– Представляешь, – возвращалась она кухню, чтобы поделиться новостями. – Сегодня днем по московским кинотеатрам рейд провели. Проверяли, кто в рабочее время в кино ходит. Столько народу… – она осекалась, видя мое состояние, в которое никак не могла привести меня ложка бальзама в чае. – Когда, когда ты успел? – она начинала с грохотом открывать шкафы в поисках ненавистного портвейна. Маняша была настолько правильной, что ей и в голову не могло прийти, что бутылку можно хранить не только на полке, но и за мусорным ведром.
– Маняш, ты что ищешь? – разыгрывал я недоумение. – Ты, наверное, бутылку ищешь, которой нет. Вот видишь, ничего нет. Это меня от бальзама твоего так сморило. Крепкий, зараза, очень. Видно не для моего ослабленного организма.
– Ты, что издеваешься надо мной? В твой ослабленный организм литр водки можно влить.
– Маняш, ты же знаешь, что я водку не пью.
– Я знаю, что ты пьяница. Я с тобой и так, и сяк. А ты, ты…
Потом она садилась за стол, утыкалась в него лицом и начинала, чуть наигранно, подвывая, плакать. Мне становилось стыдно от того, что опять обидел жену и ее могут услышать соседи.
Слез ее не любил, поэтому тут же давал ей и себе клятвы, что больше никогда, что только сегодня и в последний раз. Маняша поднимала голову от стола, смахивала слезы и спрашивала: «правда, в последний раз»? Она хотела верить и хотела прощать. Любви уже не было, а осталось неизбывное желание (сколько сил потрачено) «подогнать» меня под свой идеал мужчины, который я очень слабо себе представлял, и поэтому не понимал, что от меня хотят. И, чтобы вымолить прощение (мне всегда было очень стыдно), я становился положительным мужем.
После работы ехал домой, пил после ужина пил чай с бальзамом, курил на площадке, мыл полы и исполнял супружеский долг по трезвости. Я не уверен, что это было для нее идеалом мужчины. Но ничего другого предложить не мог или не хотел, так как и я, и она уже знали, что это ненадолго. Срывы происходили по – разному, но с одной и той же последовательностью: сначала стал напиваться за ужином, потом уже к ужину приезжать пьяный. За ужин я не переживал: жена чертовски отвратительно готовила.
Просвет в нашей семейной жизни наступило только тогда, когда у жены появился любовник. Я бы не догадался. Она сама об этом сообщила, надеясь сделать мне больно. И это ей удалось. Я расстроился, но не осуждал жену. Чтобы еще сильнее расстроиться, впадал в эротические фантазии, представляя, как некто имеет мою Маняшу. Это возбуждало меня так, что немедленно хотелось жену. Желание сравнить видно заводило и ее. Я стеснялся спрашивать, кто же лучше?
Сегодня я не лучше. Хотя не очень – то и хотелось. Так, просто не спалось. И все же. Кто лучше?
Я встал и пошел покурить на кухню. По пути заглянул к дочке в комнату. Девочка тихо спала, сладко причмокивая во сне, поправил одеяльце и поцеловал ее в лобик. На кухне сразу выпил стакан портвейна, который не успел допить вечером. Прикинув, что к утру запах рассосется, выпил еще. И сразу захотелось женщину, вернулся в спальню и начал приставать к жене. Она, дура, на меня раскричалась, но уснуть уже не могла, Выполнив свои супружеские обязанности, я отвалился и тут же крепко заснул.
Утром на работу собирался в хорошем настроении. Попросил жену завязать мне галстук.
– Куда собрался? – спросила она, придерживая на моей шее галстук. – Так бы и удавила тебя. – Я ей верил.
– За что? – тем не менее, почти искренне удивился я. – Сегодня последний учебный день, и у меня родительское собрание.
– Значит, опять пьяный придешь? – Утвердительно спросила она. – Как же ты мне надоел. Всю жизнь испортил. – Маняша начинала заводиться.
– Не кипятись. У нас все скоро будет хорошо. Причем не просто хорошо, а очень хорошо. Я скоро геройски погибну, и ты навсегда останешься женой героя в отдельной квартире со всеми удобствами и раздельным санузлом. Ты сделаешь из нашей квартиры мемориальный музей и будешь водить тематические экскурсии для пионеров «Герои живут рядом».
