Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дангу

ModernLib.Net / Исторические приключения / Глыбин Леонид / Дангу - Чтение (стр. 13)
Автор: Глыбин Леонид
Жанр: Исторические приключения

 

 


Проснулся я от странной щекотки на голове и обнаружил, что обезьяна сидит подле плеча и старательно ищет насекомых в моих волосах. Я прогнал ее. Она послушно спрыгнула на пол и стала гулять по камере и прыгать на окно и с окна — видимо, она резвилась. Так началась наша короткая дружба. Я был даже рад, что мы сдружились, но мне делалось противно, когда обезьяна лезла ко мне со своими ласками или когда требовала их от меня. Стоило мне лечь, как она тотчас принималась искать в моих волосах. Во сне я всегда чувствовал ее жесткую шерсть у своей груди, причем вонючая тварь всегда старалась сунуть голову мне под мышку. А вонюча, повторюсь, обезьяна была ужасно — терпким, острым запахом, какого я потом нигде никогда больше не встречал. Случалось, она ложилась возле меня, вытягивалась, хватала мою руку и пыталась заставить чесать ей то брюхо, то голову; бывало, очнувшись от невеселых мыслей, я находил свои пальцы перебирающими ее шерсть. Иногда на обезьяну находило веселье. Тогда она носилась по камере, прыгала с окна на стол, со стола на скамью, забавно кувыркалась, а я смеялся, глядя на ее прыжки и кривлянье. Так прошло, наверное, два дня. Я ничего не знал и не мог знать о своей судьбе. Я пытался влезть на окно, но каменный край амбразуры был гладок и скошен вниз, руки мои соскальзывали с него. Когда же, разбежавшись, я прыгал, чтобы лечь на край окна грудью и успеть ухватиться за решетку, то только ушибал грудь, потому что амбразура была глубиной около двух пье. Порой на меня находили приступы отчаяния, и я бегал по тюрьме, как безумный. Однажды, когда я затосковал особенно сильно, вспоминая свою далекую бесконечно милую Францию, тварь опять стала приставать ко мне со своими ласками. Едва я садился, она тотчас лезла ко мне и начинала искать у меня в голове, дергая и вырывая спутанные волосы. Когда я ходил, она пристраивалась рядом, подпрыгивая и хватая меня за пальцы. Наконец вечером, после еды, когда я прилег, она вынула у себя из-за щеки кусок жеваного банана и стала совать мне в рот. Я с омерзением отшвырнул ее, и обезьяна отлетела к самой двери. Но едва я стал засыпать, как опять почувствовал ее жесткую шерсть у своей груди. Меня охватило небывалое раздражение, я вновь сбросил тварь со скамьи, после чего она уже не подходила ко мне. Но зато в темноте я видел зловещие огоньки ее глаз и слышал злобное щелканье зубов. Дурное предчувствие охватило меня. Я приподнялся и сел, и тотчас во мраке мелькнула зловещая тень, донесся звук прыжка, отрывистый лай, ворчание и то же щелканье зубов. Я понял, что мы стали врагами, и побоялся беспечно заснуть. Как в первую ночь, я подобрал ноги, привалился к стене и, вытянув руки, следил за окном, а оттуда сверкали два зеленоватых огонька. Я просидел так до утра. Когда же показался свет и я поднялся, обезьяна ухватилась за решетку, встала на задние лапы и защелкала зубами, шерсть у нее на загривке поднялась дыбом, как у кошки при встрече с собакой. Но было светло, ночные страхи миновали, и я стал ходить по камере, думая свою думу…

