Можно предполагать, что зарождение перевода как особой формы человеческой деятельности относится к глубокой древности, когда начались первые контакты между разноязычными племенами. Естественно, что осуществлялся он исключительно в устной форме и носил спорадический характер. Какими-либо источниками, позволяющими судить об этой самой ранней фазе развития перевода, мы не располагаем, поскольку письменности в первобытную эпоху не существовало.

Возникновение ранних государств Древнего Востока, установление между ними различных взаимоотношений (политических, торговых, военных, культурных и др.) постепенно приводит к усилению переводческой деятельности и возрастанию ее значения. С этого времени можно говорить о появлении переводчиков-профессионалов, для которых перевод становится основным занятием. Так, в частности, обстояло дело в Древнем Египте и странах Двуречья, которые принято считать колыбелью человеческой цивилизации.

Зарождение древнеегипетской государственности относится примерно к 3000 г. до н. э. Традиционно в ней принято выделять эпохи Раннего царства, называемого также тинисским периодом, когда столицей страны был город Тин (2950–2640 гг. до н. э.), Древнего царства (2640–2160 гг. до н. э.), Первого переходного периода (2160–2134 гг. до н. э.), Среднего царства (2134–1785 гг. до н. э.), Второго переходного периода (1785–1551 гг. до н. э.), Нового царства (1552–1070 гг. до н. э.), Позднюю эпоху (1070—343 гг. до н. э.). С 343 по 332 гг. до н. э. Египет находился под властью персов, затем был завоеван Александром Македонским и в нем воцаряется династия Птолемеев, основоположником которой был один из сподвижников Александра Македонского, а в 30 г. до н. э. становится добычей римлян.

За свою многовековую историю египтяне неоднократно вступали в контакты с другими народами, что, естественно, предполагало наличие переводчиков. Упоминание о «начальниках» и «руководителях» последних, встречающиеся в текстах, относящихся уже ко временам Древнего и Среднего царства, заставляют исследователей предполагать, что к этому времени в стране существовали не только отдельные переводчики, но и организованные по профессиональному признаку группы переводчиков, которые, вероятно, состояли при царской канцелярии или при храмах. Об этом свидетельствует и встречающееся в текстах, написанных уже в эпоху Древнего и Среднего царства, слово, традиционно интерпретируемое как «с» – «переводчик» и используемое в сочетаниях, расшифровываемых исследователями как «начальник переводчиков» и «руководитель переводчиков».

Важную роль для развития переводческого дела сыграли взаимоотношения Египта со странами и народами Двуречья: ассирийцами, хеттами, вавилонянами и т. д., которые, главным образом, имели место в эпоху Нового царства. Появляются специальные школы писцов, где среди других предметов учеников обучали и иностранным языкам. Поскольку во II тысячелетии до н. э. международным языком Передней Азии был аккадский – язык древнего населения Месопотамии и Ассирии, дипломатическая переписка египетских фараонов с правителями сопредельных государств осуществлялась именно на нем. Сохранился относящийся к XIV в. до н. э. архив, содержащий около 400 писем, написанных клинописью и адресованных владыкам Египта. Он был обнаружен при раскопках близ египетского селения Амарна (откуда название Тель-эль-Амарнский архив). В свою очередь, около турецкого села Богазкей археологи нашли архив хеттских царей, где имеются написанные клинописью по-аккадски письма египетских фараонов.

Понятно, что подобная дипломатическая активность требовала наличия достаточного количества квалифицированных переводческих кадров, способных вести переписку с чужеземными правителями. Как свидетельствуют данные Тель-эль-Амарнского архива, у древних египтян имелись специальные тексты, служившие пособиями при обучении аккадскому языку и клинописи.

В период правления фараона Рамсеса II (XIII в. до н. э.) около 1280 г. до н. э. был заключен договор с хеттским царем Хаттусилисом. Первоначально составленный на аккадском языке, он был доставлен Рамсесу, отредактирован последним, вновь переведен на аккадский и отправлен хеттскому царю. Так как сохранились оба варианта, ученые провели сличение аккадского и египетского текстов и пришли к выводу, что при тождественности содержания египетский вариант отличается большей подробностью.

Источники не только упоминают о наличии древнеегипетских переводчиков (о них говорится, например, в письмах вавилонских правителей египетским фараонам, где отмечается, что эти переводчики ездили в Вавилон, очевидно, в составе дипломатических миссий). По свидетельству жившего в V в. до н. э. «отца истории» – греческого автора Геродота, посетившего Египет, они составляли отдельную касту, занимавшую место между торговцами и кормчими (хотя достоверность приведенной информации и не подтверждается другими свидетельствами). Помимо аккадского, как показывают данные Тель-эль-Амарнского архива, древнеегипетские переводчики знали и другие языки (например, хеттский и хурритский). Особо следует отметить наличие уже к середине I тысячелетия до н. э. переводчиков с греческого языка, благодаря которым упомянутый выше Геродот мог беседовать с египтянами. Важность египетско-греческих переводов существенно выросла после завоевания Египта Александром Македонским, когда греческий язык утверждается в качестве государственного. Поскольку подавляющая часть местного населения им не владела, для успешного функционирования государственного аппарата требовались переводчики, а многие важные документы создавались на двух языках. Наиболее известным из таких билингвов является Розетский камень, текст которого относится к 196 г. до н. э. Именно наличие перевода помогло исследовавшему его французскому ученому Ф. Шампольону положить начало расшифровке древнеегипетских иероглифов.

Небезынтересно отметить, что уже в XIV–XIII вв. до н. э. источники зафиксировали сведения о конкретном переводчике – жреце Анхурмесе, который, несмотря на свою первоначальную бедность, сумел стать переводчиком, знавшим много языков.

Наконец, можно указать наличие в Древнем Египте и так называемого «хронологического» перевода, т. е. передачи текстов с более древних форм языка на более поздние. Это было связано как с эволюцией самого языка, так и с изменением системы письменности – заменой иероглифов демотическим письмом[4]. Так обстояло дело, например, с одним из крупнейших памятников древнеегипетской литературы – «Книгой мертвых».

