Щедрык, ведрык,
Дайте вареник,
Грудочку кашкы,
Кильце ковбаски.
 
      Хохот награждал затейника. Маленькие окна подымались, и сухощавая рука старухи (которые одни только вместе с степенными отцами [«вместе ~ отцами» вписано. ] оставались в избах) высовывалась [высунувшись] из окошка с колбасою в руках или с куском пирога. [Далее было: и кидали их в подставляемый мешок] Парубки и девчата наперерыв подставляли свои мешки и ловили добычу. Казалось, всю ночь напролет готовы были провеселиться. И ночь, как нарочно, так роскошно теплилась, и еще белее казался свет месяца от блеску снега. Кузнец остановился с своими мешками. Ему почудился в толпе девушек голос [хохот] и тоненький смех Оксаны. Все жилки в нем вздрогнули. Бросивши на землю мешки, так что находившийся на дне дьяк заохал от ушибу и голова икнул во всё горло, побрел он [он побрел] с маленьким мешком на плечах вместе с толпою парубков, шедших следом за толпою девушек, между которою ему послышался голос Оксаны.
      Так! Это она! стоит как <царица> [«царица» в рукописи пропущено. ] говорит и блестит черными очами! Ей рассказывает что-то видный парубок, верно, забавное, потому что она смеется. Но она всегда смеется. Как будто невольно и сам не понимая как, протерся кузнец сквозь толпу и стал около нее.
      «А, Вакула, ты тут. Здравствуй!» сказала красавица с той же самой <усмешкой> [«усмешкой» в рукописи пропущено. ] которая чуть не сводила с ума Вакулу. «Ну, много наколядовал», продолжала она: «Э, да какой малинькой мешок! А черевики, которые носит царица достал? Достань черевики, выду за тебя замуж…» и, засмеявшись, ушла вместе с толпою девушек.
      Как вкопанный, стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу; нет сил больше…» сказал он наконец. «Но, боже ты мой, что за смех! Отчего она так прекрасна. Ее взгляд и речи так и жгут… Нет, не в мочь уже [Вместо „не в мочь уже“; не в силах] пересилить себя. Пора положить конец всему. Пропадай душа. Пойду утоплюсь и поминай как звали». Тут решительным шагом пошел он вперед, догнал толпу девчат, поровнялся с Оксаною я сказал твердым голосом: «Прощай, Оксана. Ищи себе какого хочешь жениха, дурачь кого хочешь, а меня не увидишь уже больше на этом свете». Красавица казалась удивленною, хотела что-то сказать, но кузнец махнул рукой и убежал.
      «Куда, Вакула?» кричали парубки, видя бегущего кузнеца. «Прощайте, братцы!» кричал в ответ кузнец. «Даст бог, увидимся на том свете, а на этом уже не [Далее начато: усл<ышите>] гулять нам вместе, прощайте! не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к чудотворцу и божией матери, грешен, не обмалевал за мирскими делами. Всё добро, какое найдется [Вместо „Всё ~ найдется“: Всё, что ни найдется] в моей скрыне, на церковь. Прощайте!» Проговоривши это, кузнец принялся снова бежать с мешком на плечах. «Он повредился!» говорили парубки. «Пропадшая душа!» [Далее начато: говорили] пробормотала проходящая старуха: «Пойти рассказать, как кузнец утонул».
      —
      Вакула [Кузнец] между тем, пробежавши несколько улиц, остановился перевесть дух. «Куда я в самом деле бегу?» подумал он: «как будто уже вс? пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает всех чертей и всё сделает, что захочет. Пойду, ведь душе всё же придется пропасть». При этом чорт, который долго лежал без всякого движения, запрыгал в мешке от радости. Но кузнец подумал, что он, зацепив как-нибудь мешок рукою, произвел сам это движение, ударил по мешку дюжим кулаком, и, стряхнувши на плечах, отправился к Пузатому Пацюку.
