликвидировать своих проштрафившихся коллег.

– Опять двадцать пять! Зачем ему нужно было сдавать таких важных агентов? Зачем убивать курицу, которая несет золотые яйца?

– Даже не золотые, а рубиновые. Одна из версий – это был заказ русского олигарха, на которого работали и египтянин, и француз.

– И где сейчас моссадовец?

– Под арестом. В интервью заявил, что рад, что его делом занимается прокуратура – дескать, его невиновность наверняка будет доказана.

– Вот люди! А наши? Только бы ими прокуратура не занялась… Так, Руслан Ахмедович, что дала мозговая атака криминалистов? Нашли что-нибудь?

– Так точно, Борис Михалыч! Нашли. Я привез итоговый документ круглого стола с изложением всех версий.

– Вот и хорошо. Искать тех, кто эти преступления совершил, будут уже другие люди – ваши бывшие коллеги из Главного следственного комитета. Свободны.

Глава десятая

Рубин баронессы Корф

Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, очень любила эту семейную реликвию.

В ее душе осталась воспитанная с детства любовь к российским государям, монархической идее и конкретно – к невинно и жестоко убиенным членам семьи последнего государя. Хотя она помнила, что батюшка выше ставил предыдущего императора – Александра III, считая Николая Александровича излишне упрямым и одновременно слабовольным.

А вот матушка обожала их всех, и Николая Александровича, и Александру Федоровну, в свите которой много лет была фрейлиной, и особенно цесаревича Алексея Николаевича.

У самой же Анны Алексеевны оставалось много вопросов и к последним царствующим Романовым, и к подаренной государыней книге.

Книга была выпущена очень маленьким тиражом, экземпляры можно было пересчитать по пальцам. Роскошный кожаный переплет ручной работы. По углам – четыре золотых двуглавых орла. На остальном пространстве размещены крохотные миниатюры с портретами государей, правивших Российской империей со времен Петра I, и уникальные драгоценные камни, обработанные по старинной технологии, без огранки…

Дивной красоты синие сапфиры, четыре камня по 20 каратов; четыре фиолетовых турмалина неправильной формы, тяготеющей к каплевидной. Между сапфирами и турмалинами были размещены розовые рубины вытянутой формы с легкой огранкой. Ближе к центру с каждой стороны шли по три изумруда. В центре, в обрамлении мелких бриллиантов, была помещена миниатюра, изображающая семью Романовых в Ливадии. Позади – две мраморные колонны, вдали виднеется море. Справа, на переднем плане, слегка вытянув левую ногу, опираясь на подлокотники, сидит, обернувшись на зрителя, государь Николай II. По правую руку стоит цесаревич Алексей, положив левую руку на навершие походного трона-кресла. Слева сидит государыня. На ее голове роскошная диадема, жемчужная с бриллиантами, на шее – бриллиантовое колье, а на груди – большой, в 40 каратов, рубин. Позади стоят ангелоподобные принцессы.

Интересно, что на груди каждой из них можно рассмотреть маленький рубиновый кулон. Как и большой рубин на груди императрицы – это оберег.

Анна Алексеевна помнила, сколько разговоров было… Распутин настоял, чтобы все члены императорской семьи постоянно носили на себе предмет или украшение с этим камнем. Ему видение было, что рубин предотвратит кровь. У Государя он украшал парадную шпагу…

Изначально государыня, якобы, заказала два экземпляра книги – для старших дочерей, в связи с их первым балом. Бал состоялся в конце мая, в рамках приема, устроенного в честь 300-летия Дома Романовых. Великой княжне Ольге на тот час исполнилось семнадцать с половиной.

Когда императорская семья вернулась с бала, в комнатах старших дочерей их ждали подарки от родителей – книги в кожаных переплетах с миниатюрами и драгоценными камнями.