Таким образом, наличие в Древнем Египте на различных этапах его существования достаточно интенсивной переводческой деятельности не подлежит сомнению, но, как видно из приведенного выше материала, выполняла она в абсолютном большинстве случаев информационно-коммуникативные задачи. Существование литературного перевода в древнеегипетской цивилизации не установлено, хотя высказывались отдельные соображения о возможности каких-то контактов с иноязычными литературами.

Характеризуя ряд существовавших в этом регионе цивилизаций, ученые обращают внимание на свойственное большинству из них многоязычие или, по крайней мере, двуязычие. Старейшей культурой этого региона считается шумерская, клинописные памятники которой восходят к концу IV тысячелетия до н. э. Уже на раннем этапе своей истории Шумер оказался под аккадским владычеством, однако завоеватели попали под культурное влияние шумеров. Это в огромной степени способствовало развитию переводческой деятельности, причем не только информационно-коммуникативной, но и литературной. Для ее обеспечения создавались шумерско-аккадские словари и пособия. Кроме того, известны списки выражений на двух шумерских диалектах, один из которых функционировал в качестве культового, а другой – народного языка. Имеются в текстах и упоминания о переводчиках, хотя и немногочисленные.

Большую роль в развитии переводческого дела сыграли шумерские школы, в которых обучались будущие писцы. По окончании учебы выпускник был обязан осуществлять как устный, так и письменный перевод с шумерского языка на аккадский, и наоборот. Дошедший до нас клинописный учебник древнеегипетского языка позволил ученым сделать предположение о наличии и переводчиков с египетского.

Хотя шумерский язык в течение многих веков использовался в культовых целях, сами шумеры после окончательного завоевания Шумера Вавилоном растворились в аккадском этносе. Став преемницей шумерской культуры, культура Вавилона многое восприняла от нее. И значительную роль в этом процессе сыграл именно перевод. Известно, что на аккадском языке существовали различные переводы, переложения и обработки шумерских текстов, что говорит о наличии в Вавилоне, помимо информационно-коммуникативного, и достаточно развитого художественного перевода. Имелись и специальные термины для обозначения переводчиков: более старый «таргану(м)», впоследствии заимствованный многими языками (ср. устарелое русское «драгоман»), и появившийся в нововавилонский период «сепиру». Анализ текстов показывает, что существовали разные группы сепиру (царские, храмовые, военные и т. д.). Могли они состоять и при частных лицах, причем дошли до нас конкретные имена писцов, выполнявших переводческие функции, как вавилонян, так и чужеземцев.

К VII в. до н. э. аккадский язык, бывший долгое время международным языком, стал вытесняться арамейским, что отразилось и на переводческой деятельности. Наиболее известен случай с написанной в VII–VI вв. до н. э. повестью «Поучение Ахикара», первоначальный ассирийский текст которой уже в эпоху античности был переведен на древнегреческий язык (как полагают, в Египте, где был обнаружен оригинал названного произведения), а позднее, в средние века, – на ряд восточных и западных языков, включая древнерусский, на котором она получила название «Повесть об Акире Премудром».

Заметную роль играла переводческая деятельность и в Хеттском государстве, которое существовало в XVIII–XII вв. до н. э. в центральной части Малой Азии. Поскольку на формирование хеттской культуры значительное влияние оказали хурриты, жившие в Северной Месопотамии и Северной Сирии, постольку на хеттский язык переводилось большое количество хурритских текстов. Осуществлялись и переводы с – и на другие языки, в частности аккадский и шумерский, о чем говорят тексты и словари, обнаруженные в клинописном архиве близ турецкого селения Боказкей. Хотя оценка принципов, которыми руководствовались хеттские переводчики, весьма затруднительна, однако в специальной литературе указывалось, что ими выполнялись различные типы переводов (дословные, подстрочные, вольные, пересказы изложения). В некоторых переводах с шумерского и аккадского исследователи отмечают стремление к литературной обработке переведенного текста.

В той или иной степени с переводческой деятельностью приходится сталкиваться и при знакомстве с другими восточными цивилизациями: иранской, индийской и т. д. Вместе с тем можно отметить, что, судя по имеющимся источникам, несмотря на обилие и относительное разнообразие, она отличалась прежде всего практической направленностью: время создания переводческих концепций еще не пришло.

Термин «античный» (от латинского слова antiquus – древний) применяется для обозначения материальной и духовной культуры двух древних рабовладельческих обществ – греческого и римского. Такое ограниченное употребление указанного термина (ведь рассмотренные выше цивилизации Древнего Востока гораздо древнее «античных» Греции и Рима!) установилось в европейской традиции в силу того, что народы Европы были связаны с ними непосредственной культурой преемственностью, и продолжает использоваться для обозначения социального и культурного единства греко-римской цивилизации. Вместе с тем каждой из них были присущи и свои особенности, в том числе и в интересующей нас области.

Характеризуя отличительные черты древнегреческой литературы, часто отмечают, что она – единственная из литератур Европы, развивавшаяся самостоятельно, без непосредственного использования других литератур. Хотя восточные элементы и проникали в нее, однако происходило это устным, «фольклорным» путем. Способствовало подобному положению вещей и пресловутое культурное высокомерие греков, считавших всех чужеземцев «варварами» и соответственно презрительно относившихся к их языкам. По указанным причинам греческая литература классического периода (V–IV вв. до н. э.) вообще не знала художественного перевода. Разумеется, для сношений с другими народами необходимы были осуществлявшие информационно-коммуникативный перевод толмачи (о них напоминают историк Геродот, посетивший в V в. до н. э. Египет, Финикию и Вавилон; военачальник IV в. до н. э. Ксенофонт, участвовавший в знаменитом отступлении греческих наемников через огромную территорию персидского государства, и другие источники). Однако выполняли эту функцию не греки, а представители других народов, владевшие греческим языком.

