Глава 4

Я пришел в гостиницу одновременно с отцом, который как раз вернулся из замка со встречи с архидиаконом. Когда мы подошли к двери нашей комнаты, из нее вышел молодой человек, мойщик в хаммаме, который обслуживал дядюшку Маттео в самый первый день. Он одарил нас ослепительной улыбкой и сказал:

– Салям алейкум.

И отец тут же вежливо ответил:

– Ва алейкум ас-салям.

Дядюшка Маттео был в комнате, очевидно, он только что начал накрывать скатерть для вечерней трапезы. И, едва мы вошли, он тут же принялся рассказывать в своей веселой манере:

– Мальчик принес мне целый кувшин средства для удаления волос. Я решил определить его состав. Представьте, мамум состоит всего лишь из заячьей капусты и негашеной извести, смешанных с небольшим количеством оливкового масла. Ну и еще добавляют немного мускуса, чтобы придать средству более приятный аромат. Мы легко сможем смешать его сами, но мамум стоит здесь так дешево, что едва ли в этом есть резон. Я велел мальчику принести мне четыре дюжины небольших кувшинов. А что наши священники, Нико?

Отец вздохнул.

– Кажется, Висконти уже готов отправить с нами всех священников Акры. Однако он полагает, что, прежде чем послать людей в столь долгое и утомительное путешествие, нужно поинтересоваться, что они сами думают по этому поводу. Так или иначе, Висконти обещал по мере сил оказать помощь в поиске добровольцев. Он даст нам знать о результатах.

В последующие дни мы оказались единственными жильцами в хане, и отец радушно пригласил хозяина оказать нам честь и присоединиться к нашей вечерней трапезе.

– Ваши слова перед моими глазами, шейх Фоло, – сказал Исхак, одергивая свои широкие шаровары, чтобы поудобней усесться.

– Может, госпожа шейха, ваша прекрасная жена, присоединится к нам? – спросил дядюшка. – Это ведь она в кухне, не правда ли?

– Разумеется, шейх Фоло. Но она не нарушит приличий: не пристало женщине самонадеянно принимать пищу в обществе мужчин.

– Да-да, конечно, – сказал дядюшка. – Простите меня. Я забыл о приличиях.

– Как сказал пророк (да пребудут с ним мир и счастье): «Я стоял перед вратами Небес и видел, что в большинстве своем обитатели их были нищими. Я стоял перед вратами Ада и видел, что большинство его обитателей составляли женщины».

– Гм, да. Ну, тогда, возможно, ваши дети захотят к нам присоединиться, чтобы составить компанию Марко? Есть ли у вас дети?

– Аллах, у меня нет ни одного, – печально сказал Исхак. – Только три дочери. Моя жена baghlah и бесплодна. О благородные господа, поз вольте мне вознести благодарственную молитву за этот ужин.

Мы склонили головы, и он забормотал:

– Аллах акбар рахмет. – И добавил на венецианском наречии: —

Аллах велик, мы благодарим его.

Мы сами накладывали себе ломтики баранины, приготовленные с помидорами и жемчужными луковицами, и печеные огурцы, начиненные рисом и орехами. Пока мы делали это, я сказал хозяину:

– Простите меня, шейх Исхак. Могу я задать вам вопрос?

Он любезно кивнул:

– Доставьте мне удовольствие вашим желанием, молодой шейх.

– Вы использовали это слово, говоря о своей жене. Baghlah. Я слышал его прежде. Что оно означает?

Хозяин выглядел слегка смущенным.

– Baghlah – это самка осла. У нас так обычно говорят о женщине, подобной бесплодной пустыне. Ах, я понимаю, вы думаете, это слишком грубое слово, чтобы использовать его по отношению к своей жене. И вы правы. Она ведь во всех иных отношениях очень достойная женщина. Вы, господа, возможно, заметили, какой у нее внушительный лунообразный зад. Изумительно большой и увесистый. Он заставляет ее садиться, когда она встает, и садиться, когда она собирается лечь. Да, превосходная женщина. У нее также красивые волосы, хотя вы и не можете их увидеть. Длинные и блестят сильнее, чем моя борода. Вы, без сомнения, осведомлены, что Аллах предписал одному из своих ангелов ничего не делать, а только стоять у его трона и восхвалять его мудрость. И ангел этот ничего больше не делал, а лишь возносил хвалу Аллаху за то, что он столь мудро все распределил – бороды мужчинам, а длинные локоны женщинам.