Вдруг, идя от окна к двери, я почувствовал сильный толчок в спину и от боли не смог сдержать крика. Проклятая обезьяна прыгнула мне на плечи, вцепилась в волосы, а задними лапами принялась царапать и рвать спину. Омерзительная тварь с яростью рычала, лаяла и кусала меня. Это длилось несколько мгновений — пока я не опомнился и не рассвирепел, как она. Я занес руки за голову, пытаясь сбросить тварь, но она взвизгнула и укусила меня за палец. Тогда я левой рукой снизу ухватил ее за заднюю лапу, а правой сверху — за переднюю, которой обезьяна рвала мне волосы, и, хотя из укушенного пальца лилась кровь, успел вытянуть руку как можно дальше, чтобы сатанинское отродье не могло больше ухватить ее зубами. Я был, конечно, сильнее обезьяны, но сатана дал ей увертливость и дикую злобу, — и между нами началась бешеная борьба. Я, напрягая все силы, стремился сорвать ее с себя. Она же вцепилась в мои длинные, спутанные волосы, исступленно кусала мне плечи и спину. Я ощущал, как кровь струями течет по спине, изнемогал от усилий и боли и уже чувствовал, что подлая тварь одолевает меня; ее лапа постепенно выскальзывала из моей левой руки. И тогда в отчаянии и яростной злобе я бросился на скамью и со всей силы ударился спиной об стену, припечатав к ней проклятую обезьяну. Как она завизжала! С какой яростью впились ее зубы в мое плечо! Вонзи она их с такой же силой мне в мою шею, я был бы мертв. Я ответил на ее визг таким же диким воплем и с удвоенной силой ударился о стену снова. Раздался слабый треск, лапа в моей руке дернулась и обмякла. Я почувствовал, что обезьяна бессильно висит сзади. С торжествующим криком я поднял руки и увидел ее труп с запрокинутой болтающейся головой. И, снова радостно вскрикнув, я швырнул тварь под окно. Труп глухо ударился о стену и шмякнулся на пол. Обезьяна, вытянув лапы, лежала на боку; голова ее закинулась, зубы щерились, глаза были широко открыты. Я поспешно отвернулся и захохотал.

Почти тотчас по окончании борьбы в камеру вошел мой сторож. Он поглядел на меня, а я с презрением указал ему на убитую тварь. Он покачал головой и усмехнулся. Я был весь в крови, голова кружилась. Я сказал:

— Месье! Позовите господина Касима! Мне нужна медицинская помощь. Где мой докторский сундучок?

Тюремщик молча выслушал меня и пожал плечами.

— Месье Касим! Месье Касим! — проговорил я и сделал знак рукой, будто приглашал его в свою темницу. Тюремщик хмыкнул и, не говоря ни слова, повернулся и вышел. Господи, думалось мне, за что такие страдания? И что за чудовищная нелепость! Я, французский врач, приехавший оказывать медицинскую помощь его Величеству падишаху Фарруху Сийяру, сижу непонятно за что в тюрьме. Более того, в помощи нуждаюсь я сам!» Sana gloriosa domina «, — бормотал я, обмывая раны оставшейся в кружке водой. Что я еще мог сделать?

Потом я рухнул на скамью. Я совсем ослаб от борьбы, от волнения, от потери крови, в висках стучали молоточки. Через несколько минут я забылся в каком-то полусне.

Несколько раз я просыпался от жгучей боли в плечах и спине, вновь забывался, не то спал, не то грезил. В бреду страшная обезьяна продолжала со мной борьбу, я чувствовал ее острые зубы, рвущие мое тело, ее цепкие лапы, вырывающие мои волосы и царапающие спину. Я наносил ей удары, кричал и приходил в себя. Потом снова впадал в дремоту и снова переживал борьбу. И так до наступления следующего дня…

14 июля, суббота

Смутно помню, что я пришел в сознание от неясного шума, может быть, шепота, наполнявшего мою тюрьму. Я сел, поднял тяжелую голову, повернулся к окну и вздрогнул от ужаса и отвращения. Неясный шум исходил из-под окна, где лежала дохлая обезьяна. Теперь вместо нее возвышалась желто-красная куча, которая шевелилась и слабо жужжала. Мухи. Страшные, желтые, красноголовые, жирные. Они были гораздо крупнее наших сине-зеленых навозных мух. Жужжащие стервятники слетелись на падаль, и я не решался их спугнуть, боясь, что они набросятся на меня самого. Мухи влетали и вылетали через окно, поднимались всей массой и снова спускались. Я не осмелился сойти со скамьи и только осторожно дотянулся до кружки с водой, потому что от жажды и внутреннего жара у меня высохли рот и горло.

Потом я сидел и, словно заколдованный, смотрел на эту шевелящуюся кучу, а зной все усиливался и усиливался, и, казалось я сижу не в темной камере, а в раскаленной печке.