После завоевательных походов Александра Македонского в последней трети IV в. до н. э. и распада после его смерти созданной им огромной державы образовался ряд новых государств, во главе которых встали бывшие сподвижники Александра и их потомки (Египет, Сирия, Пергам и др.). Эти государства, в которых наблюдалось своеобразное скрещение греческих и восточных элементов, стали называть эллинистическими, а весь период от Александра Македонского до установления над ними римского владычества – эпохой эллинизма, т. е. распространения эллинской (греческой) культуры в странах, завоеванных македонцами. Греческий язык получил широчайшее распространение, превратившись в универсальное средство общения, и сохранил свои позиции и после того, как и сама Греция, и эллинистические государства утратили политическую самостоятельность и попали под власть Рима. Знаменитый римский оратор Марк Туллий Цицерон охарактеризовал эту роль греческого языка в следующих словах: «Если же кто может подумать, что меньшая польза от славы, когда написано это по-гречески, а не по латыни, сильно он ошибается, потому что по-гречески читают почти на всем свете, язык же латинский распространен в своих лишь пределах, небольших, как вы знаете».

Все это приводило к тому, что греческим языком стали пользоваться и представители других народов, входивших в орбиту сначала греко-македонского, а затем римского владычества. Таким путем они стремились познакомить с собственной древней культурой обширный круг читателей из разных стран. Именно по-гречески были написаны на рубеже IV–III вв. до н. э. исторические труды вавилонского жреца Бероса, египетского жреца Манефона, а в I в. н. э. – знаменитые «Иудейские древности» Иосифа Флавия. Разумеется, названные произведения не являются переводами в собственном смысле слова, однако, поскольку в них излагались по-гречески (в переработанном виде) соответствующие источники, которыми пользовались авторы, можно говорить о наличии здесь некоторых элементов межъязыковой адаптации. Пользовались греческим языком и первые римские анналисты (III в. до н. э.). А уже в классическую эпоху по просьбе Цицерона его друг Аттик перевел на греческий сочиненную знаменитым оратором поэму, в которой последний восхвалял собственные заслуги при подавлении заговора Катилины. Существовала греческая версия описания морских путешествий карфагенских флотоводцев Ганона и Гимимкона, позднее (IV в. н. э.) была передана по-гречески Пеанием известная работа по римской истории Евтропия, служившего личным секретарем императора Валента (в VI в. был предпринят историком Капитоном новый перевод, который до нас не дошел), и т. д.

Особенно следует отметить переводы, предназначенные для представителей иудейской диаспоры в Александрии Египетской. Несмотря на довольно натянутые отношения с греческим населением города, результатами которых были частые конфликты, многие ее представители эллинизировались настолько, что практически утратили знание древнееврейского языка. Возникла необходимость создания греческой версии Священного Писания иудеев (в христианской традиции она именуется Ветхим Заветом), что и было сделано в III в. до н. э.[5] Позднее, во II в. до н. э., на греческий язык была переведена «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова», также присоединяемая к библейскому канону. Ее автором считается еврейский книжник Иисус бен-Эмазар бен Сира, а переводчиком – внук последнего, носивший то же самое имя. Приехав в Египет и оставшись в Александрии, он нашел своих соотечественников сильно эллинизировавшимися и поэтому, по собственным словам, положил много труда, «чтобы довести книгу до конца и выпустить ее в свет для тех, которые на чужбине желают учиться».

В источниках содержатся и упоминания (хотя достаточно немногочисленные) о греческих версиях египетских литературных текстов. В этой связи отмечается, что еще до завоевания Египта Александром Великим, в 360 г. до н. э., грек Евдоксий Книдский, посетивший эту страну, выучил с помощью мемфисского жреца Хонуфиса египетский язык и перевел сборник басен «Речи собак», который до нас не дошел. В одном из позднейших папирусов, относящихся уже ко II в. н. э., содержится предисловие к переводу египетского текста, где отмечается, что последний не является дословным: его создатель, руководствуясь прежде всего прагматическими соображениями, позволял себе вносить в текст дополнения, сокращения, опущения, стилистические коррективы и т. д.

Разумеется, продолжала развиваться в эллинистических государствах и традиция информационно-коммуникативного перевода, вызванного практическими потребностями. Так, например, в Египте переводчики участвовали в делопроизводстве, переводя речи местных жителей, адресованные царям, царские распоряжения и послания и т. п. Сохранилось несколько греческих переводов египетских документов, которые начинаются словами: «Копия записи египетской, переведенной по возможности точно». Отсюда делается вывод, что литературный и информационно-коммуникативный переводы на греческий опирались на разные принципы: в первом случае преобладала переделка – адаптация, во втором – стремление к максимальной дословности.

Таким образом, подводя итоги нашему рассмотрению, можно заметить следующее: при достаточно большом количестве переводов на древнегреческий язык, собственно греческой переводческой традиции античность не знала. Какие-либо теоретические рассуждения о переводе отсутствовали, а весьма оживленная лексикографическая работа, развернувшаяся в эллинистическую эпоху (словари трудных и устаревших слов, диалектные и этимологические словари и т. д.), была исключительно одноязычной.

Возникнув как небольшое поселение (по преданию, это произошло в 753 г. до н. э.), Рим постепенно превращался в мировую державу, подчинив себе множество стран и народов. В результате соприкосновения с греческими колониями в Италии началась эллинизация римской культуры, особенно усилившаяся к III в. до н. э. Уже во II в. до н. э. знание греческого языка было для представителей римской знати почти обязательным явлением в большинстве аристократических семей. Оценивая позднее размах греческой культурной экспансии, великий римский поэт Гораций писал:

«Graecia capta ferocem victorem cepit et artes // Intulit agresti Latio…» (Побежденная Греция пленила своего дикого победителя и внесла искусства в сельский Лаций[6]).

