"Опухоль? - подумал Костюкович. - Нет, не похоже... Хорошо бы, конечно, сделать ангиографию [рентгенологическое исследование артерий и вен после введения в них контрастного вещества]. Но как в таком состоянии? Он не выдержит..."
      - Ну, извините, - козырнув, сказал старший лейтенант. - Подожду, пока он придет в себя.
      "Дай-то Бог, чтоб твое желание сбылось", - подумал ему вдогонку Костюкович...
      Взяв кейс, он вышел из ординаторской, нащупал в кармане сигареты. Спустился лифтом и был уже в холле, когда его окликнули:
      - Костюкович! Марк!
      Он оглянулся. Человек быстро шел к нему, но издали Костюкович не мог понять, кто это, и только когда тот приблизился, узнал: Олег Туровский, учились на одном курсе, с тех пор как закончили институт, виделись не более двух-трех раз, а минуло уже двенадцать лет, Туровский куда-то исчез из поля зрения, и Костюкович вовсе забыл о нем, тем более, что в студенческие годы дружбы не водили.
      - Здравствуй, Марк... Мы разминулись, я наверх пешком к тебе в отделение, а ты лифтом вниз, еле догнал... - он говорил быстро, видно, запыхался.
      - Ты по каким делам здесь? - спросил Костюкович.
      - Зимин Юра... Дежурный врач сказал, что ты его ночью принял, вот я и догонял тебя... Я с его матерью... Она наверху в отделении ждет... Что с ним?
      - Он родня тебе?
      - Нет. Я врач команды, - Туровский протянул ему визитную карточку.
      - У него инсульт.
      - Да ты что?.. Тяжелый?
      - Хуже не бывает.
      - Господи, как же так?
      - Он что, действительно хороший пловец?
      - Наша надежда, скоро чемпионат Европы. Может поднимемся, поговоришь с его матерью?
      - Успокаивать нечем, - Костюкович пожал плечами, они двинулись к лифту.
      Пока поднимались, Туровский успел сказать:
      - Она Юру одна растила, отец бросил их давно, работает уборщицей в детской спортивной школе...
      В коридоре напротив ординаторской их ждала невысокая худощавая женщина, она комкала маленький носовой платок. Костюкович заметил, что кисти у нее крупные, пальцы почти мужские с несколько деформированными суставами. Она подняла на Костюковича ожидающие, измученные страхом и неведением глаза.
      - Юра в тяжелом состоянии, не буду скрывать. Делаем все возможное, произнес он сотни раз говоренную фразу. - У него инсульт.
      - А... к нему можно? - тихо спросила она. - Я бы подежурила, сколько надо, подала бы попить или еще чего, если захотел бы...
      - Пожалуй, нужно, хотя сейчас он едва ли сможет с вами разговаривать.
      - С чего же такое случилось, доктор? - беспомощно спросила она. - Юра был такой сильный... Господи, за что же так!..
      - Случается, - сказал Костюкович, разводя руками. А что еще он мог сказать?
      - Вы уж постарайтесь, доктор, - тихо попросила она, - если что нужно, я все продам... - может там лекарства какие заграничные, - она глянула на Туровского, затем сказала Костюковичу. - И вас не обижу... Юрочка ведь один у меня... Я сейчас съезжу домой, кое-что возьму и вернусь... я быстро.
      Они спустились в холл.
      - Вы идите в машину, я задержусь с Марком Григорьевичем на минутку, сказал ей Туровский.
      Когда она ушла, он спросил Костюковича:
      - Мне-то ты можешь сказать: какой прогноз? Может действительно требуются импортные лекарства? Мы это быстро перекинем сюда через кордон из Венгрии, из Польши, из Чехословакии, откуда хочешь.
      - Сейчас ему нужно одно: выйти из комы. А дальше будет видно. Но плавать ему уже не суждено, даже если выживет.
      - Надо же!.. Такой парень!.. Ты домой? Могу отвезти.
      - Нет, у меня еще тут кое-какие дела, - Костюкович соврал, никаких дел у него больше не было, он устал за ночь, мечтал лечь, но ему не хотелось сейчас в ту машину, где сидела мать Зимина.