      Этот Пузатый Пацюк был, точно, когда-то запорожцем, но выгнали его, или он сам убежал из Запорожья, этого никто не знал. Давно уже, лет пятнадцать, а может быть и [лет десять или] двадцать, как он жил в Диканьке. Сначала он жил, как настоящий запорожец: ничего не работал; спал три четверти дня; ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом по ведру; впрочем, было где и поместиться, потому что Пацюк, несмотря на то, что был небольшого росту, в ширину был довольно увесист [Вместо «впрочем ~ увесист»: а. впрочем, это [не уди<вительно>] нимало не удивительно, потому что Пацюк был мало чем толще сорокаведерной бочки б. впрочем ~ был только немного толще сорокаведерной бочки] Притом же шаровары, которые носил он, были так широки, что какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно незаметно [неприметно] и, казалось, винокуренная кадь двигалась по улице. Может быть, это самое подало повод назвать его [Вместо «подало ~ его»: было причиною, что его прозвали] Пузатым [См. относящуюся сюда вставку в «Приписке № 1».] В последнее время его редко видали где-нибудь [на улице] Причиною этому была, может быть, лень, а может быть и то, что пролезать сквозь двери делалось для него с каждым годом труднее. Тогда миряне должны были отправляться к нему сами, если имели нужду.
      Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Пацюка, сидящего [сидевшего] на полу, по-турецки, перед небольшою кадушкою, на которой стояла миска с галушками [с варениками] Эта миска стояла, как нарочно [как раз] наравне с его ртом. Не подвигаясь [Не двинувши] ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал жижу [юшку] схватывая [Далее начато: зубами] по временам зубами галушки. «Ну, этот», подумал про себя Вакула: «еще ленивее Чуба: тот, по крайней мере, ест ложкою, а этот и руки не хочет поднять». Пацюк, видно, крепко был занят галушками, потому что, казалось, совсем не заметил прихода кузнеца, который, ступивши [едва ступивши] на порог, отвесил ему пренизкий поклон.
      «Я к [у] твоей милости пришел, Пацюк!» сказал Вакула, отвешивая снова поклон.
      Толстый Пацюк поднял немного голову, взглянул и снова начал хлебать галушки.
      «Ты, говорят, не во гнев будь сказано…» сказал, собираясь с духом, кузнец: «я веду об этом речь не для <того>, чтобы тебе нанесть какую обиду, — приходишься с родни [немного с родни] чорту».
      Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумал, что выразился всё еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в голову, отсторонился немного и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не обрызгала ему лица.
      Но Пацюк взглянул и снова начал хлебать галушки.
      Ободренный кузнец решился продолжать: «К тебе пришел, Пацюк. Дай боже тебе всего, добра всякого в довольстве, хлеба в [Далее было: порядочной] пропорции» [Вместо «всего ~ в пропорций»: всякого довольствия] (Кузнец иногда умел ввернуть модное слово: в том он понаторел в бытность еще в Полтаве [Вместо «в ~ Полтаве»: когда был в Полтаве] когда размалевывал сотнику досчатый забор.) «Пропадать приходится мне, грешному! Ничто [Никто] не поможет мне на свете. Что будет, то будет. Пришел просить помощи у самого чорта. Что ж, Пацюк?» произнес кузнец, видя всё то же молчание [молчание Пацюка]: «Как мне быть?»
      «Когда нужно [нужда] чорта, то и ступай к чорту!» отвечал Пацюк, не подымая на него глаз и продолжая хлебать галушки.
      «Для того-то я и пришел к тебе», отвечал кузнец, отвешивая поклон: «кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги».
      Пацюк ни слова и выхлебывал остальные галушки.
      «Сделай милость, человек добрый, не откажи!» наступал кузнец. «Свинины ли, колбас, муки гречневой, [Далее начато: полотен<ца>] ну, полотенца, пшена или иного прочего, в случае потребности… Как обыкновенно меж добрыми людьми водится… Не поскупимся. Расскажи, хоть [Далее начато: прим<ерно>] как, примерно сказать, попасть на дорогу к нему?»
      «Тому не нужно далеко ходить, у кого чорт за плечами», произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения.
