- А какое отличное эссе у него - «Роскошь общения!» - Вячеслав лицом и голосом выразил важность того, что его восхитило.
      Борис Андреевич отреагировал с усиленным вниманием:
      - О чём написано?
      - Раскрывается сущность характера, которому всё время нужна самопроверка, - начал Слотов о публикации, каковую вырезал и хранил, так она ему понравилась. - Человек в каком-нибудь явлении открывает что-то для себя, и его волнует - как это оценивают другие. Положительный отклик, хоть самый беглый, дорог ему. Человек ищет отклика, страдает, если вокруг нет понимающих. Внимание людей, в чьём уме можно не сомневаться, для него роскошь…
      Борис Андреевич усмехнулся:
      - И как с этим у Вальца?
      - У него есть друзья. В эссе он говорит о друге.
      Сотрудника КГБ заинтересовало, кого Слотов знает, и он назвал художника Виктора Пчелина. Тот нередко заходил в редакцию к Роману Вальцу, иногда приносил пиво и угощал и друга, и практиканта. Вячеслав не умолчал о другом частом госте по имени Даниил, о котором слышал, что он физик. Несколько раз Слотов видел его и в университете.
      - Знаем, кто это, - сказал Борис Андреевич, быстро писавший в блокноте. Оторвавшись от него, обратился к студенту с видом доверия и просьбы: - Помогите нам! О чём с ними Вальц говорит, что они ему отвечают…
      Слотов, полагая, что своими показаниями уже заслужил прощение, осмелел. Душа требовала обелиться перед Романом Марковичем.
      - Вальц - не антисоветчик. Он не желает вреда стране.
      - С вашей помощью и разберёмся, - подхватил со скрытой иронией сотрудник КГБ. - На него не вы нам глаза открыли, он не со вчерашнего дня поскальзывается. Но чтобы указать ему на ошибки, провести профилактику, мы ещё недостаточно знаем о нём. - Борис Андреевич добавил мягко: - Мы не просим наводить его на разговоры… Заговорит сам - запомните. Не больше.
      Вячеслав подумал о себе словами романа, которые ещё не раз повторятся: он столкнулся лицом к лицу с действительностью и почувствовал весь гнёт беззащитности и одиночества.
 

* * *

 
      Начался осенний семестр, палая листва устилала аллеи рижских парков. Вячеслав реже бывал в редакции «Советской молодёжи». Борису Андреевичу звонил дважды в неделю, и тот решал, нужна ли встреча. Они встретились опять в гостинице «Рига» - Слотов передал отчёт. Он и Вальц направлялись пообедать в столовую (или эдницу) на улицу Кирова, и Роман Маркович не сдерживал эмоций. «От сектора науки требуют, - сказал, закипая, - больше писать о научной организации труда. Это какое-то бесстыдство убогости! Срам, как мы отстали от Запада в кибернетике! Там электроника чудеса творит, а что доступно нам на нашем рабочем месте? Не в одну папку все нужные вырезки набивать, а класть в несколько, по темам?»
      Следующий отчёт Вячеслав принёс по адресу, который ему назвали в телефонном разговоре. Квартира в доме по улице Кришьяна Барона - дверь открыл мужчина со строгим лицом. В комнате навстречу гостю шагнул Борис Андреевич, вставший с кресла. Впервые протянул Слотову руку и наградил его крепким рукопожатием.
      - Прошу!
      Гость, заняв кресло перед журнальным столиком, окинул взглядом комнату. Обстановка отражала средний уровень благосостояния: новый телевизор, ковёр, софа и типичная в таком сочетании стенка с непременными фужерами и книжной полкой.
      - Хозяева разрешили нам в их отсутствие побеседовать, - пояснил Борис Андреевич, в то время как напарник, помоложе его и не такой плотный, развернул газету и погрузился в изучение телевизионной программы. Расположившись напротив гостя, Борис Андреевич произнёс: - Что там у нас? - с тем выражением, с каким потирают руки, и занялся докладной.