      - Я буду тебе позванивать, - сказал на прощанье Туровский.
      Костюкович кивнул...
      3
      Юрий Зимин, не приходя в сознание, умер в субботу после полудня. Мать, все время не отходившая от его постели, на этот раз отлучилась на час: поехала домой за большой пуховой подушкой, чтоб заменить тощую больничную.
      Ничего неожиданного в этой смерти для Костюковича не было, и все же умер его больной. Он не сомневался в своем диагнозе, только не успел понять, откуда у этого молодого атлета такая гипертония, обследовать его, как полагается, не удалось. Вспомнив, что в кармане пиджака лежит визитная карточка, которую дал Туровский, Костюкович позвонил на спортбазу.
      - Да! Кто нужен? - отозвался хриплый бас.
      - Пожалуйста, Туровского.
      - Кто спрашивает?
      - Скажите, доктор Костюкович.
      - А в чем дело?
      - Это я изложу Туровскому, - сдерживался Костюкович.
      - Сейчас. Он в бассейне.
      Ждать пришлось долго.
      - Туровский слушает, - наконец раздался голос в трубке.
      - Что это у вас за хам сидит у телефона?
      Туровский хихикнул, а потом уважительно сказал:
      - Это наш старший тренер... Что-нибудь случилось, Марк?
      - Да. Зимин умер.
      Туровский какое-то время молчал, затем, охрипнув вдруг, спросил:
      - Когда это случилось?
      - Два часа назад.
      - Это ужасно! Ты даже не можешь понять, как это ужасно! - вырвалось у Туровского. - Такой инсульт?! - то ли усомнился, то ли в отчаянии произнес он, потом вдруг спросил: - Ты дома? Я перезвоню тебе минут через десять-пятнадцать. Нам надо посоветоваться и в коллективе, и с матерью, как быть.
      - Хорошо, - сказал Костюкович.
      Туровский позвонил через полчаса:
      - Когда можно будет забрать тело?
      - Сегодня и завтра - выходные. В понедельник я все оформлю, и после вскрытия, во второй половине дня, до пяти, можете приехать. А лучше во вторник. Я завтра опять дежурю ночь, заполню необходимые бумажки, а во вторник к десяти-одиннадцати утра все будет готово, - сказал Костюкович.
      - Ладно, - как-то неуверенно произнес Туровский.
      Следующее ночное дежурство было вне графика, у коллеги в Донецке сестра выходила замуж, попросил подменить. Отказывать не принято, самого подменяли не раз. Хотя дежурить в ночь с воскресенья на понедельник не любили: после субботних и воскресных лихих гуляний на пикниках, юбилеях, свадьбах, где ели и пили не в меру, не считаясь ни с возрастом, ни со здоровьем, "скорая" работала с особенной нагрузкой: инфаркты, инсульты, почечные колики, всякие перфорации, внезапные кровотечения, драки с тяжелыми травмами - вся больница стояла на ушах...
      Не успел Костюкович закончить вечерний обход, как начался дурдом: в коридоре раздался крик и плач, за Костюковичем прибежала медсестра. Оказалось, умер лежавший с инсультом алкаш, хронический гипертоник, а голосила его жена, он умер при ней. Затем вызвали на срочную консультацию в травматологию; потом повторный инсульт выдала старушка - ветеран войны; через два часа инвалид-слепой, которого должны были завтра переводить в нейрохирургию по подозрению на опухоль, ковыляя в туалет, каким-то образом поскользнулся, упал и сломал руку. Еще через час, с промежутком в двадцать минут, привезли женщину - свеженький инсульт - и здоровенного мужика в гипертоническим кризом, острым нарушением мозгового кровообращения. И пошло-поехало. До пяти утра не то что прилечь, присесть, покурить не удавалось; бутерброды, которые Костюкович взял с собой, так и остались в кейсе, завернутые в фольгу...
      Уже светало, когда он сел оформлять истории болезней, начав с неуспевшей обрасти бумажками анализов и исследований истории Юрия Зимина.
