Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Анжелика (№6) - Анжелика и ее любовь

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Голон Анн / Анжелика и ее любовь - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Голон Анн
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Анжелика

 

 


Анн Голон, Серж Голон

Анжелика и ее любовь

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ

Глава 1

Чувство, что за ней пристально наблюдает кто-то незримый, вывело Анжелику из забытья.

Она рывком села и быстро огляделась, ища глазами того, кто приказал перенести ее сюда, на ютnote 1, в эти убранные с восточной роскошью апартаменты. Она была уверена, что он где-то здесь, однако так никого и не увидела.

Она находилась сейчас в том же самом салоне, где Рескатор принимал ее прошлой ночью. После драматичных, стремительно сменявших друг друга событий сегодняшнего дня покой и необычное убранство этой гостиной казались волшебным сном. Анжелика и впрямь засомневалась бы, не снится ли ей все это, если бы рядом с нею не было Онорины. Малышка просыпалась, ворочаясь и сладко потягиваясь, точно котенок.

В сгущающихся вечерних сумерках тускло поблескивали золотом мебель и украшающие капитанскую гостиную безделушки, но их очертания уже тонули во тьме. В воздухе был разлит какой-то приятных запах, в котором Анжелика не без волнения узнала аромат духов, исходивший от одежды Рескатора. Видно, он сохранил эту свою утонченную средиземноморскую привычку, как сохранил пристрастие к кофе, коврам и диванам с шелковыми подушками.

В окно с силой дохнул холодный ветер, принеся с собой водяную пыль. Анжелике стало зябко. Она вдруг осознала, что шнуровка корсажа у нее распущена и грудь обнажена. Это смутило ее. Чья рука расшнуровала ее корсаж? Кто склонялся над ней, когда она лежала в забытьи? Глаза какого мужчины всматривались — и, быть может, с тревогой — в ее бледное лицо, неподвижные черты, посиневшие от смертельной усталости веки?

Потом он, видимо, понял, что она просто выбилась из сил и заснула, и ушел, расшнуровав ее корсаж, чтобы ей было легче дышать.

Вероятно, это была с его стороны простая любезность, однако любезность такого рода, которая выдавала в нем человека, привыкшего иметь дело с женщинами и обращаться с ними со всеми — кто бы они ни были — с учтивой непринужденностью. От этой мысли Анжелику неожиданно бросило в краску. Она вскочила и торопливо привела свое платье в порядок.

Почему он велел принести ее сюда, почему не отправил к ее спутникам-гугенотам? Стало быть, он смотрит на нее, как на свою рабыню, как на пленницу, обязанную исполнять его прихоти, при всем том, что прошлой ночью он ясно выказал ей свое пренебрежение?..

— Есть здесь кто-нибудь? — громко спросила она. — Вы здесь, монсеньор?

Ответом ей было лишь дыхание ветра и плеск волн. Но в это мгновение Онорина окончательно проснулась, села и, раскрыв ротик, зевнула. Анжелика склонилась к ней и, ревниво обхватив маленькое тельце, взяла дочку на руки, как столько раз в прошлом, когда она защищала эту хрупкую жизнь от грозивших ей опасностей.

— Иди ко мне, сердечко мое, — шепнула она, — и ничего не бойся. Мы уже в море!

Она подошла к застекленной двери и очень удивилась, когда та легко отворилась. Так значит, она не пленница…

Снаружи было еще довольно светло. Можно было разглядеть снующих по палубе матросов, но вокруг уже зажигали первые фонари. Зыбь была невысокой, и одинокий в пустынном океане пиратский корабль дышал странным покоем, как будто всего несколькими часами раньше ему не грозила — и притом не один раз

— верная гибель. Поистине, вкус жизни хорошо ощущаешь лишь тогда, когда в лицо тебе только что посмотрела смерть.

Сидевший на корточках около двери человек выпрямился, и Анжелика увидела рядом с собой великана-мавра, который прошлой ночью приготовил для нее кофе. На нем по-прежнему был белый шерстяной марокканский бурнус, а в руках он держал мушкет с прикладом, отделанным чеканным серебром — точно такие же она видела у личной охраны Мулея Исмаилаnote 2.

