Авантюрный детектив

 
      Детектив "Сокровища Росссии" - это иcтория обогащения нового русского, который разорил Россию.

      Во всем виновата женщина. Эдику Поспелову не следовало забывать эту библейскую истину, когда в одном из залов выставки русских икон к нему с вопросом обратилась симпатичная рыженькая девушка. Возможно, тогда шквал событий не занес бы Эдика невесть как далеко: событий, где ложь, взятки, хищения и даже убийства развернулись трудной и грязной дорогой, которую ему предстояло пройти.
      - Вы не знаете, за сколько можно продать такую икону? - спросила девушка. Ее зеленые глаза говорили скорее о желании познакомиться, но вопрос понравился своей конкретностью, и Эдик обстоятельно объяснил положение на антикварном рынке, из которого выходило, что подобные иконы лучше всего продавать через него, Эдика, ибо во всех прочих случаях симпатичную девушку с зелеными глазами - как вас зовут? Таня? - так вот, его новую знакомую Татьяну обязательно кинут и обманут, а то и попросту ограбят жулики и проходимцы. Если, конечно, есть, что грабить.
      В последующем разговоре Эдик сумел выудить достаточно интересного для того, чтобы продолжить знакомство. С чисто коммерческими соображениями, сама девушка его не заинтересовала. Недавний развод с женой оставил его в состоянии некоторой контузии - в моральном плане, и почти полной опустошенности - в финансовом. Продажа живописного антиквариата была основным его занятием уже который год.
      Они стали встречаться, причем Эдик старался не выходить из чисто деловых отношений, держась с Танькой словно старший брат. Или старший товарищ. Могло показаться проще пробиться к коллекции ее деда путем охмурения девчонкиного сердца, но Эдик не привык врать, так его воспитали. Рассудив, что девчонке без разницы - кто именно будет ее трахать, годы такие, восемнадцать, он познакомил с ней своего приятеля Ивана, и спустя всего пару месяцев ребята сочетались законным браком, хотя при виде счастливой парочки Эдика не покидало чувство какой-то непонятной ошибки. Танька, кстати, не особенно и рвалась регистрироваться, пришлось уговаривать, Ивану в первую очередь, чтобы вплотную подобраться к коллекции. Таньке спешить-то некуда, дедушка старенький, хворый, и его коллекция так или иначе все равно ей достанется, стоит подождать. Но Эдику нужны были деньги. Ивану - тоже, и потому ждать у моря кончины их не устраивало. Эдику удалось, улучив момент, бегло осмотреть собрание Анатолия Ивановича Горшкова, после чего он без колебаний принялся занимать доллары у своего делового партнера Роберта Нортона, английского дипломата. Под такую коллекцию можно было занимать без раздумий. Иван мечтал о своей машине, иномарке, даже старенькой, и советы Эдика, что на такой коллекции можно жениться бегом и без раздумий, его убедили, хотя в свои двадцать один год планы женитьбы находились до этого в хвосте прочих.
      Иван работал в охранной фирме. Работа совершенно идиотская, по мнению Эдика "псом за сто баксов", и в перспективе ничего парню не сияло. Он любил "тягать железо", не пил, не курил, и очень слушался свою мамочку, надежда уйти от которой повлияла не в последнюю очередь на решение сделать предложение.
      Мысль женить Ивана на коллекции, то есть на Таньке, не вызывала у Эдика никаких противоречий, тем более, что Татьяне - как понял Эд, обрыдло торчать с дедом в трехкомнатной квартире - из-за этой квартире же, по сути - Танька пыталась вырваться из хомута: хоть как, хоть замуж. Да, московская квартира доставалась нелегко. Дед забрал внучку из мелкого городка на российских просторах не вовсе от широты душевной, а просто для ухода. Обещал завещать ей московскую квартиру, и все, что в ней находится - так что пахать девчонке приходилось, по сути, домработницей за одну только кормежку. Со стороны вроде нормально выглядит - дед припахал вроде как по-родственному, но Таньке как-то, если честно, это на фиг не нужно.
      Историю появления Таньки в Москве Эдик выслушал, выцеживая главное для себя, и оно было мрачным - дед еще упертее, чем кажется на первый взгляд. Мысль уговорить старого продать коллекцию, хотя бы часть, постепенно усохла. Камень, а не дед, судя по Танькиным россказням. Его Петром бы звать, а не Анатолием. Впрочем, иначе ему не собрать бы такой коллекции. И не сохранить ее. Насмерть рассорился с дочерью и зятем, отказавшись продать из коллекции даже малость, чтобы помочь им.
      - Работайте. Клянчить - это не работа, - ответ для родственников у него имелся только этот, как ни тяжело приходилось им в жизни.
      Первое время Эдик надеялся разойтись с Горшковым по хорошему - просто предложить хорошие реальные деньги за все его барахло, тем более, что Нортон не отличался хитростью или скупостью: если вещи стоящие, он не имел привычки тратить время на торговлю. Но Горшков и слушать не желал о продаже. А на второй встрече ясно заявил, что не желает видеть Эдика вообще, и в дружках своей внучки - особенно. Пришлось тратить время на обходные пути, хотя Эдику надоело подделывать этот антикварный утиль. Впрочем, деньги сильнее всяких "не по душе", тем более Нортон отстегивал авансы только по описанию, он доверял Эду, зная его не первый год. Эдик таскал ему древнерусские побрякушки и прочее, всегда улыбался и никогда не приносил неприятностей, а они в таком бизнесе запросто случаются. Например, если ты покупаешь явно "паленую" вещи и не знаешь об этом. Менты, они такие - и убийство повесят только на этой вещице. Эдик не спихивал Нортону "паленого", а если это и случалось, то всегда предупреждал - так уж родители воспитали, правду говорить. Так случилось, например, с картиной Айвазовского "Утро на побережье", которая была украдена в Сочи и объявлена во всесоюзный розыск. Нортон, подумав, все-таки взял ее - и не пытался сбить цену. Среди торгашей это то же самое, что объятия и поцелуи для политиков, полное доверие, если оно возможно у политиков.
      Старикан собирал коллекцию всю свою жизнь, работал в реставрационных мастерских Третьяковки, имел возможности, отличные от возможностей прочих коллекционеров. Сейчас, в свои восемьдесят с гаком, все еще работал, но уже по консультациям, на обмене опытом, для реальной реставрации требовались молодые глаза и руки.

      Вся эта тягомотина кончилась, наконец, одним весенним, теплым солнечным днем, когда они решили действовать. В скверике, где они сидели на скамеечке, жмурясь под лучами, уже густо росла зеленая трава, а на деревьях распускались зеленой взрывной волной набухшие почки. Танька закинула ногу на ногу так, что из-под красной юбки показались трусики, но замечали их только прохожие, что изредка проходили по асфальтовой дорожке - вся троица, два парня и девчонка посредине - смотрели скорее в себя, в свои рухнувшие планы.
      - Старый хрыч, - невесть который раз повторил Эд, - ну и старый… Новость, которую принесла Танька, просто убила его. Надежды на быстрое решение проблемы окончательно рухнули. Придется работать. Коллекция - вся! полностью! - завещана Российскому государственному Музею. И это решение давнее. Старый хрыч скрывал его даже от родных. Или - в первую очередь от родных. Танька нашла этот документ только потому, что искала нечто подобное по настоянию Эдика, хотя никто в такое и не верил. Но иначе Эдик просто не мог объяснить несуразиц в поведении старого хрыча, гада и жмота, да что говорить - просто старой сволочи. Эдик достаточно занимался скупкой и продажей икон и прочего антика, что пользуется спросом у иностранных покупателей, и потому знал достаточно коллекционеров, для того, чтобы понять - все они со сдвигом по фазе. Сдвиг этот незаметен для большинства окружающих, и Эдик надеялся, что Горшков все-таки в рамках, в терпимых для таких идиотов рамках, хотя этот Горшок и превзошел многих ему подобных чудиков - когда после тяжелой аварии его дочери потребовалась операция в зарубежной клинике, за которую запрашивали около ста тысяч долларов, он посоветовал зятю отвести жену в московскую клинику, где ей поправят коленный сустав почти бесплатно, и с тем же результатом, ведь ходить-то будет. Зять так и сделал - что оставалось, если Горшок отказался продавать дорогой его сердцу хлам. Кстати, большинство коллекционеров еще и торгаши в определенной мере - иначе трудновато пополнять коллекцию, продают ненужное задорого, покупают нужное задешево, это жизнь, норма, пусть полунорма, для Эдика, и тут Горшков виделся какой-то клиникой. Полностью нормальными Эдик считал торгашей, типа "купи-продай" что угодно, хоть Рублева-Репина, - он сам был такой, хотя его иногда одолевал соблазн оставить себе картину или икону, стукнувшую по сердцу - они же бьют, это факт. Не всем, конечно. Большинству людей до фени - смотрят рыбьим взглядом и вежливо эдак кивают, что да, шедевр, да, красиво…- но ни фига не чувствуют. Видимо, немного другая организация нервной системы. Может быть, попроще в этом отношении - но сложнее в другом. Ведь есть же, например, люди с абсолютным музыкальным слухом, те, которые различают в ноте половинки ноты и даже четвертинки - для человека без музыкального слуха они звучат одинаково. Так и в живописи. Кто-то видит, а кто-то - нет. Но эти "нет" - они нормальные люди, в отличие от коллекционеров. Эдик старался помнить это, он сам был таким еще несколько лет назад, когда только начал заниматься этим бизнесом. Конечно, с тех пор в нем многое изменилось. Образно говоря, в живописи он различал теперь не только четвертушки, и не только восьмушки, он различал даже одну/тридцать вторую, может, и шестьдесят четвертую… трудно сказать, но уж подлинник от подделки Эдик отличал с первого взгляда. Фальшь просто била в глаза. Однако, этот внутренний рост, или прогресс не мешал Эдику помнить первоначальный взгляд на такие вещи. Если точнее, то икона - это просто старая доска, испачканная старыми красками, а картина - кусок тряпки, тоже испачканный. Эдик знал, что такой взгляд терять нельзя, иначе незаметно можно опуститься до полного безумия… вроде этого старого хрыча Горшкова, который стал, по сути, просто рабом своей коллекции. Сотворил себе идола… Его дочери сустав, конечно, склеили. Ходит теперь с палочкой. Плохо гнется суставчик. А что вы хотели почти забесплатно? Вот на смазку и не хватило. Нет ее пока в России, дорогая смазка, в сто тысяч долларов. Конечно, Горшкова, как и любого психа, это не убедило - ворчал, что и за границей получилось бы то же самое, если не хуже, но что с психом спорить? У них ответы найдутся.
      Нортон тоже был из породы коллекционеров, однако деньги для мужика, и так не бедного, всегда оказывались важнее этих антикварных глюков. "Не продам никому" - эту фразу от англичанина Эдик слышал не раз, и блеск в глазах отливал фанатизмом… который незаметно испарялся, едва Эдик, найдя более высокую цену, начинал убеждать Нортона продать картину или икону обратно. За хорошую цену - как убедился Эдик - Нортон продаст и Андрея Рублева, и Джоконду, попадись она в руки, вообще что угодно. Да, он коллекционер. Но не идиот. Нортон обладал еще одним ценным качеством - определенного рода бесшабашностью, то есть его не особенно пугала возможность скандала и трений с законом. В определенных пределах, конечно. Всякие виды силового раздобывания ценностей исключались напрочь, и воспитанием, и просто здравым смыслом - известно, что бесхитростные воры и грабители получают всех меньше денег и самые большие сроки. Эта бесшабашность и позволила Нортону расстаться уже с двадцатью тысячами долларов - по сути, только на разведку коллекции. На получение Эдиком информации. И вот она получена. Просто убойная. Вопрос о продаже снят. Коллекция не продается.
      Эдик мрачно размышлял над загадками жизни и человеческой психики, стараясь не соскальзывать в простую ругню. Старый этот… сколопендра, он имел всех своих родственников по полной программе. Полный шизоид. Он держал и дочь свою, и зятя, и внучку Таньку за… за… пустое место? Хрен бы Таньку ему отдали фактически в услужение, не надейся родня на будущие деньги от продажи коллекции. Девчонке ж учиться надо. Квартира дедовская, положим, тоже что-то стоит. Ну, пусть дорого стоит. Старый хрыч мог честь достаточной такую квартирную - пусть оплату. Эдик вдруг понял, что его раздражает в таком решении старика. То, что тот завещал всю коллекцию государству, вот что. Если б этот дегенерат изрубил ее топориком на дрова, Эдик бы и слова худого не подумал. Имеет право. Но государству!!! Эдик не мог этого понять, но разобраться в причинах непонимания все же пытался.