      Слотов сообщал о мыслях Романа Вальца о государстве. Как нередко случалось, Вячеслав один работал в его кабинете, и тут, увлечённо разговаривая, вошли Роман Маркович и физик Даниил. Они упоминали академика Ландау. Тот, по словам Даниила, не считал, что в стране построен социализм.
      Вальц высказался:
      - У нас ничто иное, как государственный капитализм! Государство - единственный монополист. Реализована заветная мечта монополиста - чтоб никаких конкурентов! Отчего и отсталость такая.
      Даниил, сообщал Слотов, промолчал, а Вальц спросил его, Слотова, как идёт дело (он писал очерк). К прежнему не возвращались.
      Борис Андреевич для порядка уточнил: записали всё так, как прозвучало, не корректировали? Вячеслав подтвердил, что нет. Оперработник, выдержав паузу, произнёс:
      - К нам приходят, просятся в помощники - мы отвечаем отказом. Работа у нас серьёзная, и нужно, чтобы человек был с чувством ответственности, с хорошей памятью, эрудированный, способный разбираться и правильно, точно излагать, - он взял со столика отчёт, подержал в руке как нечто весьма и весьма важное. - Я думаю, мы будем продолжать.
      Слотов не выразил восторга. Сосала тоска. Но как бы он себя чувствовал, если бы ему пресекли карьеру журналиста?
      - Я повторяю, что дело добровольное, - Борис Андреевич, приглашая в свидетели, взглянул на коллегу, севшего на стул поодаль.
      - Понимаю, - обронил Слотов.
      - Пишите! - услышал он. Перед ним положили лист бумаги и стали диктовать: - В Комитет Государственной Безопасности. Я, такой-то, время, место рождения, добровольно беру на себя обязательство содействовать органам госбезопасности в разоблачении антисоветской пропаганды, клеветы на существующий строй и всяких иных подрывных действий, берусь оказывать и другую помощь органам в их борьбе с врагами Советской власти. Советской - с большой буквы, - предупредил Борис Андреевич. - Написали? Дальше: «Обязуюсь моё сотрудничество с КГБ держать в строгом секрете. С сего дня мои сообщения буду подписывать…» - оперработник улыбнулся, - выберите себе какой-нибудь псевдоним.
      В уме Слотова колыхнулось прочитанное и увиденное о подпольщиках, разведчиках, и привязчиво задержалось: «Сосна! Сосна! На связи Ольха!»
      - Клёнов? - сказал он.
      - Сойдёт, - кивнул Борис Андреевич. - Распишитесь своей нормальной подписью, поставьте число. И сообщения теперь всегда начинайте словами: «Как стало известно от источника…» или: «Источник сообщает…»
      - От третьего лица, - отметил Слотов, - понятно.
 

* * *

 
      В один из первых дней морозца и снегопада Борис Андреевич получил, на той же квартире, отчёт, написанный по форме. Накануне Слотов, после занятий в университете, зашёл в редакцию к Вальцу: он обещал дать новое задание. Заговорили о деле, и тут принесло Виктора Пчелина с сумкой, в которой что-то побрякивало.
      - Как съездил? - воскликнул Вальц, когда отзвучали приветствия.
      Пчелин, оказалось, вернулся из туристической поездки в Польшу. Доставая из сумки бутылки с пивом, поведал:
      - Условия отличаются не в нашу пользу. Изображать жизнь в формах самой жизни - там не закон для художников. Мне дали понять, не без чувства превосходства: для них нетерпимо то, что терпим мы.
      Вальц вставил:
      - Не знают ошейника с шипами.
      - Тебе ответят, у них это немыслимо, народ не такой! - Пчелин гмыкнул.
      - Не любят нас, - Вальц поставил на стол чайные чашки. - В Академию наук приезжал профессор-поляк, мы с ним разговорились тет-а-тет… Когда немцы Польшу захватывали и наши перешли её границу, у нас в плену оказалось много поляков. Хотя с Польшей мы вроде как не воевали… Профессор напомнил: весной сорокового в урочище Катынь под Смоленском наши расстреляли тысячи польских офицеров. А позднее свалили на немцев.