— Где разместили моих спутников? — спросила она.

— Идем, — ответил мавр, — господин велел мне проводить тебя к ним, когда ты проснешься.

Как и на всех кораблях, предназначенных для морского разбоя или перевозки грузов, на «Голдсборо» не было помещений для пассажиров. Кубрик под бакомnote 3 был достаточно просторен для размещения команды, но не более того. Поэтому эмигрантов поместили в той части нижней палубы, где стояли замаскированные пушки пиратского судна. Спустившись по короткому трапу, Анжелика вновь оказалась в кругу своих друзей, которые уже начинали с грехом пополам располагаться среди тяжелых бронзовых орудий. В конце концов, на их покрытых парусиной лафетах вполне можно было разложить прихваченный впопыхах скудный скарб.

На палубе ночная темнота еще не вступила в свои права, но здесь, внизу, уже царил сумрак, и только через один открытый портnote 4 едва просачивался слабый розоватый свет.

Стоило Анжелике спуститься на орудийную палубу, как ее тут же радостно обступили дети и друзья.

— Госпожа Анжелика! А мы уже думали, что вы погибли.., что вы утонули…

И почти сразу же наперебой посыпались жалобы:

— Тут совсем ничего не видно… Нас держат под замком, словно пленников… Дети хотят пить…

В полумраке Анжелика узнавала их только по голосам. Громче всех слышался голос Абигель.

— Надо позаботиться о мэтре Берне. Он тяжело ранен.

— Где он? — спросила Анжелика, мысленно упрекая себя за то, что совсем о нем забыла.

Ее провели к тому месту, где под открытым портом лежал раненый торговец.

— Мы думали, от свежего воздуха ему станет лучше, но воздух из порта до него не доходит.

Анжелика опустилась на колени рядом с раненым. При розовом свете заката, еще проникавшем в темный трюм, она смогла рассмотреть лицо Берна, и ужаснулась, увидев покрывающую его бледность и застывшее на нем выражение муки, которое не стерло даже беспамятство. Дыхание раненого было медленным и тяжелым.

«Он был ранен, когда защищал меня», — подумала она.

Сейчас Габриэль Берн утратил и силу, и всю свою респектабельность богатого ларошельского торговца и лежал перед Анжеликой с обнаженными широкими плечами и голым массивным торсом, таким же волосатым, как у простого грузчика. В этой его беспомощности было что-то трогательное: лежащий без чувств, ослабевший от боли мужчина, такой же, как и все остальные.

Его спутники, не зная, как ему помочь, разрезали его пропитавшийся кровью черный камзол, а из рубашки наделали тампонов на рану. В таком непривычном виде Анжелика, пожалуй, могла бы его и не узнать. Какая глубокая пропасть пролегла между мирным торговцем-гугенотом, сидящим с пером и чернильницей над бухгалтерскими книгами, и этим мужчиной, полуголым и беззащитным. У ошеломленной Анжелики вдруг мелькнула нелепая, неподобающая мысль: «А ведь он мог бы быть моим любовником…»

Внезапно мэтр Габриэль показался ей очень близким, будто он в какой-то мере принадлежал ей, и она с возросшим беспокойством ласково коснулась его рукой.

— С тех пор, как его сюда принесли, он хоть раз шевельнулся, заговорил?

— Нет. Это странно — ведь его раны на вид не тяжелые. Удар саблей рассек ему плечо и левую сторону груди, но кость не задета. Раны почти не кровоточат.

— Надо что-то делать.

— А что? — снова послышался все тот же раздраженный голос лекаря Альбера Парри. — У меня нет ни слабительного, ни клистира, и поблизости нет аптекаря, к которому можно было бы послать за травами.

— Но вы могли бы по крайней мере взять в дорогу свою врачебную сумку с инструментами, мэтр Парри, — воскликнула Абигель с не водившейся раннее за ней горячностью. — Она бы заняла не так много места!