      Положим, все россияне ненавидят свое государство. Ненавидят - сказано слишком сильно, разумеется, но только для экономии слов. Скорее это страх и недоверие. Ненависть несет в себе активное начало, действенное, а уж такого отношения в культуре россиян давно нет, истреблено этим же государством. Такова уж история государства Российского, что его граждане по сию пору чаще получают от родимого по башке и по карману, чем по справедливости. Эдик в этом смысле был анархист, считая, что любить нужно людей и родину, а государство в лице его чиновников уж как-нибудь обойдется без любви. Этой сволочи и зарплаты хватит. Остальное вырвут и наворуют. Завещать государству в лице Российского государственного музея, это ж придумать надо! Ладно, еще можно бы понять, будь этот Горшков из прихлебателей этого самого государства, из шутов его, вроде композитора или писателя, но этот хрыч, он же пахал всю жизнь, и за копейки пахал. Если и срывал порой рубли, то вопреки воле государства. Или он думает, что отдает свои ценности народу? Не настолько же он дурак. Народ - вот он сидит на скамеечке. Внучка Танечка, у которой денег не хватает ни на что, ее муж Ванька, которому на иномарку денег нет, а он, Эдик, ихний друг и знакомый, он разве не народ? А дочка-хромоножка? Да вот тот бомж, что в траве неподалеку валяется - ему тоже денег не хватает - он не народ разве?
      Эдик понимал, что не совсем справедлив в таких рассуждениях, но справедливость его не интересовала. Если будешь так думать за противника, то и воевать примешься сам с собой, и потому - к черту справедливость. Старый пень отдает деньги государству, его треклятым чиновникам, а не народу… такова реальность. По фигу народу иконы и вся прочая живопись - уж кто-то, а Эдик знал это из практики. Эти иконы ему тащили порой чемоданами, продавая чуть не на вес… народу деньги нужны, а не искусство - уж в этом Эдик убежден был на двести процентов. Иконы и картины, они иностранцам нужны. Вот он иностранец Нортон… и деньги дает нехилые,… а этот…ну, плесень! он что же задумал - этому вот бомжу, внучке Таньке, мужу Ваньке, дочке-хромоножке - он доски свои старые и холсты пачканные втетеривает вместо денег? Мол, любуйтесь в музее, и только? Дойди дело до самосуда, старого хрыча заколотили бы на месте, бомж бы начал, а родные закончили. Шизоид полный. Он где, в телевизоре живет или, как все, здесь и сейчас? В жизни? Видать, что в телевизоре. Ради двух секунд счастья, пока дура-дикторша читает новость о его пожертвовании Российскому музею… нет, таких пинать надо бы… ногами.
      Примерно такие мысли зрели в головах его товарищей. Наконец, Иван мрачно спросил: - Тань, ты все еще любишь дедушку?
      - Пошел он. Видеть его не могу. Вань, я туда не вернусь. Дай закурить.
      - Обойдешься. Сегодня ты свою норму выкурила. Не желаю с пепельницей целоваться. - Иван воспитывал супругу при любом удобном случае.
      - Ага. - Танька вздохнула и бросила голову мужу на плечо. - И где теперь целоваться? Эд, у тебя пожить можно?
      - Можно-то можно, - сказал Эдик, вспоминая голые стены в своей квартире. Денег на мебель не было. - Только это не решение проблемы. - Он одернул ей юбку, чтобы не отвлекала.
      - А что решение? Квартиру снять? И юбку не трогай. Я знаю, Ваньке так нравится. - Танька дернула длинными ногами, снова показывая трусики прохожим.
      - Меня с тобой арестуют, - мрачно сказал Иван. - Волю дай, голой бы ходила. Чего ж ты дома скромничаешь?
      - Там дед, - жалобно сказала Танька. - Он злой. Видеть его не могу. Если вернемся, я не сдержусь, я все ему выскажу.
      - Это уже лишнее, - сказал Эдик. - Что ж, старый сам виноват. Теперь ты перестанешь ныть, что попадемся. Придется вернуться к моему прежнему предложению. Хотя и не хочется делать лишнюю работу.
      - Я - за, - веско сказал Иван, прижимая жену к себе.
      - Ой, а если заметит, Вань? - в голосе Таньки - желание сдаться.
      - Старый пень ни хрена не видит. Даже в очках, - сказал Иван.
      - Ну да. За пенсию он в очках расписывается. Но он и в лупу смотрит, а в нее-то он подделку увидит. Хоть маленько, но он же работает. Значит, достаточно видит.
      - Чего ты понимаешь. - Иван чмокнул ее в лобик, одернул юбку. - Ты еще не видела Эдькиных подделок. Один к одному. Эд, скажи ты ей.
      - Чего говорить? Сама увидит. - Сказал Эдуард. - Мало я их нарисовал что ли? До того, что надоело. Тупая работа. Я лучше знакомым художникам заплачу. Копиями многие промышляют. Ребята и Рублева левой ногой напишут, и Шишкина, причем с похмелья, да так, что сам Шишкин подпишется.
      - Ну ладно, - подумав, сказала Танька. - Я на тебя надеюсь. Не подведи. Дед мне голову оторвет, если узнает.
      - Не оторвет, - Ванька еще раз чмокнул ее в щечку. - Ты не боись, Танюша. В обиду не дам. Я муж или кто?
      - Ну, ладно. - Танька решительно выпрямилась. - Рискнем. Что будем брать, Эдик?
      Услышав ее деловой тон, Эдик подумал, что рисковать придется только ей. Квартирой рисковать. Но в себе Эдик был уверен - он постарается не подвести. Теперь, когда принятое решение предстояло оживить, настроение резко изменилось - словно машина жизни, пробуксовав в топкой колдобине, газанула, вырвалась на твердую дорогу и пошла набирать скорость. Начали обсуждать конкретные вещи из разряда "что, где когда", и мелкие нестыковки и шероховатости потребовали смазочной жидкости. Поспорили, кому идти, но молодожены победили, и за вином пошел Эдик. Когда он вернулся, скамейка уже пустовала. Привычка уединяться в самое неожиданное время и в самых неожиданных местах появилась у семейной парочки совсем недавно. Эдик никак не мог к ней привыкнуть. Поскольку в свое время, со своей женой такой привычки он не имел, она казалась какой-то искусственной. Почему-то раздражала.
      Эдик поставил на скамейку литр греческого вина в картонной упаковке, стаканчики и полиэтиленку с абрикосами, и проснувшийся в траве бомж, углядев на скамейке этакое гастрономическое разнообразие, решил попытать счастья. И не зря - Эдик, погрузившись в свои мысли, только обрадовался возможности озвучить их на случайного собеседника. Радостный бомж по имени Леха только наливал и поддакивал. Сообщив, что его тоже выгнала из дома злая жена, он старался изо всех сил облегчить собрату по несчастью битву с зеленым змием и абрикосами, так сто ничего не мешало речевому аппарату Эдика рассказывать о несчастьях хозяина. Впрочем, развод Эдик несчастьем не считал, потому что не считал разводом, и скорее рассматривал эту жизненную коллизию как внеочередной отпуск, который вовсе не снимает обязательств. Тем более что новый муж Нины, он из породы упертых, но мечтателей. Денег таким не заработать. Деньги капают в конце механизма, как - чтоб бомжу понятней - самогон из змеевика - а этот Андрюха, аспирант-историк или кандидат наук уже, он ни о деньгах, ни об аппарате не заботится, он уже хватанул горючки и стоит на своем. Эдик пытался убедить Андрея, что направление главного удара следует изменить в более денежную сторону, чем дурацкая, никому не нужная история, но быстро понял, что убедить невозможно, как невозможно убедить пьяного. Это способ жизни, отличный от его собственного. Именно. В беседах с Андреем Эдик словно смотрел на мир другими глазами, или открывал для себя другую, невидимую прежде сторону мира, неподвластную пока, мистику своего рода. Эдик с его нюхом на подделку не мог постигнуть, где фальшь этой мистики, а где настоящее. Иначе говоря, не мог ей управлять. И самое странное, мысль не давала покоя - не она ли им управляет?
      Андрюха при всей видимой простоте вызывал у Эдика дикое уважение именно тем, что жил своей непонятной реальностью, не замечая ее сложностей и ирреальности. Например, Эдик никак не мог бы упрекнуть его за увод жены. Это Нина ушла к Андрюхе, вот истина. Эдик понял, что никогда не любил Нину. Нет, любил, но… как-то по своему. Как его воспитали. Оказалось, это не любовь, а черт-те что. Нинка твердила: Андрей сказал, Андрей хочет, Андрей то, се… короче, Андрей невидимо поселился в их семье года за два до развода. Потом воплотился, и Эдику пришлось уйти. Так его воспитали. Он любил жену, пусть и по-дурацки, и если ей лучше с Андреем, то он рад за нее. И при чем тут развод? Формальность. Кончено, и то помогло, что знакомы были со студенчества, учились в одном институте, пока Эдика не увел оттуда мелкий бизнес на искусстве, точнее деньги. Они неизменно капали из всех краников всех аппаратов, составленных Эдиком из людей и обстоятельств, знаний и умений. Андрюха же фактически силой воли пытался чего-то воплотить, чего он там разглядел, в своей ирреальной исторической науке, вместо того, чтобы заставить работать аппарат по воплощению, сделать его. Определенная тупость тут присутствовала, но почему-то Эдик уважал эту тупость, трудно отличимую от упорства. Направленности, как у Андрюхи, у Эдика не было. Задумки, не больше, на два-три шага. Как и все, хотел разбогатеть, стать сильнее в жизненном плане. Эдик решал задачи, которые этому способствовали, вот и все. Андрюха же, например, все это отбросив, который год пытался доказать, что Кирилл и Мефодий, два монаха, которые разработали кириллицу и дали Древней Руси письменный язык, пришли вовсе не из Византии или из Греции, а вовсе из Сибири, с востока. У Андрея имелась своя теория происхождения и Руси, и славян, и вообще всего на свете, если разобраться, и по этому взгляду Кирилл и Мефодий просто не могли не прийти из Сибири. В архивах полно всякой письменной дряни, где правда, где вранье - без трудов не разобрать, и естественно, что и сибирское происхождение этих странников в архивах попадается. И еще всякое другое, чуть ли не с Северного полюса, только выбирай. Вот уже тут бы Эдик остановился, потому что начались непонятные, бесившие вопросы. Во-первых, на кой черт сдались эти два древних монаха? Тем более до фени - откуда пришли эти два придурка, хоть с Луны свались! Что это дает лично Эдику? Что дает Андрюхе? Ничего, это же ясно. Для Эдика. Андрей же давно вычислил по архивным следам место в Восточной Сибири, где стояла древняя ахинея вроде буддийского монастыря, при котором и выросли братья-монахи. Андрей считал их плененными детьми русичей, или еще кем-то в этом смысле, подневольными, из тех, какие были в то время, но дело-то не в этой фигне, а в том, что вся последующая карамель, которая должна была закопать или залить Андрюху, докажи он свою шизу, это шоколадка Андрюхе на фиг не нужна, в смысле там статей, гонораров, или там всяких званий вплоть до докторской диссертации. Андрюха, змей, придуривался, конечно, что он за этими коврижками и пашет, он такой же, как и все, сволочи, как и ты, но Эдика это не обманывало. Гадство в том, что все эти прибамбасы, столь ценимые нормальными людьми, Андрюха запихает тебе в грызло за возможность… чего? В принципе, ответ ясен - за свободу. За свободу в каком-то высшем смысле… делать что хочет, вроде этого. Так что Эдик, как и подобает собачке, которая лает на бульдозер, понял в конце концов - для себя - кто есть кто - и просто изредка эдак лаял. По дружески…Вперед, мол, бульдозер. Я, собачка, с тобой. Делаю, что могу. Охраняю. Тяф-тяф. Эдика ничуть не интересовало мнение других всяких коллег и злопыхателей - у него свое имелось, так его воспитали. Нюх на фальшивки работал у Эдика не только на предметы живописи. Плевать ему было, чего там пытается вытянуть Андрюха в глазах других людей, Эдик чувствовал - Андрюха тащит что-то стоящее. Пытается. Ну, как не помочь? Жаль, нечем пока. Андрюха все спонсоров ищет для своих экспедиций в Сибирь, но дураков-то нет. Нашел пока что только дураков из научной молодежи. Пяток студентов, пара засидевшихся в девках преподавательниц, еще несколько энтузиастов, включая и эту дурочку Нинку, бывшую жену Эдика. Все нищие, естественно, кроме жены Эдика, и потому фактически все экспедиции Андрюхи, если разобраться, финансировал Эдик. Впрочем, ребята вкладывали в экспедиции своим трудом больше, чем Эдик деньгами, тут и считать нечего. Палатки шили из своих старых плащей. Гадство. Эдику просто обидно было за российскую науку. Тем придуркам в Кремле, что распоряжались бюджетом, им виднее, конечно, куда что тратить - на бомбы или на раскопки, но Эдик придурком себя не считал, и потому никогда не отказывал на просьбы жены отстегнуть что-то, если есть, на будущее для российской науки. Институт Истории, где преподавал Андрей, денег на всякие там экспедиции если и имел, то уж не Андрюхе их выделял, а более маститым, более золотистым в смысле будущих прибылей и славы, что в наше время одно и то же. Конечно, гипотеза у кандидата наук Ростовцева перспективная, но… денег нет. За свой счет. Только документы разрешительные и согласования с местными властями - и за то спасибо скажи. Если б не богатые, в смысле взяток, периоды сессий и приемных экзаменов, из института все преподаватели давно бы разбежались…, какая тут наука. Вот и весь тебе и Кирилл, и Мефодий, и монастырь ихний…, в реальности.