А через несколько дней такие же книги получили княгиня Васильчикова, княгиня Патрикеева и баронесса Корф…

Согласно семейному преданию Батюшковых этот фолиант был подарен баронессе Корф самой государыней, в благодарность за заботы и бдения в отношении царевича: «Благодарю Вас и Господа, который в наше зыбкое время послал мне таких верных друзей, как вы», – якобы сказала при этом государыня. – «Ценю ваши заботы, радения, молитвы во здравие нашего сына. Примите этот скромный дар императорской семьи – не как подарок-благодарение, а как благодарность и оберег… Обращаю ваше особое внимание на рубины. Старец наказал: рубины будут хранить нас и наших близких от крови…»

«Может, оно и так», – усмехнулась Анна Алексеевна. По рассказу одного случайно выжившего участника «заговора профессора Таланцева», бежавшего впоследствии в Финляндию, выходило, что барон расстрелян не был. После залпа исполнителей он упал под тяжестью рухнувших на землю убитых, и его спустя минуты добил прикладом винтовки чекист в черной кожаной куртке и яловых сапогах. Так что вот и правда: без крови.

Матушка умерла от голода. Опять без крови.

А вот с великими княжнами вышел прокол: расстреляли их большевики, и рубины из корсетов, куда они были с другими драгоценными камнями на черный день зашиты, выковыряли.

Выходит, более всего наказ старца оказался «в руку» Анне Алексеевне.

Уж сколько в лагерях ее били, насиловали, издевались… А все жива. Вот сейчас придет домработница Люба, поможет ей исполнить все гигиенические процедуры, сварит жидкую овсянку на молоке, накормит, напоит. Жизнь продолжается. И нельзя сказать, что ей надоело жить. Устать – да, устала. Жить больно. Бывает, и противно. Но жизнь прекрасна. Даже в таком ее беспомощном состоянии. И потом, противные мелочи преходящи… Вот взять ноги: бывают судороги, и тогда больно и страшно, но они кончаются. А она, хотя и полуживой экспонат истории, но все же живой. Она почти глуха, и чтобы услышать, как дивно играл на скрипке Коган, ей пришлось вчера включить телевизор на полную мощность. Значит, вечером придет скандалить сосед, что живет за стенкой. Но ему придется скандалить с приходящей прислугой Любой, а она, слава богу, в карман за словом не полезет.

А хуже всего, когда вдруг начнет что-то дрожать в груди. Ритм биения сердца становится рваным. Врачи эту музыку называют экстрасистолой. То бьется сердце, то останавливается передохнуть. И понять его можно – столько лет колыхаться сначала в девичьей, потом в зековской, потом в старческой груди. И вот кульминация: сердце срывается с тормозов и несется вперед со скоростью курьерского. Сейчас начнется острая обжигающая боль: 140, а бывает, и 160 ударов в минуту. И боль. БОЛЬ.

Тут нужно действовать без паники: слева, на полке книжного стеллажа, стеклянная трубочка нитроглицерина, тут же таблетки обзидана – он замедлит пульс. Если две маленьких таблеточки нитроглицерина за 15 минут не помогут, а боль усилится, нужно ускорить процесс выхода из черного коридора – пару пшиков «изокета» под язык. И – терпеть. Но врачи говорят, что боль терпеть нельзя. Значит, таблетку баралгина – снять боль. Потом из-за него будет болеть желудок, но все хорошо не бывает… Если за час боль не пойдет на снижение, нужно нажать кнопку на сотовом – ей внук Любы так настроил мобильник, что она может попадать к нужным абонентам одним нажатием. Это называется «десять любимых номеров». Ей этого списка вполне хватает. Номер «скорой» там же, и Любы, и внучки татарина-дворника, что много лет хранил их семейные реликвии… А еще в лагере говорили, что все дворники – сексоты. Значит, не все. Знала она и распространенное мнение, что магометанин за русского человека каплю крови не отдаст. Сколько русских по рождению, скорее всего православных, мучили ее в жизни. А и в лагере хорошие люди были разных национальностей. Иудейка Сара Кроль из Петрозаводска спасала ее, собирая в остатки батистового носового платка иней с оконной рамы и смачивая им Анне губы, когда после очередного изнасилования вертухаями (а они почти все русские были) бывшая красавица, как она себя называла, лежала на нарах, истекая кровью, ловя ртом холодный ветер барака. Чеченка Фатима брала на себя не самые приятые, должно быть, хлопоты, связанные после таких испытаний – с личной гигиеной. Польская красавица Людвига, как и она, Анна, не раз проходившая через вертухайскую мельницу, согревала на пышной груди несколько глотков баланды в алюминиевой кружке, чтоб поддержать ее силы. А ведь тоже, хотя и христианка, но не православная… Нет, сударь вы мой, – мысленно возражала Анна неизвестному собеседнику, – люди разные, конечно, но хороших больше, и не так уж важно, какой расы человек, национальности или вероисповедания. А важно – есть у человека душа или нет… А души нет – никакой Бог не спасет. Сколько ни молись. Бог, он ведь в душе. Бог есть любовь. А что есть ненависть? Вот интересно, любви в душе у нее и сейчас было больше, чем ненависти. Была и ненависть. Но даже вспоминать о ней она не хотела.