— Как.., как вы можете, — вознегодовал ученый лекарь, — как вы можете упрекать меня в том, что я забыл свои инструменты, когда меня без объяснений вытащили из постели и чуть ли не в ночной рубашке и колпаке поволокли на это судно, так что я и глаз не успел протереть? И потом, для такого пациента как Берн я мало что мог бы сделать. Я ведь не хирург.

Лорье, цепляясь за Анжелику, умоляюще спрашивал:

— Мой отец не умрет?

Со всех сторон ее хватали чьи-то руки. Чьи: Северины, Онорины, Мартиала или матерей, растерявшихся перед непривычными для них лишениями?

— Дети хотят пить, — как затверженный урок повторяла госпожа Каррер.

К счастью, их хотя бы не мучил голод, поскольку булочник щедро раздал пассажирам свои хлебцы и бриоши. В отличие от доктора он не потерял головы и захватил их с собой, и даже гонка через ланды не заставила его бросить выпеченный им хлеб.

— Если эти разбойники не принесут нам фонарей, я вышибу дверь! — завопил из темноты судовладелец мэтр Маниго.

И будто они только и ждали этого громогласного зова, на пороге показались матросы с тремя большими, ярко горящими фонарями. Повесив их по краям и в середине батареи, они возвратились к двери и втащили на нижнюю палубу деревянную лохань, из которой исходил аппетитный запах, и ведро с молоком.

Это были те самые двое мальтийцев, которых Рескатор прошлой ночью послал с Анжеликой в Ла-Рошель, чтобы они ее охраняли. Несмотря на диковатый вид, который им придавали оливковая кожа и горящие, как уголья, глаза, она уже тогда поняла, что они славные малые — в той мере, в какой это определение применимо к членам экипажа пиратского корабля. Матросы поощряющими жестами указали пассажирам на лохань с супом.

— И как, по-вашему, мы должны это есть?.. — визгливым голосом вскричала госпожа Маниго. — Вы принимаете нас за свиней, которые жрут корм из одного корыта?.. У нас нет ни единой тарелки!..

И, вспомнив о своем прекрасном фаянсовом сервизе, разбившемся в дюнах на песчаном берегу под Ла-Рошелью, она истерически зарыдала.

— А, пустое! — сказала госпожа Каррер. — Не портите себе кровь, дорогая, как-нибудь управимся.

Но и сама она была не в лучшем положении, чем прочие, и могла предложить только одну-единственную чашку, каким-то чудом засунутую в последний момент в ее тощий узелок. Анжелика, перейдя на средиземноморский жаргон, который она еще смутно помнила, постаралась по мере сил объяснить матросам суть дела. Те в замешательстве поскребли в затылках. Вопрос о вилках и ложках, пожалуй, нелегко будет разрешить. Однако уходя, матросы пообещали как-нибудь все уладить.

Сгрудившись вокруг лохани, пассажиры принялись обсуждать ее содержимое.

— Это рагу с овощами.

— Во всяком случае, свежая пища.

— Значит, нас еще не посадили на судовые галеты и солонину, какими обычно кормят в море.

— Они наверняка награбили всю эту провизию на берегу. Я слыхал, как в трюме, что под нами, хрюкали свиньи и блеяли козы.

— Нет, они их не украли, они купили скотину у нас и щедро заплатили звонкой монетой. Мы на них не в обиде.

— Кто это там встрял в разговор? — осведомился Маниго, когда это разъяснение, сделанное на шарантском диалекте, дошло до его сознания.

При свете фонарей он увидел в трюме незнакомые фигуры: двух тощих длинноволосых крестьян и их жен, за юбки которых цеплялись с полдюжины оборванных ребятишек.

— А вы-то откуда тут взялись?

— Мы гугеноты из деревни Сен-Морис.

— А с какой стати вы сюда заявились?