      На пятиминутке Костюкович сидел, помаргивая слипавшимися воспаленными глазами, его покачивало, готов был тут же в ординаторской растянуться на полу, но только бы вырубиться из яви, уплыть в глубину сна. Когда все разговоры шли уже к концу, неожиданно вошел главврач. У него была страсть делать такие неожиданные налеты в отделения и устраивать профилактические разносы, поскольку повод для этого в любом отделении можно было найти всегда. Длилась говорильня час; персонально Костюковича ничто, слава Богу, не касалось, слушал он громоподобные речи главного вполуха. Наконец, в начале двенадцатого все закончилось. Но тут позвонила начмед, Костюковича поймали уже в коридоре и вернули к телефону.
      - Марк Григорьевич, где история умершего Зимина?
      - Я после ночи, Варвара Андреевна, только сейчас освободился, собирался к вам, - сказал он.
      - Давайте быстренько...
      Он поднялся этажом выше.
      - Садитесь, Марк Григорьевич, есть разговор, - сказала начмед, когда он вошел. - Как ночь была?
      - Кошмар, - коротко ответил он, подавая ей бумаги.
      - Приезжали за трупом Зимина, а у меня - ничего, где его история болезни? - она постучала по бумагам пальцем с коротко остриженным ногтем (еще недавно была хирургом, привычка так стричь ногти сохранилась). - Я сказала, что после трех все будет готово. Так что вот-вот... - взглянула на электрочасы, висевшие над дверью.
      - Но вскрытия еще не было, - сказал Костюкович.
      - Я тут выдержала осаду. Почитайте, - начмед протянула ему листок.
      Это было заявление матери Зимина с категорическим требованием не производить вскрытия, а немедленно выдать ей тело сына.
      - Но мы же не имеем права без вскрытия, - сказал Костюкович. - Тем более, если умирает молодой человек.
      - Это я все знаю, - раздраженно произнесла начмед. - Но мать закатила такую истерику, стоял такой крик, отпаивали валерьянкой. Это длилось час. И я сдалась: сказала, что не буду возражать, решу, как только ознакомлюсь с историей болезни.
      - Нет, Варвара Андреевна, я возражаю, - сказал Костюкович.
      - Странно, - сказала она, зная, что обычно врачи не очень любят вскрытие, боясь, что не подтвердится их диагноз. - А что так, Марк Григорьевич?
      - Это тот случай, когда хотелось бы знать причину такой дикой гипертонии у молодого здоровенного парня.
      - Как хотите, - она недовольно пожала плечами, словно говоря: "У тебя что, других забот мало?"
      - Попросите доктора Каширгову, чтоб вскрывали сейчас, - сказал он. Родственников Зимина поставим перед фактом, скажете, что произошло недоразумение, забыли предупредить патологоанатомов и кто-то из них произвел обычную плановую аутопсию [вскрытие умершего]. В крайнем случае подставляйте меня, мол, виноват лечащий врач, не знавший о вашем разрешении выдать тело. Пусть набрасываются на меня: но не думаю, что для матери это уже будет существенно.
      - Что вы меня учите! Вы хотите аутопсию, чтоб было официально - будь по-вашему! Казалось бы, я должна требовать вскрытия, это мое право и обязанность, а получается вроде мы поменялись ролями, - недовольно произнесла начмед и позвонила в патологоанатомическое отделение. Трубку взяла заведующая - доктор Каширгова.
      - Сажи Алимовна, тут у нас возникла коллизия, - сказала начмед. - В субботу умер больной доктора Костюковича, молодой парень, спортсмен. Труп у вас. Нужно срочно вскрыть. Доктор Костюкович сейчас принесет вам историю болезни, расскажет, в чем дело... Хорошо... Нет, он уверен, что диагнозы совпадут.
      Закончив разговор, она обратилась к Костюковичу: - Идите, Марк Григорьевич, Сажи Алимовна ждет вас... И все-таки не возьму в толк, зачем вам эти сложности? В конце концов ответственность несу я, начмед, за то, что разрешила выдать тело без вскрытия. А вы мне не дали нарушить закон, хмыкнула она...