Даже воспоминание о ненависти есть грех. У тех, кого она ненавидела, скорее всего понимания сущности греха не было. Так что и говорить не о чем.

Она перекрестилась, глядя на икону с изображением святого Александра Свирского. Как икона оказалась в ее комнате на завершающем витке непростой жизни, Анна вспоминать не хотела. Самой не все было понятно. Но человека, ее принесшего, человека из той, лагерной жизни, ей сейчас вспоминать не хотелось.

Человек он был неплохой – красивый, умный, образованный. Но… не орел. Ну, Бог его простит. Понять можно – пятнадцать лет семья eго ждала из лагеря. Тоже непросто, в прежнюю жизнь-то нырять. А иконка пусть висит. Святой Александр Свирский – оберег от душегубов. Это ей лет пятнадцать назад, когда она еще в храм могла ездить, одна прихожанка сказала. Хотя какие тут душегубы – в однокомнатной квартирке, полученной после реабилитации?

Соседи тихие. Даже в подъезде народ спокойный. А уж на их лестничной клетке – так и вообще как в коммуналке: и за солью, и за советом, и за сотенкой до пенсии заходят. К ней днем не заходят. Ей не открыть. Кто и зайдет – так вечером, когда Люба будет…

Однажды зашел то ли внук, то ли правнук дворника-татарина. Тот дворник, прежде чем помереть от старости, приводил к ней и сына, и внука, и правнука. «Традиция», – важно говорил он, подняв вверх чуть кривой, натруженный указательный палец. Так традиция и осталась. Раз в год, в день рождения основателя их династии, кто-нибудь из семьи дворника приходил. Приносили татарские сладкие печива (вареное в меду тесто с изюмом). Угощали. Да ей от тех сладостей давно уж нехорошо было. Так что все гостинцы в тот же вечер уезжали в сине-белой спортивной сумке к внучкам Любы. И всем хорошо. Бог есть любовь…

Анна Алексеевна тронула пальцем оберег на груди.

Батюшка, отец Егорий, в храме Успения Пресвятой Богородицы, наказывал ей, что рядом с православным крестом любые амулеты языческие не к месту. Она была послушной прихожанкой. Все наказы батюшки свято блюла, а этот нарушила. И рядом с маленьким золотым крестиком, который она смогла уберечь все эти жуткие годы – оберег, старинная серебряная монета.

По словам далекого потомка татарина-дворника, уже после смерти и прадеда, и деда, и отца, перебирали они с матерью старые вещи и нашли монету в берестяном туеске, с которым по землянику, наверное, еще пра-пра-прадеды ходили. Посчитали, что особой ценности не имеет: серебро – чай не золото. Но старинная. Однако ж предки навряд ли владели такими монетами. И посчитали они с матерью, что скорее всего был то подарок «баронцев». Словом, оставил юноша Анне монету и фаянсовую белую тарелку с голубым ободком и клеймом 1897 года, возможно, тоже подарок семьи Корф заботливому дворнику. Ушел юноша, а монета и тарелка остались. Может, и правда, подарок был, может, нет… Но обязательная Анна завещала монету и тарелку музею, квартиру и кое-какое барахло – внучкам Любы, а деньги, что всю жизнь копила на похороны, – правнуку дворника-татарина. С наказом, чтоб сам ее и похоронил.