– Опять паясничаешь?
– Почему же. Очень даже серьезно. Представляешь, тебя пионеры спрашивают: «А скажите, пожалуйста, как же геройски погиб ваш муж»? Ты ведешь их к туалету и показываешь: «Когда блевал, упал головой в унитаз и захлебнулся». Потом закатишь глаза к потолку и добавишь: «Он так любил море».
– Юр, но неужели мы не можем жить нормально? – жена желала перемирия.
– Конечно, можем. Ты и сейчас нормально живешь. – Произнес я с намеком. – Ладно, вечером мы поговорим. Я сразу после собрания домой. Обещаю.
Уроки прошли легко. До собрания проверил дневники, выпил стакан портвейна, который всегда хранился за высокими томами «Детской энциклопедии». Закурил, начал фантазировать. Я очень люблю фантазировать – красивая жизнь получается. Я представил себе такую картину: сидим мы на педсовете, все внимательно слушают доклад директора. Хороший такой доклад, громкий, четкий. Вдруг в кабинет входит, нет, врывается секретарша и с придыханием в голосе говорит: «Там, там… народная артистка СССР Алла Пугачева приехала, Юрия Ивановича спрашивает». Я встаю и тихо говорю: «Можно выйти, это моя жена. Ключи от квартиры забыла». Учителя начинают мне аплодировать. Или лучше сама Пугачева заглядывает, полная тишина от изумления, и она так нежно говорит: «Юрик, милый, я так по тебе соскучилась». Я же отвечаю жестко, со стальными нотками в голосе: «Алла, будь любезна, подожди за дверью. Мы с коллективом обсуждаем проблемы оптимизации учебного процесса». Она уже смущенно, и, тушуясь: «Как скажешь, милый. Я подожду тебя за дверью».
Посмотрел на часы. До собрания два часа. Заглянул еще раз за «Детскую энциклопедию». Я люблю пить в одиночестве. Жена говорит, что это наипервейший признак алкоголизма. А мне нравится. После второго стакана я обычно ухожу на войну. Как правило, на Отечественную. Вся школа провожает меня. И жена тоже. Иногда настоящая, иногда народная артистка СССР. Настоящая прощается без сожаления, а народная артистка плачет. Через три года возвращаюсь с фронта. Небритый, в шинели без знаков различия. Звоню в квартиру. Открывает жена настоящая. Растерянная и удивленная: «Я думала, что ты геройски погиб». Я молча вхожу в квартиру и вижу любовника, толстого и лысого. Пауза. Потом скидываю шинель на пол, а под ней китель с генеральскими погонами, а на груди сияет звезда Героя Советского Союза, иногда две. Хватаюсь за пистолет. Здесь мои фантазии замедляются. Я в раздумье, кого пристрелить? Так и не решив, еще раз заглянул за «Детскую энциклопедию», закурил. Посмотрел на часы и стал думать: «Сбегать еще за бутылкой или сначала стать Генеральным секретарем»? Рассудок оказался сильнее сердца. Я сбегал за портвейном, но пить не стал. «После собрания выпью».
К началу собрания был почти трезвый. Только запах не рассосался. Но мои родительницы прощали мне эту слабость, в противном случае все давно бы стало известно директору, хотя ему и так много известно. В таких случаях вызывает меня к себе в кабинет и начинает:
– Жалуются на вас Юрий Иванович.
– Кто? За что? – делал я удивленные глаза. – Вы же сами всегда говорите, что у меня со всеми хороший контакт.
– Хватит, ваньку валять. Жалуются, что от вас постоянно перегаром несет.
– От меня? Перегаром? Да быть такого не может. Откуда ему взяться?
– Вот это я и хотел выяснить.
– Я в полном недоумении. Правда, мы с женой по вечерам пьем чай с бальзамом. Может, от него? Точно от него. Сегодня же жене скажу, что получил на работе нагоняй, и, что теперь никакого бальзама.
– Хочешь сказать, – директор привычно перешел на «ты». – Хочешь сказать, что это у тебя от бальзама?
– От него. У меня организм так устроен. Протестует против бальзама. Я проверял. Когда нормально выпьешь, запаху никакого. А, как бальзам… Все, обещаю, больше никакого бальзама.
– Тебя говорить, что-либо бесполезно, – директор устало махнул рукой. Он, в общем-то, мужик нормальный. Его должность обязывает, на сигналы реагировать.