      Андрюха молодец. Его это не останавливало. Кто деньги, кто шмотки, кто продукты - но уже который год эти "кто" посылали его экспедиции в треклятую Сибирь, где копались и копались волонтеры истории. Молодец Андрюха. Жаль, денег нет, помочь.
      Бомж, который все это выслушал, тоже посетовал на отсутствие денег у Эдика, а то бы он непременно занял сколько-нибудь. Едва он это сделал, как появилась пропавшая парочка.
      - Это кто? - спросила Танька.
      - Кореш, место освободи, - сказал Иван словно спросонья.
      - Я че? Я ниче, - объяснил бомж, вскакивая со скамейки.
      - Мой знакомый. Зовут Леха. - объяснил Эдик. - У него несчастье. Какое-то.
      - Ага. - Танька потрясла пустым пакетом из-под вина. - Это несчастье нам ничего не оставило. И что теперь? Я пить хочу.
      - Леха, сбегай, - сказал Эдик. - Не в службу, а в дружбу. - И протянул бомжу Лехе сотенную. Эдик во многих вопросах отличался удивительной доверчивостью. Иван это знал давно, привык и смолчал. Танька еще не знала, но врубиться не успела, и бомж, естественно, с подаренной денежкой не пришел. На упреке Таньки в сумасшествии Эдик вначале отвечал упреками в сторону российской культуры, которая отличается недоверчивостью, но потом обозлился и пресек это нытье деловым инструктажем, добавив, что свое вино оба уже получили в кустах. Таньке предписывалось стащить ключи от комнат, где пылились сокровища старого хрыча, а Ивану - выточить копии в ближайшей мастерской. И от стола ключи. И от всего прочего. Будут ключи - будет другой инструктаж. А насчет бомжа запомните - надо верить людям. Это не бомж обманул. Человек обмануть не может. Это Эдик ошибся. Бывает. Но людям верить необходимо. Иначе ничего путного не сделать. Понятно?
      Иван, то это давно понимал. Танька - нет. В этом Эдику еще предстояло убедиться.

      Первую икону для Нортона Эдик получил уже через неделю, и неделя вышла нервотрепистой для всех, кроме деда. Ключи от рабочего кабинета и так называемого склада, комнаты, где хранилась основная часть коллекции, он таскал всегда с собой, и заполучить их в свои руки хоть на часок представлялось делом весьма сложным, но Танька поймала момент, когда на другой же день к старому хрычу завалился в гости такой же хрыч-коллекционер. Такой, да не такой, ибо редко с кем дед распивал чаи, а, тем более, что покрепче. С четвертинки старых мухоморов изрядно развезло, и когда гость захотел подымить беломориной, они вышли на балкон, оставив дверь в кабинет, где проходила пьянка, открытой. Ключи лежали на столе между винегретом и тарелкой с колбасой. Танька не удержалась, заглянув в кабинет, и сцапала, не думая о риске, надеясь на "авось". И оно не подвело, родимое, вывезло, стариканы ничего не заметили. Иван успел сбегать за угол и выточить новый комплект ключей, а жена вернула их на стол во время очередного похода на балкон. Если б дед заметил пропажу ключей, кранты всему - подозрительный, он ничего не ожидал от окружающего мира, не доверяя даже родной внучке. Мир отплатил ему тем же - вот к чему приводит недоверие к людям. Так горько размышлял Эдик, когда попал уже на следующий день в старикашки кабинет, чтобы порыться в его бумагах. Прохиндей утопал в Российский Музей "для консультаций", и Эдика тут же вызвали по телефону. Просмотр бумаг жадного старикашки был необходим - Эдик знал, что все коллекционеры ведут уход-приход по коллекции, а Анатолий Иванович еще и бывший реставратор-профессионал, поэтому брать что-то наобум из его хлама - значило спалиться в пять минут. Надо сперва вычислить, что можно брать. Все реставраторы ведут "журнал" работ по отдельным единицам коллекции, у Анатолия Ивановича он имелся, с кучей других тетрадок, и все это ознакомилось с Эдиком, одно за другим, появляясь из левой тумбочки стола. Журнал подтвердил подозрения Эдика в слабости глаз Горшкова - за последние пять лет в графе "вид работ" значилась в основном очистка и укрепление красочного слоя. Расчисткой отдельных участков с помощью скальпеля, микроскопа и растворителя старик больше не занимался, тем более - восстановлением "пробелов" - все эти работы очень ответственные, руки и глазенки не тянут, боится испортить. Эдик отбросил последние сомнения - можно заменить подделками хоть всю коллекцию. Старикан не заметит. Журнал, кстати, высветил, словно прожектор, направленный в колодец, всю глубину черной, подлой душонки мерзкого старикашки. Нехристь уже два года систематически отдавал иконы и картины для реставрации в Российский Музей, причем - как это следовало из бухгалтерского журнальчика - реставрация даже приносила ему мелкие, но доходы. Ну, короче говоря, Российский Музей оплачивал ему трамвай или метро, типа того, что говорило Эдику о многом. Никто не будет реставрировать бесплатно, даже если захочет, не сможет расторгнуть договор о завещании с Российским музеем. Фактически тот оплачивает - пусть по символическим ценам - эту дареную коллекцию. Заранее. Из обоюдного интереса. Через мастерские Российского Музея прошло уже не меньше четверти коллекции, сумма уже набежала. Странным показалось то, что музейщики брали в реставрацию по критерию чисто денежной ценности - без всякой там тематики и годам. Подумав, Эдик нашел объяснение - руководство музея готовится принять в дар коллекцию явно для обмена, а не для экспозиции. Короче, темнят. А ведь старикан в том, перехваченном Танькой письме, хвастал дружку, что существует твердая договоренность об этом! Конечно, любой коллекционер, передавая коллекцию в дар, надеется на экспонирование, чтобы люди смотрели, чтобы знали мозгляки, что он круче их - вот взял и пожертвовал, вот я каков карась, не то, что прочая мелочь. Память надеется оставить, Иуда. Чтоб хоть там ожить, когда посетитель рыбьим взглядом скользнет по мемориальной табличке с фамилией…, вот же гад старый! знает, что родные и так не забудут, проклиная веки вечные, и внукам это завещая. Как же надо ненавидеть людей, чтобы отдать им в дар свою гадскую коллекцию?! Но Бог не фраер, он все видит. Коллекции старого придурка уготована даже не экспозиция, а распродажа своего рода, когда она пойдет на обмен с другими музеями, с приплатой, разумеется, в карман руководства. Так для кого, спрашивается, собирал всю жизнь коллекцию этот старикан? Для этих чужих ему людей? Да, любить человечество можно, только ненавидя своих родных. Хромает дочка-хромоножка. Внучка мается в комнатенке-чуланчике вместе с квадратным мужем, только мечтая кувыркаться в собственной квартире. Он, Эдик, гораздо лучше старика - тот обворовывает родных, а он, Эдик, его, мерзавца, которого сам Иисус бы - и тот…, ну, Иисус бы, может, и простил негодяя, ему по рангу прощать положено, однако вот апостол Петр, какой ни ангельский чин, а непременно даст еще старикану по уху на том свете, а Павел - тот и в глаз засветит. За то, что старый греховодник не возлюбил своих ближних, да еще и кумира себе сотворил их старых загаженных досок и холстов…, впрочем, уже терпилово Божие истощилось - недаром тут Эдик стоит, а старый уже получил и по рукам, и по гляделкам.
      Положим, Эдик сознавал, что такими рассуждениями он скорее успокаивает собственную совесть - но только краем сознания. Мир несправедлив, и кто такой Эдик, чтобы пытаться установить справедливость? Свою. Это все. Всеобщая - это к Господу. Даже Он отказался от этого. Раз простил. Эдик и выбрал из списка уже отреставрированного этого "Георгия" XV века. Уж его старикан, если и наткнется, особо разглядывать не будет. И копию изготовить несравненно легче, чем с Рублева. Автор-живописец крепкий, по письму видно, но таких Эдик подделывал пачками. Такого рода "новоделов" Эдик намастрячил в свое время достаточно, затирая потом живопись для придания старины чуть ли не сажей с краплаком на масле.
      Этот "Святой Георгий, поражающий Змия" был скопирован за один день. Эдик получил за оригинал восемьсот долларов. Сюжет распространенный, но тысячу долларов икона стоила. Эдик не стал спорить с Нортоном, помешало нехорошее предчувствие, которое только усилилось, когда он подделывал "Троицу". Побогаче отделкой, на золоте, но главное - не по канону писана, ни в цвете, ни в форме. Таких мало осталось, сжигали в первую очередь, если дрова вышли. Любой поп, зашед в в избу или в палаты, упрет перстом и зибисит - не та икона, не прайская, то раскольничья, али от беса, не от Духа Святага. Все-таки шестнадцатый век, и Эдик рассчитывал, по Божески, по очень Божески, но тысячи на три. Нортон выдал только две, но Эдик возникать не стал. Дурное предчувствие усилилось. Ладно, потом наверстает, коллекция большая…, хотя подделка "Троицы" влетела в сто баксов, не считая собственного труда. Самостоятельно наклеить сусальное золото Эдик мог, но время поджимало, лучше обратиться к тем, у кого технология "в работе".
      Это предчувствие помешало вовремя и молодоженов одернуть. Первые восемь сотен - ладно, уступил Таньке, прогуляли "на почин", в ресторане да в казино. Но эти две тысячи следовало уже в дело пускать, хоть на покупку видеокамеры и компьютера, для подделок будущих. Танька разорялась на весь сквер, и он опять выдал тысячу на гулянку. Только остерег, что дед тупой, но если внучка примется фуфыриться на ровном месте, он что-то почует.
      А на третьей иконе, "Св. Параскева", уникального письма и редких по сюжету боковых клейм, грянул гром…, точнее, заворчал, еще издали, но очень явственно - и куда там старикашке до такой угрозы! Когда Эдик выписывал клятые клейма, он просто сам себе приказал верить. И на вере этой только хватило наглости запросить пять тысяч баксов, однако Нортон разглядывал "Параскеву", словно дешевую шлюху, вырядившуюся в светскую одежду. Эдик понял, что ошибся. Нортон разбирался в подделках не хуже Эдика.
      - Не стоит пока о цене, - мрачно сказал Нортон. Его ореховые глаза занавесились пшеничного цвета бровями. - Эдуард, я вам верю. Поймите меня правильно, дело тут не только в вас. Я отдал "Георгия" на экспертизу. Обошлось дороже, чем я вам заплатил за нее, однако… почему-то вызывала подозрение.
      - У меня тоже, - сознался Эдик.
      - Вот видите. Икона оказалась очень и очень качественным новоделом. Доска, естественно, старая, но левкач… К вам претензий у меня нет, но советую разобраться с этой коллекцией.
      Эдик уныло кивнул, думая, что старикан мог и пропустить "мяч в свои ворота", неудивительно. Такое случается со всеми.
      - Мало того, - Нортон сказал тихо, - ваша вторая…, "Троица"… -
      - Так и знал. Тоже подделка?
      - Как сказать. Лики родные, но весь фон и одежда - недавняя работа. Это не то, что я хотел, и не то, что вы продавали. Я не за это платил деньги…Вы же понимаете.
      - Вот гадство, - сказал Эдик. Он понимал. Пусть "новоделы" и "деланные" и в спросе, и стоят порой чуть меньше, а то и больше настоящих, однако ни Нортона, ни самого Эдика такие вещи не интересуют.
      Встреча проходила в номере гостиницы, где жил Нортон, и Эдик от огорчения выпил банку пива, стоящую на столике. Стало еще горьче. Вера в "Параскеву-Пятницу" усохла. Он взял ее в руки, уже без веры. Теперь он видел, что и она - подделка.
      - Пятьсот долларов я дам. - Сказал Нортон. - Если эта настоящая, доплачу потом.
      - Давайте тысячу, и не надо никакой доплаты.
      - Хорошо. Пусть будет тысяча, - безразлично сказал Нортон. - Надеюсь, в следующий раз… - Он замолк. Обоим и без слов было все ясно.
      - Я разберусь, - сказал Эдик, запихивая в карман несчастную тысячу.
      Он позвонил молодоженам и вечером сел на знакомую скамейку в скверике. Первым пришел Иван. Узнав новость, он не очень огорчился - и эти тысячи в его глазах выглядели деньгами. В вопросе - кто является источником подделок, он согласился с Эдиком без особых раздумий. Дед? Он профи, спец. Эдик? Иван? - это не обсуждается, знают друг дружку. Танька? Несерьезно. Остается Российский Музей…, точнее, та хитрая гнида, которая там завелась и которая их облапошивает. Иконы отбирались из побывших на реставрации в этом музее - их дед хватиться по какой-то надобности не должен. Но Иван Ради прикола предложил завиноватить Таньку.
      Она тут же прибежала - дед припахал ее на домашней работе, задержалась, но успела притащить картонный литр вина, в этот раз французского "Авиньон", и три апельсинчика. Эдик ошандарашил ее новостью - ошандарашилась так, что и вино упало, и апельсинчики раскатились. Вместо денег - предъява.