      Устало спускаясь вниз, Костюкович понял, что до обеда вряд ли вырвется отсюда домой...
      4
      Они сидели вдвоем в маленькой комнате, приспособленной под кабинет, где стены были увешаны вымпелами, а на стеллаже стояли сияющие нержавеющим металлом спортивные призы - кубки разной формы и достоинства: республиканские, союзные, международные; были среди них и очень престижные. Сюда, на второй этаж, через распахнутое окно с дорожек бассейна, где тренировались пловцы, доносились голоса и плеск воды.
      Старший тренер сборной Виктор Петрович Гущин, высокий, тяжелый, с мощно обвисающими плечами стоял у окна, бросал иногда туда рассеянный взгляд и разговаривал с врачом команды Олегом Константиновичем Туровским, сидевшим на узеньком диванчике.
      - Ты все уладил в больнице? - спросил Гущин.
      - Да. Мать написала заявление. Начмед долго упиралась, кочевряжилась, но мать с трудом умолила ее, - ответил Туровский.
      - Поминки нужно по высшему разряду. Понял? Тут жмотничать нельзя. Надо дать Алтунину сумму, составить список продуктов, пусть садится в машину и шурует. Скажи ему, чтоб водку брал красивую, на винте, а не в зеленых клизмах, минералки с запасом... - Он снова подошел к окну. На светлом фоне его могучие плечи казались еще шире от легкой, особого кроя, спортивной куртки. - Теперь вот что, Олег: матери надо помочь, единовременную сумму. Понял?
      - Само собой.
      - Как думаешь, сколько?
      - Полагаю, тысяч пятнадцать будет нормально.
      - Нет, надо дать штук двадцать-двадцать пять. От нас двоих. Понял?
      - Хорошо.
      - Д-а-а... Подвел он нас. Осенью Европа, потом игры "Дружбы" в Штатах... На него была вся надежда. Серебро, как минимум. А теперь я, как мудак, залезший во фраке в сауну. Я получил его хорошее, "чистое мясо" и пять лет доводил это "мясо" до кондиции. И на тебе - в самый пик...
      Туровский слушал. Его не удивляло, что Гущин говорил о себе, о своих проблемах, словно Зимин, померев, был повинен в них. Туровский знал, что старший тренер при всем размахе и широте всегда оставался человеком трезвого расчета, скрытным, крайне осторожным в проявлении эмоций. "Он и женщину свою ревнует наверное только во сне", - подумал Туровский, и как человек податливый, легковнушаемый еще раз позавидовал Гущину.
      - У команды нет теперь лидера, - дернув вниз "молнию" на куртке, Гущин большой пухлой ладонью погладил сильную безволосую грудь.
      - Надо готовить замену. Володю Покатило, - сказал Туровский.
      - Потянет ли он? Что он по сравнению с Зиминым!
      - А какой выход?
      - Он всегда второй, если не третий. Будапешт ему отменим. Нельзя, если начнем готовить на Европу. Понял?
      - Разумеется.
      - Что ж, составляй графики для Покатило, - после некоторого раздумья заключил Гущин. - И хорошо продумай схему.
      - Ты его предупреди, чтоб поменьше болтал. До поры в команде не должны знать, - сказал Туровский.
      - Все равно поймут, когда я займусь им вплотную... Ох, как нам нужна сейчас таможня!
      - Там пока глухо, - сказал Туровский. - Ягныш звонит, сейчас ничего не может.
      - Бабки просил?
      - Да.
      - Сколько?
      - Пять штук. Дадим?
      - Дадим. Отработает. Он человек нужный, съезди к нему: одно дело по телефону, другое, когда в глаза человека видишь... В общем, крутись, это и твои заботы... Пойду в бассейн, погоняю их, - он вытащил из кармана секундомер, глянул и, зажав в кулаке, вышел...
      5
      Костюкович не любил ходить на вскрытия, просто был обязан, если умирал его больной, поскольку должно быть неопровержимо установлено, совпадает ли его клинический диагноз с диагнозом патологоанатома. С несовпадения обычно начинается много неприятностей разной степени - все зависит от причин несовпадения: умер ли больной из-за халатности лечащего врача; ошибся ли он в диагнозе, потому что случай очень сложный, или врачу, вопреки его убеждению, диагноз был навязан профессорами-консультантами, консилиумом, короче - авторитетами, а иногда и давлением администрации.