      Вакула уставил в него глаза, как будто бы на лбу его написано было изъяснение этих слов. «Что он говорит?» безмолвно спрашивала его мина, а полуотверстый рот готовился проглотить, как галушку, первое слово. Но Пацюк молчал. Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки не стояло перед ним; [Далее начато: в деревянной миске вареники] но вместо того на полу стояли две деревянные миски: [Далее начато: в] одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим», говорил он сам себе: «как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмокнуть в сметану». Только что это успел подумать он, Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнулся [шлепнул] в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал Пацюк труд жевать и проглатывать. «Вишь, какое диво!» подумал кузнец, разинув от удивления рот, и тот же час заметил, что вареник лезет и к нему в рот и вымазал губы сметаною. Оттолкнувши вареник и вытерши губы, кузнец стал размышлять о том, какие чудеса бывают на свете и до каких мудростей доводит человека нечистая сила, замечая [присовокуп<ив>] при том, что один только Пацюк может помочь ему.
      «Поклонюсь ему еще, пусть растолкует хорошенько… Однако что за чорт! Ведь сегодня голодная кутя, а он ест вареники, вареники скоромные. Что я, в самом деле, за дурак: стою тут и греха набираюсь! Назад!..» и набожный кузнец опрометью выбежал из хаты. [Далее начато: Тут]
      Однако ж чорт, сидевший в мешке и заране уже радовавшийся, [Далее начато: что куз<нец>] не мог вытерпеть, чтобы [Далее начато: из] ушла из рук его такая добыча. Как только кузнец опустил мешок, он выскочил из него и сел по обыкновению своему верхом ему на шею.
      Кузнец испугался и уже хотел перекреститься, но [как] чорт, нагнувши свою собачью морду [Вместо «нагнувши ~ свою собачью морду»: а. нагнувшись на ухо начал б. склонивши в. нагнувши свою собачью морду шептал] «не бойся, это я, твой друг», шептал ему на правое ухо: «всё сделаю [Далее начато: на правое] для товарища и друга. Денег дам, сколько хочешь», пискнул ему в левое ухо. «Оксана будет сегодня же [завт<ра>] наша», шепнул он, заворотивши морду снова на правое ухо. Кузнец минуту стоял неподвижно как бы размышляя. «Изволь», сказал он наконец: «за такую цену готов быть навеки твоим. Только если будешь мешкать, то не прогневайся…» Чорт всплеснул руками и начал от радости галопировать на шее кузнеца. «Теперь-то попался [Далее начато: ты ко мне] кузнец!» думал он про себя: «теперь-то вымещу я на тебе, голубчик, все твои малеванья <и> небылицы, возводимые на чертей. Что теперь скажут мои товарищи, когда узнают, что самый набожнейший из всего села человек в моих руках». Тут чорт засмеялся от радости, вспомнивши, как будет дразнить в аде всё хвостатое племя, как будет беситься хромой чорт, считавшийся между ними первым хитрецом и остряком [«хитрецом л остряком» не вычеркнуто, возможно, случайно. ] на выдумки.
      «Ну, Вакула!» продолжал он, всё так же не слезая с шеи, как бы опасаясь, что<б> он не убежал [Далее начато: когда] «Ты знаешь, что без контракту ничего не делают».
      «Я готов», сказал кузнец. «У вас, я слышал, расписываются кровью, постой же, я достану в кармане гвоздь». Тут он заложил назад руку и хвать чорта за хвост.
      «Вишь, какой шутник [затейник]», закричал, смеясь, чорт: «ну, полно, довольно уже шалеть».
      «Постой, голубчик!» закричал кузнец. «А вот это невкусно тебе покажется?» При сем слове [Далее начато: кузн<ец>] сотворил он правою рукою над собою крест и чорт притих и сделался так смирен, как ягненок. «Постой же», продолжал [говорил] он, стаскивая его [Далее начато: с шеи своей] за хвост на землю: «будешь ты у меня знать подучать на грехи добрых людей и честных христиан». Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на него верхом и поднял руку для крестного знаменья.
      «Помилуй, Вакула!» жалобно простонал чорт: «скажи, всё, что тебе нужно, всё сделаю, отпусти только душу на покаянье: не клади на меня страшного креста…»
      «А! вот каким голосом запел, собачье отродье! Теперь я знаю, что мне делать. Вези меня сей же час на себе, слышишь, да несись, как птица…»
      «Куда?» произнес горестный чорт.