Указанные обстоятельства создавали весьма благоприятные условия для развития перевода. С одной стороны, широко применялся при сношениях с другими народами информационно-коммуникативный перевод[7], с другой – формировалась традиция художественного перевода, который выполнялся исключительно с греческого языка.

Само возникновение римской литературы также оказалось тесно связанным с этим последним. Причем представляется не лишенным интереса, что, хотя, как мы видели выше, сами греки крайне редко занимались переводами на свой родной язык, первым переводчиком художественного текста на латынь оказался как раз грек по происхождению Ливий Андроник (умер около 204 г. до н. э.), попавший в Рим в качестве военнопленного и занимавшийся там педагогической деятельностью. Поскольку греческая традиция требовала начинать обучение с объяснительного чтения гомеровского эпоса, Ливий Андроник создал латинскую версию «Одиссеи». Как предполагают, выбор именно данного произведения (а не «Илиады», как можно было ожидать) объясняется, в первую очередь, его большей занимательностью, а также тем, что местом странствий Одиссея были сицилийские и италийские берега, т. е. переводчик стремился учесть интересы и потребности своей аудитории. Сохранившиеся фрагменты позволяют сделать вывод, что Ливий в значительной степени адаптировал исходный текст, позволяя себе упрощение подлинника, пересказы, изменения образов. Имена греческих богов переделаны на римский лад, гекзаметр оригинала заменен старинным размером римской народной поэзии – сатурновым стихом, что привело к изменению ритмико-синтаксического движения оригинала. Так было положено начало основному принципу, определявшему последующее развитие римского литературного перевода (в противоположность информационно-коммуникативному): приспособлять оригинал к культурным потребностям своей эпохи для обогащения собственного языка и литературы с помощью чужого материала.

Помимо перевода «Одиссеи» Ливий Андроник получил известность обработками для римской сцены греческих комедий и трагедий (тексты которых до нас не дошли). Заложенную им традицию продолжил Гней Невий, впервые применивший прием контаминации, т. е. привнесения в латинскую версию той или иной греческой комедии сцен и мотивов из других пьес. Предполагают, что этот прием широко использовали и другие ранние римские авторы, обращавшиеся к греческой драматургии – Тит Макций Плавт (умер около 184 г. до н. э.), Квинт Энний (239–169 гг. до н. э.), прославившийся главным образом своими версиями греческих трагедий, Публий Теренций Афр (около 190–159 гг. до н. э.). Его распространение объясняют, с одной стороны, тем, что для римской публики требовались больший динамизм и движение, чем имелось в греческих оригиналах, а с другой – что некоторые черты греческого быта были непонятны и чужды римлянам. Так, например, в Афинах допускался брак с единокровной сестрой, происходившей от другой матери, тогда как в Риме он мог вызвать только негодование. Поэтому при создании латинской версии часто приходилось исключать целые эпизоды, для восполнения которых и обращались к контаминации. Впрочем, названный прием не всегда встречал одобрение. Комедиограф Цецилий Стаций (умер в 168 г. до н. э.), принадлежавший к школе Энния, выбирая для своих переделок пьесы греческого комедиографа Менандра, стремился не прибегать к контаминации, приближая собственный вариант к греческому образцу. А Теренцию пришлось даже вступить в полемику с другим драматургом – Луцием Ланувином, настаивавшем на том, что оригиналы следует именно переводить (хотя не дословно), но не переделывать, потому что переделка только портит их. На упреки последнего в использовании контаминации Теренций отвечал в прологе к одной из своих комедий:

Вместе с тем сам Теренций заботился о том, чтобы контаминация не нарушала целостности сюжета и последовательности характеров, сохраняя, таким образом, стиль оригинала.

В I в. до н. э. в Риме происходит целый ряд важных событий, связанных со сменой республиканской формы правления монархической. Этот период получил название «золотого века» римской литературы. Знание греческого языка, достаточно широко распространенное уже столетие назад, становится практически повсеместным[8]. Переводы с греческого начинают рассматривается как важнейший компонент общеобразовательной подготовки. Как отмечал впоследствии один из виднейших представителей римской риторики Марк Фабий Квинтилиан (около 30–96 гг. н. э.), почти все римские ораторы считали перевод произведений своих греческих собратий «наилучшим занятием». Причем интерес к переводу характеризовал не только интеллектуальную элиту, но и самые широкие круги образованных римлян, о чем свидетельствует множество факторов. Так, например, брат знаменитого Цицерона – Квинт, находясь в армии Цезаря, в свободное от походов время любил переводить трагедии Софокла, причем делал это очень быстро. Таким же увлечением отличался другой офицер Цезаря – Асиний Поллион, игравший довольно видную роль в период гражданских войн в Риме, и т. д.

С другой стороны, широкое распространение греческого языка и практическое двуязычие римского общества в эпоху, о которой идет речь, приводило к тому, что большинство представителей последнего могло знакомиться с произведениями греческой литературы непосредственно по оригиналу. Поэтому, принимаясь за передачу какого-нибудь греческого автора, переводчик предполагал знакомство с ним своего читателя и стремился не столько к точной (в нашем понимании) передаче, сколько к творческой обработке оригинала, создавая по мотивам последнего собственную версию (упомянутый выше Квинтилиан считал, что литературный перевод должен представлять не просто парафразу оригинала, а своеобразное состязание с ним при сохранении содержания). Вероятно, указанным обстоятельством объясняется, что понятие «fidus interpres» – «верный переводчик» получало у большинства римских авторов негативную оценку как явление, стоящее за пределами литературы. Об этом, в частности, свидетельствуют, с одной стороны, слова Цицерона, ставившего себе в заслугу, что он подошел к передаче греческого текста не как переводчик, а как оратор и поэтому не имел надобности переводить слово в слово, а с другой – более позднее наставление одного из крупнейших римских поэтов Квинта Горация Флакка (65—8 гг. до н. э.), призывавшего не подражать воспроизводящему оригинал слово в слово «верному переводчику». Тем не менее некоторые косвенные данные позволяют предположить, что и применительно к литературным текстам в Риме мог использоваться тип перевода, близкий к буквальному. Так, у Цицерона, наряду со свидетельством, согласно которому, римляне передавали греческие оригиналы не дословно, а воспроизводя только их смысл, можно встретить и утверждение о стремлении к дословной передаче последними греческих подлинников. Да и само обилие высказываний, направленных против буквального перевода, тоже в какой-то степени говорит о его распространении (хотя тексты, отражающие подобный метод, не сохранились).