      Особенно не любил Костюкович начало аутопсий, когда патологоанатом делал первый надрез. Если уже и приходилось идти на эту процедуру, то предпочитал, чтоб вскрывала Сажи Каширгова. Он знал ее манеру: прежде чем надеть перчатки, она зачем-то коротко дышала на пальцы, словно разогревала их, а пальцы эти вовсе не вязались, как он полагал, с ее профессией тонкие, изящные, ухоженные; исходило от них даже что-то чувственное, волновавшее его. Старше ее на год, он был немножко влюблен в эту высокую с ровной спиной тридцатипятилетнюю женщину, в ее имя, в ее длинные волосы. Она была темная шатенка, узколицая, а глаза серо-зеленые под черными бровями. Однажды, года полтора назад, теплым сентябрьским вечером в лесном загородном ресторане праздновали шестидесятипятилетие заведующего кафедрой патологической анатомии профессора Сивака. Костюкович попал на этот банкет, где была медицинская знать, случайно. Так полагал он, обыкновенный врач-ординатор, не понимая, почему Сивак пригласил его. После многословных тостов и быстро пустевших бутылок заиграла музыка. Костюкович танцевал с Сажи. Он видел близко ее лицо, белую полоску ровных зубов за чуть разомкнувшимися губами, и в какой-то момент, слегка надавив ладонью на ее талию, почувствовал, как спина Сажи прогнулась в его сторону, подалась к нему, он ощутил ее плоский живот. Длилось это какое-то мгновение, Сажи тут же отстранилась. "Я хочу пить, Марк, пойдемте к столу", - улыбнулась она, остановившись. "Что это было тогда? Знак, сигнал?" - думал он позже, вспоминая ее напрягшееся на какие-то секунды тело... На этом все и кончилось...
      Они вошли в прозекторскую.
      - Что за спешка, Марк? - спросила Каширгова.
      Он объяснил.
      - Зачем вы настаивали? - она пожала плечами. - А вы уверены в диагнозе?
      - Да вы и сами сейчас увидите...
      В огромном секционном зале с его специфическими запахами, на фоне холодного кафеля, массивных специальных столов из нержавейки, на которых вскрывают, фаянсовых раковин для мытья рук, длинных прорезиненных тяжелых передников, висевших на крюках, стройная фигура Сажи в белом халате выглядела лишенной притяжения, чужой.
      - Ну что ж, приступим, - она откинула простыню, прикрывавшую тело Зимина, взглянула, покачала головой: - Да, этот экземпляр действительно был создан природой лет на сто жизни.
      На локте левой руки Зимина белела небольшая наклейка из лейкопластыря, Костюкович заметил ее еще, когда Зимина везли из приемного покоя в палату. Он оторвал наклейку, она прикрывала чуть синеватый кружочек кожи, в центре которого был бугорок струпа размером со спичечную головку. Сковырнув его, Костюкович увидел крохотную, как укол шила, воронку. "Похоже на свищ", - подумал он, глядя на побелевшую мертвую шелушившуюся эпидерму вокруг вороночки...
      Он смотрел как она работает - несуетливо, точно, никаких лишних движений скальпеля...
      - Полюбуйтесь! - наконец сказала Каширгова. - Я даже у стариков редко встречала такое, это же сухофрукты! - и она показала ему почки, сморщенные, как высохшие груши. - А что же внутри них?! - она скользнула скальпелем, и ему показалось, будто кто-то наступил на битое стекло, это под лезвием похрустывали ломкие сосуды. Из чего же они, а? - покачивала Каширгова головой. - Из застывшего цемента?.. Вот откуда она, эта гипертония... - Вывалив мозг, Каширгова сказала: "Видите, вот, вот и вот: наши диагнозы вроде совпадают. Но для полного вашего спокойствия я позвоню вам после гистологии. Да и мне самой интересно, как это будет выглядеть под микроскопом..."
