Принц был хорошо знаком с идеалами рыцарского благородства и находился в удобном положении для того, чтобы осуществлять их на деле: одним полем для этого был королевский двор, другим – площадка для рыцарских турниров. Он посещал эти турниры и участвовал в некоторых из них[4]. Принц придумал конструкцию удил для своих боевых коней. Он снабжал членов ордена подвязками, пряжками, наконечниками для поясов и застежками[5]. Для Одли и Чендоса он покупал парами доспехи, обтянутые черным бархатом, а для себя такие же пластины, но бархат на них был красный[6]. Другие подарки – доспехи и коней – он тоже щедро раздавал своим друзьям, которые почти все были старше принца и имели достойные этих рыцарей боевые заслуги до наступления долгого перемирия, которое прервало боевой путь самого принца. Принц Эдуард смотрел на будущее с точки зрения военных подвигов. Через двенадцать лет его стали называть самым рыцарственным из живших тогда благородных дворян – «цветом рыцарства». Фруассар был того же мнения[7] и в Хронике четырех первых королей Валуа описал его так: «Один из лучших рыцарей в мире, в свое время прославившийся более всех».

Однако в более поздние времена значение слова «рыцарственный» так расширилось, что нам сейчас необходимо указать, что оно означало в XIV веке. В то время главными качествами рыцаря были верность и доблесть. Быть рыцарственным означало принимать сложившийся общественный порядок таким, какой он есть. Рыцарский идеал облагородил манеры при дворе и установил четко определенные правила ведения боя для турниров и даже для войны. Но он не имел никакого отношения к принципу общественного устройства, который был выражен вопросом «Кто был тогда дворянином?». В понятие «рыцарственный» не входила и обязанность проявлять милосердие и сердечную доброту к тем, кто не участвует в боях. Рыцарское благородство было, по сути дела, совместимо с открытым и безжалостным истреблением людей, и вскоре принц проявил холодное безразличие к человеческим страданиям[8].

Жизнь принца в том виде, как ее вел Эдуард, стоила дорого. Однако он не становился от этого менее щедрым. Принц продолжал дарить своим друзьям деньги, лошадей, части доспехов, украшения, чаши золотые, серебряные или из позолоченного серебра с эмалью; не только близким друзьям, но всего лишь знакомым и даже гонцам, приезжавшим от влиятельных особ, он дарил скаковых и боевых коней, вьючных и ломовых лошадей, парадных верховых коней. Он тратил крупные суммы на игру (вероятно, проигрывал в кости) и покупал себе очень дорогие украшения тонкой работы. К 1355 году из-за собственных больших расходов и щедрых подарков казна принца была обременена долгами. Поспешно отправлялись в путь гонцы с указаниями собрать и прислать доходы как можно скорее, заключались соглашения о займах под залог будущих доходов. О причинах такой расточительности можно только догадываться. Поведение принца не было недавно возникшей семейной традицией. (Его отец стал королем в шестнадцать лет. Его дед примерно за пятьдесят лет до времени действия этой книги стал королем в двадцать три года и не отличался чрезмерной расточительностью, пока был наследным принцем.) Возможно, это была расчетливая политика, а возможно – нерасчетливая щедрость или просто слабость к подобного рода действиям.

Несмотря на финансовые затруднения принца, его стремление достойно проявить себя в воинском искусстве не ослабло. Перемирие с Францией длилось около восьми лет. Его завершение обещало в будущем возможность отличиться на поле боя. Принц был рад, что военачальник де Бюш потребовал его присутствия в Гаскони, и попросил короля, чтобы тот позволил ему первому переправиться через море. Король, совет и парламент одобрили обе просьбы.

К XIV веку уже существовало представление, что война в какой-то мере должна вестись по правилам, которые должны соблюдать обе стороны конфликта. Летописцы применяли в своих хрониках выражения «законы войны», «закон оружия», «законы рыцарства»; и хотя, разумеется, никого нельзя было принудить к исполнению этих законов (точнее, международных обычаев), все же эти обычаи были очень прочными, и их нарушение могло быть названо неверным или даже бесчестным поступком. Эти правила ведения войны произошли от двух источников. С одной стороны, всеобщее желание иметь какой-то общепринятый порядок действий в повторяющихся ситуациях (например, при сдаче города) привело к формализации отношений между воюющими сторонами и между победителем и побежденным. Эта прогрессивная мера имела международный характер, поскольку командующие каждой из противостоящих армий считали, что их противник обязан соблюдать эти обычаи. С другой стороны, рыцарство уже было международным понятием, объединявшим все военное сословие на основе соблюдения определенных принципов и смягчавшим формальные отношения, установленные законом. Например, по закону пленный был собственностью того, кто взял его в плен, а по правилам рыцарства ему было обеспечено хорошее обращение, пока он находился в плену; по закону от пленного можно было потребовать уплаты выкупа до того, как он будет отпущен на свободу, а по правилам рыцарства пленный мог быть отпущен под честное слово, чтобы отдать распоряжения о сборе денег для своего выкупа.