Араб на мгновение прекратил свою пустую болтовню, и я сказал:

– Я слышал еще и другое слово. Kus. Что это значит?

Слуга, который явился нам прислуживать, издал какой-то странный звук, а Исхак выглядел теперь еще более сконфуженным.

– Это очень плохое слово. И не подобает обсуждать такое во время вечерней трапезы. Я не буду повторять то, что вы сказали, но это низкое слово для обозначения самых низких частей женского тела.

– А ghunj? – спросил я. – Что означает ghunj?

Слуга судорожно вздохнул и торопливо покинул комнату, а у Исхака был теперь уже такой вид, словно он терзался физической болью.

– Где вы проводили сегодня время, молодой шейх? Это тоже низкое слово. Оно означает определенные движения, которые делает женщина. Это слово относится к тем движениям, да простит меня Аллах, к тому, что происходит во время полового сношения.

Дядюшка Маттео фыркнул и сказал:

– Мой saputelo[107] племянник страстно желает узнать новые слова, которые могут оказаться полезными, когда он отправится с нами в дальние страны.

Исхак пробормотал:

– Как сказал пророк (да пребудут с ним мир и счастье): «Добрый спутник – вот лучшая поддержка в дороге».

– Есть еще пара слов… – начал я.

– У высказывания этого есть продолжение, – проворчал Исхак. —

«И даже плохой спутник лучше, чем совсем никакого». Но неужели, молодой шейх Фоло, я должен опускаться до того, чтобы переводить и другие незнакомые слова, которые вы узнали, пытаясь овладеть нашим языком?!

После этого заговорил отец, моментально переведший беседу в более безопасное русло, а наша трапеза между тем подошла к сладкому: консервированным абрикосам, финикам и сладко благоухавшим арбузным коркам. В тот вечер мне так и не удалось узнать значение таинственных слов tabzir и zambur, это произошло гораздо позже. Когда ужин завершился питьем шербета и gahwah, Исхак снова произнес благодарственную молитву: не в пример нам, христианам, язычники читают ее дважды – перед началом и ближе к концу трапезы.

– Аллах акбар рахмет. – И со вздохом облегчения хозяин покинул нашу компанию.

Прошло несколько дней, и по требованию Висконти мы с отцом и дядюшкой снова отправились в замок. Он встретил нас вместе с принцем и принцессой, в комнате также присутствовали двое мужчин в белом облачении и черных плащах ордена монахов-проповедников святого Доминика. После того как мы обменялись приветствиями, Висконти представил нам их.

– Брат Никколо Виченцский и брат Гильом Триполийский. Они выразили желание отправиться с вами, мессиры Поло.

Представляю, какое разочарование испытал отец. Однако он скрыл его и сказал только:

– Приветствую вас, братья, добро пожаловать на нашу встречу. Могу я спросить, почему вы пожелали присоединиться к нашей миссии?

Один из них ответил довольно раздраженным тоном:

– Из-за того, что нам внушает отвращение поведение наших братьев-христиан здесь, в Акре.

Другой заметил таким же тоном:

– Мы с нетерпением предвкушаем миг, когда сможем вдохнуть более чистый воздух далекой Татарии.

– Спасибо вам, братья, – вежливо сказал отец. – А теперь прошу меня извинить, но нам надо поговорить с глазу на глаз с его преподобием и их королевскими высочествами.

Оба монаха засопели, словно им нанесли обиду, но покинули комнату.

А затем отец процитировал архидиакону Библию:

– «Урожай и вправду велик, лишь работников мало». Висконти возразил цитатой:

– «Где соберутся двое или трое во имя Мое, там среди них и Я». – Но, ваше преподобие, я просил священников.

– Никто из священников не вызвался добровольно. Эти двое тем не менее монахи-проповедники. По существу, они уполномочены совершать практически любые церковные обряды – от закладки церкви до заключения брака. Их власть отпускать грехи и освящать церкви, разумеется, ограничена и они также не могут посвящать в церковный сан, но почему бы вам не взять с собой для этого епископа? Мне очень жаль, что добровольцев нашлось так мало, но совесть не позволяет мне кого-либо принуждать. Может, вас что-то еще не устраивает?