      Подремывая в трамвае, везшем его домой, Костюкович еще ощущал резкие запахи прозекторской. Он знал, что там будет дальше: санитар кое-как зашьет искромсанное Каширговой тело Зимина, в лабораторию отнесут лотки с кусочками тканей, а их по два-три из органа; после специальной обработки они превратятся в блоки-кубики в парафиновой оболочке; с этих блоков возьмут затем тончайшие срезы, нанесут на стекла, окрасят. И - все для некропсии [микроскопическое исследование тканей или органов умершего] готово. Каширгова посмотрит каждое стекло под микроскопом, чтобы поставить окончательный диагноз, заполнит бланк гистологического исследования, вклеит его в протокол вскрытия и вместе с остатками блоков и стеклами отправит в свой архив. В протоколе, на блоках и на стеклах будет проставлен единый номер, зарегистрированный в специальном журнале, а напротив номера в журнале будет значиться: "Зимин Юрий Павлович".
      6
      Стасик заехал за Михальченко к десяти утра. Он все еще носил маскировочную куртку и такие же брюки с коричнево-зеленым накрапом.
      - Тебе не надоела армейская роба? - как-то спросил Михальченко.
      - Удобно: не маркая и много карманов...
      Объезд гаражных кооперативов они начали по списку, переданному Левиным, но внесли в него свой порядок, дабы не гонять челноком из одного конца города в другой, а чтоб гаражи попадались вроде по пути. Михальченко уже знал, что украденная краска расфасована в десятилитровые прямоугольные запаянные банки из белой жести с красивой этикеткой. Это Левин выяснил у Чекирды.
      В некоторых кооперативах у Михальченко оказались знакомые автовладельцы из бывших сотрудников милиции, уволившихся в разное время, кто по возрасту, кто по другим причинам. Это позволяло задавать нацеленные вопросы. Будучи человеком общительным, Михальченко и с незнакомыми автовладельцами, возившимися у своих машин, обменивался шутками, двумя-тремя пустыми фразами, успевая цепким и быстрым взглядом ощупать полки открытых боксов. Ни у кого не мог вызвать подозрения этот молодой здоровенный веселый мужик: мало ли к кому и по какому делу он пришел сюда, где две-три сотни гаражей...
      Часам к трем дня Михальченко покинул последний кооператив. Ничего...
      А в это время Левин заканчивал разговор с Чекирдой у себя в кабинете.
      - Вернемся к началу, Артур Сергеевич. Груз вам вывозят машиной. Чья машина?
      - По договору мы арендуем "Камаз" у автопредприятия номер 12149. Шофер один и тот же.
      - Фамилию его знаете?
      - Лукашин Антон Данилович.
      - Он знает заранее о прибытии вашего груза?
      - Нет. С вечера мы заказываем машину, а на следующий день утром Лукашин едет на склад.
      - Сколько человек знает, что это груз вашей фирмы? И кто именно?
      - Лукашин, конечно, завскладом - как приемщик. И еще мой зам.
      - А кто ваш зам?
      - Человек абсолютно надежный. Мы знаем друг друга много лет, еще со школьной скамьи. К тому же он муж моей сестры.
      - Вы предъявили претензии завскладом?
      - А что толку? "Заявляйте в милицию, - говорит. - Пусть ищут". А почему вас интересуют конкретные люди: завскладом, шофер и мой зам?
      - Так уж я устроен, с детства любопытен.
      В кабинет вошел Михальченко. Чекирда поднялся, поклонился, Михальченко ответил кивком.
      - Ну? - Левин поднял глаза на Михальченко.
      - Пустые хлопоты.
      - Я вам еще нужен? - спросил Чекирда. - У меня деловое свидание.
      - Пожалуй нет, Артур Сергеевич. Если что - я вам позвоню.