Мгновениями я терял сознание, потом опять смотрел на копошащихся мух. Иногда из-под их желто-красной массы вдруг появлялась морда дохлой твари, и я видел ее белые, злобно ощеренные зубы. А зной делал свое дело, и скоро камеру наполнил удушливый смрад разлагающегося трупа. Голова моя кружилась, тело горело, мучительно болели раны. И ко всему еще этот запах, от которого у меня переворачивалось все внутри!

Войдя, мой тюремщик отшатнулся, на лице его отразилось омерзение, и он торопливо переменил мне пищу и воду. Я вновь, ухватив его за плечо, просил позвать месье Касима или хоть убрать падаль, но сторож сильно ударил меня в грудь и поспешил уйти. Впервые я почувствовал отчаяние. Мухи от шума хлопнувшей двери поднялись тучей и загудели. Я увидел весь труп, вздувшийся, как гора; шерсть сползла с него клочьями. Постепенно темнело, и наконец наступил полный мрак, но и в непроглядной тьме я видел ощеренные белые зубы, а страшный смрад, казалось, струями лился прямо на меня. Все это не шло ни в какое сравнение с тем, что я привык видеть и ощущать в анатомическом театре парижской медицинской школы г-на Роже, где долго практиковал. Жара была невыносима. Я снова потерял сознание. Стало светать, я пришел в себя и потянулся за пищей, но едва проглотил горсть риса, как все внутри меня замутилось и меня стошнило.

Вдруг я услышал глухой треск и с содроганием оглянулся. Вздувшийся горою труп вдруг стал меньше; из него по полу полилась мутная зеленоватая жидкость, а воздух наполнился таким смрадом, что я лишился чувств и упал… Затем один за другим сменялись периоды бодрствования, забытья, бреда. Раны мои покрылись струпьями засохшего гноя; боль иногда заставляла меня кричать. Вокруг уже вился целый рой страшных мух, и я все время видел оскаленные зубы мертвой обезьяны…

15 июля, воскресенье

Deo gratias!

Я очнулся на каменных плитах ам-каза. Надо мной раскинулось синее небо, и свежий воздух вливался в грудь. Я захотел повернуться на бок и застонал от боли в спине. Она была чем-то замотана. Я хотел было пощупать ее и с трудом согнул руку, но этот момент в поле моего зрения возник Надир и сказал:

— Не трогай, сахиб джи! Надир положил мазь Надир положил листья. Все пройдет.

Его сморщенное коричневое лицо осветилось улыбкой, он погладил меня по руке.

— Спасибо, Надир! Ты добрый человек и верный слуга. Скажи, какое сегодня число и день недели?

Его ответ поразил меня. Поистине, подумалось мне, после десяти дней мучений со мной произошло настоящее воскресение из мертвых, как некогда это случилось с нашим Господом Иисусом. Я перекрестился, тихо пробормотав:» Salvo Deus, Pater et Filius et Spiritus Sanctus «, — и снова обратился к Надиру:

— Где месье Касим? Что означает все случившееся со мной? И кто такой Омихунда?

— Хузур позволит, Надир скажет! — ответил старик, поворачиваясь и почтительно указывая на важного господина, сидевшего рядом на ковре.

Я увидел молодого человека лет тридцати, с красивым лицом европейского типа, в белой одежде и таком же тюрбане. Его правая рука от локтя до плеча была замотана грязной тряпкой и висела у груди на перевязи.

— Говори! — махнул он здоровой рукой Надиру.

— Месье! М-м-м, — Надир немного замялся и, с трудом подбирая французские слова, продолжал: — Несравненный падишах Фаррух Сийяр в тюрьма, во дворец в Дели нет. Там большой люди — братья-саиды Абдулла и Хусейн Али. Они приказал месье посадить тюрьма. Они сказал — месье не табиб, не доктор, месье — джадугар, колдун, месье — джасус, шпион. Они сказал — месье судить, месье казнить. О-о-о! Омихунда есть, — он хмыкнул и поправился, — был большой человек в этот крепость. Тут пришел великий пахлаван, богатырь Бадмаш-ака, и много-много сипай, — Надир почтительно поклонился в сторону молодого человека, а тот важно кивнул. — Он убил Омихунда, убил Касим. Теперь мы его слуги, да благословит Аллах его! Теперь он…

— Переводи, Надир! — прервал его Бадмаш и обратился ко мне: — Фаренги! Я знаю все про тебя. Ты — табиб. Мне нужна твоя помощь. У меня ранено плечо. Оно очень болит. Ты, конечно, хороший табиб, если тебя пригласил сам падишах.

