В сущности, всегда, начиная от «бедного Ричарда» Франклина и кончая беспринципным карьеристом, усвоившим уроки нынешних авторов, американская концепция успеха играла реакционную политическую роль. Она подменяла в умах людей идею классовой борьбы неизбежностью и обязательностью схваток, стычек и просто потасовок отдельных индивидуумов в ходе «крысиных бегов». Естественно, что и неудача, а тем более и жизненное поражение расценивались как дело сугубо личное: шляпа, не сумел использовать все имевшиеся возможности, сам и виноват. В общем, пусть неудачник плачет. Зато, как поется в песенке, «выигравшего любят все».
      Философия «крысиных бегов» — широкомасштабное «промывание мозгов», постоянная идеологическая обработка, которой столько лет, сколько существует американский капитализм. В наши дни эта «философия» продолжает корежить умы и коверкать поведение людей. Хищническое и потребительское отношение к ближнему, к обществу возведено в норму, жестокие и холодные правила «крысиных бегов» поставлены выше гуманных правил человеческого общежития.
      — Жизнь требует от нас, — говорит Губер, — чтобы мы были конкурентоспособны, агрессивны, обезличены и эгоистичны. В экономической системе капитализма главная цель — делать деньги. Деньги — это трофей в естественной борьбе между покупателем и продавцом, между служащими в борьбе за одно и то же продвижение по службе. Американская система опирается на конкурирующий индивидуализм в борьбе за прибыли и продвижение. Это холодный, беспощадный, жестокий мир самоутверждения.
      Когда борьба за успех равнозначна борьбе за доллар, она стравливает людей друг с другом, большинство их делает несчастными психологически («у меня есть успех, но он меньше, чем у соседа»), да и попросту не дает им жить по-человечески, потому что тот, кто хочет жить в Америке по-человечески, слишком многого хочет…
      В результате общество себя духовно обкрадывает, что можно проиллюстрировать хотя бы на отношении в Америке к писателям.

 
       Взгляд
       на литературу
       с Бруклинского моста
 
      Как-то в юбилейном для Соединенных Штатов 1976 году (200 лет независимости) Управление общественного транспорта Нью-Йорка решило провести месячник поэзии.
      Тамошние городские автобусы разукрашены внутри рекламой сигарет, виски, джина и водки, средств от пота, от головной боли, от живота, от бессонницы и от беременности. Управление решило заменить часть рекламы плакатами со стихами одиннадцати американских хрестоматийных поэтов. Это был смелый шаг, поскольку управление понесло финансовые потери из-за сокращения доходов от платной рекламы.
      И автобусы стали не только перевозить горожан с одного места на другое, но и переносить их из этого мира в мир поэзии.
      По крайней мере на период пользования общественным транспортом.
      Я спросил Евгения Винокурова, как раз тогда приехавшего читать лекции в американском университете, что он думает о таком способе продвижения поэзии в массы. .
      — Пропаганда поэзии — вещь прекрасная, вещь необходимая, — сказал Винокуров. — Формы тут могут быть разные. И даже когда люди лишь бегло знакомятся с именами и отрывками из произведений, такая встреча может стать для них началом пути к более глубокому постижению поэтического искусства. Однако странно видеть в автобусе цитаты из Роберта Фроста по соседству с рекламой держать деньги в таком-то банке, выплачивающем такие-то проценты. Сама атмосфера в автобусе тоже не всегда способствует возникновению поэтического настроения. Может быть, следует искать другие способы ознакомления широких слоев населения с американскими поэтами.
      От зарифмованных автобусов разговор переходит к оценке места и роли поэзии в американской жизни вообще.
      — Хотя поэзия и статистика — вещи малосовместимые, — говорит Евгений Винокуров, — порой статистика может многое сказать и о поэзии. Тиражи поэтических сборников показывают, насколько еще мало читают здесь стихи. Может быть, восприятию поэзии препятствует излишний житейский прагматизм, встречающийся здесь на каждом шагу. Поэзия требует сосредоточенности, а в конкурентном обществе душевные силы часто расходуются на борьбу с другими за свое место в нем.