Среди крупнейших деятелей римской литературы рассматриваемой эпохи, внесших значительный вклад в развитие перевода, необходимо назвать имена поэта-лирика Катулла и прославленного оратора Цицерона.

Гай Валерий Катулл (умер около 54 г. до н. э.) вошел в историю перевода прежде всего благодаря воссозданию на латинском языке знаменитого стихотворения поэтессы Сапфо «Тот мне кажется равным богу» и элегии поэта александрийской эпохи Каллимаха «Волосы Береники». В первом случае чувства автора переносятся Катуллом на свои собственные переживания. В то время как первые три строфы следуют за подлинником, четвертая заменена самостоятельным четверостишием, в котором поэт размышляет о себе и своем образе жизни. Что же касается произведения Каллимаха[9], то точность его передачи признается исследователями совершенно необычной для римской художественной практики и едва ли не единственным доказательством существования в ней адекватного перевода, сохранявшего не только сюжет, но и ритмико-синтаксическое движение оригинала.

Величайший римский оратор, «бог красноречия» Марк Туллий Цицерон (106—43 гг. до н. э.) занимался проблемами перевода в течение всей своей жизни, начиная с юношеских лет, когда, готовя себя к будущей деятельности, он стал, по собственным словам, перелагать с греческого речи лучших ораторов, и вплоть до зрелых годов, когда, после установления диктатуры Цезаря, главным делом Цицерона стали составление и перевод философских диалогов. По содержанию оставленное им переводческое наследие также весьма разнообразно: помимо двух речей афинских ораторов – Эсхина и Демосфена, Цицерону принадлежали латинские версии астрономической поэмы александрийского поэта Арата, «Домостроя» (Oeconomicus) Ксенофонта, отдельных диалогов Платона. Кроме того, в сочинениях Цицерона встречается множество переведенных им цитат из греческих авторов[10]. С другой стороны, римский оратор оставил целый ряд рассуждений о принципах и приемах передачи иноязычного текста, которые сыграли большую роль в дальнейшем развитии теории и практики перевода.

Среди важнейших задач последнего Цицерон прежде всего выделял обогащение переводящего языка и его лексики. Вспоминая о своих юношеских занятиях, он отмечал: «Передавая по латыни написанное по-гречески, я должен был не только брать самые лучшие из употребительных слов, но также по образцу подлинника чеканить кое-какие новые для нас слова, лишь бы они были к месту»[11]. В дальнейшем он провел большую работу по созданию эквивалентных греческим латинских терминов. По свидетельству историка Плутарха, написавшего биографию Цицерона, именно последний впервые ввел названия для таких понятий, как «представление», «согласие», «восприятие» и т. д., используя, в частности, принципы метафорического переноса. Необходимость в подобного рода работе, по мнению Цицерона, вызывалась прежде всего тем, что многое римляне не могли поделиться с соотечественниками знаниями, усвоенными у греков, так как были лишены возможности передать полученные сведения на родном языке.

Не меньше внимания уделял Цицерон и другому прикладному аспекту художественного перевода – обогащению принимающей литературы и пополнению ее новыми жанрами. Так, обратившись к воссозданию по-латыни диалогов Платона, Цицерон заложил основы римской философской прозы. Причем, переводя, например, диалог «Тимей», он хотел использовать последний для создания собственного философского труда. Наконец, занятия переводом были для Цицерона одним из самых эффективных способов выработать и отшлифовать свой собственный стиль, т. е. имели ярко выраженную учебно-педагогическую направленность, сохранившуюся в римской культуре в дальнейшем.

В своих теоретических суждениях Цицерон, признавая возможность двоякой передачи оригинала – дословной и воспроизводящей не слова, а силу, явно отдавал предпочтение второму способу. Говоря о методе, которому он следовал при создании латинских версий речей Эсхина и Демосфена, Цицерон отмечает, что, сохранив их мысли и форму, он приспособил слова и обороты к собственному языку. «Я полагал, – подытоживает автор свои рассуждения, – что читателю следует ожидать от меня не подсчета, а взвешивания слов. Как я надеюсь, в этих речах мною сохранены все их достоинства, т. е. мысли, обороты, порядок расположения, слова же я увязал между собой так, чтобы это не противоречило нашему обычаю, – так что, если и не все они переведены с греческого, то отделаны таким же образом»[12].

Вместе с тем выбор того или иного способа передачи греческого текста у Цицерона мог варьироваться. Так, например, большинство выполненных в молодые годы учебных переводов отличаются большей вольностью по отношению к подлиннику, чем созданные впоследствии версии философских диалогов Платона. С другой стороны, живший несколькими веками позднее переводчик Библии на латинский язык Иероним, считавший Цицерона противником дословности, указывал тем не менее, что не дошедший до нас перевод произведения Ксенофонта был выполнен буквально, и отмечал в связи с этим присущие последнему недостатки языка и стиля[13].

Творческое наследие Цицерона сыграло важную роль в дальнейшем развитии европейского перевода и принадлежит к числу наиболее замечательных страниц античного наследия в интересующей нас области.