— Да, месье! Я готов, — ответил я. — Но мне нужен мой медицинский сундучок.

— Али! Принеси, — приказал Бадмаш.

Я встал, превозмогая боль в спине, подошел к нему и размотал тряпку на его плече и руке. Он заскрипел зубами. Я увидел большую сабельную рану. Была повреждена ключица. Вокруг образовались гнойники и синевато-черные пятна, явные признаки возникновения антонова огня.

Тем временем принесли мой сундучок. В общем, мне пришлось повозиться. Наконец я обработал рану порошковой смесью креозота и слизи аравийской камеди, наложил два плюмассо из корпии и закрепил все плотной лубковой повязкой.

— Месье! Я все сделал, — сказал я ему. — Теперь — безусловная чистота, подкрепляющая пища, вино.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал он благодарно. — Послушай, — продолжал он уже с некоторым металлом в голосе, — я освободил тебя из тюрьмы, и теперь ты будешь служить мне. Я буду платить тебе двести рупий в месяц. Али даст новую одежду. Xаэ! И деньги за два месяца вперед. Да будет Аллах доволен нами! Но если будешь плохо работать, снова посажу в тюрьму! Понял? И не с одной обезьяной, а сразу с тремя, — он усмехнулся. — Валла-билла!

Я машинально кивнул, пытаясь осмыслить такой неожиданный поворот. В голове у меня вихрем проносились мысли. Прощай, так и не увиденный мною его величество падишах Фаррух Сийяр. Не будет двора Великого Могола, придворной камарильи, интересной практики, известности и почета. Моя судьба круто менялась, и никто не мог сказать, в какую сторону и что меня ждет впереди. Это знал только один Господь Бог Саваоф.

Так кончается четвертая часть повести о приключениях Дангу.

ПЯТАЯ ЧАСТЬ. ВЛАСТЬ КАРМЫ

ГОСПОДЬ МИЛОСТИВ

Жаркий и влажный день близился к концу, когда из чащи леса, почти подступавшей к берегу вспененного, вздувшегося от дождей Чинаба, одного из притоков Инда, вышли, прихрамывая, с трудом передвигаясь и осторожно озираясь по сторонам, два человеческих существа. Один невысокий светловолосый, тщедушного вида, другой долговязый рыжеволосый детина. У них были худые, изможденные, совершенно обросшие лица, покрытые болячками и струпьями. Давно нечесанные волосы в мусоре и листьях, рваная, грязная одежда, едва прикрывавшая тело, куски коры, обвязанные лианами, вместо обуви — все являло собой крайнюю степень нищеты и физического истощения.

Очень знакомые личности. Конечно, это наши англичане.

Берег реки был безлюден. Опираясь на корявые палки и проваливаясь в прибрежный песок, друзья кое-как доковыляли до воды и начали жадно пить ее пригоршнями. Утолив жажду, они сели, чтобы повнимательней осмотреться и решить, что делать дальше. Где-то здесь, где Чинаб вырывается из горных теснин и начинает свой неторопливый бег по Равнинам, находилась постоянная переправа. Они пользовались ей, когда отправляли свои небольшие караваны с товаром из Кашмира. Но то было тогда, а сейчас, в сезон дождей…

Перед англичанами простиралась глубокая полноводная река шириной не менее мили. Нечего было и думать о том, чтобы самостоятельно через нее переправиться. Не было ни лодки, ни бревен, ни толстых веток, чтобы соорудить хоть какой-нибудь примитивный плот. Да и они были слишком измучены и еле держались на ногах. Англичане тупо и безучастно глядели на величественную гладь разлившейся реки, переправиться через которую казалось безнадежным делом. А переправиться было необходимо, ибо на той стороне начинался путь в Дели. Им надо было попасть туда, в факторию объединенной компании купцов Англии, где можно было получить помощь. Сейчас же приходилось ждать благоприятного случая и терпеть, продолжая влачить жалкое, полуголодное существование в постоянном страхе быть съеденными дикими зверями или пасть от рук туземцев.