      Судьбы поэзии волнуют американскую культурную общественность. Как-то в Библиотеке конгресса в Вашингтоне был даже проведен семинар на тему: «Сумеет ли поэзия выжить?» На нем говорили о диспропорции между числом неплохих поэтов и числом их читателей, а также, что буквально жизненно важно для поэтов, числом покупателей их книг. В Америке поэтическим творчеством не проживешь.
      Консультант Библиотеки конгресса по проблемам поэзии Стенли Куниц констатировал на семинаре, как он выразился, «печальное положение дел» в этой области. Позднее Куниц жаловался в статье, опубликованной в газете «Нью-Йорк таймс», что в Америке к поэтам не прислушиваются.
      На семинаре состоялся разговор книгопродавца с поэтом. Книги очень дорогие, и, очевидно, духовная пища уступает дорогу просто пище. Кроме того, даже учреждения, призванные поставлять духовную пищу, поэзию в свой рацион не включают: публичные библиотеки сборники стихов не приобретают. Например, в публичной библиотеке Сан-Франциско удалось обнаружить только четыре книжки современных американских поэтов. Что ж говорить о Техасе или Айове — ведь Сан-Франциско считается культурным центром…
      Издательства сторонятся стихотворных произведений, поскольку они приносят им убытки. 86 процентов книг стихов выпускают университетские и мелкие издательства, опирающиеся на дотации и субсидии. Остающиеся 14 процентов выпускают «большие издательства» — главным образом для того, чтобы заполучить репутацию меценатов. Убытки покрываются доходными книгами, например кулинарными. Путь к сердцу ценителя стихов лежит через многие желудки…
      — Нельзя весь народ обвинять в непоэтичности, — предупреждает Евгений Винокуров.
      Конечно, нельзя. Но условия, окружающие народ, ведут к духовному обеднению и к потере одной из чудесных сторон жизни — любви к поэзии. И получается, что в Соединенных Штатах, как говорит поэт Дон-Маркис, «опубликовать томик стихов — это все равно, что бросить в Большой каньон лепесток розы и ждать возвращения эха» .
      Перейдем теперь к прозе. Судьбу писателя в Америке я обсуждал в 1977 году с Джеромом Дэвисом в местечке Бруквилл в штате Мэриленд, где он проживал в доме для престарелых.
      Еще в 1935 году Дэвис опубликовал книгу «Капитализм и его культура». Он писал, что «вся экономическая, социальная и культурная жизнь при капитализме пропитана «красителем прибыли». Американская культура — это капиталистическая культура» .
      Я спросил Дэвиса, что он думает о свободе художественного творчества. Действительно ли нет ей на Западе границ и пределов?
      — Я вам отвечу на собственном примере, — говорил Дэвис. — Я писал свою книгу, будучи доцентом Йельского университета. К тому времени я работал там уже 12 лет и предстояло мое представление к профессорскому званию. Но после появления книги ученый совет не только отказал мне в профессорском звании, но и проголосовал за мое удаление из университета. Сама книга получила похвальные отзывы авторитетных ученых того времени, например, Гарольда Ласки и Ричарда Нибура. Но все дело было в том, что в капиталистическом обществе университет получает свои основные средства от капиталистов и он не желал восстанавливать их против себя.
      Так судьба самого Дэвиса стала иллюстрацией к выводам в книге о том, что буржуазная интеллигенция служит правящему классу, а строптивым одиночкам, нарушающим «правила игры», ломает карьеры.
      Большинство писателей и публицистов, констатировал Дэвис, быстро начинают понимать, что к чему, что их благополучие и карьера опираются на существующий экономический и социальный порядок. Многие не только не желают жертвовать комфортом ради высказывания нелицеприятной правды, но даже не чувствуют в том никакой необходимости. Капитализм невозможно оправдать с морально-этических позиций, и интеллигенция занимается придумыванием философских обоснований для поддержки существующих порядков.