Прожила она дольше, чем ожидала. Скромно. Много работала, переводила с трех языков и технические тексты, и стихи, и романы. Скопила. Отблагодарит семью дворника.

Не было уже много лет для нее большей радости, чем перелистывать эту книгу. Ее она завещала Историческому музею. Помнила, всего несколько таких экземпляров было выпущено. Но неменьшую благодарность этой милой татарской семье испытывала Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, за потертую серебряную монету.

Андрей Петрович Батюшков, законный ее супруг, когда ее арестовали вслед за матушкой, пару раз приходил на свиданья – приносил какое-то белье, чай. И все допытывался: как там, на допросах, – не спрашивали ли ее о коллекции золотых и серебряных монет, которые он и его предки, тоже российские дворяне, собирали много десятилетий, если не веков. Но о коллекции мужа она от него никогда раньше не слышала, на допросах ее ни о чем таком не спрашивали. Чекистов интересовали тайные сношения с германской и польской разведками. А у нее, дуры, ни с кем, кроме деликатного и замкнутого мужа, сношений и не было. Потом передачи кончились. В зону он ей не писал. И после возвращения оттуда она его не видела. Скорее всего монетка из той коллекции. Значит, и предназначено ей быть ее оберегом. Пока был жив муж Любы, просверлил он в монетке дырочку, и Анна повесила ее на простом кожаном ремешке на грудь. Монетка с тех пор вела себя деликатно. Не натирала. И даже дала неожиданный эффект: восстановилась нарушенная функция щитовидки, опал зоб. Значит, все правильно – оберегает.

Анна давно не снимала ее с шеи. На ней был отчеканен профиль юноши 20—24 лет, в странном одеянии, напоминающем то ли древнегреческий хитон, то ли византийский плащ, с лавровым тонким венком на кудрявой голове…

Она захлопнула книгу и по привычке, прежде чем отложить ее в сторону, чуть касаясь ладонью, потерла большой розовый рубин на переплете.

Из прихожей раздался тихий скрип, потом легкий скрежет, но не такой, который сопровождал вхождение в квартиру старой Любаши.

Тем не менее Анна явственно расслышала, что в квартиру кто-то зашел. Ступали почти бесшумно, но она точно расслышала шаги двух людей. Один направился в комнату, второй – в кухню. Анна нащупала трубку мобильника…

Глава одиннадцатая

Профессор Милованов-Миловидов

Юрий Федорович проводил Людмилу до машины и вернулся к себе.

С открытой веранды его дома в Серебряном Бору раньше открывался прекрасный вид на храм Успения Пресвятой Богородицы, но за последние десять лет деревья так выросли, что теперь нужно всматриваться сквозь листву, чтобы рассмотреть золоченый крест, венчающий колокольню.

Облокотившись на массивные деревянные перила, профессор прошептал:

– Прости меня, Господи… Замаливаю грехи свои тяжкие…

Вмешаться в это дело его попросил старый друг. В начале 60-х он вместе с Патрикеевым служил в спецуре, в отряде специального назначения ГРУ Генштаба, приданном 25-й дивизии ПВО, расквартированной на севере Архангельской области. Год учебы и бесконечные прыжки с самолетов и вертолетов на торосы холодного моря – Нижняя Золотица, Амдерма, Новая Земля, даже Шпицберген. Уничтожение «аэродромов подскока» противника, разведка мест для быстрого развертывания своих ледовых аэродромов, учеба, приближенная к условиям военного времени, многократно переломанные и вывихнутые ноги… Потом встречались вначале 80-х годов на Кубе и в Никарагуа. А потом, в начале 90-х – в Генпрокуратуре. Одно время они находились по разные стороны баррикад…

С Людмилой Викторовной он давно был знаком. Красавица. Пару лет назад она приезжала из Смоленска на консультацию. Там был похищен фамильный перстень с уникальным камнем. Кажется, из рода графов Багичевых[8]. Помог он ей тогда, поможет и сейчас… Тем более, что в обоих случаях просил Егор. Но кроме просьбы товарища и обаяния криминалиста из МУРа был у него в этой истории и свой интерес.