— Ну как же! Когда все побежали к берегу, мы тоже побежали. А там и вовсе подумали: коли все садятся на корабль, давай и мы сядем. Думаете, нам больно хотелось попасть в лапы королевских драгун? Глядишь, они бы на нас всю злость сорвали… А узнай они, что мы торговали с пиратами, нам бы так досталось! Да и по правде сказать, что у нас в деревне осталось? Почитай ничего — ведь мы продали нашу последнюю козу и всех свиней… И что бы мы без них делали?

— Тут и без вас слишком много народу, — в ярости сказал Маниго. — Еще взялись нахлебники на нашу шею!

— Хотела бы заметить вам, милостивый государь, — вставила Анжелика, — что эта забота лежит отнюдь не на ваших плечах, и, кроме того, своим супом вы косвенным образом обязаны именно этим самым крестьянам, потому что его, судя по всему, сварили из мяса их свиньи.

— Но когда мы прибудем на Американские острова…

В разговор вмешался пастор Бокер:

— Крестьяне, умеющие пахать землю и ухаживать за скотом, никогда не будут в тягость колонии эмигрантов. Братья мои, добро пожаловать в нашу общину!

На этом инцидент был исчерпан и горожане расступились, пропустив бедняков к лохани с супом.

Для каждого из эмигрантов этот первый вечер на незнакомом судне, уносящем их навстречу неведомой судьбе, отдавал чем-то нереальным. Еще вчера они легли спать в своих домах, богатых у одних, бедных у других. Тревога за свое будущее наконец перестала их терзать, так как мысли о предстоящем вскоре отъезде успокоили их. Смирившись с неизбежными потерями, они решили приложить все усилия, чтобы плавание прошло как можно более безопасно и с удобствами. Но все пошло прахом — и вот они качаются на волнах ночного океана, отрезанные от всей своей прошлой жизни, едва ли не безымянные, словно души умерших в ладье Харона. Именно это сравнение приходило на ум гугенотам-мужчинам, в большинстве своем людям весьма образованным, и они с унылым видом взирали на суп, который от бортовой качки тихо плескался в лохани.

А женщин занимали иные заботы — у них и в мыслях не было вспоминать пассажи из Данте. За неимением мисок они передавали из рук в руки единственную чашку госпожи Каррер и по очереди поили из нее детей молоком. Сделать это было нелегко, ибо с наступлением ночи качка усилилась. Обливаясь молоком, дети смеялись, но их матери ворчали. Ведь переодеть детей им было не во что, а где на борту судна стирать? Каждая минута несла с собой новые горестные воспоминания о том, чего эти женщины-хозяйки лишились. Их сердца обливались кровью, когда они с тоской думали о добрых запасах золы и мыла в покинутых домашних прачечных и о многочисленных щетках: от больших до самых маленьких — ведь как можно стирать без щетки? Жена булочника вдруг повеселела, вспомнив, что свою щетку она из дому прихватила, и взглядом победительницы обвела своих подавленных соседок.

Анжелика снова подошла к мэтру Берну и встала рядом с ним на колени. За Онорину ога была спокойна: девочка ухитрилась одной из первых напиться молока и теперь тайком вылавливала из супа кусочки мяса. Слава Богу, Онорина всегда сумеет за себя постоять!..

Теперь все внимание Анжелики принадлежало мэтру Габриэлю. К ее беспокойству прибавились угрызения совести и чувство признательности.

«Если бы не он, сабельный удар достался бы мне или Онорине…»

Застывшее лицо Берна и его долгое беспамятство внушали Анжелике опасения

— это не соответствовало характеру его раны. При свете фонаря стало видно, что его лицо приняло восковой оттенок. Когда двое матросов-мальтийцев вернулись с десятком мисок и раздали их женщинам, Анжелика подошла к одному из них и, потянув за рукав, подвела его к раненому, давая понять, что тому требуется помощь. Матрос довольно равнодушно пожал плечами и, возведя глаза к небу, помянул Мадонну. По его словам, среди команды тоже были раненые, и как на всяком пиратском судне для них имелось только два чудо-снадобья: ром, чтобы промыть рану, и порох, чтобы ее прижечь. И еще — молитвы Пресвятой Деве, к каковым мальтиец, кажется, рекомендовал прибегнуть в случае с Берном.