      Так идейная пустошь коленопреклонения перед деньгами и прибылью засеивается сорняками «идейного плюрализма». Верьте во что хотите. Плюрализм выгоден, поскольку пустопорожняя полемика между школами и школками создает у людей кашу в голове вместо четкого мировоззрения и укрепляет уверенность власть имущих в том, что господствующими идеями останутся идеи господствующего класса. Отсюда и странная на первый взгляд забота Центрального разведывательного управления о выживании разных экзотических религиозно-идеологических сект. Среднего американца поражает разнообразие на рынке идей, но у него нет ни времени, ни желания отсеивать зерна от плевел. Вот что говорит по этому поводу писатель Гор Видал:
      «Мы никогда не могли объяснить в наших школах смысл существования нашей собственной страны. Причина такого провала — в разрыве между тем, чем мы должны были стать, республикой, и тем, чем мы стали, хищнической империей. Эта причина, как я подозреваю, настолько ясна нашим детям, что они рассматривают изучение нашей конституции как еще одну форму телевизионной рекламы, в такой же мере фальшивой. Это печально. Будем надеяться, что это не трагично» .
      Для людей творческих тут возникает прескверная ситуация. Пророки, собравшиеся глаголом жечь сердца людей, обнаруживают, что сердца эти упрятаны в холодильные камеры эгоизма собственника или забаррикадированы идейной кашей в голове. Возникает болотное равновесие, именуемое американскими социологами «давящей терпимостью». Хоть голым ходи, хоть на голове — на тебя не обернутся, никого ты не проймешь. Капиталистическое общество терпит «оводов» вроде Дэвиса, потому что их укусы почти не проникают сквозь кожу общественного равнодушия, задубленную средствами массовой информации. Тихие голоса на окраине политической мысли допускаются как свидетельство «свободы слова», но им не дают усилителей многотиражной печати и телевидения, и они остаются вашим личным бормотанием под нос.
      Применительно к художественной литературе «давящая терпимость» означает, что писатель пописывает, а читатель почитывает — в свободное от телевизора и стадиона время. Вообще-то, как отмечал Уильям Фолкнер в очерке «О частной жизни», «Америке не нужны художники, потому что в Америке они не идут в счет». Америка, добавлял этот большой писатель, еще не знает, как их использовать, если не считать «утилизации их известности на торговлю мылом, сигаретами, авторучками» .Талантливый да удачливый писатель может и миллионером стать — также, как и оборотистый литературный ремесленник, держащий равнение прежде всего на банковский счет. Но взгляд на литературное произведение только как на товар ведет, по выражению Эрскина Колдуэлла в очерке «Писатель в Америке», к «коммерциализации таланта» и к «проституции в искусстве». Но такова, добавлял он, «экономика цивилизации». Уточним: капиталистической.
      Предоставим также слово поэту Арчибальду Маклиспу. В очерке «Изоляция американского художника» он писал:
      «Хотя возможность для художников и писателей работать в Америке может быть проиллюстрирована самой их работой, отнюдь не самоочевидно, что они занимают какое-то место в американской жизни… Наши писатели живут в своеобразной внутренней эмиграции.
      Они попадают в колонки новостей, когда умирают или когда отличаются чем-то, не имеющим отношения к творчеству, скажем, когда продадут права на свой роман для кино дороже, чем продали прошлый роман, или когда женятся в седьмой раз, однако их мнение по проблемам общественной значимости не сообщается… Они лишь группа более или менее изолированных людей, живущих в стороне от потока американской жизни, где-то на острове, или в чужой стране, или в провинциальном городке, или даже в сумасшедшем доме, а Великая Республика обращается к миру устами своих банкиров, нефтяных магнатов, юристов при корпорациях и генералов» .