Отец заколебался, но дядюшка храбро высказался:

– Да, ваше преподобие. Монахи сами признались, что руководствуются вовсе не благими намерениями. Они просто хотят убраться подальше из этого распутного города.

– Так же, как и святой Павел, – сухим тоном произнес архидиакон. – Я отошлю вас к Книге Деяний апостолов. В те времена этот город назывался Птолемаида. Однажды Павел направился туда, однако не смог пробыть в этом грешном городе более одного дня.

Принцесса Элеонор с жаром закончила:

– Аминь!

А принц Эдуард сочувственно хихикнул.

– У вас есть выбор, – сказал нам Висконти. – Вы можете поискать где-нибудь в другом месте или подождать, пока изберут Папу, и обратиться к нему. Или же можете принять услуги этих двоих братьев-доминиканцев. Они заявили, что готовы отправиться хоть завтра.

– Мы, конечно же, возьмем их с собой, ваше преподобие, – ответил отец. – И позвольте вас за все поблагодарить.

– Итак, – заметил принц Эдуард, – вам предстоит пройти земли сарацинов и следовать далее на восток. Полагаю, есть одна дорога, которая гораздо предпочтительнее.

– Мы будем очень рады узнать, что это за дорога, – сказал дядюшка Маттео. Он захватил с собой Китаб аль-Идриси и теперь открыл его на той странице, где были изображены Акра и ее окрестности.

– Хорошая карта, – одобрительно произнес принц. – Ну смотрите. Если вы хотите отсюда попасть на восток, то сначала вы должны отправиться на север и обойти земли мамелюков. – Будучи христианином, принц перевернул страницу вверх ногами, чтобы север оказался наверху. – Однако ближайшие к северу порты – это Бейрут, Триполи и Латакия… – Он показал на карте золотистые точки, обозначавшие эти портовые города. – Если даже их еще не успели захватить сарацины, то осада наверняка идет полным ходом. Вам придется пройти – дайте-ка посчитать, – больше двух сотен английских миль, вдоль побережья на север. Вот до этого места в Малой Армении. – Он показал на точку на карте, которая, несомненно, не заслуживала того, чтобы быть золотистой. – Здесь, где река Оронт[108] впадает в море, располагается старинный порт Суведия. Там живут армяне-христиане и миролюбивые арабы-аведи, мамелюки до сих пор еще не добрались туда.

– Когда-то это был главный порт Римской империи, – добавил Висконти, – который назывался Селуция. А неподалеку есть еще один, известный как Аяс, Аджацо или Антакья, у него много всяких названий. Конечно, вы отправитесь туда морем, а не по суше вдоль побережья.

– Да, – сказал принц, – английский корабль отплывает отсюда на Кипр завтра вечером. Я предупрежу капитана, чтобы он взял курс на Суведию и прихватил с собой вас и монахов. Я дам вам рекомендательное письмо к остикану[109], тамошнему градоначальнику, и попрошу его присмотреть за вами. – Затем он снова привлек наше внимание к Китабу. – Так вот, когда вы доставите вьючных животных в Суведию, то отправляйтесь в глубь территории. Перейдете реку, вот здесь, а затем двигайтесь на восток, к Евфрату. Ваше путешествие вниз по Евфрату до Багдада не будет тяжелым. А уж из Багдада на восток ведут разные дороги.

Отец и дядя оставались в замке, пока принц писал обещанное письмо. Мне же они велели почтительно попрощаться с его преподобием и их королевскими высочествами; только после этого я смог уйти и провести остаток дня в Акре по своему усмотрению. Я больше никогда не виделся с архидиаконом и принцем с принцессой, но впоследствии до меня дошли некоторые новости. Мы с отцом и дядей были еще недалеко от Леванта, когда получили известие, что архидиакон Висконти был избран Папой Римским и взял себе имя Григория Х. Примерно в то же время принц Эдуард, поняв, что толку все равно не будет, завершил Крестовый поход и отплыл домой. Он добрался до Сицилии, когда узнал новости: его отец умер и он стал королем Англии. Вот так и получилось, что, сам того не подозревая, я познакомился с двумя наиболее высокопоставленными людьми Европы. Однако, признаться, я никогда особенно не гордился этим близким знакомством. Кроме того, позднее я повстречался на Востоке с людьми, по сравнению с величием которых могущество Пап и королей было ничто.