      «В Петембург, прямо к царице». И кузнец обомлел от страха, почувствовав [увидя] себя поднимающимся на воздух.
      —
      Долго стояла Оксана, раздумывая о странных речах кузнеца. Уже внутри ее что-то говорило, что она слишком жестоко поступила с ним. «Что, если он в самом деле решится на что-нибудь страшное. Чего доброго, может быть, он с горя вздумает влюбиться в другую и с досады станет называть ее первою красавицею на селе. Но нет, он меня любит. Я так хороша! Он меня ни за что не променяет. Он шалит, прикидывается. Не пройдет минут десять, как он, верно, придет поглядеть на меня. Я, в самом деле, сурова, нужно ему дать, как будто нехотя, поцеловать себя. То-то он обрадуется!» И ветренная красавица уже шутила с своими подругами.
      «Постойте», закричала одна из них: «кузнец позабыл [оставил здесь] мешки свои: смотрите, какие страшные мешки. Он не по-нашему наколядовал. Я думаю, сюда по целой четверти барана кидали, а колбасам и хлебам, верно, счету нет. Роскошь! целые праздники можно объедаться».
      «Это Кузнецовы мешки?» подхватила Оксана: «утащим же скорее их хоть ко мне в хату и разглядим хорошенько, что он тут наклал! [Вместо „он ~ наклал“: тут наклал кузнец]» Все со смехом одобрили такое предложение.
      «Но мы не поднимем их», закричала вся толпа вдруг, силясь сдвинуть мешки.
      «Постойте», сказала Оксана: «побежим скорее за санками и отвезем на санках».
      И вся толпа побежала за санками [Вместо «И вся толпа ~ санками»: И все девушки быстро разбежались] а через несколько минут возвратилась. Но уже одного мешка не было. «Нечего делать, возьмем один», говорила Оксана: «довольно с нас будет и сего [и этого. Далее начато: Чуб слышал]». Оставшийся мешок был тот самый, в котором сидел Чуб [Вместо «сидел Чуб»: Чуб сидел] верхом на дьяке. Обеим пленникам сильно прискучило сидеть в мешке, несмотря на то, что дьяк проткнул для себя пальцем в мешке порядочную дыру. Если бы еще не было народу, то, может быть, он нашел бы средство и вылезть; но вылезть из мешка при всех, показать себя на смех… это удерживало его, и он решился ждать, слегка только покряхтывая [Далее начато: когда] под невежливыми сапогами Чуба. Чуб сам не менее желал свободы, чувствуя, что под ним лежит что-то такое, на котором [«что ~ на котором» зачеркнуто, но не заменено. ] сидеть было страх неловко. Но как скоро услышал [Вместо «Но ~ услышал»: Но услышав] решение своей дочери, успокоился и не хотел уже вылезть, рассуждая, что к хате [к дому] своей нужно пройти, по крайней мере, шагов с сотню, а может быть и другую [Далее начато: пусть же лучше довезут девчата]; вылезши же, нужно оправиться, застегнуть кожух, да и капелюхи остались у Солохи. Пусть же лучше девчата довезут на санках.
      Но случилось совсем не так, как ожидал Чуб. В то время, когда девчата убежали за санками, худощавый кум выходил из шинка расстроенный и не в духе. Шинкарка никаким образом не решалась более верить ему в долг. Он решился было дожидаться в шинке, авось либо не прийдет какой-нибудь набожный дворянин и не попотчивает его. Но, как нарочно, все дворяне оставались дома [Вместо «оставались дома»: вмели столько благочестия, что решились остаться дома] и, как честные христиане, ели кутю посреди своих домашних. Размышляя о развращении нравов, о железном [жест<оком>] сердце жидовки, продающей вино, кум набрел на мешки и остановился перед ними в изумлении. [Далее начато: Посмотревши вокруг и видя, что никого нет] «Вишь, какие мешки кто-то бросил посереди дороги!» сказал он, осматриваясь по сторонам. «Должно быть, тут и свинина есть. Полезло же кому-то счастье наколядовать столько всякой всячины. Экие страшные мешки! Положим, что они [они были] набиты [Вместо „что ~ набиты“ начато: хоть бы тут] гречаниками, коржами, и то добре. Хотя бы были тут одни паляницы, и то в шмак. Жидовка дает за каждую паляницу осьмуху водки. Утащить скорее, чтобы кто не увидел».