Анжелика вздохнула. Что же делать? Она перебрала в памяти все домашние средства, которые узнала за свою жизнь хозяйки и матери, и даже рецепты зелий колдуньи Мелюзины, которыми она пользовала раненых, когда во время восстания в Пуату скрывалась со своим отрядом в лесах. Но из всего этого у нее под рукой не было сейчас ничего, совсем ничего. Маленькие пакетики с лекарственными травами остались лежать на дне ее сундука в Ла-Рошели и она даже не вспомнила о них в час бегства.

«И все же я должна была об этом подумать, — укоряла она себя. — Не так уж трудно было рассовать их по карманам».

Ей показалось, что черты раненого исказила чуть заметная дрожь, и она нагнулась к нему еще ниже, внимательно вглядываясь в его лицо. Он шевельнулся и приоткрыл плотно сомкнутые губы, как бы пытаясь глотнуть воздуху. Выражение у него было страдальческое, а она ничем не могла ему помочь.

«А что если он умрет?» — подумала она и вся похолодела.

Неужели их плавание начнется под знаком непоправимого несчастья? Неужели по ее вине дети мэтра Габриэля, которых она так любит, лишатся отца, своей единственной опоры? А что будет с ней самой? Она уже привыкла к тому, что Габриэль Берн всегда рядом и на него можно опереться. И теперь, когда опять рвались все нити, связывавшие ее с прежней жизнью, она не хотела потерять его. Только не его! Этот человек был ей верным другом, ибо — в глубине души она это знала — он ее любил.

Анжелика положила ладонь на его широкую грудь, покрытую сейчас липким, нездоровым потом. Ей страстно хотелось вернуть его к жизни, влить в него силу, которую она только что ощутила в себе, когда осознала, что она наконец в море и отныне будет свободна.

Берн вздрогнул. Должно быть, непривычная нежность этой теплой женской руки пробилась к его сознанию сквозь пелену беспамятства.

Он шевельнулся, и его глаза приоткрылись. Анжелика с нетерпением и тревогой ждала его первого взгляда. Что в нем будет: мука агонии или признаки возвращения к жизни?

Встретив его взгляд, она успокоилась. С открытыми глазами мэтр Габриэль уже не выглядел таким слабым, и все то волнение и растроганность, которые Анжелика испытала, увидев этого крепкого мужчину поверженным, быстро рассеялись. Хотя он долго находился без сознания и, наверное, видел все как в тумане, его взгляд не утратил глубины и осмысленности. На мгновение он обратился вверх, к низкому, скудно освещенному потолку твиндекаnote 5, затем уперся в низко склоненное лицо Анжелики. И в то же мгновение она поняла, что раненый еще не вполне владеет собой, ибо никогда прежде он не смотрел на нее таким пожирающим, восторженным взглядом, никогда — даже в тот страшный день, когда, задушив двух пытавшихся изнасиловать ее полицейских, он сжал ее в своих объятиях.

Одним-единственным пылким взором он признавался ей сейчас в том, в чем, наверное, ни разу не признался себе самому. Закованное в жесткий панцирь пуританской морали, благоразумия, подозрительного отношения к женщине, неистовство его любви могло вырваться наружу лишь в такой миг, какой наступил сейчас, когда Габриэль Берн был очень слаб и не заботился о том, что о нем могут подумать его ближние.

— Госпожа Анжелика! — выдохнул он.

— Я здесь.

«Какое счастье, — подумала она, — что все остальные поглощены своими делами и никто ничего не заметил».

Никто, может быть, только Абигель, которая стояла чуть поодаль на коленях и молилась.

Габриэль Берн порывисто потянулся к Анжелике. И тут же, застонав, снова закрыл глаза.

— Он пошевелился, — прошептала Абигель.

— Он даже открывал глаза.

— Да, я видела.