Пару лет назад он разгадал загадку, связанную со странными и ранее неизвестными свойствами крупных исторических алмазов, соединенных в некую логическую композицию. Именно исторических!..

«Тут любые варианты могут оказаться и нереальными, и возможными, – рассуждал Егор Патрикеев. – Это может быть и улыбка Господа, позволяющая человечеству постичь тайны иных веков. Но может скрываться и попытка представителей иных, более совершенных цивилизаций указать нам дорогу в четвертое измерение. А уж оттуда, как они сами убедились, есть путь в прошлое. Но может быть, и путь в будущее».

Тогда они вместе с Патрикеевым и Чижевским «провалились» в эпоху Павла I. Если удастся разгадать композицию рубинов, возможно новое путешествие в прошлое или будущее.

Решающая роль в разгадке таинственного блеска алмазов принадлежала Чижевскому, имеющему причудливые и не до конца изученные связи с аристократическими родами Европы. Hе ему ли, Милованову-Миловидову, суждено разгадать загадку рубинов?..

Юрий Федорович налил в бокал немного белого сухого вина. Достаток позволял ему выписывать лучшие вина из Германии и Австрии, самые дорогие сухие красные вина из Испании и Франции.

Он вдохнул аромат вина – кисло-сладкий, с едва ощутимым запахом дымка и вереска… Чуть качнул бокал и сделал первый глоток – необычный аромат, соединявший, казалось, несоединимые оттенки сладкого, горького, кислого, заполнил рот. Профессор больше любил сухие красные вина, но это – выше всех похвал… Генерал не обманул, рекомендуя именно этот сорт со своих виноградников.

Генерал Гюнтер фон Роде[9] был далеко не последним человеком в аристократическом мире Германии. Его род был связан с родом русских князей Васильчиковых, эмигрировавших в 20-е годы в Германию.

Служил Гюнтер в авиации. Был в оппозиции к нацистам, благодаря чему его участие в войне в рядах люфтваффе на его дальнейшей биографии не отразилось. Карьера сложилась благополучно, а несколько наследств от дядей и теток, проживших жизнь бездетно, сделали его весьма состоятельным человеком.

В своей прошлой жизни, которая пришлась на лихие 90-е, Юрий Федорович не раз встречался с генералом во время своих командировок в Европу. Тогда они, обнаружив не такое уж и далекое родство (по женской линии предки Миловановых были в родстве с Васильчиковыми еще с ХVII века), стали называть друг друга кузенами…

Сделав еще один глоток, профессор легко встал со стула и прошел в кабинет, предварительно задернув штору. Никто, случайно или преднамеренно, не должен видеть ни то, что он пишет, ни то, что читает.

Поднявшись по переносной деревянной лестнице на пару ступеней, профессор протянул руку и с трудом вытащил из плотного сообщества старинных фолиантов нужный том.

Прищурившись и пожалев, что поленился подойти к письменному столу за очками, он, однако ж, разобрал изящный готический шрифт. Название книги в переводе звучало так: «История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике».

После 1587 года сей трактат переиздавался 14 раз. Сегодня каждое из тех изданий стоит целое состояние.

Это издание первое, исполненное от руки. Самое редкое и дорогое. Приложение, выполненное в технике акварели, отделено от последней страницы текста прозрачным листком тончайшей, как паутинка, бумаги.

Спустя столетия краски совершенно не потускнели. Мельчайшие изображения граненых алмазов разбросаны на черном фоне. К центру композиции черный цвет плавно переходит в светло-серый, и на этом фоне ярко-красные и розовые рубины составляют схему созвездия Большой Медведицы.

Определить каратность камней не представлялось возможным. Можно было лишь сосчитать их общее количество и разделить – сколько ярко-красных, сколько розовых, сколько ограненных, сколько кабошонов. Всего камней – 40. Бриллианты… Они – лишь фон, или тоже играют роль? Как подобраться к разгадке древнего завещания великого чародея?

Когда-то он купил эту книгу за 500 тысяч долларов на солидном антикварном аукционе, поддавшись предощущению больших событий. Такое с ним уже бывало…

Сейчас он просто богат, а тогда, в середине 90-х, он был очень богат. Подумав о том, что здесь есть какая-то тайна, купил книгу и отложил до лучших времен.