От тех и других приходилось прятаться и скрываться, перенося невероятные лишения, голод, сырость и жару.

Уже целых две недели они пробирались с перевала Пир-Панджал сюда, на Равнины, через страну горного дикого племени раджаури. В тот же день, когда Дангу забрал у них свои драгоценности, их дочиста ограбила случайно проходившая здесь шайка разбойников раджаури. Вдоволь нахохотавшись над связанными вместе англичанами, они взяли их лошадей и все оставшееся имущество — переметные сумы с продуктами, одеждой, личными вещами, оружие и самое печальное — фирман и дастак. Теперь англичане были беззащитны. Сняли даже обувь. Счастье еще, что не прирезали. К вечеру, проклиная все на свете, друзья сумели ценой нечеловеческих усилий, перекатываясь и извиваясь, добраться до близлежащих скал и перетереть об острое ребро камня связывавшую их веревку. Они вновь стали свободны, но какой ценой? С тем, что их ограбили разбойники, можно было бы примириться. По крайней мере один из них занимался на дорогах Англии и Шотландии тем же самым. Ну, не повезло! Сами оказались жертвами. Но бриллианты, бриллианты, так легко доставшиеся им и так быстро и неожиданно уплывшие! Они тысячекратно возместили бы потерянное в Кашмире и на перевале имущество. А теперь? Мечта о счастливой жизни растаяла, как мираж. Да и путь в Кашмир был теперь отрезан. Кто был этот человек, так легко справившийся с ними? Откуда он появился и куда исчез? Эти вопросы неотступно преследовали наших героев, временами приводя их в бешенство.

— Джон! Вспомни, как он выглядел, — спросил Николас шотландца, водя палкой по песку.

— Сэр! Он, кажется, был очень высокого роста и вроде бы в длинной кофте.

— В кофте, в кофте! — злобно передразнил его Николас. — Я спрашиваю, кто он: белый или индиец?

— Сэр! Я не успел рассмотреть.

— Эй, всадить бы в него пулю из пистолета! — Николас сжал кулаки, потом сплюнул. — Скотина, вот он кто!

— Да, сэр, это так! — вяло кивнул Джон.

У них уже не было сил спорить и говорить об этом. А еще несколько дней назад, пробираясь по лесам в сторону Равнин, они до хрипоты переругивались, размахивая руками и обвиняя друг друга в том, что не смогли сохранить бриллианты. Руки и ноги у них кровоточили, исколотые колючками и шипами, открытые участки тела и лица были искусаны москитами и мошками. Продираясь через кустарники и траву, англичане страшно боялись наступить на змею, скорпиона или еще какого-нибудь гада. По ночам, сидя на дереве или прячась в скалах, как первобытные люди, они с содроганием вслушивались в дикий рев и рыкание бродивших вокруг хищников.

Они старательно обходили стороной, прячась в зарослях, попадавшиеся редкие деревни. Не дай Бог снова наткнуться на разбойников! Иногда им везло, и они находили на отдаленных деревенских полях что-либо съедобное. Попадались им кое-где и дикие бананы. Других растений они не знали и, боясь отравиться, не трогали.

— Джон! — хрипло пробормотал Николас, бросив палку в воду. — Что будем делать? Куда двинемся?

— Сэр! Надо отдохнуть. Переночуем, а утром что-нибудь придумаем. Я есть хочу, — уныло ответил шотландец тихим голосом. Он совсем упал духом и сильно ослаб.

— И то верно, — ответил Николас. — Вон там я вижу подходящие деревья. — Он пошарил в своих лохмотьях. — У меня есть еще пара бананов. Все равно, чтобы теперь переправиться, не обойтись без подмоги. Пошли!

Они с трудом встали и потащились от берега в прибрежный лесок. Выбрали дерево, забрались, помогая друг другу, на нижние ветки, устроили некое подобие гнезда для ночлега из листьев и тонких веток, съели по банану и, устроившись поудобнее, приготовились ко сну. Они ни о чем не разговаривали, каждый был погружен в собственные невеселые мысли.