За час провел общую часть, раздал дневники. Потом еще час беседовал индивидуально. Мамы любили со мной поговорить, так как знали о моем очень добром отношении к детям. Мне кажется, что и с мамами я был добр и мил, никогда не отказывался, если кто-то из них приглашали меня в гости. Но сегодня приглашения вежливо отклонил, так как обещал Маняше быть пораньше и трезвым.
Все. Класс опустел. Я засобирался домой, но прежде аккуратно выбил пробку из бутылки старым студенческим способом: с помощью толстой книги. Обычно это был «Капитал» Маркса. Выпил стакан. Заткнул бутылку. Закурил. Бутылку аккуратно положил в «дипломат». Выключил свет в кабинете, и полутемной лестницей стал спускаться вниз. Пока сторож, гремя ключами, открывал мне дверь, предложил ему выпить на «посошок». Мы допили бутылку, покурили. Он посоветовал быть мне бдительным: милиция совсем распоясалась, хватает кого не попадя. И пытался мне поведать, как его позавчера не за что не про что милиционеры повязали. В благодарность за то, что его выслушали, вытащил из тумбочки бутылку такого же портвейна. «Много не налью, – сразу предупредил сторож. – Мне еще всю ночь дежурить». Выпили аккуратно по полстакана. Закурили. «Может, еще по чуть – чуть»? – предложил он. Допили бутылку, и я заспешил на выход.
Вышел на улицу. Свежий воздух не сильно взбодрил меня, но все равно хорошо, – завтра каникулы. Я посмотрел на часы. Магазин еще открыт, взял бутылку портвейна и пошел на электричку. По дороге прикинул, что полбутылки смогу выпить в электричке, а остальное оставлю на потом, на завтрак, так как в школу можно будет не спешить. Войдя в электричку, не стал проходить в вагон, а остался в тамбуре. Шариковой ручки вогнал пробку внутрь бутылки и стал пить из горла. Выпил ровно полбутылки, но неаккуратно: облил галстук. Поэтому я так не люблю носить галстуки: вечно в пятнах. Захотелось чего-нибудь поесть. Закурил. Потом прошел в вагон и сел. Сейчас буду фантазировать. Я, советский разведчик, засланный в самое логово…
Проснулся от того, что стало холодно. Я открыл глаза. В вагоне было темно и тихо. Электричка стояла. Я вышел из вагона и стал озираться вокруг. Станция мне была не знакома. Наверное, я проспал свою остановку. Это открытие меня успокоило. Осталось только понять, сколько сейчас времени, где я и как отсюда выбраться?
Времени было два часа ночи. А станция называлась Серпухов, и первая электричка будет только около пяти утра. Я достал портвейн и выпил от половины бутылки половину, закурил. И стал думать о жене, которая наверняка волнуется. Вчера я ей спать не давал, а сегодня сама не спит. Может быть, развлекается с любовником в нашей постели. Я даже расстроился, когда представил, как он снимает мои тапочки и ложится в кровать из чешского гарнитура, за которым стоял в очереди в магазине всю ночь. Точно в моих тапочках. Не будет же он тапочки с собой в гости носить? Хотя мог и со своими прийти. Звонит ей и говорит, что так, мол, и так, хочу тебя видеть. Она ему, конечно, отвечает, приходи. Муж все равно на ниве просвещения задерживается. Только тапочки с собой захвати, а то наследишь, только помыла полы. Маняша – страшная чистюля. Я допил вторую половину половины бутылки, закурил и скупо по – мужски заплакал: портвейн закончился, а электричка будет не скоро.
Глава третья
Как росинка на молодом побеге
Я даже не подозревал, что слова «портвейн» и «партийный» почти однокоренные для коммунистов, пока сам не оказался в рядах коммунистической партии Советского Союза. Как-то после уроков в полном мужском составе: физрук, военрук, трудовик, математик и я, историк выпивали в школьных мастерских. Выпивать в мастерских было очень уютно и безопасно: аквариум, диван и керосинка, на которой получалась удивительно вкусная жареная картошка. Мастерские мы называли бункером, так как они располагались в подвале и имели отдельный выход, что позволяло незаметно самостоятельно покидать школу или транспортировать тела. В тех случаях, когда тело некому было уже выносить, оно на ночь оставалось на диване.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.