Вскоре после того, как я в тот день ушел из замка, наступил один из пяти часов суток, когда арабы молятся своему богу Аллаху. Церковные сторожа, которых они называли муэдзинами, уже заняли свои посты на всех башнях и высоких крышах, громко и монотонно затянув напев, который означал, что наступил час молитвы. Везде – в дверях лавок и на грязных улочках – люди, исповедующие ислам, развернули невзрачные маленькие подстилки и встали на колени. Повернувшись на юго-восток, они отбивали поклоны, а затем воздевали руки вверх. И если в эти часы вы видели лицо человека, а не его зад, то этот человек, несомненно, был христианином или иудеем.

Как только все жители Акры снова приняли вертикальное положение, я заметил троих мальчишек, с которыми познакомился около недели тому назад. Оказывается, Ибрагим, Насыр и Дауд увидели, как я входил в замок, и решили подождать неподалеку от входа моего возвращения. У всех троих глаза возбужденно блестели: так им хотелось показать мне то самое диво, которое мне пообещали. Но сперва, разъяснили мне мальчишки, я должен съесть то, что они принесли. Насыр держал маленькую кожаную сумку, в которой, как оказалось, было множество фиг, приготовленных в кунжутном масле. Фиги мне вообще-то нравились, но эти оказались такими промасленными, мясистыми и липкими, что было неприятно брать их в рот. Однако поскольку мальчишки настаивали, что я должен съесть их, чтобы на меня снизошло откровение, я заставил себя проглотить четыре или пять этих отвратительных фиг.

Затем друзья повели меня кружным путем по улицам и улочкам. Путь оказался достаточно длинным, я начал ощущать странную слабость в конечностях и дурман в голове. Я забеспокоился, решив, что это жаркое солнце напекло мне непокрытую голову или фиги оказались испорченными. Что-то творилось с моим зрением: люди и здания передо мной, казалось, раскачивались и изгибались причудливым образом. В ушах звенело, словно меня окружил рой мух. Я все время спотыкался из-за неровностей дороги и наконец взмолился, чтобы мальчишки разрешили мне остановиться и чуть-чуть передохнуть. Но они, все еще настойчивые и возбужденные, подхватили меня под руки и поволокли вперед. Из их слов я понял, что мое опьянение было, конечно же, вызвано этими особым образом замаринованными фигами, но оно было необходимо, поскольку являлось составной частью запланированного развлечения.

Я обнаружил, что меня волокут к открытому, но очень темному дверному проему, и собрался послушно войти внутрь. Однако мальчишки сердито загудели, и, если я правильно понял, это было что-то вроде: «Сними же, неверный, свои башмаки, сюда надо входить босиком». Из чего заключил, что здание это, должно быть, один из мусульманских храмов, которые называются мечетью. Поскольку я не носил башмаков, а только чулки с пришитыми к ним кожаными подошвами, мне пришлось снять их и обнажиться ниже пояса. Я схватился за тунику и изо всех сил одернул ее, чтобы прикрыться, в то же время удивляясь (я воспринимал все словно в тумане), почему это лучше войти в мечеть с голым задом, чем обутым. Так или иначе, мальчишки без малейших колебаний втолкнули меня внутрь.

Поскольку я никогда раньше не бывал в мечети, то и не представлял, чего можно там ожидать; однако я был смутно удивлен, обнаружив, что внутри она абсолютно темная и пустая: там не было ни священников, ни кого-либо еще. Пытаясь рассмотреть в темноте убранство храма, я увидел огромные каменные кувшины, почти с меня высотой, стоявшие в ряд вдоль стены. Мальчишки подвели меня к одному, в самом конце ряда, и предложили залезть внутрь.

Честно сказать, поначалу я слегка струсил – один среди чужих людей, наполовину голый и не слишком хорошо себя чувствующий. У меня возникло подозрение, что эти юные содомиты, возможно, замыслили сделать со мной что-то дурное, и я приготовился драться. Однако это их предложение показалось мне скорее забавным, чем обидным или опасным. Когда я потребовал объяснений, мальчишки просто продолжили молча показывать на массивный кувшин, а я был слишком одурманен, чтобы упираться. Вместо этого, смеясь над нелепостью того, что делаю, я позволил мальчишкам подтолкнуть меня и усадить на край кувшина, а затем спустил ноги и слез вниз.