      Пчелин проговорил сожалеюще:
      - Попала Польша меж двух прессов. - И добавил: - Там при нас о войне не вспоминали. А кто-то из наших вспомнит - молчат. Хотя варшавяне коснулись войны: какая Варшава была разрушенная и какая теперь красивая. - Он налил пиво в чашки и, протянув одну Слотову, стал описывать Варшаву…
      Вячеслав до того не слышал о Катыни, и, когда оперработник читал отчёт, подумывал: спросить? Они сидели в креслах друг против друга.
      - Образчик грязной клеветы! - объявил Борис Андреевич, сделав вопросы излишними. - Но нужно, чтобы это было неоспоримо! - продолжил он сурово. - Вальц скажет, он этого не говорил, Пчелин, конечно, его не опровергнет, а вас в качестве свидетеля мы не можем засвечивать.
      Слотов решился выявить реакцию на одно своё предположение.
      - Извините, Борис Андреевич, - начал преувеличенно смущённо, - в кабинете… э-ээ… нет приборчика?
      Сотрудник КГБ одарил студента снисходительной усмешкой.
      - Хочется, чтобы всё, как в кино про шпионов? Но мы имеем дело не с агентами разведок, и, если в каждом кабинете технику устанавливать, фиксировать всё, что скажут… В какие это вылетало бы суммы? Нет необходимости. О настроениях мы и так узнаём, а когда нужно проверить… - он замолчал, раскрыл блокнот и, подумав, спросил: - У вас что-то будет опубликовано в ближайшее время?
      Через два дня, ответил Слотов, должен выйти очерк о молодых рационализаторах завода ВЭФ.
      - Тогда позвоните мне в первой половине дня, и мы встретимся, - оперработник черкнул в блокноте. - Вы с Вальцем ещё не обмывали ваши публикации? Надо обмыть.
      Вячеслава пощипывало и любопытство и беспокойство. Чего от него потребуют? Подпоить Вальца, подсыпать ему что-то в стакан?.. Стоило вообразить, и, как ни глубоко он уже увяз, становилось не по себе. Фактически то, что будет сделано, сделает государство, думал он, - таково оно! таковы условия в этом обществе! Сколько людей включено в сеть, постоянно загруженную сигналами… На него самого капал не кто-то один. Словом, оставалось только мысленно развести руками.
      Когда он вновь позвонил в знакомую квартиру, открывший ему Борис Андреевич сказал приглушённо: - Хозяева дома… - и, кивнув на притворённую дверь комнаты, провёл гостя в другую, с письменным столом и стеллажом с книгами. Глаз приметил трёхтомник Константина Симонова, собрание сочинений Ярослава Гашека. Оперработник вынул из портфеля и положил на стол что-то вроде мыльницы серого цвета и моток тонких проводов. Слотов догадался.
      - До рубашки, - гэбэшник дополнил слова жестом, и Вячеслав снял пальто, пиджак.
      Борис Андреевич вооружился перочинным ножичком, велев Слотову вывернуть правый карман брюк, а также задний карман. В дне того и другого появились отверстия. Вячеслав подвергся ряду манипуляций. Портативный магнитофон был помещён в задний карман, в боковом оказался выключатель; соединительный провод скрывался под материей брюк. Борис Андреевич объяснил:
      - Кнопка утоплена - включён, выступает - выключен.
      Другой провод, прилегая к торсу, оканчивался крошечным звукоулавливающим устройством, прикреплённым к майке на груди специальной булавкой. Под рубашкой его не было видно.
      - Работает пять часов, - пояснил сотрудник КГБ, когда Слотов облачился в пиджак. - Ну-ка, руку в карман - включили, выключили. Только будьте осторожны, не привлекайте к руке внимания. Сами решайте, когда включать: болтовня не по делу нам не нужна. - Борис Андреевич, сменив тон, добавил с ехидцей: - Но не надо и в доброту играться, обрывать, пропускать. Вам же хуже. Если запись не подтвердит вашу информацию, останутся сомнения. Наговоры у нас не приветствуют.