      Тут взвалил он себе на плечи мешок с Чубом и дьяком, но почувствовал, что слишком тяжел [Вместо «почувствовал ~ тяжел»: а. увидел, что б. почувствовал, что тяжел] «Нет, одному будет тяжело несть» [Вместо «Нет ~ несть»: Э, да я не поднесу] проговорил он [Далее было: и увидел пряно шедшего к нему ткача] «А вот, как нарочно, идет ткач Шапуваленко. Здравствуй, Остап!»
      «Здравствуй», сказал, остановившись, ткач.
      «Куда идешь?»
      «А так, иду, куда ноги идут».
      «Помоги, человек добрый, мешки снесть. Кто-то колядовал, да и кинул посереди дороги. Добром разделимся пополам».
      «Мешки! а с чем мешки, с книшами или паляницами?»
      «Всего есть».
      Тут выдернули они наскоро из плетня палки, положили мешок на двух палках и понесли на плечах.
      «Куда ж мы понесем его? в шинок?» спросил дорогою ткач.
      «Да оно бы и я так думал, чтобы в шинок [Далее начато: сказал] да ведь проклятая жидовка не поверит, подумает еще, что где-нибудь украли. Я только что был в шинке сам. Мы понесем его в мою хату. Нам никто не помешает: жинки нет дома». [Далее начато: Гляди чтобы]
      «Да точно ли ее нет дома?» спросил осторожный ткач.
      «Слава богу! Мы [я] не совсем таки без ума», отвечал кум. «Чорт разве один только принес бы домой мешок, когда жена дома. Она протаскается с бабами до света».
      «Кто там?» закричала кумова жена [Далее начато: отворяя дверь хаты] услыша шум в сенях, произведенный приходом двух [наших] приятелей с мешком, и отворяя дверь хаты.
      Кум остолбенел.
      «Вот тебе на!» произнес ткач, спустя руки.
      Кумова жена была такого роду сокровище, каких, верно, немного на свете. Так же, как и муж, она никогда почти не сидела дома и весь почти день пресмыкалась у кумушек, у зажиточных старух, хвалила и ела с большим аппетитом и дралась только по утрам с своим мужем, потому что в это только время и видела его иногда. Хата их [ее] была в десять раз старее шаровар волостного писаря. Крыша в некоторых местах была без соломы. Плетня видны были только одни остатки, потому что всякой, выходивший из дому, никогда не брал палки для собак, в надежде, что будет проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня. Печь не топилась дня по три. Всё, что ни напрашивала нежная супруга у добрых людей, прятала как можно подалее от своего мужа [Далее начато: а иногда даже делала нападение на кума] и часто самоуправно отнимала у него добычу, если только не успевал ее пропить в шинке. Кум, с своей стороны, тоже не поддавался и оттого почти всегда уходил из дому с фонарем под глазом, а дорогая половина, охая, плелась рассказывать старухам о негодности и бесчинстве своего мужа.
      Теперь можно себе представить, как были озадачены ткач и кум таким неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли полами, но уже было поздно. Кумова жена, хотя и дурно видела старыми глазами, однако ж мешок заметила. «Вот это хорошо!» сказала она с таким видом, на котором пробивалась радость ястреба: «Это хорошо, что наколядовали столько. Вот так всегда делают добрые люди, только нет, я думаю, где-нибудь подцепили. Покажите мне сей час, слышите, покажите сей же час мешок [мне мешок] ваш!»
      «Лысый чорт тебе покажет, а не мы», сказал, приосанясь, кум.
      «Тебе какое дело?» сказал ткач. «Мы наколядовали, а не ты».