      Поскольку и на острове, и в провинциальном американском городке можно прожить не только с комфортом, но и с определенной известностью, многие на это идут, освобождая совесть от проблемы гражданской ответственности писателя ссылками на заведенный («не нами») порядок. Скажем, Джон Апдайк, считающий, что пером писателя водит только тщеславие, лично не ставит целями своего творчества, что бы ни говорили его почитатели, «общее улучшение человечества или даже улучшение социальных условий внутри моей собственной скандально несовершенной страны». Он добавляет, что, если нужно, «я буду сочинять рекламу для средств против пота и на ярлыки к бутылкам с томатным соусом» .
      Конечно, не все американские писатели согласятся с циничной позицией Апдайка. Тот же Маклиш считает, что искусство должно звать к действию. В профессиональном журнале «Райтерс дайджест» можно прочесть, что «неоконченное дело строительства Америки требует писателей не меньше, чем любых других рабочих» .
      Однако отцам Америки они не нужны.
      «Федеральные, штатные и местные власти, — жалуется Курт Воннегут, — просто не замечают наших писателей, какими бы они ни были дерзкими, богохульными и изменническими. И так тянется вот уже двести лет».
      Воннегут приводит пример: «Буквально все американские писатели (пожалуй, за печальным исключением Джона Стейнбека — Г. Г.)были против войны во Вьетнаме. Мы сбросили на наше благодушное общество моральный эквивалент водородной бомбы» . Результаты? Соединенные Штаты ушли-таки из Вьетнама, но писательское негодование в числе серьезных причин не фигурировало.
 

 
      Аналогичные жалобы высказывает Роберт Пенн-Уоррен. «Читатель в целом, — пишет автор «Всей королевской рати», — не читает нашу литературу, руководствуясь глубокими побуждениями… Мало кто из нас вообще читает упомянутые мною книги (Марка Твена, Теодора Драйзера, Скотта Фицджеральда. — Г. Г.).И уж совершенно точно люди наверху, практичные люди, обладающие властью и руководящие обществом, этих книг не читают, снисходительно и презрительно оставляя подобные игрушки женщинам, детям, несформировавшимся студентам, умникам, длинноволосым, профессорам и расслабленным эстетам» .
      Фолкнер в речи в честь Джона Дос Пассоса отмечал как непреложный факт, что писатель «занимает в американской культуре сегодня не больше места, чем он занимает в американской экономике, т. е. не занимает никакого места ни в основе, ни в утке, ни в мускулах, ни в сухожилиях…». Фолкнер иронически добавлял, что, возможно, это и не так уж плохо, поскольку заранее приучает писателя к скромности .
      В результате те, кто хотел бы сказать что-то важное соотечественникам, чувствуют во рту кляп всеобщего равнодушия.
      Приведу рассуждения на этот счет литературного критика Ричарда Костеланеца:
      «У нас имеются буквально сотни молодых писателей, многие из которых подают надежды, иные уже зарекомендовали себя, а некоторые даже издали отличные книги. Однако их имена в основном неизвестны… Большинство сталкивается с трудностями при публикации своих лучших рукописей, особенно объемом с книгу, а те книги молодых писателей, которые все-таки появляются, обычно не получают рецензий и не находят читателей. Мы считаем, что при достаточно высоком качестве рукописи она будет опубликована и оценена по достоинству, однако опыт показывает, что подобные ожидания обычно иллюзорны. На самом-то деле литературная деятельность, особенно отражающая независимость, подлинную оригинальность и самостоятельность, наталкивается на сильное и упорное сопротивление».
      Почти трагический случай произошел 30 августа 1977 года в Нью-Йорке. Дон Камерон Родилл, неплохой журналист, посылавший корреспонденции из Вьетнама и других мест для еженедельника «Ньюсуик» и других известных изданий, написал несколько пьес, которые никто не хотел ни издавать, ни ставить. Чтобы привлечь внимание к судьбе писателя, который предпочел бороться, а не сдаться, Родилл прыгнул с Бруклинского моста в Ист-ривер, предварительно позвонив в редакцию газеты «Нью-Йорк таймс», так что на следующий день там появилась впечатляющая фотография падения неудачливого драматурга.