      Когда Чекирда ушел, Михальченко, потирая больную руку - это стало у него уже привычкой, стыли пальцы, - сказал:
      - Подведем итог. Сперва о базе. Там сам черт ногу сломит. Склады идут на сотни метров: обувные, верхняя одежда, электрорадиотовары, химтовары, канцтовары и прочее и прочее. Терминалы заставлены контейнерами. Протиснуться невозможно. Одни разгружают, другие загружают. База-то оптовая. Наверное, тысячи контейнеров. Беспрерывно подъезжают машины, автопогрузчики. Завскладом бегает от машины к машине, оттуда в конторку, из конторки снова на терминал. Весь в мыле. Мат стоит, хоть топор вешай. Я понаблюдал. Уволочь оттуда можно, что угодно. Охрана - говно: какая-то старуха, все время жует. Я говорил с завскладом. Плачется, разводит руками, мол, такого не бывало, чтоб так по-крупному. Понимает, что для него это кончится худо. В лучшем случае выгонят... Я вот о чем подумал: ну объездил я городские кооперативные гаражи, что толку? Ведь в каждом райцентре области их тоже немало. Но не гонять же по всей области!
      - А что, если похищенное вывозили вообще за пределы области?
      - Не исключено, - ответил Михальченко.
      - Я попробую проверить через ГАИ, не было ли подозрительных задержаний... Ну что, по домам? Все-таки суббота...
      7
      В конце дня, когда Костюкович делал записи в чьей-то истории болезни, в ординаторскую вошел следователь ГАИ старший лейтенант Рудько. Костюкович узнал его.
      - Я к вам опять, доктор, - сказал Рудько.
      - Догадываюсь. Садитесь, слушаю.
      - Как там Зимин? Мне дело закрывать пора, побеседовать с ним надо коротенько. Возможно?
      - Умер Зимин.
      - Да вы что! Когда?
      Костюкович назвал число.
      - Меня-то не было девять дней, к матери ездил в Винницу... Что же это с ним?
      - Инсульт...
      Когда Рудько поднялся, Костюкович вдруг спросил:
      - Прошлый раз, когда вы были у меня, вы упоминали, что за полгода до этой аварии Зимин тоже попал в аварию?
      - Да.
      - Вы с ним разбирались потом?
      - А как же!
      - И как он объяснил? Вы говорили что-то о внезапной потере зрения.
      - Когда я приехал к нему в больницу брать объяснения, он сказал, что его за рулем вдруг замутило, на секунду потерял зрение и врезался.
      - А в больницу он как попал? В какую?
      - Мы вызвали "скорую" и его отвезли сюда к вам. Кажется, в 1-ю нейрохирургию. У него было сотрясение мозга.
      - Вы не могли бы установить месяц и число, когда это случилось?
      - Попробую, если нужно. Я позвоню вам.
      В пятницу, когда Костюкович закончил обход, позвонил старший лейтенант Рудько:
      - ДТП произошло 19 января.
      - Он был один в машине?
      - Нет, с дружком. В деле есть его показания. Тоже спортсмен: Владимир Анатольевич Покатило.
      - Спасибо, старший лейтенант.
      - Пожалуйста, если для дела - всегда готов.
      - У меня тоже автомобиль есть, - засмеялся Костюкович.
      - Тогда тем более.
      - Еще раз спасибо, - Костюкович опустил трубку, - "Володя Покатило... Это тот парень, который был в приемном покое, когда я принимал Зимина", вспомнил Костюкович. Что-то в обрывочных сопоставлениях не вязалось. Поразмыслив, он отправился на шестой этаж в 1-ю нейрохирургию.
      Завотделением была у себя, мыла руки, когда вошел Костюкович.
      - Здравствуйте, доктор, - поприветствовал он.
      - Здравствуйте. Вы ко мне? - куцым вафельным полотенцем она принялась протирать каждый палец.
      - Я к вам с просьбой, - и он рассказал, в чем дело.
      - Когда он к нам попал?
      - 19-го января.
      - Хорошо, я узнаю, у кого он лежал, поднимем из архива историю болезни.
      - Буду очень признателен.
      - Позвоните мне в конце дня, часа в четыре.
      К трем Костюкович уже освободился, мог бы идти домой, но он ждал назначенного нейрохирургом времени. Около четырех раздался звонок.
      - Слушаю, - сказал Костюкович.
      - Доктор Костюкович? - спросил мужской голос.
      - Да.