      - Вы что? Думаете, что я? - Танька немножко испугалась. Зеленые глазищи часто заморгали и увлажнились. Пальчики вцепились в скамейку.
      - Пока… мы ничего не думаем, - сердито сказал Иван. - Тебя просто спрашивают - никому больше про иконы не рассказывала?
      - Вы с ума сошли? - Танька ничего не понимала, глядя то на одного, то на другого. Оба стояли перед ней, стараясь сверлить и испепелять. - Я их у деда взяла. Мы вместе взяли.
      - А может у тебя знакомый художник, какой есть? - небрежно спросил Иван.
      - Ты с ума сошел! - Веснушки на ее лице, казалось размножались на глазах. При всей рыже-кошачьей, ведьминской где-то по загадочности - внешности Танька оставалась дура-дурой, сплошь на эмоциях.
      - Ну и Танька, - мрачно сказал Иван. - Всем Танькам Танька. Я тебя отколочу. Вот только разозлюсь. Эдик, стукни меня, а то никак не злится.
      - Я тебя стукну, - пообещал Эдик. - А ну, прекращай. Ваши семейные разборки - это одно, а дело - совсем другое. Он шутит, Таня.
      - Я тебе отколочу. - Танька неуверенно заулыбалась. - Прикалываешься, да? - Она встала, подняла руки и упала на Ивана. Приняв бросок на грудь, тот закряхтел. - Нет, я тебя должен исколотить. За все хорошее. В кустах где-нибудь. Идем.
      Провожая взглядом исчезающую в зелени парочку, Эдик подумал, что у супругов начались проблемы, но это его не касалось. Сев на скамейку, от нечего делать вскрыл вино и тут краем глаза углядел вроде знакомую фигуру. Тот чертов бомж…, ситуация повторялась. Он живет тут, что ли? Бомж Леха, небритый и несчастный, посматривал издали, борясь с противоречивыми желаниями. Конечно, он решил рискнуть. Вино - единственное спасенье от заклятого друга бомжей - похмелья. Приняв одновременно дружелюбный, виноватый и независимый вид, он подошел в пределы слышимости.
      - Эдик, честно… менты забрили, едва твою сотку у киска вытащил. Эдик, сотка за мной, отвечаю. - Его лживые глазенки так и бегали.
      - Бывает, - согласился Эдик. - Менты, они такие. Присаживайся.
      Тратить злость на несчастного бомжа Эдик не собирался. Людям надо верить. Удовольствие это дорогое, и не каждый может его позволить. Но иным путем вообще невозможно получить хоть что-то путевое. Эдика же, к примеру, никто не обвинял во вранье совсем недавно.
      Бомж рассказывал какие-то сказки о своей жизни, запивая горе французским сухим вином и заедая апельсинами.
      "Счастливый человек, - думал Эдик, глядя в глаза небритого собутыльника, в которых сияла искренняя вера самому себе, - у него все просто. Он очень хороший человек, только ему очень не везет. С такой верой нужно бомжевать. Если ему взбредет в голову, что он очень плохой, и ему еще очень везет, у него появится шанс подняться. Но для этого надо поверить людям. Даже ментам. Вдруг они правы, называя его грязным бомжом и попрошайкой. С бомжом все ясно. Как и с директором Российского музея. Тот уж точно знает, что он очень плохой, и что ему страшно везет. Но он верит людям, значит, с ним можно иметь дело".
      - Мужик, ты уже надоел, - сказал Иван еще издали. - Эд, он тебе что - родной?
      - Вообще-то, - заметил Эдик, - существует мнение, что все люди - братья.
      - Ага, - ядовито сказала Таня, тряся пустым пакетом из-под вина. - Твой брательник обнаглел. Опять вина нету.
      - Я че? Меня угостили, - объяснил Леха, неприметно откатываясь от скамейки.
      - Его милиция обижает, - заступился Эдик, - Леха, не в службу, а в дружбу, сходи за вином для дамы.
      Как у бомжа хватило смелости вернуться под многообещающими взглядами супругов, и взять стольник, остается очередной загадкой русской души.
      - Я сейчас. - Бомж Леха с прихваченной сотней исчез в мгновение ока.
      - Может, совесть проснется? - понадеялась Таня.
      - Не знаю, - с сомнением сказал Иван.
      Эдик с симпатией оглядел обоих, ему повезло с друзьями. Оптимисты, верят людям. Но еще многого не поняли. Что человек поступает всегда одинаково. Бомж однажды не пришел. Не придет и теперь. Никогда не придет. Эдик не впервые ошибся в человеке, но при чем тут человек? Просто Эдик верит людям. И всегда будет верить. Иначе ничего путного не получить.
      - Значит так, ребята, - сказал Эдик, - забудьте вы про Леху и про вино. Это мелочь. Вернитесь из своих зеленых облаков на грешную землю. И вы увидите, что нас имеют по полной программе. А больше всех - нашего деда-кормильца. Тань, тебе старенького не жалко? Всю жизнь, как придурок, собирал свое барахло…для неизвестного хлюста. Не зря я считаю коллекционеров сумасшедшими.
      - Нет, ну кто мог?! - завопила Танька.
      Она наверняка пыталась припомнить сейчас кого-то из друганов деда, но самое очевидное так и не приходило в ее головенку. Но Эдика не могла обмануть защитная маскировка в виде звания, должности и прочей солидной вывески даже со словом "государственный". Он верил людям. Он верил директору музея. Танька не поверила. Так и сказала. - Не может быть. Да и зачем ему? Если все и так музею завещано?
      Эдик в двух словах объяснил дурочке разницу между карманом директора и музейным карманом, государственным и предложил рискнуть, проверить гипотезу. Если отреставрированные в музее оказались подделками, то другие, которые на очереди, должны быть настоящими. Как, проверим? Есть риск, что деду взбредет в голову отдать в реставрацию именно эту вещь.
      - Рискнем. - Танька решительно тряхнула рыжими волосами. - Плевать на деда. Он точно - сумасшедший. Аж плакать хочется.
      - Ну, и нечего тогда, - сказал Иван, - стащим Рублева, а? Денег все нету, Эд.
      - Не дай Бог… и Рублев поддельный, - сказал Эдик.
      Чего?! - возмутилась Танька. - Ты деда за лоха не держи! Он специалист! Он…он…он вообще хороший, просто старенький, и обманывает его сволочь всякая. Это все Российский музей. Какое право имеет моего деда обманывать?!
      - У нас прав больше, - поддакнул Иван.
      - Вот именно, - согласился Эдик.

      На этот раз Эдик не стал раскошеливаться на качество. Подделку, оставленную в коллекции Анатолия Ивановича вместо "Жития св. Ионы", редчайшего сюжета, XV век. Двадцать клейм-миниатюр, сусальное золото с рифлением, доска - из лиственницы "двойной ковчег", эту подделку даже старик с его пусть ослабевшим зрением, увидел бы издали и без очков. Такую вещь за неделю не подделать, одну только голую доску - наищешься…, а работа? а сусалки? миниатюры? А… а! пройдет! Танька запихала подделку в самый дальний угол, чтоб случайно не наткнулся, и спустя два дня супружеская парочка нетерпеливо копытила асфальт возле метро в ожидании Эда, после звонка о хороших новостях. Таньке надоело жевать дедовскую пенсионную колбасу, хотелось сервелата. Иван вообще размечтался бросить работу "бобиком"…, если повезет, конечно, с суммой. В этот раз их оптимизм полностью оправдался. По одной невозмутимой Эдькиной роже еще издали поняли, что икона прошла, и за настоящие бабки. Танька подпрыгнула и завизжала. Пыталась свалить Эдика, кинувшись на шею, но Иван поймал вовремя, в полете.
      - В сквер, скверные ребята, пойдем… - Эдик не сумел удержать искренней улыбки. Да, надо верить людям. Нортон отвалил без торгов пятьдесят тысяч долларов. Это зацепило и Эдика, который собирался вырвать тридцать. Не меньше, и по-Божески, потому что в этот раз все его чутье так и вопило о настоящем раритете. Нортон изучал ее с час, наверное, но потом без торгов - полтинник. Хотя прошлая, Параскева-Пятница, опять оказалась подделкой. Что делать, никакой девственнице не уцелеть, оказавшись в цепких лапах директора Российского музея. Этот тип занимал все больше места в голове Эда. Наезд на супостата представлялся неизбежным. Но пока не хотелось думать о неприятном.
      - Эд!!! - завыли оба, едва Эдик достал из кармана первую пачку долларов. - Ну, Эдик!!!
      Этот упреждающий залп по экономическим соображениям, еще не высказанным и неизбежным, заставил Эдика немного отступить от них.
      - Ладно, делим по пять тысяч на нос, а остальное…
      - По десять! - Таня пыталась схватить его за горло.
      - По десять, - поддержал жену Иван. Мне машина нужна. Хватит на общак и двадцатки.
      Спорить бесполезно, Эдик сдался, выдал на руки по десять тысяч. Потом - еще по пять, из-за всяких соображений. Иван обещал объяснить деду неожиданную прибавку к зарплате огромной премией, которую получил за спасение босса от бандитской пули, Эдик решил, что пора покупать мебель, И машину.
      К скверику подходили с пакетами вина и фруктов.
      - А где наш бомжик? - у Тани добрая душа, все обиды забыла.
      - Идем прогуляемся, Тань. На радостях, - предложил Иван.
      - Обсудить кое-что надо. Подождите маньячить. Неужели не надоело? - сказал Эд.
      - Нет, - хором отозвались маньяки.
      - Ну и маньяки. Вы что не врубились, что означают эти пятьдесят тысяч?
      - Поняли, поняли. - Танька уселась на колени мужа, завернув юбку до отказа.
      - Фигу вы поняли, - сказал Эдик, спихивая ее обратно на скамейку. Иван тоже пытался, но сил не хватало. Вдвоем справились. - Сядь спокойно, мелочь рыжая. И слушай.
      - Я слушаю. - Рыжая погладила сумочку, где успокоились 15 тысяч долларов. Ее глаза сверкали.
      - Теперь можно считать доказанным, что Российский музей залез к нам в карман… Танька, да перестань ты тискать Ивана! Я серьезно. Сами видите. Какие бабки можно сделать на коллекции. Они не отстанут, музейщики. Им понравилось, крысам, в нашем кармане. За того, первого "Георгия" уж они взяли даже не тысячу долларов. У них есть возможность пустить ее через хороший зарубежный аукцион, а это значит, не меньше десяти тысяч. Мы неизбежно с ними столкнемся. Поэтому я предлагаю наехать на директора Российского музея, пока у нас есть определенные преимущества.
      - Ты с ума сошел! - взвизгнула Таня.
      - Тебе, конечно, видней, - неуверенно сказал Иван. - Но директор Российского музея - это фигура. Он с мэром московским за руку здоровается.
      - Бабки тоже фигуристые, - обозлился Эдик. - За Иону мы получили пятьдесят кусков. И вырвали у него из зубов, считай, что триста тонн баксов. А то и все полмиллиона. Вот тут какие бабки, если умеючи, при его возможностях. Если он натолкнется на нашу подделку - а рано или поздно так и случится - он быстро сообразит что к чему - и сдаст нас. Подставит. Под деда, а то и под ментов. Надо наезжать, пока не поздно. Если он жулик-одиночка, он половину еще и вернет, скандала испугается. Если поод "крышей", то фигу чего вернет, но зато в дальнейшем примемся доить старого хрыча вместе.
      - Думаешь, он признается? - с сомнением сказал Иван. - Ему есть на кого свалить. Скажет, что реставратор иконы подменил. Или еще кто.
      - А так и есть, - сказала Таня. - Ты нас всех продашь, Эдик, и все провалишь. Не вздумай наезжать, я - против.
      - Все равно надо наезжать, - стоял на своем Эдик. - Даже если директор не при делах, он тут же согласится делить бабки Набьем морду реставратору, и будем работать вместе. Надо верить людям.
      - Ага. Бомжу ты два раза поверил. И что?
      - Да ничего! - Эдик повысил голос. - Он же не обманул, пойми. Это я ошибся.
      - А если с директором ошибешься?
      - Он не бомж. А если ошибусь тебе же лучше. Дед поймет, что в музеях сидят такие же сволочи, как и его родные.
      - Это почему это мы сволочи? - возмутилась Танька.
      - Это твой дед так считает. Раз не хочет оставить вам коллекцию. Он что, думает, что незнакомые люди лучше? Если директор музея поднимет скандал вали все на нас с Ванькой. Мы выдержим.
      - Конечно, на вас и свалю, - убежденно сказала Таня. - Я и не знаю ничего. Иван иконы воровал. А ты подменял. Я и не знаю ничего.
      - Так мы и договаривались, - терпеливо сказал Эдик. - Но директор не поднимет скандала. Иначе, какой он директор.
      Спор быстро затух. Возразить что-то стоящее молодожены не смогли, решение было принято, после чего молодожены ушли мять траву. Недавно Иван признался Эдику, что Танька вела себя дома как принцесса в руках злого разбойника. Даже ночью. Видать присутствие деда за стенкой связывало желания не хуже веревки. С детства его боится.