      Перспектива попасть в клеветники вызвала у Слотова ассоциацию с поговоркой: «Нас …, и мы же педерасты!» Оперработник дал ему напутствие, вручив двадцать рублей и взяв расписку:
      - Купите бутылку коньяка, что-нибудь заесть - и посидите… Потом звонок мне - вернёте вещь.
      Вячеслав посетил ликёро-водочный отдел универмага. Армянского коньяка, который хотелось попробовать, увы, не было, и он выбрал грузинский с маркировкой «коньяк выдержанный высшего качества», истратив двенадцать рублей с копейками. Купив в кондитерском отделе пару плиток шоколада, к концу рабочего дня появился в редакции.
 

* * *

 
      Вальц дописывал статью. Сказав: - Привет, Слава, мне три минуты… - вновь склонился над рукописью, худощавый брюнет с курчавой шевелюрой и бородищей. Вячеслав, повесив пальто на вешалку, не садился. Когда Вальц, пробежав глазами лист, размашисто расписался и бросил авторучку на стол, Слотов извлёк из кармана пальто обёрнутую бумагой бутылку.
      - Очерк, который сегодня вышел, очень важен для моей дипломной работы… - студент помялся, - её тему дали мне вы и столько со мной возились…
      Вальц не был изумлён:
      - О чём говорить, спрыснем! Отнесу только в машбюро… - он взял рукопись и, выходя, обернулся: - Давайте Куличова пригласим для компании?
      Слотов ответил «конечно!» и, когда остался один в кабинете, притронулся к заднему карману брюк под полой пиджака, осторожно ощупал выключатель в другом кармане. Посмотрел на руки: дрожат? Вероятно, покраснело лицо, блестят глаза. Он не мог сидеть спокойно и, разломав плитки шоколада на кусочки, разложил их на бумаге, потом нашёл в ящике стола штопор, стал откупоривать бутылку, пробка крошилась. Вошедшие Вальц и Куличов поспешили к нему на помощь, пробка была удалена.
      Роман Маркович поднял, за отсутствием рюмок, чашку с коньяком:
      - Слава, вы у меня не первый практикант, и, сравнивая, я говорю, как оно есть. Вы пока - лучший! У вас вырабатывается свой стиль - с такой чертой, как гибкость. И главное: вы умеете взять материал. Ну - за то, чтобы вы стали профессионалом, каких поискать!
      Трое выпили. Вячеслав сказал - благодаря Роману Марковичу он понял, какой роскошью может быть общение…
      - Ну-ну, не будем, - остановил Вальц.
      Приняли по второй порции, и Слотов рассказал безобидный анекдот о пьянице, которому пришлось пить рюмками чай, чтобы заполучить чашку водки. Настроение поднималось. Александр Куличов сообщил: сегодня Бутейко поделился анекдотом, привезённым из командировки.
      - Он ездил в Куйбышев. Это бывшая Самара, в тридцатые годы её переименовали в честь деятеля Куйбышева, - пояснил Куличов.
      Вячеслав откинулся на спинку стула, запустил руки в карманы и утопил кнопку выключателя, меж тем как Александр начал:
      - На похороны деятеля съехались делегации со всего Союза. Делегат с какой-то национальной окраины очень плохо говорил по-русски, коверкал слова. Хотел произнести: «Умер Куйбышев. Но ничего. Вырастет новое поколение». А получилось: «Умер … большой. Но ничего. Вырастет новый по колено».
      Вальц усмехнулся в бороду. Куличов сказал:
      - Анекдот плоский, но для подростков в самый раз, - он положил в рот кусочек шоколада. - Правда, трудно представить, что молодёжь тридцатых сочиняла такое.
      - А что мы о ней знаем? Что её вдохновляли лозунги? - насмешливо возразил Вальц.
      - Теперь молодёжь, когда нельзя изъясняться на жаргоне, сыплет штампами, набирается их ещё в школе… - Куличов пустился в рассуждения об истоках формализма в общественной жизни. - Всю лучшую пору шаблон держит в тисках, а потом, как в спорте: возраст! уходи…
      - А наоборот не бывает? Из рядов молодёжи - в спорт? - шутливо прервал Вальц, и оба заговорили о Стефаненко, ответственном секретаре «Советской молодёжи», которого пригласили на должность собкора центральной газеты «Советский спорт».