Губы торговца медленно задвигались.

— Госпожа Анжелика… Где.., мы?

— В море… Вы ранены…

Когда он закрыл глаза, его вдруг проснувшаяся страсть перестала пугать ее. Она чувствовала только одно — что должна заботиться о нем, как раньше, в Ла-Рошели, когда он засиживался допоздна над своими записями и она приносила ему чашку бульона или глинтвейна и говорила, что он непременно подорвет себе здоровье, если будет так мало спать.

Она ласково погладила его широкий лоб. Ей часто хотелось сделать это еще в Ла-Рошели, когда она видела его озабоченным, снедаемым тревогой, которую он старался скрыть под показным спокойствием. Жест чисто дружеский, материнский. Сегодня она могла себе его позволить.

— Я здесь, с вами, мой дорогой друг. Прошу вас, не двигайтесь.

Ее пальцы коснулись его слипшихся волос, и, отдернув руку, она увидела на ней кровь. Так вот оно что! Значит, он ранен еще и в голову! Эта рана и, главное, полученная вместе с нею контузия объясняли, отчего он так долго не приходил в сознание. Теперь ему нужен хороший уход, нужно его согреть, перевязать, и он наверняка поправится. Она повидала столько раненых, что могла с уверенностью поставить ему диагноз.

Анжелика выпрямилась и вдруг осознала, что в трюме установилась какая-то странная тишина. Споры вокруг лохани с супом стихли, и даже дети замолчали. Она подняла глаза и с замиранием сердца увидела, что в ногах раненого стоит Рескатор. Как давно он тут? Всюду, где он появлялся, мгновенно воцарялось молчание. Молчание либо враждебное, либо просто настороженное, порождаемое его непроницаемой черной маской.

И Анжелика в который раз подумала, что он и впрямь какое-то особое, необыкновенное существо. Иначе как объяснить то волнение и даже некоторый страх, которые она испытала, увидев его перед собой? Она не слышала, как он вошел, и ее спутники, по-видимому, тоже, ибо при свете фонарей было видно, что протестанты глядят на хозяина судна в таком ошеломлении и тревоге, как если бы им вдруг явился дьявол. Смятение в их душах вызывало и то, что Рескатора сопровождала какая-то диковинная личность — высокий, худой человек, облаченный в белое долгополое одеяние и длинный вышитый плащ. Его костистое лицо было словно вырезано из дерева и обтянуто морщинистой темной кожей, на крупном носу поблескивали огромные очки в черепаховой оправе.

После столь бурного, полного треволнений дня незнакомец показался протестантам видением из ночного кошмара. От окутанной полумраком темной фигуры Рескатора веяло еще большей жутью.

— Я привел к вам моего арабского врача, — сказал он глухим голосом.

Вероятно, он обращался к мэтру Маниго, который специально вышел вперед, но Анжелике отчего-то показалось, что его слова обращены только к ней.

— Благодарю вас, монсеньор, — ответила она.

Альбер Парри проворчал:

— Арабский врач! Только этого нам не хватало.

— Вы можете вполне на него положиться, — возразила Анжелика, которую покоробили слова ларошельского лекаря. — Арабская медицина — самая древняя и совершенная в мире.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал старый араб, взглянув с едва уловимой иронией на своего коллегу из Ла-Рошели. По-французски он говорил очень чисто.

Он опустился подле раненого на колени, и его искусные, легкие пальцы, похожие на тонкие самшитовые палочки, едва касаясь тела мэтра Берна, ощупали его раны. Берн заворочался. И вдруг, когда этого меньше, всего ожидали, сел и свирепо произнес:

— Оставьте меня в покое! Я никогда в жизни ничем не болел и сейчас тоже не собираюсь!

— Вы не больны, вы ранены, — терпеливо сказала Анжелика.

И ласково обняла его за плечи, чтобы он не упал. Врач по-арабски обратился к Рескатору. Раны, сказал он, хотя и глубокие, но не опасные. Единственное повреждение, требующее более длительного наблюдения, — это удар саблей по своду черепа. Но поскольку раненый уже пришел в себя, последствием этого сотрясения, вероятно, явится лишь быстрая утомляемость, которая пройдет через несколько дней.