В первые века нашей эры воззрения на перевод не претерпели сколько-нибудь существенных изменений. Установка преимущественно на вольное переложение подлинника явственно отражается в утверждении упомянутого выше Марка Фабия Квинтилиана, который в своем труде «О воспитании оратора» указывал, что перевод должен содержать не просто парафразу оригинала, а своеобразное состязание с ним при сохранении содержания. Об образовательной ценности занятий переводом говорил в одном из писем и другой видный деятель римской культуры императорской эпохи Гай Плиний Цецилий Секунд, известный как Плиний Младший (61 или 62 – около 114): «Полезно… – и это советуют многие, – переводить или с греческого на латинский или с латинского на греческий: благодаря упражнениям этого рода вырабатываются точность и блеск в словоупотреблении, обилие фигур, сила изложения, а кроме того, вследствие подражания лучшим образцам, и сходная изобретательность; вместе с тем то, что ускользнуло от читателя, не может укрыться от переводчика. От этого приобретается тонкость понимания и правильное суждение»[14].

В области литературного перевода следует упомянуть прежде всего деятельность баснописца Федра, раба, а затем вольноотпущенника императора Августа. Разумеется, говорить о переводе здесь можно лишь с большой долей условности. Созданные им пять сборников «Эзоповых басен» включали не только изложенные латинскими стихами сюжеты греческих басен, приписывавшихся легендарному Эзопу, но и самостоятельные произведения. Позднее, уже в V в., Авианом была осуществлена стихотворная передача басен древнегреческого поэта Бабрия, жившего на рубеже I–II вв. н. э., с указанием, что латинская версия представляет собой поэтическую обработку того, что раньше уже было воспроизведено прозой.

Своеобразное стремление использовать иноязычный сюжет с целью пропаганды римской экспансии на Востоке характеризует деятельность Валерия Флакка (умер около 90 г.). Обратившись к поэме «Аргонавтика» греческого поэта III в. до н. э. Аполлония Родосского (один раз уже переданной по-латински Варроном Атацинским)[15], он самым существенным образом изменил характер главного героя, превратив робкого и коварного Язона в храброго и надменного витязя, олицетворяющего собой тип настоящего римлянина в его лучших и худших чертах.

Достаточно разнообразна картина переводческой деятельности последних веков существования Римской империи. К ней обращался виднейший поэт IV в. Децим Магн Авсоний (около 310–395), оставивший несколько переводов греческих авторов, которые достаточно полно передают соответствующие оригиналы. Из прозаических переводов можно упомянуть греческие романы III–IV вв. н. э.: «Деяния Александра», героем которого был Александр Македонский (в средние века это произведение пользовалось большой популярностью и было переведено на многие языки), и «История Аполлония, царя Тирского». С другой стороны, получают распространение и различные переводческие мистификации. В этом случае произведению мог намеренно приписываться переводной характер, как это имело место, например, в относящемся к III–IV вв. сборнику басен «Ромул», который выдавался в предисловии за перевод басен Эзопа, хотя опирался исключительно на латинские источники. Вместе с тем история передачи на латинский язык памятников, действительно связанных в той или иной степени с греческими оригиналами, могла дополняться подробностями явно вымышленного характера. Именно так обстояло дело с двумя произведениями повествовательной литературы III–IV вв. н. э. – «Дневником Троянской войны» и «Историей падения Трои». О первой сообщалось, что она первоначально была написана на финикийском языке неким Диктисом – участником троянского похода, найдена в его могиле при императоре Нероне и переведена по приказанию последнего на греческий, а затем неким Луцием Септимием – на латинский язык. Рукопись же второго произведения якобы обнаружил в Афинах известный историк I в. до н. э. Корнелий Непот, который перевел ее на латинский язык, ничего не изменив.

В области перевода философской и научной прозы особое значение имела деятельность Аниция Манлия Торквата Северина Боэция (около 480–524), жизнь и деятельность которого протекали уже после падения Западной Римской империи при дворе остготского короля Теодориха, по приказу которого он впоследствии был казнен.

Именно Боэций стал как бы соединительным звеном между античностью и средневековьем, переводя на латинский язык такие произведения греческих авторов, как логические труды Аристотеля «Об истолковании» («Герменевтика») и «Категории» с «Введением» Порфирия, первые четыре книги Евклида (хотя и без доказательств) и «Основания арифметики» Никомаха (последняя версия представляла собой пересказ), снабдив их своими комментариями, оказавшими громадное влияние на дальнейшее развитие философской мысли в Западной Европе. Характерно, что, формулируя принципы, которыми он руководствовался в своей работе, Боэций счел необходимым прежде всего решительно отмежеваться от преобладавшей в римской античности традиции вольного обращения с подлинником: «Боюсь, что я приму на себя вину “верного переводчика” (в оригинале – fidus interpres, т. е. аллюзия на упомянутое выше высказывание Горация. – Л.Н., Г.Х.), ибо передал текст… слово в слово. Причина этому та, что в трудах, в которых ищут познания вещей, должна быть выражена не изящная красота речи, а не подвергшаяся искажениям истина»[16].

Переводческая деятельность Боэция получила высокую оценку со стороны его младшего современника Магна Аврелия Кассиодора Сенатора (490?—575?), которого как и Боэция часто называют «последним римляном». «Какие бы науки и искусства ни создала силами своих мужей красноречивая Греция, – обращался он к последнему, – все их Рим принял от тебя одного. Все их ты сделал ясными посредством отменных слов, прозрачными – посредством точной речи, так что они предпочли бы твое произведение своему, если бы имели возможность сравнить свой труд с твоим»[17]. Сам Кассиодор (занимавший, как и Боэций, высокие государственные посты) был организатором и активным участником перевода на латинский язык сочинений Иосифа Флавия.

Как показывает приведенный выше обзор, в Древнем Риме существовали самые различные типы перевода (информационно-коммуникативного и художественного), включая сравнительно точное воспроизведение подлинника, сочетание последнего с оригинальными мотивами, контаминацию, различные способы адаптации и переработки оригинала и т. д. По сути, в нем были представлены все виды перевода, известные и в наши дни, хотя несомненно преобладало (поскольку речь идет о художественном тексте)[18] достаточно свободное отношение к оригиналу. Было также положено начало теоретическим рассуждениям о целях, задачах и методах перевода и критической оценке его результатов, которые впоследствии оказали большое влияние на дальнейшее развитие европейской переводческой традиции.