      Переключились на других коллег. Слотов скромно безмолвствовал, ждал. Беседа текла безалаберной струйкой, не задевая тлеющих углей, а коньяка в бутылке оставалось всего ничего. В этот час в магазинах уже не продавали спиртное, но в ста метрах от редакции располагалось кафе «Лира».
      - Схожу в кафе за вином? - сказал Слотов просительно, из чего следовало: общество старших коллег для него радость, которую ему очень хочется продлить.
      - Ещё б вы для нас бегали! Все вместе сходим, - заявил Вальц.
      Они отправились в «Лиру», вернулись с напитком в кабинет, и Вячеслав, напряжённо думавший, как незаметно подсунуть нужную тему, заговорил об очерке, о сборе материала для него на заводе ВЭФ.
      - Сказали мне, конечно, о знаменитом суде, который у них во дворце культуры проходил…
      - Суд над пособниками фашистов, в шестьдесят пятом году, - подхватил Куличов и стал критиковать заводское комсомольское собрание по случаю десятилетия суда. Газета напечатала отчёт с собрания, выступления некоторых участников. Александр проговорил со вздохом: - Всё по шаблону. Зверства предателей, гнев и возмущение советских людей… Я искал очевидца, который что-то своё бы рассказал, и зарёкся. - Порозовевший от выпитого, он добавил, слегка морщась, словно преодолевая неохоту: - Один ветеран, он Латвию освобождал и в сорок четвёртом был там, где всё случилось, сказал мне… творили.
      - Творили! - повторил многозначительно Вальц.
      Слотов догадался, о чём это. О произошедшем ему говорил отец, передавая услышанное от других лиц, не зная полной правды. Была же она такова. Когда Латвия осталась в тылу рвущегося на восток Вермахта, в её лесах, особенно в краю Латгалия, укрылось немало солдат и офицеров Красной Армии, отрезанных от своих. Латгальцы, которые к ним тёплых чувств не питали, записывались в самоохрану и помогали полиции и немцам вылавливать окруженцев. Но их нередко привечали в деревнях, чьи жители носили русские фамилии. На исходе декабря сорок первого в Аудринях, одной из таких деревень недалеко от города Резекне, появился партизанский отряд, пришедший из лесов Псковщины. По-видимому, им командовали люди из НКВД. Узнав, что в соседней деревне сформирован взвод самоохраны, они ночью повели отряд туда. Бой длился до утра, село сгорело почти целиком, много жителей, включая женщин и детей, было убито. Партизаны возвратились в Аудрини, наспех отпраздновали победу, и, перед приходом полицейской части, след их простыл. Впрочем, у жителей спряталось несколько раненых, и они, когда полиция стала ходить по домам, открыли стрельбу и сумели уйти в лес.
      Понятно, какой выход оставался раскалённо-закрутевшим страстям, - одобренный начальником сил безопасности оберштурмбаннфюрером Штраухом, который приказал за укрывательство партизан сжечь село и тридцать жителей мужского пола принародно расстрелять на базарной площади города Резекне. Оттепельный сырой день 4 января 1942 стал чёрной датой.
      В советской печати и на суде о делах партизанского отряда не упоминалось. По официальной версии, в селе Аудрини нашли приют пятеро окруженцев, среди которых были раненые. Неожиданно нагрянула полиция - группка вступила с нею в бой и, потеряв одного из своих, но убив четырёх полицейских, скрылась в лесу. Каратели принялись пытать крестьянку, прятавшую окруженцев, истязали и её малолетнего сына. У жертв допытывались: «Где находятся партизаны?» Деталь, приводимая в советских изданиях без пояснений, не выдаёт ли присутствие отряда в этой истории? Из публикации в публикацию переходило: «Мать и сын молчали». (А что они могли ответить?) «Разъярённые изуверы порешили, что всё село должно заплатить кровью». То есть приказ Штрауха о расстреле тридцати человек оказывался неудовлетворительной мерой? На суде говорилось, что латыши-полицейские расстреляли ещё сто семьдесят селян, в их числе женщин, детей. Издал ли оберштурмбаннфюрер новое распоряжение - об этом не прозвучало ни слова. Свидетели давали показания об издевательствах полиции над обречёнными: тех избивали, заставляли рыть себе могилы. Очевидцы были жителями того же села, и оставалось непонятным, каким образом они сами уцелели?