      «Нет, ты мне покажешь, негодный пьяница!» вскричала жена, ударив высокого кума кулаком под подбородок и продираясь к мешкам. Но ткач и кум [Вместо «Но ~ кум»: Ткач и кум однако ж] мужественно отстояли мешок и заставили ее попятиться назад. Но не успели они оправиться, как супруга [она] выбежала в сени уже с кочергой и лопатою в руках. Проворно хватила мужа лопатою, ткача кочергою и уже стояла возле мешка.
      «Что мы допустили ее?» сказал ткач, очнувшись.
      «Э, что допустили! а отчего ты допустил!» сказал хладнокровно кум.
      «У вас кочерга, видно, железная!» сказал ткач, почесывая спину. «Моя жинка купила прошлый год [недавно] на ярмарке кочергу, дала пивкопы: та ничего… не больно…» [Далее начато: В продолжении]
      Между тем торжествующая супруга [жинка] поставив на пол каганец, развязала мешок и заглянула в него. Но, верно, старые глаза ее, которые так хорошо увидели мешок, на этот раз ее обманули, [Далее начато: потому что] на лице ее блеснула радость. «Э, да тут лежит целый кабан», вскрикнула она.
      «Кабан! слышишь, целый кабан!» толкал ткач кума, разинувши рот. «А всё ты виноват!»
      «Что ж делать!» произнес, пожимая плечами, кум. [Далее начато: Отнимем] «Как что? Чего мы стоим? Отнимем мешок! Ну, приступай!»
      «Пошла прочь! Пошла! Это наш кабан!» кричал, выступая, ткач [В рукописи ошибочно: дьяк [.
      «Ступай, ступай, чортова баба, это не твое добро!» говорил, приближаясь, кум.
      Супруга принялась снова за кочергу и лопату, но Чуб в это время вылез из мешка и стал посереди сеней, потягиваясь, как человек, только что пробудившийся от долгого сна.
      Кумова жена вскрикнула и всплеснула руками. Все разинули рты.
      «Что ж она, дура, говорит: кабан! Это не кабан!» сказал кум, выпучив глаза.
      «Вишь, какого человека что-то вкинуло в мешок!» сказал ткач, пятясь от испугу. «Да ведь он не пролезет в окошко». «Да это кум!» вскрикнул, вглядевшись, кум.
      «А ты думал кто?» сказал Чуб, усмехаясь [Вместо «Чуб, усмехаясь»: усмехаясь, Чуб] «Что, славную я выкинул над вами штуку? А вы, небось, меня хотели съесть вместо кабана? Постойте же, я вас порадую: в мешке лежит еще что-то, если не кабан, то наверно поросенок. Я чувствовал, как подо мною что-то ворочалось».
      Ткач и кум кинулись к мешку, хозяйка дома уцепилась [уцепилась и себе] с противной стороны, и драка возобновилась бы снова, если бы сам дьяк, увидевши теперь, что ему некуда скрыться, не выкарабкался из мешка.
      Кумова жена, остолбенев, выпустила из рук ногу, за которую начала было тянуть из мешка дьяка.
      Кум свистнул [посвистел] от изумления носом.
      «Вот и другой еще!» вскрикнул [произнес] со страхом ткач: «Чорт знает, как стало на свете… голова идет кругом… [Далее начато: вместо кнышей] людей кидают в мешки вместо колбас и паляниц!»
      «Это дьяк!» произнес [вскрикнул] изумившийся более всех Чуб. «Вот тебе на! ай да Солоха! Посадить в мешок… То-то я гляжу, у нее полная хата мешков… Теперь я всё знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека. А я думал, что она мне только одному… Вот тебе и Солоха!»
      «Чудная история», произнес кум, насвистывая носом.
      —
      Девушки немного удивились, не найдя одного мешка.
      «Нечего делать, будет с нас и этого [одного]», лепетала [говорила] Оксана. Все принялись за мешок и взвалили его на санки, Голова решился молчать, рассуждая: если он закричит, чтобы его выпустили и развязали мешок, — глупые девчата резбегутся [Вместо «рассуждая ~ разбегутся»: а. и имел на то причину, думает: закричу, глупые девч<ата> б. рассуждая, если он закричит, развяжите] додумают, что в мешке сидит дьявол, и он останется на улице [сидеть в мешке] может быть до завтрего.