Джон и Николас проснулись от резких криков, звона оружия и лошадиного ржания. Николас чуть раздвинул ветки, глянул вниз и тихо присвистнул. Дерево, на котором они ночевали, было окружено вооруженными всадниками. Их длинные копья почти касались несчастных англичан.

— Арэ! Спускайтесь! — один из всадников показал на землю. Его копье легонько ткнулось в задницу Гибсона; тот громко ойкнул.

— Сэр! Мы пропали, — прошептал шотландец, опасливо косясь на целый лес копий, направленных на них. Наконечники ярко блестели в лучах восходящего солнца.

— Молчи! — прошипел Кондрелл. — Сейчас, сейчас! — громко крикнул он вниз. — Давай шевелись, — подтолкнул Гибсона. — Это не разбойники, а сипаи. Я это понял сразу. Как-нибудь договоримся.

Дрожа от страха и утреннего свежего воздуха, кое-как они спустились на землю, являя собой весьма жалкий вид.

Два сипая спрыгнули с лошадей и, приставив к их горлу мечи, быстро обыскали англичан.

— Фаренги? — грозно спросил чернобородый всадник, очевидно начальник отряда, сидевший на крупной белой лошади. — Откуда? Отвечайте!

— Мы, мы инглиси… Из Кашмира… — запинаясь, заговорил Николас, мешая слова на английском и урду, — нас ограбили там, — он махнул рукой в сторону гор, — перевал Пир-Панджал.

Гибсон присоединился к нему:

— Да, да, сахиб, там, — он тоже махнул рукой, вторя приятелю. — Мы купцы, лошадей отняли, товар отняли… У нас был фирман…

— Фирман от его величества падишаха Фарруха Сийяра, — подхватил Николас…

— И дастак был, — вставил Гибсон и изобразил пальцами, будто разворачивает бумагу.

— На проезд в Кашмир, — продолжал тараторить Николас, видя, что чернобородый слушает его благосклонно.

— Инглиси? — переспросил чернобородый, наклонившись к ним.

— Да, да! — хором проговорили Джон и Николас. — Из Англии… Его величество падишах Фаррух Сийяр разрешил торговать… Мы друзья… — снова заканючили они.

Слова фирман, Фаррух Сийяр и дастак, видимо, произвели впечатление. Чернобородый выпрямился в седле, что-то крикнул, и всадники отвели копья.

— Баязи! — обратился начальник к одному из всадников. — Освободи лошадь для этих фаренги, а сам пересядь к Хафизу. Отвезем их в Барахпур к самому фаудждару. Да благословит его Аллах!

Через несколько минут кавалькада быстрым аллюром двинулась по берегу Чинаба в сторону гор.

Утро было чудесным и солнечным. После ночного дождя, сменившего надоевшую жару на прохладу, дышалось особенно хорошо. Фаудждар Бахадур Сингх, помощник субедара делийского падишаха в Пенджабе, плешивый толстяк с заплывшими жиром глазками и тоненькой полоской черных усов над верхней губой, сидел на ковре среди подушек под разноцветным матерчатым навесом и неторопливо ел. Он сосредоточенно погружал пальцы правой руки в блюдо, наполненное дымящимся кари из баранины, захватывал щепотью рис с чечевицей и кусочками мяса и отправлял в рот. Острый красный соус стекал по пальцам; Бахадур слизывал его, громко причмокивая. Рядом стояли двое слуг. Один держал полотенце, медный тазик и глиняный кувшин с водой для мытья рук, второй — серебряный кубок с даисом и фарфоровую вазу с гроздьями винограда. Насытившись, фаудждар вымыл правую руку в тазике, вытер о полотенце и протянул ее слуге. Тот, поклонившись, вложил пиалу с даисом в протянутую руку владыки. Фаудждар не торопясь выпил, отщипнул несколько виноградин, пожевал и негромко сказал:» Бетель!» Третий слуга поставил перед ним большой серебряный поднос с углублениями, в которых лежали мелкие колотые орешки арековой пальмы: кардамон, гвоздика, белая липкая известь и густой арековый сок. В центре, в большом широком углублении лежали горкой чисто вымытые, еще влажные листья бетеля. Бахадур Сингх любил готовить лакомство сам.