Он не был уверен, что нынешние времена «лучшие», но сравнить было затруднительно – за отсутствием достаточного исторического опыта.

Если бы не последние события, он бы и не вспомнил про эту книгу с ее странным «Приложением».

Что, кроме современных хрестоматийных сведений, знал он о докторе Фаусте? Если опустить читанные в молодости комментарии крупных ученых к произведению Гёте, то в сухом остатке выходило не так уж много.

Первой книга, которую он купил в Париже в 1995 году, было репринтное издание книги аббата Иоганна Тритемия, исполненное готическим шрифтом на высоком полиграфическом уровне неким лионским издателем в 1994 году. Судя по мелким примечаниям на немецком языке, с 1507 года она не переиздавалась.

Представленная в единственном экземпляре на лотке старого еврея с мудрыми глазами, книга за год никем не была востребована. «Кому может быть нужна такая книга? – как это делают евреи во всем мире, ответил вопросом на вопрос парижский еврей. – Только мудрецу! Много ли, спросите вы, мудрецов в Париже? А если добавить приезжих и туристов? Вы ведь, судя по акценту, приезжий? Можете не отвечать. Я и так знаю. Я не знаю другого – зачем господину такая книга? И опять можете не отвечать. Конечно, не для того чтобы портить зрение этим жутким готическим шрифтом. Вы купили книгу просто на всякий случай. Деньги не очень большие – в переводе на доллары будет что-то около 300. Совершенно хамская цена для репринта! Но это же эксклюзив. Найдите мне в Париже еще один экземпляр! А если я добавлю, что другой экземпляр может не найтись и во всей Франции? Да, загадка. Никто из тех, кто брал книгу в руки (а брали ее за год, если мне не изменяет память, два человека), не обратил внимания на один удивительный факт. Судя по записи на последней станице, репринтное издание предпринято в просветительских целях и… в одном экземпляре. Для любого книжника это – находка. Нет, сударь, вы родились с серебряной ложечкой во рту! Знаете, какой у вас есть уникальный талант? Вы умеете оказаться в нужное время в нужном месте. Вы пришли именно сюда, к моему лотку, увидели в ворохе старья истинный бриллиант, и не поскупились заплатить за странную книгу 300 долларов. Это – судьба…»

Много раз с тех пор, за очень непростые для него полтора десятилетия, Юрий Федорович, часто прибегая к словарю, листал странную книгу, пытаясь понять: если Богу было угодно послать ему сей артефакт, то почему он не посылает ему и разгадку?

Впрочем, у него давно установились с Господом деликатно-доверительные отношения: он не ждал от Бога прямых подарков, прося лишь намека и мудрости понять его.

В книге о докторе Фаусте, купленной на аукционе «Дома Друо», схема была в единственном экземпляре. Вслед за тем судьба буквально приводит его к лотку еврея-букиниста, и он покупает репринт 1507 года. С какой-то целью ведь издана эта книга в единственном экземпляре?

Где намек на ответ?

Иоганн Тритемий пишет о докторе Фаусте как о чернокнижнике, алхимике, преуспевающем маге-хироманте, аэроманте, пироманте и гидроманте, при этом подчеркивая: «Астролог большого таланта».

Есть ли связь?

Что мы знаем об этом докторе? Родился в 1480 году в городке Книтлинген. А погиб в 1540 году в своей алхимической лаборатории при взрыве.

Книга, стало быть, вышла при жизни Фауста, и загадку смерти доктора в ней искать бесполезно.

Заинтересовала Юрия Федоровича в сочинении аббата одна строка: «Получив ученую степень бакалавра теологических наук, Иоганн Фауст продолжил обучение в польском Кракове, в местном университете, где публично преподавали натуральную магию».

Астролог, алхимик, маг. Странствующий звездочет и чародей… «В 1520 году, – с возрастающим вниманием стал читать дальше профессор, – он оказывается при дворе Георга III Бамбергского, где прославился как составитель гороскопов для знатных людей».