      Бомжа повстречали на выходе из сквера, случайно. Складывал пустые бутылки с весьма деловым видом. Танька кинула в него апельсином - и попала. Бомж от неожиданности упал, перепугался: - Вы чего?!
      - Леша, вы где пропадаете? - воспитанным голосом спросила Таня. - Мы за вами гоняться должны, да? Вот вино обратно тащим. Нехорошо. - У Таньки в руках действительно был пакет с вином - последний. Бомж ничего не понял, но побледнел и замер.
      - Во напугала мужика, - огорчился Иван, когда Леха, попытавшись вскочить на ноги, запнулся за бутылки и снова упал.
      - Ребята…, я это… отдам…, менты проклятые все забрали…- бормотал он, глядя снизу вверх на подошедшую троицу.
      - Ты стольник забыл, - сказал Эдик, вытаскивая сто долларов. - Леха, ты невезучий. Тань, отдай вино. Мы тебя ждали.
      - Я…это…хотел…, - ныл бомж, с видом приговоренного беря зеленую бумажку.
      - Держи, Леша. Не опаздывай больше, - Таня бросила ему вино.
      - Нам бы твои проблемы, - сказал Иван. - Ты че, совсем дикий?
      - Я отдам. - Бомж Леха отползал подальше. - Ребята, я отдам.
      - Ты чокнутый, - вздохнул Иван, и троица, полная крымским вином, надеждами на светлое будущее, прошла мимо, словно трехмачтовый фрегат мимо полузатонувшей посудины.

      Директор Российского музея господин Пузырев Иван Иванович оказался щекастым, полноватым человеком лет тридцати пяти. Выглядел он моложе, из-за румянца, но очки возвращали украденные румянцем года. Эдик доброжелательно глядел ему в синие бесстыжие глаза, стараясь думать только хорошее. Не выходило, уж очень глаза синие… как лед. Эдик перевел взгляд на белобрысые остатки волос на круглой голове директора. Вроде еще прическа. А вроде уже лысина, замаскированная прической.
      - Итак, чем могу служить? - сухо спросил белобрысый прохиндей. Письменный стол, за которым он восседал, подавлял размером - красного дерева, массивный. - Мне доложили, что Вы от Анатолия Ивановича Горшкова?
      - Ну да. В определенном смысле. - Эдик положил ногу на ногу, уселся в кресле поудобнее. Эдик вспомнил тоненькую беленькую секретаршу в приемной директора. Вид неприступный, несмотря на хрупкие размеры. Наверняка оттого, что директор ее трахает. Или наоборот - чтоб не затрахал. Эдик оглядел кабинет еще раз - впечатляет. Картины, иконы, старинное оружие…, не кабинет, а еще один зал музея. Проходимец неплохо устроился.
      - Я слушаю, - с нотками нетерпения напомнил о себе директор.
      - А, ну да, - спохватился Эдик. - Я отвлекся, извините. Думал, Вы серьезнее.
      - В каком смысле?
      - Это неважно. Я от Горшкова, да. Только сам Горшков об этом не знает. Мы с ребятами принялись было его доить - в смысле, тырить иконы из его бесценной коллекции и заменять их подделками. И что оказалось…
      - Как? - встрепенулся директор, - как Вы сказали?
      - Ну да. А что такое? Старый пень все равно не хрена не видит, сами знаете, иначе не рискнули бы втюхивать старому свои подделки вместо реставрации. Кстати, отличное качество - я как специалист говорю. Мои подделки не хуже - проскакивают любо-дорого. Фирма веников не вяжет. - Эдик приветливо заулыбался. Директор снял очки и принялся их протирать. Пальцем. Опустив глаза. Лицо не поменяло выражения, разве что на лбу появилась черточка меж белесыми бровями. Он молчал, и это Эдику понравилось.
      - Короче, Иван Иванович. Вы скоммуниздили у деда сорок шесть икон и восемнадцать картин разных авторов, согласно записям Горшкова. Я прикинул, на какую сумму. Заметьте, считал по нашим российским ценам, но когда счет перевалил за второй миллион долларов, я бросил считать. Я реалист, поезд уже ушел, но триста тысяч долларов Вы мне пришлите, будьте добры. В счет возмещения ущерба, пусть и невольного с вашей стороны. Реального ущерба. На продаже только одной иконы из еще не реставрированных вашим музеем я легко сорвал пятьдесят тысяч, а на ваших реставрациях - в сумме три штуки за несколько икон. Триста тысяч - это справедливо, согласитесь. Тем более, я навел справки о вашем финансовом положении. Очень поверхностные, у одного из ваших работников за бутылкой коньяка в пивной. У вас новенький "Порш" за сто двадцать тысяч долларов, у вашей жены - "Рено" за девяносто. Дача на Рублевке - это с полмиллиона, по самым скромным. Квартира из пяти комнат в центре Москвы - тут счет сами знаете. А неделю назад Российский музей - нищий, по словам собутыльника, - вложил двести тысяч долларов в экспедицию какую-то в югах российских. Уверен, это ваши деньги. Я понимаю, вам такая трата зачем-то нужна. Так что еще триста тысяч, уверен, наскребете. Но не эта мелочь главное. Важнее второе, насчет будущего. Раз уж так получилось, предлагаю курочить коллекцию старикашки совместно. Чтобы не случалось подобных накладок. Надеюсь, возражений не будет? Предлагаю в половинной доле, при этом вся реставрация - за ваш счет. Я ясно изложил?
      - Ясно то оно ясно…- Директор вновь надел очки, - но я…что-то плохо сейчас соображаю. Мне потребуется время, чтобы…осмыслить…такие…невероятные новости…, так что…, насколько я понимаю, Вы кого-то представляете?
      - Родственников этого старого придурка Горшкова. Это и крыша, и прикрытие. Триста тонн нужны, чтобы их утихомирить. Я еле отговорил их, а то собирались раскрыть глаза старому дуралею на Ваши художества. В надежде, что коллекцию он им отдаст. И прослезится от благодарности. А я решил, что дурак всегда поступает по-дурацки. Горшков, чего доброго, надумает, что в Третьяковке люди честнее вас, и завещает свое вторсырье им. Так когда прикажете получить эти три несчастные сотни? Желательно побыстрее, это в ваших интересах. Уверен, что недели вам хватит, если все деньги в разгоне. Займите, в крайнем случае. А пока давайте ускорим, начнем неизбежное сотрудничество. Сейчас у вас в реставрации находится горшковская картина. Ранний Серов "Девочка с котом". Ваша подделка, видимо, уже высыхает, но еще не у Горшкова, значит, подпадает под наше сотрудничество. Поэтому половина прибыли от продажи положена мне. Чтобы не мелочиться и не терять время на споры, оцени "девочку" в червонец. Дешево, сами знаете, но условие - выплата сейчас. Чтобы не мешали эти мелочи нашему будущему. Не хочется терять время на оценки экспертов, они вечно разные, штук сто зарядят, тогда придется отдать полтинник. Не сейчас, позже, но это полтинник. Согласитесь, я веду себя по- христиански. И еще - впредь будете брать у деда вещи вот из этого списочка, - Эдик вытащил из кармана бумагу. - Я наметил кое-какие, по принципу скорости и ценности. Прошу придерживаться. Самодеятельность в этом вопросе исключается. Договорились?
      - У меня голова идет кругом, - сказал блондинчик в очках. - Не так сразу - я мало что понимаю. Вы хотите сказать, что в коллекции Горшкова…
      - Если Вы девочку хотите из себя разыгрывать, Иван Иванович, воля ваша. - Эдик говорил очень доброжелательно. - Но советую не тратить попусту. Пока Вы не вызовете милицию, или охрану, или, на худой конец, пока не позвоните Горшкову, я вам как Станиславский скажу только одно: Не верю!
      - Милиция…при чем тут милиция…- директор поморщился, опустил глаза. - Может до нее и дойдет дело, но сначала я должен выяснить…, я должен разобраться сам…найти виновного…, ваше заявление…о безобразиях, оно нуждается в проверке…
      - Не верю, - отрезал Эдик. - На своих реставраторов бочку не катите. Я не новичок, поверьте. Без вашего ведома подделка и подмена попросту невозможна.
      - Однако…это я скорее…новичок. - Пальцам директора, видать требовалась работа, и он снова снял очки. - На своей должности я всего лишь два года. Еще многого не знаю. Мне приходится доверять людям. Обратите внимание, вам я тоже верю. Полученный сигнал я…проверю. Приму меры. Ваши финансовые претензии - это не ко мне.
      - Не верю, - Эдик обозлясь, решил форсировать события. Он вытащил сотовый телефон, набрал номер.
      Директор беспокойно спросил:
      - Куда Вы звоните?
      - Не волнуйтесь, все будет тип-топ, - заверил Эдик, улыбаясь. - Алло, могу я Горшкова побеспокоить, Анатолия Ивановича?
      - Подождите…- директор встрепенулся.
      - Да успокойтесь Вы. Анатолий Иванович? Здравствуйте, из Российского музея вас беспокоят. Я его заместитель, он просил передать вам…, простите только что вошел Иван Иванович, передаю трубку. Это насчет картины Серова.
      Эдик сунул сотовый телефон в руку Пузырева. И подвинул свой листочек бумаги.
      - Анатолий Иванович, здравствуйте…да, новый зам. - Лицо директора словно пригасло. - Я хотел сказать, что реставрация Серова несколько затягивается, извините…- Директор увидел палец Эдика, который настойчиво тыкал в листок бумаги, и лицо его чуть убавило энергии. - И вот еще, Анатолий Иванович, у нас освободились люди, появилась возможность привести в порядок сразу несколько вещей из вашей коллекции…Нет, нет, мне бы хотелось самому отобрать вещи, я заеду к вам…хорошо, сегодня же…да-да…так получилось, что…да, до встречи, Анатолий Иванович.
      Пузырев положил сотовый себе в карман, спохватился и передал Эдику. Лоб директора покрылся потом.
      - Мне просто дорога репутация Российского музея, - с неприязнью сказал он, - я не могу…так же безответственно рисковать ею. Только поэтому я пошел у вас на поводу. Это не значит, что…простите, как ваше имя - отчество? из головы вылетело…, неудивительно, при ваших новостях.
      - Эдуард Максимович Поспелов. Можно просто Эдик. Или Эд. Мы же свои.
      - Эдуард Максимович, повторяю, что я…- начал было свою песню директор, но Эдик перебил:
      - Ну, хорошо, я понял: Вы - гордость культуры, эталон честности, и все такое. Я только рад сотрудничать с таким человеком. Вопрос в другом - где мои деньги? Пять тысяч долларов. Я должен получить их сегодня. - Эдик, взяв сотовый, нацелил палец в кнопки набора.
      - Это…это шантаж? - проскрипел директор.
      - Перестаньте. Какой шантаж, если Вы честный человек. Вы меня убедили. Это ваши реставраторы виноваты. Но Вы же не захотите выглядеть ослом, которого подчиненные столкнули в яму. Выбираться придется. Значит, сотрудничать. И подменять коллекцию. Потом Вы все свалите на меня. А пока пришлите пять штук. - Эдик застучал по цифрам телефона.
      Директор вскочил:
      - Да подождите Вы! Я…у меня нет таких денег…, разве только в сейфе посмотреть…
      - Я жду.
      Директор торопливо отпер сейф в стене, долго шарился там, но через пять минут пятьдесят сотенных долларовых бумажек, пересчитавшись, спрятались в кармане Эдика.
      - Только нежелание скандала вынуждает меня, - то и дело повторял Пузырев, - мне дорога репутация Российского музея.
      - И еще расписочку накатайте, - сказал Эдик. - Что Вы одолжили у меня триста тонн баксов и обязуетесь вернуть их через неделю.
      - Это исключено, - твердо сказал директор. Он начал приходить в себя. - Эдуард Максимович, эти деньги Вы будете требовать с виновного, которого я обязательно найду. Триста тысяч - это огромная сумма. Репутация Российского музея столько не стоит.
      Но твердость эта касалась только собственного кармана. Когда Эдик втолковал ему, что вместо расписки лично от директора его устроит какой-нибудь долговой документ от Российского музея, директор стал поддаваться. Эдику пришлось напомнить и о милиции, и о существовании статьи за мошенничество, и о Горшкове, который имеет все необходимые подписи на необходимых документах - лично директорские - для того, чтобы подать в суд и выдрать не меньше двух миллионов. Эдик устал давить, но сумма окупала усталость, и он давил. Кончилось тем, что директор сдался и вызвал секретаршу:
      - Людочка, зайди. Ручку, блокнот.
      Зашла беленькая секретарша с блокнотом наготове.
      - Отпечатайте и принесите на подпись трудовое соглашение следующего содержания…- Директор принялся диктовать. Эдик узнал, что обязуется перевести с французского языка рукопись семнадцатого века "Воспоминание о Руси" француза Пуассона, а Российский музей в лице директора обязуется заплатить переводчику триста тысяч долларов США.
      - Не пойдет, - сказал Эдик, когда секретарша ушла печатать. Кто рукопись переводить будет? Не я же?
      - Перевод на русский уже существует. Выполнен одним из членов общества дружбы "Россия-Франция". И бескорыстно передан в Российский музей, вместе с рукописью. Есть еще, знаете ли, энтузиасты, чуждые корысти.