Анжелика нагнулась к мэтру Берну и перевела ему добрую весть.

— Он говорит, что если вы будете лежать смирно, то скоро встанете на ноги.

Торговец шире открыл глаза и посмотрел на нее с подозрением.

— Вы понимаете по-арабски, госпожа Анжелика?

— Разумеется, госпожа Анжелика понимает по-арабски, — ответил за нее Рескатор. — Разве вам, сударь, не известно, что в свое время она была одной из самых знаменитых пленниц в Средиземноморье?

Эта бесцеремонная реплика показалась Анжелике подлым ударом в спину. Она не ответила тотчас лишь по одной причине: выпад был настолько гнусен, что она даже усомнилась, верно ли расслышала.

Поскольку ничего другого у нее не было, она укрыла мэтра Габриэля своим плащом.

— Врач пришлет лекарства, и они облегчат ваши страдания. Тогда вы сможете заснуть.

Голос Анжелики звучал спокойно, но она вся дрожала от сдерживаемой ярости.

Рескатор был высокого роста и заметно возвышался над гугенотами, теснившимися за его спиной в безмолвном остолбенении. Когда он обратил к ним свою черную кожаную личину, они невольно попятились. Он не удостоил вниманием мужчин, но устремил взгляд туда, где белели чепчики женщин.

Он снял шляпу с перьями, которую носил поверх повязанного на пиратский манер черного атласного платка, и отвесил дамам изящнейший поклон.

— Сударыни, я пользуюсь случаем, чтобы сказать вам: «Добро пожаловать на мой корабль!» Я сожалею, что не могу предоставить вам больше удобств. Увы, ваше появление было для нас неожиданностью. И все же я надеюсь, что это путешествие не покажется вам слишком неприятным. Засим, сударыни, я желаю вам доброй ночи.

Даже Сара Маниго, привыкшая принимать соседей в роскошных гостиных своего особняка, не нашлась, что ответить на это великосветское приветствие. Необычная внешность того, кто его произнес, странный тембр его голоса, казалось, придающий словам оттенок насмешки и угрозы, повергли женщин в оцепенение. Они смотрели на корсара с ужасом. И когда Рескатор, поклонившись дамам еще пару раз, прошел между ними и в сопровождении похожего на белый призрак араба направился к выходу, кто-то из детей вдруг завизжал от страха и уткнулся лицом в широкую юбку матери.

И тогда робкая Абигель, собрав все свое мужество, отважилась заговорить. Сдавленным от волнения голосом она сказала:

— Мы признательны вам, монсеньор, за добрые пожелания и еще больше — за то, что сегодня вы спасли нам жизнь. Отныне мы будем ежегодно благословлять этот день.

Рескатор обернулся. Из сумрака, совсем было его поглотившего, вновь возникла его темная странная фигура. Он подошел к побледневшей Абигель, оглядел ее, коснулся рукой ее щеки и мягким, но властным движением повернул ее лицо к резкому свету ближайшего к ним фонаря.

Он улыбался, пристально всматриваясь в это прелестное лицо фламандской мадонны, в большие, светлые умные глаза, расширившиеся сейчас от удивления и растерянности. Наконец он сказал:

— Несомненно, приток стольких красивых девушек как нельзя лучше скажется на населении Американских островов. Но сумеет ли Новый Свет по достоинству оценить то богатство чувств, которое вы ему несете, моя милая? Я надеюсь, что сумеет.А до тех пор спите спокойно и перестаньте терзать свое сердце из-за этого раненого…

И жестом, в котором сквозило легкое презрение, он указал на мэтра Габриэля Берна.

— Я ручаюсь вам, что он вне опасности и вас не постигнет горе его потерять.

Рескатор уже вышел, и соленый морской ветер захлопнул за ним дверь, а свидетели этой сцены все никак не могли опомниться.