      Куличов и Вальц обсуждали трагедию и сходились на том, что вопросы «повисают», что в деле - «дырки». Вячеслав, слушая, невольно представлял работающий портативный аппарат в заднем кармане брюк, движение ленты. Куличов сказал: ветеран, о котором он говорил, осенью сорок четвёртого был шофёром грузовика в полку, расквартированном поблизости от места событий. Латгалец, он пообщался с земляками…
      - Доверил мне, конечно, не для печати и под большим секретом, что ему рассказали… - сообщил Александр с откровенностью подвыпившего человека. - С чего заварилось… В одну ночь партизаны запалили латышское село и по всем, кто выбегал, - огонь без разбора.
      Вальц под хмельком непоседливо перекладывал на столе пробку, штопор. Кивнул:
      - Один человек писал портрет старожила… тот это лично пережил…
      Куличов проговорил с тягостным выражением:
      - Командир самоохраны партизанам не попался. Тогда они его семью заперли в доме и дом сожгли.
      Слотов помнил: отец, рассказывая слышанное о набеге отряда, сомневался, при всём своём скептическом отношении к строю, что партизаны не щадили баб, детей. Вячеслав решил должным образом отметиться в протекающей беседе и, подогреваемый винными парами, сказал с чувством:
      - Партизан - храбрый, мужественный человек! а кем надо быть, чтобы так убивать и жечь?
      - Человек может быть храбрым, совестливым, способным к сочувствию, к состраданию, но если он находится среди людей, принявших власть НКВД, - исполнит всё, что потребуют! - высказался Вальц с хмельной беспечностью и как бы с несомненным знанием истины. Слотов опустил глаза, а Роман Маркович произнёс чуть громче, чем говорил обычно: - Слава, вы слабо представляете, что такое - эти органы.
      - И что такое был Сталин, - добавил Куличов угнетённо. - За кражу колхозного зерна детей двенадцати лет к расстрелу приговаривали.
      Выпивка сделала своё, и Слотов не удержался, чтобы не оживить эхо:
      - Вы говорили, тысячи польских офицеров были расстреляны в Хатыни, - обратился он к Вальцу.
      - В Катыни, - поправил тот.
      - Сколько же людей должно было участвовать… - проговорил Слотов, как бы силясь вообразить ужасающую картину.
      - Уместное замечание, Слава! - с мрачной иронией похвалил Роман Маркович. - Если вспомнить Толстого с его «Не могу молчать», Леонида Андреева с его «Рассказом о семерых повешенных», - в те времена остро не хватало палачей! Привлекали преступников, уменьшая им срок каторги, но и те не все соглашались. Убийце обещали жизнь сохранить, если он других повесит, - отказался! Зато перед НКВД проблема не стояла. Хватало желающих.
      - Но поляков могли и немцы расстрелять. Уж им не учиться кровушку лить, - рассудительно заметил Куличов.
      - Это ты мне говоришь?! - Вальц нервно передёрнул плечами.
      Коллега взглянул на него так, словно другой реакции не ждал, и продолжил:
      - Могилы исследовали довольно открыто, общественность пригласили, Алексея Толстого. Даже церковь участвовала - патриарх был в комиссии. Почему они обязательно под неправдой подписались?
      - Две идеологии оказались заодно. Трогательно! - едко усмехнулся Роман Маркович.
      - Сталин должен быть разоблачён до конца! Тогда правда будет правдой, ложь ложью, и всем станет спокойнее, теплее, - убеждённо произнёс Куличов. - Или ты не надеешься?