Он взял лист бетеля, одну его сторону быстро намазал известью, а другую густым арековым соком, затем посыпал лист сверху арековыми орешками, кардамоном и гвоздикой, несколькими ловкими движениями пальцев свернул бетель в изящный треугольный кулек, засунул за щеку и начал с наслаждением жевать, причмокивая. Слуга придвинул к Бахадуру серебряную чашу — тхукдан, попросту говоря плевательницу.

Фаудждар махнул рукой слугам — уходите, и те, пятясь, исчезли, а сам он, пережевывая бетель, погрузился в невеселые размышления. Ему нужно было срочно выполнить приказ мир бахши Махфуз-хана, военного министра при его величестве несравненном падишахе Фаррухе Сийяре, касающийся рекрутского набора в могольскую армию. Округ Шахири, которым управлял Бахадур Сингх, должен был поставить две рисалы вооруженных всадников по сто человек, две пушки и десять сипаев банну. Всадников фаудждар уже почти набрал благодаря угрозам и посулам, а вот с пушками оказалось плохо; то есть две пушки двенадцатого калибра были, да пушкари давно разбежались. И главное — нет хороших, знающих артиллеристов, командиров орудий. Орудийную прислугу общим числом по тридцать человек на ствол набрать еще можно, но командиры… командиры… Под их началом должны были находиться и сипаи банну… Где взять командиров? Фаудждар тяжело вздохнул, сплюнул жвачку бетеля и поежился. За невыполнение такого важного приказа вполне можно лишиться головы.

В этот момент послышался топот конских опыт, и к временной стоянке фаудждара подъехала группа всадников. Несколько человек спешились, и один из них, чернобородый, приказал слезть с лошади англичанам. Он попросил у фаудждара разрешения подойти. Тот утвердительно кивнул, и чернобородый приблизился, подталкивая перед собой англичан. Опустившись на колени, он почтительно произнес:

— Хузур! Да ниспошлет тебе Аллах благополучие! В пяти косах отсюда на дереве у реки мы нашли этих людей. Они утверждают, что они инглиси, купцы и их ограбили на перевале Пир-Панджал. Кроме того, они говорят, что у них был фирман на торговлю и дастак от несравненного падишаха Фарруха Сийяра, да благословит его Аллах!

— Так ли это, фаренги? — спросил Бахадур Сингх, оживившись и обращаясь к Гибсону — видимо, считая его за старшего. — Ты говоришь на УРДУ?

— Да, сахиб, немного говорю, — промямлил тот. — Сначала нас ограбил какой-то великан, а потом…

— Да, сахиб, я тоже говорю на урду, — вступил в разговор Николас, приосаниваясь, — и все сказанное — истинная правда. Хозяин я, а это мой помощник. Меня зовут Кондрелл, а его Гибсон… А ты помалкивай, болван, чего ты там плетешь! — бросил он Джону по-английски и продолжал на урду: — Сахиб! Помоги нам добраться до Дели.

— А где ваши фирман и дастак? — несколько удивленно спросил фаудждар.

— Сахиб! У нас их украли разбойники!

— Это очень плохо! Очень плохо! — Лицо фаудждара помрачнело. — Я получил строгий приказ от самого несравненного Фарруха Сийяра всех инглиси, у которых нет документов, немедленно казнить. Потому что они шпионы. Вы поняли, фаренги?

Фаудждар провел рукой вокруг шеи, выпучил глаза и захрипел, показывая англичанам их скорую судьбу.

Николас и Джон переглянулись.

— Сахиб! — загнусил Кондрелл. — Мы хорошие люди, мы никому не причинили зла, мы только купцы. Отпусти нас ради Аллаха всемогущего, смилуйся!

Англичане рухнули на колени, умоляюще прижав руки к груди.

— Смилуйся, смилуйся, сахиб! — завыл Гибсон.

— Смилуйся! — присоединился к нему Николас, бухаясь лбом об пол.

— Связать им руки! — жестко процедил фаудждар. В его глазах появился стальной блеск.

Сипаи бросились на англичан.