К числу мировых религий принято относить буддизм, христианство и мусульманство, вышедшие далеко за пределы своего первоначального распространения и объединяющие людей, принадлежащих к различным народам и расам и говорящих на разных языках. Таким образом, для мировых религий характерно стремление к универсализму, что предопределяет важное значение, отводимое в них религиозной пропаганде, которая немыслима без перевода соответствующей сакральной литературы. Часто само принятие новой религии приводило к появлению у тех или иных народов письменности и литературы – сначала переводной, а затем и оригинальной.

Вместе с тем универсальный характер соответствующей мировой религии мог вызывать и тенденцию к использованию только одного языка, выполняющего сакральную функцию и противопоставляемого всем остальным в качестве единственного средства, пригодного для религиозных нужд. Это, в свою очередь, приводило к ограничению сферы действия национальных языков, а иногда и к попыткам полного их вытеснения из литературы – причем не только духовной в собственном смысле слова, но и светской. Так, например, исламская традиция вообще не допускала перевода священной книги мусульман – Корана на другие языки, чем и объясняется отсутствие в данной главе посвященных ей разделов. Сложно и противоречиво обстояло дело с указанной проблемой в католических странах средневековой Европы и т. д.

Основателем буддизма считается религиозный деятель сиддхартха шакьямуни («отшельник-мудрец из племени шакьев»), происходивший из знатного рода Гаутама и принявший имя Будда («просветленный»). Точные даты его жизни неизвестны; предположительно они относятся к 563 (566)– 483 (486) гг. до н. э., хотя высказывались и другие предположения.

Буддийская литература весьма богата и разнообразна по содержанию (канонические тексты, комментарии, религиозно-философские произведения и т. д.). Согласно традиции, сам Будда, желавший, чтобы его последователи излагали новое учение на своих родных языках, проповедовал на одном из среднеиндийских языков – магадхи. Однако памятники буддийской литературы дошли до нас на разных языках – сакскрите, тибетском, палие и др., что затрудняет вопрос о первоначальном составе буддийского канона.

Проникновение буддизма в Китай привело к появлению переводов буддийских текстов на китайский язык. Необходимо отметить, что до этого переводческая деятельность в Китае фактически отсутствовала (поскольку речь идет о литературном переводе). Указанное обстоятельство в значительной степени объяснялось присущей древнекитайской культуре замкнутости и уверенности в своем превосходстве над всем иностранным, «варварским», подобно тому, как это имело место в Древней Греции. Естественно, что первыми переводчиками[19] стали не китайцы, а прибывшие в Китай буддийские миссионеры – выходцы из Индии, Парфии, Центральной и Средней Азии. Поскольку перед переводчиками стояла необычайно сложная задача – не только преодолеть языковые трудности, но и донести до китайской аудитории философские категории, представления и этические нормы буддизма, они часто работали целыми коллективами, обсуждая варианты переводов и выбирая необходимую терминологию. Среди наиболее видных переводчиков были индийские монахи Катаяна Матанги и Дхармаратна, которым приписывается перевод «Сутры из 42 глав», представлявший собой скорее изложение основных догм буддизма, парфянец Ань Шингао и другие. Первым собственно китайским переводчиком традиционно считается Янь Фодяо, который вместе с парфянцем Ань Сюанем, как считается, перевел знаменитую «Сутру о Виламокирти».

Сохранилось несколько рассказов о чудесных явлениях, связанных с переводческой деятельностью проповедников буддизма. Так, согласно преданию, монах Сангхдэва, прибывший в Китай из Кашмира (402 г.) в качестве миссионера, не имел с собой никаких книг, однако сумел по памяти перевести на китайский язык одну из самых обширных буддийских сутр. Другой индиец – Кумараджива, прибывший в Китай по приглашению правителя страны в 402 г., прославился тем, что устно переводил по памяти буддийские тексты, которые писцы записывали под его диктовку. Поскольку многие более ранние китайские версии не отражали истинного содержания санскритских оригиналов, Кумараджива создал с помощью выделенных ему помощников новый перевод одной из сутр. Приобретя широкую известность, Кумараджива тем не менее считал, что сохранить в переводе изящество и выразительность необычайно трудно. Сохранилось предание, согласно которому Кумараджива поклялся, что если он не допустил при передаче никаких ошибок, то после смерти, когда его тело будет сожжено, язык останется невредимым, и это предсказание сбылось.

Появление на китайском языке буддийских произведений оказало большое влияние на китайскую литературу и способствовало пробуждению интереса и к воссозданию индийских трактатов по медицине, астрономии и т. д.

Переводческая деятельность способствовала формированию соответствующих школ и концепций. Осуществлялась и редакторская деятельность, в которой принимал участие поэт Се Линюнь, специально изучавший санскрит.

Помимо Китая, переводы буддийских текстов осуществлялись в государствах Юго-Восточной, Центральной и Средней Азии, в Японии и т. д., оказав большое влияние на их дальнейшее культурное развитие.

Как известно, специфической особенностью христианского учения является преемственная связь с древнееврейской религией – иудаизмом, Священная Книга которого вошла в христианскую Библию под именем Ветхого Завета. Жанровые и стилевые особенности входящих сюда произведений отличаются большим разнообразием, поскольку ветхозаветный канон складывался на протяжении почти тысячи лет – приблизительно в XII–II вв. до н. э.