      - Это из первой нейрохирургии Лернер. Вас интересовала история болезни Зимина? Она у меня, можете подняться, я в ординаторской. Только, пожалуйста, не задерживайтесь, мне нужно уходить, - все это было произнесено недовольным голосом. Костюкович знал доктора Лернера. Они встречались, когда Лернер приходил консультировать в неврологию или когда в нейрохирургию на консультацию вызывали Костюковича, сталкивались они и в приемном покое. Это был угрюмый раздражительный человек, постоянно чем-то недовольный, неуживчивый; коллеги его недолюбливали, но при этом признавали, что Лернер высокого класса оператор, золотые руки, хотя имел лишь вторую категорию...
      - Вот, - Лернер указал на тоненькую папочку на столе, едва Костюкович переступил порог.
      Зная его характер, Костюкович даже не удивился, что тот не поинтересовался, в чем дело.
      - Он был ваш? - спросил Костюкович.
      - Разумеется, - усмехнулся Лернер, - коль скоро мне было велено рыться в архиве.
      Костюкович сел, начал читать. Ничего особенного: сотрясение мозга, поступил с высоким артериальным давлением - 180 на 80, что в этой ситуации объяснимо. Выписали Зимина через три недели. Артериальное в норме: 120 на 70...
      - Все, доктор, спасибо, - Костюкович возвратил папочку.
      Лернер пожал плечами, мол, стоило из-за этого морочить голову.
      Поздно вечером Костюковичу позвонила начмед:
      - Марк Григорьевич? Это Ильчук.
      - Слушаю, Варвара Андреевна.
      - Ну и камнепад вы устроили!
      - С чем?
      - Да с Зиминым, с этим спортсменом! Они пришли за телом, и когда узнали, что вскрытие все-таки было, подняли такой шум!
      - Мать?
      - И врач команды. Я сказала, что вы настояли. Но когда начали угрожать, что будут жаловаться, я их выставила. Так что вам они досаждать уже не станут... Просто имейте это в виду...
      Но она ошиблась. Через час позвонил Туровский:
      - Зачем ты настоял на вскрытии? Начмед матери пообещала. А ты настоял! У людей свои предрассудки, мать не желала, чтоб кромсали тело ее сына, - шумел Туровский.
      - Не ори! - осадил его Костюкович. - Мать - ладно. Но ты же врач и обязан знать, какой порядок существует, если человек умер в больнице. А если этому человеку всего двадцать первый год и умирает он от внезапного инсульта, о чем тут может идти речь?! Мы вообще не имеем права выдавать труп без вскрытия. В данном случае к правилам прибавился и мой интерес: он мой больной!
      - У тебя что, мало других загибается?! Тебе понадобился именно Зимин?
      - Жаль парня... Успокой мать, объясни, что иначе было нельзя. Будь здоров! - Костюкович положил трубку.
      Он, конечно, слукавил, сказав, что лишь соблюдение правил заставило его настоять на вскрытии. Редкий врач-ординатор и в редких ситуациях требует вскрытия. У Костюковича к смерти Зимина имелся свой интерес. Когда-то он был любимым студентом у заведующего кафедрой патологической анатомии профессора Сивака, ходил в его научное общество, хотя специализировался по терапии и после некоторых сомнений и метаний выбрал в ней неврологию. Все последующие годы встречался с Сиваком в больнице, кафедра Сивака работала на ее базе, но имела свою отдельную гистологическую лабораторию. Несмотря на разницу в возрасте и положении, Костюкович и Сивак поддерживали добрые отношения, которые поощрял деликатный Сивак. Года полтора назад у Костюковича умер больной. Диагноз Костюковича и патологоанатома больницы несколько расходился. Как к третейскому судье, отправились к Сиваку на кафедру. Он подтвердил правоту Костюковича. Когда все уходили, Сивак задержал Костюковича: "Присядь, Марк. Как жизнь?" - "В пределах профессии и возможностей нашего здравоохранения, - засмеялся Костюкович. - Беготня по коридорам, из палаты в палату, писанина". - "Сам виноват: изменил патологоанатомии расхлебывай.