      Девушки, между тем, дружно взявшись за руки, полетели, как вихорь, с санками по пушистому снегу. Множество, шаля, садилось [а. село б. взбиралось] на санки; другие взбирались даже на самого голову. Голова решился сносить всё. Наконец приехали, отворили настежь двери в сенях и хате и с хохотом втащили мешок. «Посмотрим, что-то лежит тут», закричали все, бросившись развязывать. Тут икотка, которая не переставала мучить голову во всё время сидения в мешке, так усилилась, что он [голова] начал икать и кашлять во всё горло.
      «Ах! Тут сидит кто-то!» закричали все и в испуге [у<жасе>] бросились опрометью в двери.
      «Что за чорт, куда вы мечетесь, как угорелые?» сказал, входя в дверь, Чуб.
      «Ах, батько!» произнесла Оксана: «в мешке сидит кто-то».
      «В мешке? где вы взяли этот мешок?»
      «Кузнец бросил [оставил] его посереди дороги», отвечали все вдруг [Вместо «отвечали все вдруг»: отвечала одна. Далее начато: Чего ж]
      «Ну, так не говорил ли я», подумал про себя Чуб.
      «Чего ж вы перепугались, посмотрим [ну, посмотрим] А ну-ка, чоловиче! прошу не погневиться, что не называем по имени и отчеству, вылезай из мешка!»
      Голова вылез.
      «Ах!» вскрикнули девушки.
      «И голова влез туда ж», говорил про себя Чуб, отступая в изумлении и меряя его с головы до ног. «Вишь как!.. Э!..» Более он ничего не мог сказать.
      Голова сам был не меньше смущен и не знал, что начать. «Должно быть, на дворе холодно?», сказал он, обращаясь к Чубу.
      «Морозец есть», отвечал Чуб. «А позволь спросить себя: [Далее начато: „как ты залез в этот мешок?“, хотел сказать [Чуб] он, но сам не зная] чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дегтем?» Он хотел не то сказать, он хотел спросить: как ты [Вместо «Он ~ как ты»: а. именно: отчего б. он хотел спросить, каким] голова, залез в этот мешок. Но сам не понимал, как выговорил совершенно другое.
      «Дегтем лучше!» сказал голова. «Ну, прощай, Чуб!» И, наглобучив капелюхи, вышел из хаты.
      «Чего я спросил его сдуру, чем он мажет сапоги!» произнес Чуб, поглядывая на двери, в которые вышел голова. «Ай да Солоха! Эдакого человека засадить в мешок… Вишь, чортова баба… А я дурак [Далее начато: а подайте] … да где же мешок?»
      «Я кинула его в угол, там больше ничего нет», сказала Оксана.
      «Знаю я [Я знаю] эти штуки. Подайте его сюда: там еще один сидит! Стряхните его хорошенько! Что? нет! Вишь, проклятая баба!.. А поглядеть на нее, как будто святая, как будто и скоромного никогда не брала в рот…»
      Но оставим Чуба изливать на досуге свою досаду и обратимся к кузнецу, потому что уже не рано.