      - Нет, я надеюсь! - горячо сказал Вальц. - Но пока что в людях - почтение к Сталину…
      - Потому что мы не научены не прощать жестокость. Человек вообще по своей природе жесток, он не может не разрушать, - Куличов вывел разговор на иной уровень. - Ни от какой обезьяны он не произошёл, он - что-то чужеродное на планете…
      Заговорили о возможном происхождении человека от инопланетян, о том, не продукт ли он экспериментов?.. Перешли на произведения братьев Стругацких. Вино было допито, пора по домам. Трое покинули редакцию, обсуждая «Солярис» Станислава Лема и знаменитое одноимённое киновоплощение, и на улице Горького попрощались. Слотов, выключив магнитофон, устремился к будке телефона-автомата.
 

* * *

 
      С Борисом Андреевичем встретились не на квартире. В такой поздний час не стоит беспокоить хозяев, сказал он и велел ждать у кинотеатра «Палладиум». Подъехал на «волге» старой модели, Вячеслав сел в машину; миновали центр, ярко освещённый и отнюдь не безлюдный даже в зимнюю ночь, Борис Андреевич затормозил в глухом переулке недалеко от Бассейновой поликлиники. И тут Слотов перенёс процедуру, которая, представилось ему, весьма заняла бы стороннего наблюдателя. Пришлось сидя освободиться от пальто, от пиджака, и сидевший рядом оперработник помог подопечному расстаться с проводами, пропущенными под рубашкой и под материей брюк. Наконец технику положили в портфель. Слотов, приводя в порядок одежду, сообщил, что от двадцати рублей осталось кое-что.
      - Вам пригодится, - заботливо сказал шеф. - Завтра напишите, как всегда, - напомнил он.
      - Но ведь записалось на…
      - На бумаге всё равно должно быть, - прервал оперработник, и Вячеслав понял, что будет проверено, насколько точно способен он передавать разговоры.
      Борис Андреевич высадил его метрах в двухстах от общежития.
      В последующие дни Слотов налегал на учёбу, готовясь к сессии, в редакцию не ходил. Тем временем там стряслось ЧП. Роман Вальц дежурил по номеру, как это делали сотрудники по очереди: то есть, оставаясь на работе до отправки номера в печать, следил, чтобы не проскочил ляп. Он же выбрал самое видное место. Первую полосу венчало сообщение о встрече Брежнева с руководителем братской Польши Гереком. И рядом оказалась реклама мужских ботинок. Из этого соседства читатели могли вывести: «Два башмака - пара!» Огрех якобы устранил замредактора, которого будто какое-то наитие заставило в эту позднюю пору вернуться в редакцию. Потом Слотову рассказывали, что ещё до его прихода Вальц нашёл рекламе другое место и доложил об уже устранённом ляпе. Однако очень скоро в редакцию от партийного руководства поступила бумага, где указывалось, что «по вине Вальца Р.М. едва не была допущена непростительная небрежность идеологического характера». Вальца уволили. Ушёл, по собственному желанию, Куличов, которого потянуло поработать в районной газете на Крайнем Севере. Говорили, Куличова привлекла северная надбавка («подкопит на кооперативную квартиру»), полагали также, что он собирает материал на книгу о людях романтических профессий.
      Слотов, теперь бравший задания у Алексея Мигулина, однажды столкнулся на улице с Вальцем. Вячеслав предусмотрительно подготовил ответы на случай, если ему в лицо выскажут подозрения, но глаза Романа Марковича не полыхнули тем чувством, мысль о котором съёживала душу. Слотов постарался вложить в своё «здравствуйте» искреннюю симпатию - ему пожали руку, и внутренняя дрожь пропала. Он спросил с видом сочувствия и волнения:
      - Как ваши дела?
      - В театре монтировщик сцены, - Вальц чуть улыбнулся, будто иронизируя над своим положением.
      - А… в какую-нибудь многотиражку? - сказал Слотов удручённо, как говорят, когда ответ известен, но спросить всё равно нужно.
      - Слава, с той формулировкой, с какой меня уволили… - продолжать было излишне. Они отошли в сторону от потока прохожих, и Роман Маркович взглянул в глаза Слотову и стеснённо и испытующе: - Вы в последнее время не соприкасались с КГБ?
      - Нет! - ответил Вячеслав категорично.