      - Я ими горжусь, - сказал Эдик. - А ревизоры поверят? Не много ли за перевод?
      - Вы рукопись не видели. Чуть не полметра высотой. Парень пять лет работал. Правда, скверно получилось.
      - А что Вы хотите от энтузиастов? Вот за триста тысяч вам бы профессионал смастерил высший класс перевода. Если б я не пришел, Вы бы и эти три сотни…среставрировали, да? У вас не должность, а Клондайк. В самом деле, возьмите заместителем, Иван Иваныч.
      Директор воспринял это всерьез, его брови поползли вверх:
      - Вас?! Такого наглеца? Я в тюрьму не собираюсь. Да у меня и нет заместителя. По штату не положено. Мы - очень бедный музей.
      Когда секретарша принесла отпечатанный текст договора, Эдик в этом убедился. Наложив короткую резолюцию "В бухгалтерию. Оплатить", Пузырев затем позвонил в эту самую бухгалтерию и сказал:
      - Александра Семеновна, сейчас к вам товарищ подойдет, Поспелов, постарайтесь найти возможность к оплате, передаю ему трубочку…
      Ехидно-злорадную усмешку директора Эдик понял через две минуты разговора с главным бухгалтером. Оказывается, на зарплату работникам денег нету который год, на ремонт, и вообще ни на что. Как только появятся деньги на счету - так сразу и оплатим. В порядке очереди. Вы невесть какой по счету.
      - Ладно, - сказал Эдик. - Я не вредный. Я могу и подождать.
      Он ничуть не огорчился. Конечно, тут Пузырев его провел, как говорится. Но главное - в другом. Теперь никто не помешает Эдику подделывать коллекцию Горшкова. Этими деньгами никто с Российским музеем делиться не собирается. Все под контролем, что и требовалось.

      Эту "копейку" раньше иногда водил Иван, по доверенности от соседа-пенсионера, за двадцать баксов в день. Теперь Иван приобрел за пять тысяч почти новый, по российским меркам, "Мерседес" серого цвета, а за рулем вишневой "копейки" наводила ужас на прохожих его рыжая жена Татьяна, только что получившая права на вождение, ас-водила, по прозвищу "мама: не надо", каким наградили ее инструкторы автошколы. За руль "мерса" Иван ее не пускал - пусть лучше бьет соседскую "копейку", тем более сосед об этом и мечтает, чтобы пустить залоговые две тысячи на что-нибудь поновее.
      "Копейка" уже стояла у подъезда Эдика, когда он вышел на улицу. На встречу с майором ФСБ Гольцовым решено было поехать вместе. Ребятам не терпелось узнать новости, на улице подождут. Этот майор позвонил Эдику вчера, впервые за полгода или больше, предложил встретиться по одному делу, и Эдик сразу сообразил, чьи уши торчат из-за майорской спины. Пузырев должен был навести справки об Эдике, и он навел. В милиции на Эдика навряд ли даже досье есть, а вот ФСБ такое имеет, ввиду долгого сотрудничества Эдика с этой организацией. Грубо говоря, Эдик "стучал" туда, и стучал именно майору Гольцову, своему куратору, или как они там называются. В сфере торговли антиквариатом часто крутятся иностранцы, интересные комитетчикам, и этих иностранцев среди покупателей Эдика хватало. Впрочем, Эдик являлся, так сказать, стукачом идейным, не на крючке у органов, как большинство этой публики. В середине девяностых, когда через Измайловский рынок проходили тысячи икон, рэкитеров тут не было - эта сфера традиционно находилась в сфере интересов комитетчиков, а те, если и выносили конкурентов, только вперед ногами. Эдика же воспитали законопослушным, в определенных границах, конечно, и он не выносил этой уголовной шушеры вроде воров или убийц, тех, кто за старые доски из сельской глубинки с легкостью шел на грабеж или на удар по старой голове владельца этого старья. Попав в кабинет к майору Гольцову по какой-то мелкой причине, Эдик без раздумий согласился помогать в очистке искусства от уголовщины, чем и преуспел, сдав майору Гольцову немало грабителей и даже, как потом оказалось, убийц. Ясно, что и Пузырев должен знаться с ФСБ, должность такая.
      Он сел на заднее сиденье машины, и Танька тут же кинула ее вперед, да так резко, что мотор заглох.
      - Я сцепление рано отпустила, - объяснила она, получив в ответ настороженное молчание.
      Вторичная попытка тронуться с места закончилась плавным на удивление вписанием в поток машин по проспекту.
      - Куда ехать? - спросила Танька, едва не врезавшись в чей-то красный багажник.
      - Дистанцию держи! - рявкнул Иван.
      - Я ее обогнать хочу, - сообщила Танька.
      - Обгон запрещен. Знак видела?
      - Ну. Как только кончится, сразу обгоню, - упрямо сказала Танька.
      - А пока держи дистанцию! - заорали оба. Эдик подумал, что майор Гольцов может его не дождаться сегодня, но тут показался знак, и Танька принялась обгонять красную "Тойоту", за рулем которой сидела средних лет женщина. Обогнала, и мужчины перевели дыхание, когда встречный "Камаз" просвистел мимо.
      - Так куда ехать? - бодро спросила Танька.
      - Ехать…- пробормотал Эдик. - Ты не отвлекайся. И никого не обгоняй.
      - А чего она тащилась, кляча старая.
      - Неважно. Ты поняла?
      - Я водила, мне видней. Адрес давай.
      - У старой клячи иномарка была. И ума хватило…, будь такой же дурой как ты, мы бы сейчас под "Камазом" отдыхали. Который по встречной гнал. Улица Родионова. Знаешь?
      - Знаю. Пусть Ванька свой "Мерседес" отдаст. Тогда никуда не вклеимся.
      Эдик мысленно поклялся никогда больше не ездить с Танькой. И вообще, надо купить машину.
      На Родионова, в конце улицы, имелся дом - пятиэтажник, а в нем - конспиративная квартира, на которую Эдик приходил уже пару раз, для инструктажа вроде фотографий похищенных шедевров. Эдик поднялся на третий этаж, майор уже ждал. Прошли на кухню - в комнате бардак в виде скомканной постели и пустых бутылок. Конспиративную квартиру майор использовал чаще в личных целях.
      На столе находилась пара бутылок пива.
      - Угощайся, - пригласил майор, садясь за стол. - Ты извини, что сюда выдернул. Пришлось, По дружбе.
      - Что случилось? - Эдик открыл пиво себе и майору. Гольцов за эти полгода мало изменился - те же морщинки у глаз навыкате, такой же тощий, словно живет на одну фээсбэшную зарплату.
      - Я вообще с тобой встречаться не должен, - сказал майор. - Твое досье у меня забрали. С тобой будет работать мой коллега, полковник Онищенко.
      - А мне до лампочки. Плевать я хотел на полковника. Если что подвернется, все равно тебе стукну, - улыбаясь, заявил Эдик.
      - Не все так просто, - майор поскучнел.
      - Что, он мне деньги платить собирается? - удивился Эдик. Майор смутился. Чуть-чуть, словно тень на лице промелькнула - вот так выглядит у фейсов смущение. До сих пор деньги переходили от Эдика к майору, и никак наоборот. Небольшие, скорее на выпивку, чисто по-дружески, но тем не менее. Вдогонку к тем "наградным", которые майор тоже присваивал, списывая эти оперативные расходы на своего стукача. Что делать, если Эдик зарабатывал куда больше майора.
      - Не все так просто, - опять повторил Гольцов. - Я предупредить должен тебя. По дружески. В досье на тебя крючок имеется. Ну, извини, пришлось. Для начальства. Так что…
      - Какой еще крючок? - удивился Эдик.
      - Ну, ты помнишь банду Лямкина. Я тебя туда наводчиком заделал. Взял показания с двух членов банды. Им все равно, кого виноватить. Объяснил, что мне для дела нужно, передачку организовал - ребята и подписали. Ну, ты и краденое покупал заодно. Я ж не знал, что так обернется. Извини, Эд.
      - Не извиняйся. - Эдик махнул рукой. - Это же ерунда. Туфта обычная. Плевать. Так что плевать, полковник твой не дурак, сам сообразит.
      - Он не дурак, - согласился Гольцов. - Все он сообразит. Но для тебя это реальный крючок. Будешь фордыбачить, он превратится в реальный срок, какая ни туфта.
      Эдик думал недолго.
      - Все равно плевать. Это не угроза, а дым. Пусть попробует применить - Пузыреву не поздоровится. За мной горшковская родня, да и сам Горшков, если припахать умеючи в скандал. Мало не покажется. Так что за меня не беспокойся.
      - Что за Пузырев?
      - Я его плохо знаю. Мелкий жулик. Ты лучше о нем Онищенку расспроси, он лучше знает.
      Как же, расскажет он, - майор усмехнулся. - Он больше вопросы задавать приучен.
      И какие вопросы он задавал? Обо мне? Чем объяснил свой интерес к моей скромной персоне?
      Майор неопределенно пожал плечами, налил в стакан пива. Подумал и честно сказал:
      - Не знаю. Видимо, он запросил в электронном архиве твое досье. У этого Онищенко большие полномочия. Какие - никто не знает точно. Но только при малейшем напряге раздается звонок сверху, из кабинета директора ФСБ, и проблема решается. Так что досье ему выдали, это я уверен, а на досье пометка - Д/И, то есть действующий информатор, ну и моя фамилия, само собой. Так полковник вышел на меня. Пригласил в кабинет и давай про тебя расспрашивать. Пришлось говорить, потому что перед этим вызвал меня начальник отдела и попросил оказать Онищенке всяческое содействие, вплоть до отмены режима секретности и наплевательства на все правила работы с агентурой. Вот так у нас в ФСБ ценят агентуру, Эдик. - Майор горько усмехнулся. - Бардак. Но ты не волнуйся особо. У него интерес, я бы сказал, явно не репрессивный. Его очень интересовала твоя работа по подделкам. Или копиям. Или новоделам, как вы их называете. Ты же спец.
      Эдик кивнул, думая о своем. Так оно и было. Едва поняв, что новоделы ценятся чуть ниже настоящих икон, в свое время Эдик тут же переключился с простой перепродажи к реставрации - частичной, а потом и на полное изготовление иконы. Дело нехитрое, было бы желание и трудолюбие. Но зачем это полковнику? Точнее…Пузыреву? Хочет спихнуть всю ответственность за подделку горшковской коллекции на Эдика? Это невозможно.
      - Короче говоря, - продолжал майор, выпив свое пиво. - Онищенко забрал тебя под свое крылышко и приказал мне забыть. Ну, и организовать вашу встречу, плюс самые лучшие для него рекомендации. Вот они - держи ухо востро, прохиндей еще тот.
      Поразмыслив, Эдик понял, что смысл в интересе полковника может быть единственный - Пузырев решил-таки курочить коллекцию вместе, решил, что Эдику и впрямь можно доверять, но подделку спихнет на Эдика. Фигу ему, пусть сам работает.
      - В наше время прохиндей - это и есть лучшая рекомендация, - сказал Эдик. - Я скажу тебе, отчего ты грустишь. Причем искренне. Ты чувствуешь, что у тебя из-под носа вместе со мной увели хорошие бабки, и ты не ошибаешься. Жаль, что Пузырев обратился за помощью не к уголовникам - а то мы бы с тобой вообще этого директора до нитки раздели. Я на него по делу наехал. Все в рамках закона, если реально смотреть на вещи. Он умней оказался, решил поделиться, и тебе обломилось. Ничего, Костя, не грусти, я тебе по дружбе всегда чего-нибудь отломлю, дай только срок. Где встреча?
      - Деньги - это неплохо, но…- майор развел руками, - от тебя нужно другое.
      - Что?
      - По-прежнему. Информация. Про Онищенко. Я не от себя говорю. Это меня начальник отдела озадачил. Видишь, до чего бардак в конторе дошел? Правая рука хочет подсмотреть за левой, а спросить боится. Короче, желательно знать, чем этот Онищенко у нас занимается. В действительности.
      Само собой. Я верю людям. Всегда продам все его злодейские планы. Где встреча?
      - Я серьезно. Звони, не стесняйся, всегда помогу. Договорились?
      - Ты что, меня плохо знаешь? - обозлился Эдик. - Плевать мне на все ваши секретности, и потому я все тебе выложу. И не только тебе, а вообще первому встречному, потому что ваша контора только ерундой занимается. Сейчас серьезное - это бабки, а вы, дураки, за какими-то…а кстати, за кем вы сейчас гоняетесь? Ах да, за террористами. Но только за нищими, потому что сейчас все через бабки делается. У кого они есть, он в столице хоть метро взорвет, хоть Кремль, а вы последними узнаете. Костя, бросал бы ты этой фигней секретной заниматься, шел бы бабки делать. Где встреча?
      Значит, мы договорились. А встретиться он хочет…, если не против, он в гости к тебе зайдет. Сегодня устроит?
      Жучков, поди, понатыкать хочет, - решил Эдик. - Я не возражаю. Пусть к шести подходит, поговорим.