      Сломав одиннадцать ребер, отбив легкие, Родилл все-таки остался жив. И ему на время действительно удалось привлечь внимание общественности к незавидной судьбе писателя в Америке. С Бруклинского моста многое оказалось как-то виднее. Но писательского успеха этим он себе не обеспечил…
      Через два года нечто подобное повторилось, но уже как фарс. Роберт Бодин за рулем легкого самолета кружил 9 октября 1979 года над Нью-Йорком, угрожая врезаться в здание издательства «Харкоурт Брейс Иованович», а может быть, и в находящееся неподалеку здание ООН. Из здания ООН пришлось срочно эвакуировать 7 тысяч сотрудников: кто знает… Бодин таким образом проявлял авторское недовольство слабой, по его мнению, рекламой его автобиографии «Признания фальшивомонетчика и бабника». В конце концов он посадил свой самолет на находящийся неподалеку аэродром Лагардия. Но здесь мы уже переходим от литературы к макулатуре, от беллетристики к бульварному чтиву.
      По подсчетам Апдайка, во всех Соединенных Штатах, если исключить журналистов и сценаристов, работающих для кино и телевидения, едва ли найдется сто человек, мужчин и женщин, которые бы «зарабатывали себе на жизнь писательским трудом в этой богатой стране» .
      Я спросил, насколько прав Апдайк, своего знакомого Рея Сайферда, пишущего сценарии для популярной детской телевизионной передачи «Сезам-стрит». На даче Сайферда в Сэнди Хук в штате Коннектикут я как бы продолжил разговор, начатый в Бруквилле в Мэриленде с Джеромом Дэвисом.
      — Думаю, цифра Апдайка правильна, — ответил Сайферд. — Книг у нас издается много, но ведь их мало кто читает. Даже хорошая книга обречена на забвение, если на нее не появятся рецензии в печати.
      Сайферд признает, что он сам не очень-то следит за литературными новинками: руки не доходят.
      Впрочем, вспоминает он, его старый знакомый Герберт Либерман живет-таки писательским трудом. Вот выходит в свет карманное издание его романа «Город мертвых». Именно так называемое «карманное издание» приносит обычно доход — первоначальное издание «в переплете» большинству читателей просто не по карману, и тираж его, за исключением бестселлеров, исчисляется несколькими тысячами.

      Листаю этот судебно-медицинский детектив. Действие происходит в знаменитом нью-йоркском морге. Главный герой — главный патологоанатом этого буйного города. Процесс вскрытия описан неоднократно, во всех мрачных подробностях и довлеет над сюжетом. Читатель запомнит, как достают мозг, но забудет, зачем. Люди оказываются всего лишь мясом. Книга явно рассчитана на то, чтобы пощекотать нервы. Смерть, как и секс, — дело беспроигрышное, доходное.
      — Теперь, — сообщил мне Сайферд, — Либерман продает права на создание по роману фильма. Я, впрочем, не представляю, как можно сделать кинокартину в мертвецкой. Уже приглашали одного режиссера, но он посмотрел-посмотрел на секционный стол и… упал в обморок. Решили, с картиной он не справится.
 

 
      А зритель? Картину в конце концов сняли…
      Так от насущных проблем уходят даже в некрофилию. Игнорирование злободневного — важная черта американского литературного потока. Гор Видал отмечает, что «незнание подлинного мира не является чем-то новым в нашей литературной жизни. Одна из прелестей американского порядка вещей заключается в том, что гражданин может жизнь прожить и так и не узнать ничего о своем собственном положении и о том, кто его правители». Книги, обычно попадающиеся ему в руки, тут никак не учителя. Тут не скажешь, что «всем хорошим в себе я обязан книгам», тут добавишь, что и многому, очень многому плохому в себе ты обязан книгам. Главная тема в них, по выражению Видала, — «беспричинное злодейство», главный герой — психопат, ну и конечно, добавляет Видал, «массовая беллетристика требует, чтобы постельная сцена
      появилась не позднее 12-й страницы» . В качестве поразительного примера, на кого равняется американское общество, приведу суждение президента Рональда Рейгана.