      - Меня вызывают. Ставят в вину речи нехорошие…
      Слотов, понизив голос, спросил с участливой тревогой: - А что вообще произошло? - Он смотрел с вниманием человека, желающего узнать правду из первых рук. Роман Маркович отвечал, что не одного, не двух покритиковал в печати, а люди злопамятны. У кого-то нашлись высокие покровители. «Видимо, этим объясняется…», «свинью мне подложили вполне организованно».
      Он опять остро взглянул на Слотова:
      - У КГБ имелся компромат. Копают…
      - Думаете, вызовут? Мне им нечего сказать! - заверил Вячеслав.
      Они тепло пожелали друг другу всего наилучшего и разошлись. Слотов, думая о Вальце, которого называл по имени-отчеству, как привык называть преподавателей, вспомнил, что полтора года назад спросил, сколько тому лет, и услышал: «Тридцать». Не так уж и много - представилось теперь. У Вальца была жена-врач, детей не имели. По-видимому, подадут заявление на выезд в Израиль, чего Роман Маркович, скорее всего, прежде не собирался делать, планируя продолжать карьеру в Союзе. Слотову не давало покоя: как можно, видя пороки системы, не желать уехать из страны?
 

* * *

 
      Перед Новым годом ему вручили двадцать рублей на личные расходы, но он оказался обязан учреждению не только этой радостью. Когда запахло весной, студент познакомился с девушкой, чему предшествовала встреча с Борисом Андреевичем на всё той же квартире по улице Кришьяна Барона.
      Марта Грасмюк, узнал Слотов, тоже учится в университете, на четвёртом курсе инъяза. Её родители, немцы Поволжья, были выселены в начале войны в Казахстан. При Хрущёве семья перебралась в Ригу. Отец Марты - автослесарь, мать - портниха, старший брат - пилот Аэрофлота, младший служит в армии. Есть родня, переехавшая в ФРГ.
      - Вас волновала судьба немцев Поволжья, - напомнил, посмеиваясь, Борис Андреевич. Он сидел в кресле, вытянув ноги и положив одну на другую. - Вы слушали «Немецкую волну» и не только её. Наверно, и теперь грешите… Ладно-ладно!.. Вот и узнаете, не слушает ли девушка, семья. - Сытое, гладкое лицо выразило полноту злобы: - Родня пишет, какая хорошая там жизнь, - проговорил шеф деланно-насмешливо, в чём Слотов уловил отзвук ущербности. - В ответах намерение переехать пока не просматривается, но не всё бывает в письмах.
      Семья, продолжал шеф, дружит с другими немецкими семьями в Риге, наверняка восхваляет жизнь в ФРГ. Возможно, ведёт целенаправленную агитацию за переезд… Кроме того, есть сигналы о знакомствах с активистами, которые ратуют за восстановление Немреспублики на Волге. Эти немцы приезжают в Москву, обивают пороги приёмных, привлекают внимание иностранцев. Надо узнать, не втягивается ли в возню девушка или кто-то из семьи.
      - Об остальном будем говорить после, - Борис Андреевич вынул из портфеля фотографию. - Снимок уличного фотографа.
      «Ничего девочка!» - оценил Вячеслав. Она не без кокетства смотрела в объектив. Сразу вспомнилось - видел её в университете.
      - Да, но с чего это она передо мной растает? Наверно, она при друге.
      - Увести не сумеете? Не прибедняйтесь! - бросил шеф с холодно-поощрительной улыбкой.
      Был готов план. В гости к родителям Марты едет из Казахстана тётя, путь лежит через столицу; послезавтра, известно из телеграммы тёти, она прибудет в Ригу московским скорым. Выяснено, что встретит её одна Марта: родители будут на работе, отпрашиваться - не в их правилах.
      - Почему вам не ожидать того же поезда? Допустим, у вас в Москве есть друг-студент, он может передать вам с проводником какой-нибудь важный конспект… - развивал идею оперработник. - Заговорите с девушкой, потом сбегаете к какому-нибудь вагону, вернётесь и поможете донести багаж тёти до такси.