Законы и обычаи войны не делали различия между теми, кто воюет, и теми, кто не воюет. Как бы ни сожалел об этом наблюдатель (и Фруассар часто сожалеет), но, если город был взят приступом, его жители отдавались на милость победителя так же, как солдаты оборонявшегося гарнизона. Обычно начальник гарнизона и мужчины благородного происхождения оказывались в плену, знатных женщин (если они находились в городе) победители щадили, некоторым богатым горожанам, которые могли заплатить за себя большой выкуп, сохраняли жизнь. Но всех остальных, если им не удавалось спастись бегством, победители могли убить – и часто убивали.

Поэтому жизнь людей, не участвовавших в войне, была под угрозой. Их свобода и имущество тоже не были в безопасности. Когда их захватывали в плен, то уводили из домов для переговоров о выкупе. Командующий вторгшейся армии забирал у людей их скот, зерно и вино и ничего не платил за них; а золотом, серебром и прочими ценными вещами завладевали солдаты.

По этой причине, хотя воины в очень многих случаях искренне желали сражаться для того, чтобы прославиться своей отвагой, бои были также возможностью обогатиться. Фруассар, подводя итоги битвы при Пуатье, даже объединяет эти две цели, когда перечисляет ее выгоды. Он пишет, что все, кто сопровождал принца, «стали богаты честью и имуществом». Все ожидали, что военные действия должны быть прибыльными, а самую большую прибыль можно было получить, захватывая пленных, которые могли заплатить за свою свободу большой выкуп. Если не вдаваться в подробности, то правило было такое: рыцарь, захвативший пленника, должен был договариваться о выкупе и оставлял значительную часть этого выкупа себе[9]. Знатные пленники иногда долгое время находились в плену, ожидая передачи (наличными) тех сумм выкупа, о которых договорились.

Однако свобода самых знатных пленников могла стать предметом не только финансового, но и политического торга. Поэтому король – во всяком случае, в Англии – оставлял за собой право на владение такими пленными и на ведение переговоров об их освобождении. Тот, кто захватывал такого пленного, разумеется, получал достойное вознаграждение. Джон Копленд, сумевший в 1346 году взять в плен Давида, короля Шотландии, был награжден очень щедро, и об этом, должно быть, в армии принца знали все до одного. Томас де Холланд тоже получил крупную сумму денег за то, что взял в плен и передал королю графа д’О. Возможность, что в будущей экспедиции будут захвачены ценные пленники, была формально учтена в скрепленном печатью договоре, который заключили между собой король и принц. В этом договоре даже был пункт о том, что, если в плен будет взят «глава» войны, право на него принадлежит королю.

Нужно также добавить, что с пленными, которых удерживали в плену ради выкупа, обычно обращались хорошо. Если это были рыцари, с ними обращались как с почетными гостями, которые случайно были подданными другого короля. Их могли отпустить под честное слово, а во время перемирия воюющие стороны договаривались о том, чтобы таких пленников пропускали через границы, когда они ехали уплатить часть выкупа или возвращались к тем, кто их захватил в плен, если не смогли внести такой платеж. С заложниками и послами тоже обычно обращались достойным образом.

В общем и целом война была ужасающе жестокой; лучники стреляли с твердым намерением убивать и должны были всеми силами обороняться от одетой в кольчуги и латы конницы, но возникли обычаи, которые руководили поведением воинов, принадлежавших к рыцарскому сословию, и в некоторых случаях облегчали для них тяготы войны.

Для них война в каком-то смысле была игрой или опасным спортом, предназначенным только для дворян. Обучение воинскому искусству было дорогостоящим и трудным. Турниры были прекрасной возможностью для этого и большими событиями светской жизни. Рыцари Золотого руна и Звезды, а также рыцари ордена Подвязки получали приглашения на такие состязания и участвовали в них, и дворяне имели склонность переносить на поле боя те правила, настроение и великолепие, которые царили на рыцарских турнирах. Это было прекрасно и величественно, но это не была война. Эдуард III, хотя и был рыцарем из рыцарей и любил церемонии и роскошь, не одобрял турниры. А король Иоанн, напротив, поощрял их.

Личные подвиги, как на поле для состязаний, так и на поле боя, были не только военными, но и социальными успехами того, кто их совершил, поскольку служили доказательствами его доблести, самого ценного из качеств воина; а доблестью называлось сочетание большого приобретенного умения владеть оружием и величайшей храбрости. Доблесть ценилась так высоко, что полководческое искусство оказывалось на заднем плане. Командовал армией король, один из членов королевской семьи или кто-либо из знатнейших аристократов, но его пригодность для этой должности значила мало; честь доставалась тому, кто сражался храбрее всех. Не было ни какого-либо подобия позднейшего генерального штаба, ни карт, ни точного представления о ресурсах. Конечно, старшие по возрасту среди рыцарей имели некоторые приобретенные на опыте познания в тактике, но во многих кампаниях не было никакой стратегии[10], и все они сводились к разорению – то есть разграблению территории и унижению ее жителей – земель, по которым армия проходила либо к вражеской столице, либо без ясно определенной конечной цели. У исследователей стало нормой считать эти военные операции не кампаниями, а рейдами, но современники Черного принца не делали различия между рейдом и кампанией. Сам король во главе большой армии в Нормандии или Генрих, герцог Ланкастер во главе армии среднего размера в Гаскони действовали так же, как военачальник более низкого ранга, воевавший на границе с Шотландией. Операции отличались масштабом, но не своим характером.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.