      Полковник Онищенко пришел ровно в шесть. Его круглое лицо лоснилось приветливостью и дружелюбием. Мощные плечи борца или штангиста, рукопожатие, похожее на захват. Против воли он вызвал у Эдика симпатию. Этот человек знает свою силу и знает, что ее необходимо обклеивать улыбками. В эту первую встречу он очень много улыбался. Как будто Эдик его родной брат, который пропадал невесть сколько лет и вот нашелся. Любопытно же брательнику, где его брательник пропадал столько лет и что делал - так можно было подумать со стороны, если б при встрече присутствовал кто посторонний, кому взбрело бы в голову присутствовать здесь, в этой пустой квартире из пяти комнат, с голыми стенами, где из мебели сиротились только стул и табуретка. Полковник удовольствовался неопределенным ответом Эдика: "Были бы кости, мясо нарастет" и сел на предложенную табуретку у подоконника, на который и пришлось выставлять принесенный коньяк, сухое вино и всякие закуски - он словно знал, что и холодильника у Эдика не было и еды, даже для тараканов. Тараканов, кстати, тоже не было. Имелся зато матрас и одеяло в самой светлой комнате, ну, и рабочий стол, заставленный кистями, красками и иконами. Эдик мог бы объяснить, что деньги есть, но он не знает, что покупать, так ему всего этого с избытком хватает, так его воспитали родители. И еще не знает, что надо покупать в первую очередь, ибо она еще не наступила. То ли жене понадобится, то ли еще кому, то ли себе самому. Эдик по опыту знал, что такие объяснения, вроде простые, бывают бесконечно долгими, и потому просто врал, что денег нет, и вообще он очень жадный, и сколько не зарабатывает, все мало. И расписку на триста тысяч Пузыреву нипочем не отдаст, просто руки не разжимаются. Удивительно, но полковнику это понравилось. И сам Эдик, и вообще его отношение к жизни, хотя многие называли Эдика наглецом. Впрочем, именно наглости, как потом понял Эд, и не хватало - ни полковнику, ни Пузыреву. По сути, сам того не понимая, полковник и пришел за ней, за этой наглостью - и он ее получил. Настолько, что через край - как потом оказалось. А пока полковник просто спрашивал, просто получал в ответ вранье, и просто размышлял. Насчет разногласий с Пузыревым мимоходом заметил, что это его не касается. Конечно, Пузырев попросил помочь разобраться с претензиями Эдика, это и полковник бы мог разобраться, как того Пузырев хочет - то есть по-другому, нежели сейчас разбирается. Будь Эдик какой уголовник…, ну, тут понятно. Никакие бы горшковские родичи не помогли Эдику отбиться от этих собак, что навешал бы на него полковник ФСБ. Он умеет, учили. Но Эдик наехал по делу, причем именно тому самому, каким и занимается полковник. И тут разбор может быть один - сотрудничество.
      О нем полковник заговорил вплотную и только во время второй встречи, на следующий день. Сначала в дверь вошли двое грузчиков, и между ними - письменный стол, и только потом появился Онищенко.
      - Это в подарок, - пояснил он, пожимая руку Эдику. - А то как-то не по себе.
      Только усадив Эдика напротив себя - через стол - на табурет, полковник заулыбался, как и вчера.
      - Короче, Эдик,- сказал он, наливая в рюмки коньяк, - я согласовал вопрос с Пузыревым. Ты набивался ему в замы. Так вот, он согласен.
      - Да? - Эдик вовремя закрыл рот, и слова о шутке так и остались внутри. - Конечно, конечно, но только при моих условиях.
      - Это каких?
      - Всего, побольше, и желательно сразу. А что от меня-то требуется?
      - Сейчас скажу. - Полковник отодвинул налитые рюмки. - Начну издали, так оно проблему видней. Наш российский бизнес нуждается в защите государства, особенно и в первую очередь - в сфере международной конкуренции. У этих западных, у них давно все вместе - и бизнес, и политика, и разведка, и прочее. Спелись и спаялись тыщу лет назад. У нас все по отдельности. Бизнес бьется сам по себе, а мы, ФСБ, само по себе. Это неправильно, и наши политики начали это понимать. Вот тебе пример из недавней практики. На совещании прозвучал, вроде несекретно, только я тебе без конкретных имен, не обижайся, привычка. Наш агент в Японии, крупный бизнесмен и политик, он целый год докладывал и запрашивал, что ему делать, а наши ослы в руководстве все хлопали ослиными ушами. В компанию по разработке новейших роботов, акциями которой этот агент владеет, в течение этого года так и лезли промышленные шпионы. Они всегда лезут, но эдак осторожно, вежливо, а тут - ну, как с цепи сорвались. Тупые и наглые, как танки, тыкали пачками денег в рожи чуть не всех сотрудников, за секреты технологии, одному голову проломили, двух японок изнасиловали, на компьютеры - атака за атакой от хакеров, даже попытались выкрасть вице-президента компании. Словом, целая война, и на этой войне нападавшие, естественно, несли потери - в смысле пленных. Исполнители, естественно, японцы, но вот деньги им отстегивал за эту бяку один гражданин России, который, естественно, смылся вовремя. Он всем своим наемникам тыкал в рот удостоверение российского дипломата и красные ФСБ-шные корочки. Специально, гад. Наш агент все японские секреты, за которыми охотился этот российский идиот, эти секреты он давно нам передал, в ФСБ, и теперь удивлялся - неужели не дошли? Ну, мы выяснили, что за господинчик буйствовал в Японии. Оказалось, один из владельцев небольшой такой компьютерной компании, которая специализировалась на программах для роботов. Оказалось, он и к нам, в ФСБ, обращался, и тоже с пачками денег, но его послали. Что в результате? Крупнейший американский заказ получила эта самая японская фирма, хотя первоначально вела переговоры с нашей компанией. Наш агент в Японии, как дурак, все передает в тупой ФСБ драгоценные секреты, на которых наше начальство так и сидит своими жирными задницами. Лопнула наша компьютерная компания, весьма перспективная, и только один плюс в этой истории имеется - японцы все дерьмо так и вывалили на ФСБ, там в прессе жуткий скандал разгорелся, так что начальнички, наконец, призадумались. Что сотрудничать с бизнесом, что не сотрудничать - все равно ФСБ во всем виновато. Так уж лучше сотрудничать. Тут хоть денежка перепадет. Так вот, я и занимаюсь одним таким делом в нефтяной отрасли. Помогаю решить проблемы одной крупной нефтяной компании, неофициально, однако с полного благословления и полной поддержке с самого верха, от директора ФСБ. Суть проблемы такова… -
      Полковник ладонью как бы протер край стола. - Вот это море, представь. Под ладонью. На юге. Неважно какое - Черное, Каспийское или Азовское. Сам выбери. Слева - наше государство, справа - неважно какое, рано тебе пока знать. Может, Грузия. Или Армения. Или Азербайджан. Граница имеется между государствами, прямо из моря выходит. Но какая? Условная, скорее, спорная, потому что раньше ее тут и вовсе не имелось. Раньше Советский Союз затер все границы, а еще раньше, при царях, это пограничье и вовсе невесть кому принадлежало. А тут нефть, еще при Союзе обнаружена. Не на суше, а в море, на шельфе, очень перспективное месторождение. Стоит передвинуть границу на тридцать километров влево или вправо, и разрабатывать это месторождение будет или наш сосед, или мы. Поэтому до сих пор, уже лет десять, идет такая тихая дипломатия, но уточнить границу окончательно никто не желает. Конечно, можно качать нефть совместно, однако одному - куда лучше, и никто не уступает. Если б на берегу там хоть какой поселок был, давно бы воду замутили с местным населением, которое бы начало качать права, но там нет никого. Одни курганы в степи. Могильники древние.
      Поскольку силовые варианты - а мы сильней - в наше время уже не прокатывают, остается, собрав аргументы, обратиться в международный третейский суд - пусть он определит спорную границу. Никто не обращается потому, что аргументы у обоих - спорные.
      Пока что воюют взятками. Наш нефтяной концерн заявку на разработку давно подал, как и ихний, и давил чиновников наших деньгами, и дожимал вроде чертовых политиков, но тут к нашим соседям на помощь подоспел американский нефтяной магнат, и ихние взятки стали перевешивать. Наши чиновники, ты ж их знаешь, всю страну готовы продать за зеленую денежку. Короче говоря, если в течение трех-пяти лет мы не подадим в третейский суд в Гааге, то границу утвердят окончательно, причем не в нашу пользу. Для этого нам нужен весомый, бесспорный аргумент того, что нужная территория всегда принадлежала России. Где его найти? Только в прошлом. Не помню, кто сказал, но сказал очень верно - тот, кто владеет прошлым, владеет и будущим. Так вот, чтобы в будущем это месторождение принадлежало нам, мы должны доказать, что тут всегда раньше жили русские.
      Владелец нашей нефтяной компании и обратился за помощью в нашу организацию. Он мужик богатый, олигарх этот, и мог бы и сам справиться, но тут самое главное - полнейшая секретность, и ему нипочем не справиться по-тихому. Короче, он финансирует всю операцию, а проводим ее мы, ФСБ. Точнее, один я. Задача - организовать в том районе археологическое открытие, желательно даже несколько, а уж шумиху вокруг раскопок и найденных результатов наш олигарх обеспечит. Так вот, сейчас Пузырев скупает через свой музей всю эту археологию - ну, браслеты, фигурки, прочие украшения, которые находят на мертвецах в тех могильниках. Есть мысль подкорректировать их надписями по-старославянски, или еще чем, чтобы на Россию указывали, закопать в тамошних курганах, а потом уже науськать нашего археолога, желательно с мировым именем…, ну, ты идею понял?
      - Как не понять. Отличная идея. - Эдик задумался. - Идея просто супер. Но на практике, боюсь…, не все так гладко будет. Опыта в таких делах, как я понял, у вас нет?
      - Откуда? Дело совершенно незнакомое. Сложностей хватает.
      - От меня-то что требуется? - повторил вопрос Эдик.
      - Взять на себя всю практическую часть по этим чертовым подделкам. Что и как закапывать - это твое. И чтоб потом не подкопались, когда выкопают - тоже ты отвечаешь. Вся организационная сторона - это ко мне. Говори - что нужно, когда, где и сколько - я обеспечу.
      - Насчет сколько - можно уточнить пределы?
      - Сколько надо, столько и будет. Наш олигарх за это месторождение столько выложить готов, что тебе столько не съесть. Насчет финансирования не беспокойся. А Пузырев… - полковник скривил губы, - он скорее отговорки ищет, а не решения проблем. Да деньги клянчит. Нанял пока что скупщиков, экспертов, а что делать - он у меня спрашивает, представляешь? Как будто я знаю. Короче, помоги ему. Ты сможешь, я же чувствую. Пузырев, он же из номенклатурщиков. Чиновник. Шагу не сделает, если задница не прикрыта. Ты же - жук, вполне сам по себе. Прохиндей еще тот. И нашим, и вашим, и до сих пор живой и здоровый.
      - Ваше предложение мне нравится, - сказал Эдик, думая о своем. - Значит, за удачные раскопки - тоже я отвечаю?
      - Передо мной. Чтоб комар носа, понял? В результатах сомневаться будут очень многие заинтересованные лица, и потому…
      - Тогда это не только от моей работы зависит, - перебил Эдик. - Еще во многом от того типа, который будет раскапывать, так?
      - Тут ты прав, - признался Онищенко, - но подходящую кандидатуру я подберу, не сомневайся. Такого, который рискнет и карьерой, и профессиональной репутацией, но будет с пеной у рта доказывать, что все твои изделия подлинные. Тут в чем трудность - ученый должен авторитет иметь, и мировой, чтоб ему верили…
      - Вот-вот, - опять перебил Эдик, - чтобы верили. У меня уже есть такой, которому я верю. Андрюха Ростовцев, кандидат исторических наук и мой друг. Мирового имени пока нет, но это дело наживное. До первых раскопок. Они начнутся через месяц, так что мы уже опаздываем. Обеспечьте мне еще месяц, для гарантии. Лучше закройте этот район от посторонних, чтобы я смог спокойно поработать. Это в Сибири, Усть-Олонецкий монастырь, точнее, развалины…
      - Постой-постой! - вскинулся полковник. - Не так быстро. Кто такой этот…
      - Какая вам разница? - удивился Эдик. - Главное, на нем можно отработать технологию захоронения. Шума он поднимать не будет в любом случае. К тому же я узнаю лично от него его впечатления и мнения, очень искренние и правдивые. А то, что он раскопает, и создаст ему авторитет и имя в научных кругах.
      - Ты не с того конца начинаешь, - буркнул полковник.
      - Надо со всех сразу. Кстати, у него денег на экспедицию нет. И на раскопки. Так что потрясите нашего спонсора тысяч на сто баксов. Лучше на двести. Я завтра же приготовлю вам список прочего, что от вас требуется.
      - Дружка пристраиваешь, да? - прищурился полковник. - Так не пойдет.
      - А кого еще пристраивать? - искренне изумился Эдик. - Вашего неизвестного? Давайте работайте, и пошустрей, а не то на кой мне тут с вами время терять? К завтрашнему утру я приготовлю… - Эдик запнулся, наткнувшись на непонятный взгляд полковника Онищенко, - ну что я не так сказал?