В этот момент визирь Калим-хан, сидевший справа от Бахадура Сингха, придвинулся и начал что-то шептать ему на ухо. Фаудждар вначале слушал довольно равнодушно, но постепенно его лицо преобразилось, и он с явным интересом начал кивать головой. Потом сам что-то шепнул на ухо визирю и махнул сипаям:

— Подождите! Оставьте их!.. Фаренги! Кто-нибудь из вас разбирается в пушках? Может стрелять?

— Сахиб! Сэр! — Гибсон вскочил и замахал руками, тыча себя в грудь. — Я, я, я два года служил в артиллерии, в полку сэра Ньюбери. Я сержант в отставке, я был командиром батареи, — он выпятил грудь, — четыре пушки восемнадцатого калибра…

Николас в изумлении смотрел на него. Фаудждар невозмутимо слушал, слегка кивая головой, потом наклонился к визирю и что-то негромко сказал ему. Тот кивнул утвердительно.

Гибсон тем временем, совсем распалившись, начал выкрикивать артиллерийские команды:

— Зажечь фитиль! Снять фартук! Вкатить ядро! Огонь! Готовь банник!

— Молчать! — крикнул Бахадур Сингх, вскакивая на ноги.

Когда наконец наступила тишина, фаудждар откашлялся и сказал:

— Фаренги! Мы, милостью Аллаха всемогущего, даруем вам жизнь. Да будет мир ему и вечное владычество над нами! Но это еще не все. Мы, да будет это исполнено во имя благополучия нашего несравненного падишаха Фарруха Сийяра, хотим нанять вас обоих артиллеристами в нашу доблестную армию. Будете получать по триста рупий в месяц, вас хорошо оденут, — он брезгливо покосился на лохмотья англичан, — и будут хорошо кормить. Согласны ли вы?

Николас от изумления раскрыл рот, а Джон начал непроизвольно переступать с ноги на ногу. Прошло несколько секунд, пока они не осознали, что спасены! Им чертовски повезло!

— Да, мы согласны, согласны! — одновременно выдохнули оба, еще не совсем понимая, что произошло. Почему еще несколько минут назад им грозила смерть, а сейчас свобода раскрывает свои объятия? Это могло быть только божественным предопределением. И каждый из них в эту минуту горячо возблагодарил Господа за чудесное спасение — слава, слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!

В том, что фаудждар предложил англичанам стать наемниками, не было ничего необычного. Военачальники Великих Моголов и их соперников — правителей независимых княжеств Индии — часто нанимали европейских артиллеристов — англичан, французов, датчан, немцев, португальцев, голландцев. А тут речь шла о его, фаудждаровой, голове!

— Да, мы согласны! — снова громко и радостно повторили Николас и Джон.

— Хорошо, уважаемые! — ответил довольный фаудждар. — А ты что скажешь, почтенный Калим-хан?

— Хузур! Хвала Аллаху, ему одному! Да воцарится его благословение и мир над господином нашим, непобедимым и несравненным падишахом Фаррухом Сийяром, приказы которого наполняют наши сердца радостью и желанием исполнить их как можно лучше. Мудрость и благоразумие нашего фаудждара не знает границ, — ответил тот с поклоном.

— Фаренги! Ступайте с миром. Вы приняты на один год артиллеристами в доблестную армию непобедимого и несравненного падишаха Фарруха Сийяра. Наваз! Сахни! — Бахадур щелкнул пальцами. — Поставить для инглиси отдельную тамбу, накормить, одеть и выдать каждому по девятьсот рупий за три месяца. Пусть осмотрят пушки и скажут, что необходимо. Да будет Аллах доволен нами! И скажите главному мансабдару Малик-хану, что послезавтра можно отправлять в Дели всадников и пушки.

Когда радостные и возбужденные англичане со словами благодарности на устах удалились в сопровождении слуг, Бахадур Сингх облегченно вздохнул. Мучившая его проблема с рекрутским набором была окончательно решена. Можно спокойно вернуться в крепость Барахпур.

Через два дня рано утром по размытой прошедшим дождем дороге из Барахпура в направлении переправы через Чинаб вышел огромный караван. Он направлялся в Дели. Впереди двигались две рисалы — две сотни вооруженных всадников во главе с Малик-ханом, за ними ползли две пушки, каждую тащили тридцать быков.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18