— По-моему, — мрачно сказал мэтр часовщик, — этот пират — сам сатана.

— Как вы посмели заговорить с ним, Абигель? — задыхаясь, проговорил пастор Бокер. — Привлечь к себе внимание человека такого сорта весьма опасно, дочь моя!

— А этот его намек на население островов, чью породу якобы улучшат.., какая непристойность! — возмутился бумажный фабрикант Мерсело, глядя на свою дочь Бертиль и надеясь, что она ничего не поняла.

Абигель прижала руки к горящим щекам. За всю ее жизнь добродетельной девы, даже не подозревающей, что она красива, ни один мужчина не осмелился повести себя с нею так вольно.

— Я.., я подумала, что мы должны поблагодарить его, — пролепетала она. — Каков бы он ни был, он все же рисковал свои судном, своей жизнью, своими людьми.., ради нас…

Ее смятенный взгляд метался между темным концом пушечной палубы, в котором скрылся Рескатор, и распростертым на полу мэтром Берном.

— Но почему он так сказал? — вскричала она. — Почему он так сказал?

Уронив лицо в ладони, она истерически разрыдалась. Шатаясь, ничего не видя от слез, она оттолкнула столпившихся вокруг нее единоверцев, бросилась в угол, и, прижавшись к лафету пушки, продолжала все так же безутешно плакать.

Этот внезапный срыв всегда такой спокойной Абигель стал для женщин сигналом к всеобщим стенаниям. Все горе, которое они так долго сдерживали, разом прорвалось наружу. Ужас, пережитый ими во время бегства через ланды и посадки на корабль подточил их самообладание. Как это часто бывает, когда опасность уже позади, женщины пытались успокоиться, выплескивая свое напряжение в криках и слезах. Молодая дочь Маниго, Женни, которая была беременна, билась головой о переборку и твердила:

— Я хочу вернуться в Ла-Рошель… Мой ребенок умрет…

Муж не знал, как ее успокоить. Маниго вмешался — решительно, но снисходя к женской слабости.

— Ну, ну, женщины, возьмите себя в руки. Сатана он или нет, но этот человек прав: все мы устали и нам пора спать… Перестаньте кричать. Я вас предупреждаю, что той из вас, которая замолчит последней, я плесну в лицо ковш морской воды.

Все мигом умолкли.

— А теперь помолимся, — сказал пастор Бокер. — Слабые смертные, мы до сих пор только и делали, что сетовали, и даже не подумали возблагодарить Господа за то, что он нас спас.

Глава 2

Воспользовавшись всеобщей сумятицей, Анжелика незаметно выбралась наружу. Поднявшись на верхнюю палубу по короткому трапу, она остановилась, держась за поручни. Ночь была холодная, сырая, но Анжелика и не думала мерзнуть — ее достаточно согревали возмущение и ярость.

Фонарям, укрепленным на мачтах и фальшборте, было не под силу разогнать кромешный мрак. Однако за основанием грот-мачты Анжелика различила освещенные изнутри красные витражи в апартаментах Рескатора. Уверенным шагом

— ибо ей невольно вспомнился навык хождения по качающейся палубе, приобретенный в Средиземном море, — она направилась в ту сторону.

По пути она столкнулась с каким-то невидимым в темноте существом и едва не закричала от испуга, почувствовав, как что-то обжигающе горячее стиснуло ее запястье. Она осознала, что это рука мужчины, а когда попыталась разжать ее, оцарапалась об острые грани бриллианта в его перстне.

— Куда это вы так бежите, госпожа Анжелика? — спросил голос Рескатора. — И зачем отбиваетесь от своей судьбы?

До чего же это злит — всегда разговаривать с маской! Он играл своим кожаным лицом, как демон. Анжелика почти не видела его в этой темени и когда подняла глаза на звук его голоса, у нее появилось ощущение, что она обращается к ночи.

— Так куда же вы направлялись? Ужели мне выпадет неслыханное счастье узнать, что вы шли на ют, желая найти там меня?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6