      —
      Сначала страшно показалось Вакуле, особливо когда поднялся он от земли на такую вышину, что ничего уже не мог видеть внизу, и пролетел, как муха, под самым месяцем, так что, если бы не наклонился немного, то может быть зацепил бы его шапкою. Немного спустя, он ободрился и уже начинал подшучивать над чортом. Его забавляло до крайности, как чорт чихал и кашлял, когда он снимал с шеи кипарисный крестик и подносил к нему. Нарочно поднимал он руку почесать голову, а чорт, думая, что его собираются крестить, летел еще быстрее. Всё было светло в вышине. Воздух, в легком серебряном тумане, был прозрачен [Вместо «Воздух ~ прозрачен»: Легкий серебряный туман был прозрачен. ] даже можно было заметить, как в стороне скакала [Вместо «в стороне скакала»: далеко в стороне ехала [ведьма верхом на упыре. [Дальнейшую переработку этою места см. в «Приписке № 2»]
      Наконец заблестел и Петербург. Чорт вихрем перелетел через шлахбаум и очутился в улице. [Далее было: а. Тут рассудил он по городу неприлично б. Тут рассудил он будут бегать за ним мальчишки по всем улицам] Тут чорт решился, чтобы на всякой случай не бегали за ним мальчишки по улицам, превратиться в коня. Бедный кузнец испугался, когда въехал в середину города [Вместо «в середину города» одну из многолюдных улиц] Да и кому бы не чудно показалось [Вместо «Да ~ показалось»: Да и кому не чудно покажется] впервой очнуться в улице, заставленной четырехэтажными стенами, когда малейший стук копыт коня отзывается громом и отдается несколько раз. Когда домы растут и будто подымаются из земли на каждом шагу. Когда чудный город весь гремит и блещет, мосты дрожат, кареты летают взад и вперед, [Далее было: фонари и плошки — всё горит, всё в огне] форейторы и извозчики кричат. Пешеходы теснятся под домами, унизанными плошками и огромные тени их мелькают [ходят] по стенам, досягая головою труб [крыш]
      С изумлением оглядывался кузнец на все стороны. Ему казалось, что все домы устремили на него свои бесчисленные огненные очи и глядят. Господ, в крытых сукном шубах, он увидел так много [Вместо «Господ ~ так много»: Столько панов он друг увидел в крытых сукном шубах] что не знал, кому шапку снимать. «Боже ты мой, сколько панства [чиновничества] тут», подумал кузнец. «Я думаю, каждый, кто ни пройдет по улице в шубе, то и заседатель, то и заседатель, а те, что катаются в таких чудных бричках с стеклами [Вместо „с стеклами“: а. похожих больше на домы б. похожих больше на избы, то] те, когда не городничие, то, верно, комисары, а может еще и больше». Его слова прерваны были вопросом чорта: «Прямо ли к царице ехать?» — «Нет, страшно», подумал кузнец. Тут, где-то, я не знаю, пристали запорожцы, которые проезжали осенью чрез Ярески. Они ехали из Сечи с бумагами к царице; всё бы таки посоветоваться с ними. «Эй, сатана, полезай ко мне в карман да веди к запорожцам!» И чорт в одну минуту похудел [похудел так] и сделался таким маленьким, что без труда влез к нему в карман, а Вакула не успел оглянуться [очнуться] как очутился перед большим домом, взошел сам не зная как на лестницу, отворил дверь и подался немного назад от блеску [Вместо «Эй, сатана ~ блеску»: «Эй, сатана, вези меня к запорожцам!» Конь поскакал из улицы в улицу и остановился перед одним домом. «Что, разве тут они живут, вишь какие хоромы! Куда ж итти» — [«Так прямо в двери и ступай» отвечал чорт]. «Ступай в окно, я и сам не пойму, в которые двери». — «Постой, куда!» сказал кузнец, видя, что конь его не постоит на месте и ухватил его за хвост. «Ступай в карман, нечистое животное». Чорт вдруг стал не больше анбарной крысы и влез в карман. «Теперь куда?» — «По лестнице прямо», пропищал чорт. Кузнец взошел, отворил дверь и увидел запорожцев, сидевших на шелковых диванах, поджавши под себя [ноги] [сапоги] намазанные дегтем сапоги и куривших [люльки] самый крепкий табак, называемый обыкновенно корешками.]
      «Здравствуйте, панове! помогай бог вам! Вот где увиделись!» сказал кузнец, подошедши близко и отвесивши поклон до земли.
      «Что там за человек?» спросил сидевший перед самым кузнецом другого, сидевшего [бывшего] гораздо подалее.
      «А вы не познали?» вскричал кузнец. «Это я, Вакула, кузнец. Когда проезжали осенью через Диканьку, то прогостили, дай боже вам всякого здоровья и долголетия, у меня без малого два дни. И новую шину тогда поставил на переднее колесо у вашей кибитки».
      «А!» сказал тот же запорожец: «это тот самый кузнец, который малюет важно. Здорово, земляк, садись!»