Пока я не оказался внутри, я даже не подозревал, что в кувшине содержится какая-то жидкость: это произошло потому, что она не плескалась и от нее не исходило жара, холода или влаги. Однако кувшин оказался наполовину заполнен маслом, почти такой же температуры, как температура тела, и я ничего не почувствовал, пока не погрузился в него по горло. Вообще-то это было даже приятно – я испытал расслабляющее и обволакивающее спокойствие, особенно хорошо было моим усталым ногам и обнаженным интимным частям. Осознание этого слегка возбудило меня. Уж не было ли это своеобразной прелюдией к некоему экзотическому сексуальному ритуалу? Ну что ж, до сих пор ощущения были весьма приятными, и я не жаловался.

Только моя голова высовывалась из кувшина, а пальцы все еще покоились на его краю. Мальчишки со смехом всунули внутрь кувшина и мои руки, а затем принесли нечто, что они, должно быть, отыскали рядом: большой деревянный диск с петлями, наподобие переносного позорного столба. Прежде чем я смог запротестовать или увернуться, они приладили его к моей шее и захлопнули. В результате получилось что-то вроде крышки для кувшина, в котором я стоял, и, хотя диск этот не слишком сильно давил на мою шею, но он крепился к кувшину так прочно, что я не мог его ни сдвинуть, ни поднять.

– Что это?

Я зашлепал руками внутри кувшина в тщетной попытке вытолкнуть крышку. Я мог двигать руками и выталкивать ее очень медленно, словно во сне, из-за того, что масло было теплым и вязким. Как ни был я тогда одурманен, но наконец все-таки уловил, что масло пахнет кунжутом. Совсем как те фиги, которые меня заставили съесть раньше; по-видимому, меня погрузили в кунжутное масло.

– Что это? – снова закричал я.

– Va istadan! Attendez! – объяснили мальчишки, жестами приказывая мне терпеливо стоять в кувшине и ждать.

– Ждать? – завопил я. – Ждать чего?

– Attendez le sorcier, – сказал Насыр со смешком.

Затем они с Даудом выскочили сквозь серый прямоугольный дверной проем наружу.

– Ждать колдовства? – повторил я, донельзя заинтригованный. – Сколько же мне ждать?

Ибрагим довольно долго колебался, а затем выставил пальцы, чтобы я мог сосчитать их. Я всмотрелся в сумрак и увидел, что он растопырил пальцы обеих рук.

– Десять? – спросил я. – Десять чего?

Он незаметно начал пятиться к двери, складывая пальцы и снова выставляя их – четыре раза подряд.

– Сорок? – безнадежно спросил я. – Сорок чего? Quarante a pro-pos de quoi?

– Chihil ruz, – сказал он. – Quarante jours. – И исчез за дверью.

– Ждать сорок дней? – Я издал скорбный звук, но ответа не последовало.

Мальчишки ушли все втроем, и было очевидно, совсем не для того, чтобы спрятаться от меня. Меня оставили одного, замаринованным в кувшине, в темной комнате, провонявшей кунжутным маслом, с омерзительным вкусом фиг и кунжутного масла во рту; голова у меня все еще кружилась. Я с трудом пытался разобраться: что все это значило? Ждать чуда? Колдовства? Без сомнения, эта мальчишеская проказа была как-то связана с арабскими традициями. Наш хозяин Исхак, вероятно, объяснит мне все и вволю посмеется над моим легковерием. Однако хорошенькая проказа, из-за которой я оказался замурованным в кувшине на сорок дней! Я же пропущу завтрашний корабль и останусь в Акре совсем один, у Исхака будет в изобилии времени, чтобы объяснить мне на досуге арабские обычаи. А может, я тут и погибну? Не разрешает ли, случаем, языческая мусульманская религия, в отличие от добродетельной христианской, практиковать черную магию? Я попытался представить себе, чего мусульманский колдун может хотеть от сидящего в кувшине христианина. Я надеялся, что никогда этого не узнаю. Отправятся ли отец с дядюшкой на мои поиски перед тем, как отплыть? Найдут ли они меня прежде, чем появится колдун? Найдет ли меня вообще хоть кто-то?

И стоило мне задать себе последний вопрос, как этот кто-то сразу же появился. Темная фигура, больше любого из мальчишек, смутно нарисовалась в дверном проеме. Она застыла на месте, словно ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, а затем медленно направилась к кувшину, в котором я сидел. Фигура была высокая, грузная, и от нее исходила угроза. Я словно бы весь сморщился и постарался слиться с кувшином, пожалев, что не могу засунуть голову под крышку.