      Рейган говорил как-то о «современном варианте великих героев, которые время от времени появляются в истории». Говорил об этом герое как о «символе подлинных ценностей свободного мира».

      Рейган говорил о Джеймсе Бонде, «агенте 007», персонаже серии глупейших бульварных романов и серии глупых голливудских фильмов.
      Бонд — супершпион и супермен, повергающий врагов, стреляющий без промаха, прыгающий с автомобиля на вертолет и обратно и в краткие свободные промежутки времени обнимающий красоток.
      Даже поклонники Бонда все же не забывают, что сей герой нашего времени — персонаж выдуманный. Но для Рейгана, как видим, Бонд оказался уже «великим героем», появившимся в «истории».
      У каждого общества — свои герои.
      Так американское общество потребления обеспечивает господство капиталистической культуры, направленной прежде всего на пустое развлечение и на отвлечение внимания от проблем и пороков общества даже ценой насаждения индивидуальных пороков.
      В порядке подведения итогов по теме можно привести слова критика Ван Вик Брукса, в свое время писавшего в статье «Литературная жизнь Америки»:
      «Вряд ли кому удастся перечислить все те факторы, которые мешают выживанию и развитию творческих умов в нашей стране. Их лишают питательной почвы, им противопоставляют страсть к стяжательству и ореол богатства. Буквально все тенденции общественной жизни Америки вступили в заговор с целью связать по рукам и ногам таланты страны либо направить их эволюцию по единому узкому руслу» .
      Об этой склонности американского общества губить писательские таланты «всеми способами» писал Эрнест Хемингуэй в повести «Зеленые холмы Африки».
      Все это сохранилось и поныне. «Писатели безвредны, — констатирует Воннегут. — Им можно совершенно безопасно предоставить все свободы, которыми обладают птички, — чирикать по желанию, прыгать туда-сюда, летать» .
      Видал продолжает: «В каждый данный момент тематика и сущность американской литературы ограничены господствующими моральными предрассудками и предвзятым мнением окололитературных кругов» .
      К этому можно еще добавить, что упомянутые «предрассудки» и «предвзятые мнения» всегда оказываются на стороне правящего класса. Литература, наряду с прессой, телевидением, всем укладом жизни, религией, защищает рыночную цивилизацию. Механизм рынка превращает книги в еще один товар, выпускаемый на потребу обывательской или мещанской моде. И не только ей, а и конкретным политическим целям.
      Антисоветским замыслам, например, игнорирование не грозит. Такая литература процветает.
      О бульварной литературе написано немало, поэтому познакомимся лишь с одним ее ответвлением — антисоветским.
 

 
      «Глаза его не могли оторваться от красной массы Советского Союза на карте мира, висевшей на стене»,— говорит автор романа «Участник переговоров» Рей Монут Роджерс о своем главном герое Стюарте Леланде. Взоры многих американцев и в самом деле часто обращаются в нашу сторону, пожалуй, чаще, чем в сторону других стран, и не только с интересом, но порой и с опаской…
      Желание американцев больше о нас узнать создает спрос, тот самый «рынок» в обществе потребления, который заполняется далеко не адекватным товаром. Романов на «русскую» и «советскую» тему выходит много. Могут сказать, что большинство из них ниже всякой критики. Но их читают, порой, как я убедился, зачитывают до дыр в нью-йоркских районных библиотеках. И то, что для «абстрактного» литературоведа — макулатура, для социолога — фактор в формировании общественного мнения, даже общественного климата.