Вопрос о создании греческой версии библейского текста возник в III в. до н. э. среди александрийских евреев и, как отмечалось выше, был связан с тем обстоятельством, что знание древнееврейского языка среди последних к этому времени стало редкостью. Следует отметить, что соображения религиозной пропаганды в данном случае решающей роли, вероятно, не играли, поскольку в целом миссионерская направленность для иудаизма нехарактерна. Вместе с тем легенда, возникшая вокруг этого перевода, ясно свидетельствует о стремлении придать созданию греческого текста Библии характер, выходящий за пределы чисто внутрииудейских дел, приписав инициативу его появления самому царю эллинистического Египта Птолемею II Филадельфу, правившему страной в 285–246 гг. до н. э., который якобы, узнав о существовании мудрой книги, содержащей иудейские законы, обратился к иудейскому первосвященнику Элеазару с письмом, где говорилось: «Желая сделать приятное всем живущим на земле иудеям, я решил приступить к переводу вашего закона и, переведя его с еврейского языка на греческий, поместить эту книгу в своей библиотеке.

Поэтому ты поступишь хорошо, если выберешь по шести престарелых мужей из каждого колена, которые вследствие продолжительности занятий своих законами многоопытны в них и смогли бы в точности перевести его. Я полагаю стяжать себе этим делом величайшую славу»[20].

Далее легенда повествует, что из каждого из 12 «колен Израилевых» было отобрано по шесть ученых переводчиков, прибывших в Египет. Размещенные на острове Фаросе, они были лишены возможности общаться друг с другом, но когда после окончания работы рукописи сличили, оказалось, что все переводы совпали слово в слово. Созданная версия позднее стала именоваться Септуагинтой (лат. septuaginta – «семьдесят»), или переводом Семидесяти Толковников (цифра 72 подверглась округлению). Считается, что она включала первую часть Священного Писания – Пятикнижие Моисеево, а вся работа по переводу иудейской Библии была завершена к концу II в. до н. э.

Исследователи Септуагинты отмечали, что уровень и стиль передачи отдельных частей оригинала весьма различны – от буквального воспроизведения до парафразы. Наблюдаются в ней и определенные отклонения от подлинника, вызванные несходством языковых систем и культурной традиции.

После возникновения христианства Септуагинта вошла в состав греческой Библии в качестве Ветхого Завета, причем считалась столь же боговдохновенной, как и еврейский оригинал. Однако в иудейских кругах к первым векам нашей эры стало распространяться убеждение в том, что эта версия слишком отступает от подлинника. По-видимому, помимо действительно наличествовавшего в Септуагинте некоторого налета античного мировоззрения[21], сыграло роль и желание иметь собственный греческий текст, отличающийся от христианского. Результатом стало появление во II в. н. э. перевода Аквилы, за которым закрепилась репутация крайне буквалистического, и относящегося к рубежу II–III вв. перевода Симмаха, который, как считается, характеризовался большей свободой по отношению к оригиналу и ориентировался на нормы переводящего (греческого) языка при сохранении в целом смысла подлинника. Известна также версия Феодотиона, вероятно, также созданная во II в. и скорее представлявшая обработку Септуагинты. Впрочем, судить о качестве упомянутых переводов можно лишь по весьма незначительным фрагментам и отзывам древних авторов, поскольку в полном виде они до нас не дошли. Как представляется, причина их утраты состояла в том, что христианской версией всегда оставалась Септуагинта, а греческий язык перестал в дальнейшем использоваться иудеями, уступив место в синагоге древнееврейскому языку[22].

В III в. н. э. один из отцов церкви – Ориген Александрийский (185?—254?) cличил имевшиеся в его распоряжении греческие версии с еврейским оригиналом и расположил их в виде вертикальных столбцов – подлинный текст, его транскрипция греческими буквами и существующие переводы[23]. Позднее, в IV в., появились и другие редакции – Лукиана в Антиохии и епископа Гензихия (Исихия) в Александрии, получившие распространение в разных частях христианского мира.

С распространением христианства на территории Римской империи встал вопрос о создании ее латинской версии. Причем, если в случае с греческим переводом речь шла только о воссоздании ветхозаветного канона (поскольку оригиналы книг Нового Завета были написаны по-гречески, хотя уже в древности высказывались предположения о первоначальной арамейской редакции некоторых из них), переводить здесь предстояло обе части Библии.

Первый вариант латиноязычного Священного Писания, как предполагают, был создан во II в. христианами Северной Африки и в дальнейшем стал известным под именем Италы. Однако, несмотря на признание со стороны таких крупных христианских мыслителей, как Тертуллиан, Киприан и Августин, текст названной версии довольно сильно расходился в ряде моментов с оригиналом, а кроме того, в различных ее рукописях содержались существенные разночтения – обстоятельство, не только крайне нежелательное, но и прямо опасное для единства веры. Особенно сильно необходимость создания канонической Библии на латинском языке стала ощущаться в IV в., когда христианство утвердилось в Римской империи в качестве государственной религии.

По решению тогдашнего главы католической церкви – папы Дамасия выполнение указанной задачи было поручено Евсевию Софронию Иерониму (340?—420?)[24], которому, по собственным словам, предстояло пересмотреть труды своих предшественников и исправить то, что было «плохо переведено дурными переводчиками, еще хуже исправлено самонадеянными невеждами и добавлено либо изменено дремавшими переписчиками»[25].

При этом подход Иеронима к передаче книг Ветхого и Нового Заветов существенно различался. Если, работая над версией Нового Завета, он видел свою задачу прежде всего в сличении существовавших вариантов, отборе тех, которые соответствовали греческому подлиннику, и исправлении явных расхождений с ним, то большинство произведений, входящих в состав Ветхого Завета, Иероним перевел заново с древнееврейского языка на латынь.

Работа предшественников не удовлетворяла создателя нового варианта прежде всего потому, что они видели зачастую только поверхность текста, а не его глубину. Поэтому книги Священного Писания предстают в переводах гораздо более тяжеловесными и гораздо менее изящными, нежели в оригинале, представляющем собой образец высокой поэзии. В связи с отмеченным моментом Иероним указывает на стоящую перед переводчиком дилемму: ведь дословный перевод приводит к абсурду, а вынужденное необходимостью отступление от него представляется нарушением обязанностей переводчика.