Когда человек подошел ближе, я увидел, что он был одет на арабский манер, у него не было лишь шнура, поддерживающего головную накидку. У незнакомца была курчавая рыжая с проседью борода, смахивавшая на древесную губку. Он уставился на меня своими блестящими, похожими на ягоды черной смородины глазами, а когда произнес традиционное приветствие «мир тебе», я заметил, что он выговаривает его не совсем так, как арабы. Вместо «салям алейкум» незнакомец сказал:

– Шолом алейхем!

– Вы колдун?

Я был так напуган, что произнес это на венецианском наречии. После чего прочистил горло и повторил вопрос по-французски.

– Разве я выгляжу как колдун? – проскрежетал он.

– Нет, – прошептал я, хотя и представления не имел о том, как должен выглядеть колдун. Я снова прочистил горло и сказал: – Вы выглядите так же, как и другие люди, кого я знаю.

– А ты, – произнес он с издевкой, – отыскиваешь для себя тюремные камеры все меньше и меньше.

– Откуда вы знаете?..

– Я видел, как эти трое маленьких ублюдков затащили тебя сюда.

Это место хорошо известно и имеет дурную славу.

– Я думал…

– И я видел, что они ушли без тебя, опять же втроем. Ты не первый светловолосый и голубоглазый парень, который приходит сюда и больше никогда не выходит обратно.

– А я думал, что в Акре таких мало. Тут все в основном темноглазые и темноволосые.

– Точно. Такие, как ты, редкость в здешних местах, а оракул должен вещать через редкость.

Тут уж я совсем запутался. Что за бессмыслицу говорил этот человек? Он наклонился и на мгновение исчез из поля моего зрения, а затем снова выпрямился. В руке у него была кожаная сумка, которую Насыр, должно быть, выронил, когда уходил. Мужчина заглянул в нее и вытащил пропитанную маслом фигу. При виде нее меня чуть не стошнило.

– Они находят мальчика вроде тебя, – сказал незнакомец. – Затем приводят его сюда, погружают в кунжутное масло и кормят его только такими вот пропитанными маслом фигами. Когда проходит сорок дней и ночей, он становится таким же вымоченным и мягким, как эта фига. Таким мягким, что его голову можно с легкостью снять с тела. – Он продемонстрировал мягкость фиги, повертев ее в руках и с едва слышным звуком разделив на две части.

– Зачем это нужно? – Я затаил дыхание, почувствовав, как мое тело становится мягким под деревянной крышкой, таким же восковым и податливым, как фига, – уже ослабевшее, готовое к тому, что его обрубок с мягким шумом медленно опустится отдыхать на дно кувшина. – Я имею в виду, зачем нужно убивать незнакомца определенной внешности, да еще таким странным способом?

– Его не убивают, как они говорят. Это просто черная магия. – Он бросил на пол сумку и куски фиги, которые держал в руке, а затем вытер пальцы об одежду. – По крайней мере, его голова продолжает жить.

– Что?

– Колдун ставит несколько голов в эту нишу в стене, вон туда, на удобное ложе из пепла оливкового дерева. Он воскуривает перед ними фимиам и шепчет заклинания, а через некоторое время головы начинают говорить. По его приказу они предскажут, будет урожай обильным или скудным, начнутся вскорости войны или наступят мирные времена. Таким способом арабские колдуны получают предсказания.

Я развеселился, наконец сообразив, что этот человек тоже участвует в проделке и все это лишь составная часть розыгрыша.

– Прекрасно, – произнес я в промежутках между приступами смеха. – Ты напугал меня до бесчувствия, мой старый сокамерник. Я уже обмочился от страха и испортил это прекрасное масло. А теперь достаточно. Пошутили, и хватит! Когда я в последний раз видел тебя, Мордехай, то никак не думал, что ты заплывешь так далеко от Венеции. Но ты здесь, и я рад видеть тебя, будем считать, что твоя шутка удалась. А теперь выпусти меня, и мы отправимся выпить вместе gahwah и поговорить о приключениях, которые произошли с нами с момента нашей последней встречи. – Однако он не двинулся, а просто стоял и печально смотрел на меня. – Мордехай, хватит!