      - Да…все так. - Онищенко внимательно разглядывал Эдика. - Кажется, я в тебе не ошибся.

      На другой же день Эдик явился в Российский музей. По дороге, правда, явился плохой знак, но Эд решил не обращать на него внимания. В нем виновата, тем более, дура Танька, нашарила в радиоприемнике по дороге в музей какой-то концерт для виолончели с оркестром, Эдика затрясло, он велел выключить, да таким тоном, что Танька удивленно оглянулась, чуть не врезавшись "копейкой" в старый жигуленок. Иван, который следовал за их машиной на "Мерседесе", возмущенно загудел.
      Эдику пришлось объяснить своему водителю, чтобы она никогда и нигде не вздумала в компании Эдика включать эти треклятые смычковые инструменты, потому что у него типа аллергия на такие звуки. Даже хуже - страшная головная боль, учащенное сердцебиение, потливость, слабость, страх и ощущение сильной боли во всем теле. Эдик подробно описал свои симптомы, потому что Татьяна во время объяснений вела машину просто образцово-показательно, и попросил никому про это не рассказывать, даже Ивану. Никому не хочется признаваться в своих слабостях. Да и коситься могут. За психа посчитать. Причину такой напасти Эдик понять не может, это к психологу надо, а пока - молчок.
      Однако в кабинет Пузырева Эдик Поспелов вошел в самом скверном расположении. Настроение поднялось только после полуторачасовой экскурсии по музею, когда Пузырев знакомил своего заместителя со своим хозяйством и посвящал в тонкости музейного делаю Они заинтересовали Эдика только в одном смысле, и вскоре он смотрел на картины взглядом козла, которому доверили беречь и хранить склад с капустой. Пузырев это уловил, и в конце экскурсии в его пояснениях стала появляться некая скупость, даже настороженность, а когда в конце дня он увидел Эдика, который сидел в центральном зале у мольберта и увлеченно копировал картину Моне, он решительно подошел и сказал:
      - Позвольте вам напомнить, Эдуард Максимович, что вы, так сказать, фанерный заместитель. Ненастоящий. Занимайтесь делами полковника…, словом, делами нашего общего знакомого, и не тяните свои лапки к моим картинам.
      - Вашим?! - изумился Эдик. - Вы что, уже все тут подделали? Быть не может.
      - Шуточки ваши оставьте при себе, - раздраженно сказал Пузырев. - Если я допустил…гм, некоторые нарушения в отношении коллекции Горшкова, это не значит, что я такой же…
      Пузырев запнулся, явно в подборе эпитетов, и Эдик решил подсказать:
      - Наглец, мерзавец, негодяй. Но вы ошибаетесь, Иван Иваныч. Я же просто рисую. Вот и все.
      - Нет, вы не просто рисуете, уперся директор.
      - Ну да, - согласился Эдик. - Я рисую с задней мыслишкой. Я вам ее не скажу, раз вы ее уже придумали. Но мысли к делу не пришьешь. Я просто рисую Моне. Разве нельзя?
      Пузырев промолчал, разглядывая то картину Моне, висящую на стене, то на холст перед Эдиком. Получалось очень похоже. Директор, потоптавшись, прокашлял горло и предупредил:
      - На обратной стороне картины имеется инвентарный номер.
      - Спасибо, я учту, - ответил Эдик.
      Еще потоптавшись, Пузырев решил пойти, наконец, по своим делам. Углядев в его спине что-то неуловимо лживое, Эдик положил кисти и поспешил догнать своего начальника.
      - Иван Иваныч, а вам не приходило в голову, на кой черт начальство решило создать ваш музей? Я имею в виду настоящую причину?
      - Настоящую? - недоуменно спросил Пузырев.
      - Ну да. Я говорю не об Указе первого президента России о создании вашего, именно Российского музея. Это ж не причина, а обычная его болтология, которая не воплощалась в реальность. Ну кто бы из чиновников-исполнителей всерьез отнесся к его словам, что де Россию-матушку заедают всякие республики и культуру ее заели до того, что нет ни одного Российского музея? Глупость его очередная, очередной мертвый Указушка, и любой чин знает, как его не исполнять, делая вид, что исполняет. Тем не менее этот Указ выполнен - вам выделено из фондов города отличное здание, да и средства в свое время, наверное, нашлись без задержек?
      - К чему Вы клоните, Эдуард Максимович? - Директор прищурил глаз.
      - К тому, что надо верить людям. Чиновники в Министерстве Культуры - они что, не люди? Тогда вовсю шла приватизация, и начальство делило собственность, согласно рангу и занимаемым постам. В Министерстве Культуры тоже чего-то поделили, я не знаю - чего точно, но по мелочи. Как всяким нормальным людям, им хотелось все и сразу, потому и создали ваш музей, я в этом уверен. Была мыслишка о приватизации музея, наверняка была. Напихали бы сюда картин из запасников всех музеев, да и пробили бы Указ о частичной приватизации музея. А потом - продали бы, и денежки, согласно рангам и постам, как и в прочих отраслях. Но тут пришел новый президент, и дело сорвалось. При нынешнем-то делят не так откровенно и по топорному, а картины - общенародное достояние. Хороший замысел сразу встал, и это неправильно…
      - И все-таки, к чему Вы клоните?
      - Да к тому, что надо верить людям. Чего вы боитесь? Почему не верите чиновникам из Минкульта? Почему считаете их хуже и тупее, чем мы с вами? Я им верю. Они нас поддержат, потому что такие же, как и мы с вами, мечтают продать этот музей.
      - Я фофсе не мечтаю! - от волнения или возмущения в произношении Пузырева сверкнул детский акцент. - Зачем вы мне это говорите?
      - Чтоб вы перестали считать меня картонным заместителем, Иван Иваныч, - серьезно сказал Эдик. - Не мечтаете - и хорошо, я буду вами гордиться. Но я нахожусь здесь именно из-за музея, а не из-за фантазий полковника Онищенко. Он хочет использовать музей как прикрытие для своих делишек, так почему бы нам не использовать его делишки для прикрытия музея? Я -ваш настоящий заместитель. Согласны?
      - Ну…предположим, - осторожно сказал Пузырев. - И что вы предлагаете?
      - Как что? Спасать картины и сохранять их. Для этого мне нужна ваша помощь, как директора. Что я один, с кисточкой, наспасаю? Нам нужен настоящий реставрационный центр. Для начала выделите для него помещения, а я поищу реставраторов подходящей квалификации.
      - Помещений…- Пузырев говорил все еще неуверенно, - помещений, положим…у нас хватает…, но средств на…
      - Средства я возьму у полковника, - перебил Эдик. - Я знаю, чем это обосновать. Чтобы подделать эти финтифлюшки, надо научиться подделывать вообще, изучить этот вопрос. Углубленно. Так как? Будем спасать картины?
      - Ну…, спасайте, - решился Пузырев. - Реставрация - дело нужное…У нас в запасниках…есть картины, которые требуют реставрации. Если Вы так ставите вопрос, я возражать не намерен. - И Пузырев, помешкав, все-таки пожал протянутую Эдиком руку, и тут же едва не пожалел об этом, ибо Эдик так ее и не отпустил, пока не вырвал согласия директора на выдачу ему для работы уже начатого Моне, который явно требует реставрации. А потом - и Шагала заодно, из витебской серии.
      Директор, как чувствовал Эдик, еще сопротивлялся. Вырвать согласие - и отдать картины, это разные вещи, а Шагала Пузырев отдавать не спешил, откладывая на потом. Шагала подделать легче, он почти наш современник, да и состав красок наш, российский, и Эдик, чтоб директор "дозрел", принялся долбить крепость в двух местах, надеясь, что она падет. Так, были написаны заявления на прием в Российский музей его друзей - Ивана - водителем и Таньки - пока что уборщицей, а затем Эдик убедил Пузырева позвонить Андрею Ростовцеву сегодня же, да что откладывать? прямо сейчас! Услышав о возможном спонсоре, он все тут же бросит, всех студентов своих, и прискачет, и Онищенко будет доволен такой оперативностью и сам быстрей зашевелится, чтобы деньги выбить из спонсора…, ну, и Шагала, пока ждем, давайте заодно посмотрим…
      Этот натиск принес успех - директор опомнился только когда Эдик, упаковывая в хранилище картину Шагала, стал поглядывать и на две очень древние, ценные, но побитые иконы. Опомнился - и заслонил их от жадных взглядов подлого заместителя своим телом, и наглец только облизнулся.
      Но - странное дело! - все мучения директора мигом кончились, сменившись диким приливом уверенности и даже наглости, когда Эдик буднично затолкал бесценного Шагала и бесценного Моне в багажник побитой "копейки", за рулем которой презрительно лыбилась рыжая новая уборщица. Эдик уехал, а заряд наглости, что остался после него, погнал директора Пузырева в несколько неожиданном направлении.
      Директор Пузырев ощутил такую уверенность в себе, что решил трахнуть, наконец, свою секретаршу Людочку. Эдик слишком уж верил людям, и потому ошибся в своей оценке их отношений - так далеко те не зашли. Людочка работала всего пару месяцев, а у Пузырева имелась красавица жена и двое детей. Как водится у мужиков его возраста, жена уже не вдохновляла на подвиги, и потому блонидинка-секретарша так и просилась в штампованный сюжет отношений между начальником и секретаршей. У Людочки имелся жених, нехилый парень, и робким атакам директора мешал страх…, который и увез в своем багажнике, как оказалось, наглый Эд, вместе с картинами.
      Директор даже дверь в свой кабинет не запер. Идя на штурм, он загадал: "Если успею до прихода Ростовцева, то…Эдик прав". Руку со своего бедра Людочка привычно шлепнула, но рука против обыкновения не убралась - напротив, принялась исследовать ягодичные рельефы.
      - Что такое?! - возмутилась было Людочка, поворачиваясь храбро лицом к супостату, но Пузырев залепил ее говорилку хозяйским долгим поцелуем. Конечно, жених…, потом - жена и дети, наконец, и разница в возрасте, лет в пятнадцать…, но все это куда-то исчезает, если всерьез разъяриться. После затухающих упреков и телодвижений Людочка сдалась, и пришла очередь выдавать упреки дубовому столу скрипучим своим голосом, а также терпеть посторонние тяжести и толчки - упреки и советы, которых никто не понял - купить для подобной работы спецстанок вроде дивана, а то нашел тут слесаря-универсала, сломаюсь от такой новой нагрузки…
      Загаданное сбылось. Пришедший Андрей отметил только краем сознания, стараясь усмирить дыхалку, что секретарша похожа на истоптанную, встрепанную курицу, и только. Что Пузырев походил на довольного петуха, Ростовцев уже заметить не мог - перед ним сидел возможный спонсор, а в определение спонсора входят только возвышенные эпитеты. Андрей Ростовцев, сухощавый, энергичный, чем-то похожий на атакующего хищника, вытащил из кейса пухлую папку, каковую и обрушил, фигурально говоря, на беднягу Пузырева. Он засыпал директора фактами, обстрелял цитатами и выдержками из исторических документов, накопанных в архивах, и заколотил призывами о помощи исторической науке. Все это - совершенно зря - так мог бы какой-нибудь ОМОН долбить и таранить входную дверь, пока хозяину не надоест шум, и он не распахнет свою незапертую дверь навстречу похвально упорному ОМОНу. Пузырев вытерпел этот час только под наркозом воспоминаний о трепещущем теле Людочки, мысленно пристраивая ее в разных позах на разных предметах и в разных углах кабинета - недавняя, наспех победа его мало удовлетворила. Однако "второй забег" требовал-таки отдыха и накопления сил, поэтому Пузырев вытерпел папку до последней цитаты. В правильности выбора Эдика директор уверовал с первых же шагов Ростовцева от двери - встретив взгляд темных и блестящих глаз. Пузыреву захотелось убраться с дороги.
      - Интересный проект, - сказал, наконец, Пузырев. - Я рад, что мой заместитель порекомендовал именно вас, как объект спонсорской помощи. Однако, окончательное решение должна принять экспертная комиссия нашего музея. Оставьте вашу папочку на его рассмотрение, и в течение недели ее обязательно изучат и примут решение. Уверен, что ваша тема вне всякой конкуренции. Поиск корней российской культуры - что может быть важнее для нас! Я позвоню в течение недели, устраивает?
      Конечно, Андрея это устраивало. Он ушел окрыленный, что называется, апостол духа, рыцарь науки в белоснежных одеждах, так и не заметив толпы голых секретарш в соблазнительных позах, которых Пузырев видел столь явственно, что прихватывало дыхание.

      Вот тут пустоты обнаружены. Еще тут…, вот здесь, и тут еще одна. - Ноготь на указательном пальце саперного капитана, грязный и обломанный, ползал по схеме развалин, которую держал перед собой Эдик в широко разведенных руках. По вискам капитана ползли грязные струйки пота из-под зеленой, набекрень, пыльной пилотки. Для начала лета в этих краях стояла небывалая жара.
      - А это что? - Вместо обломанного ногтя в карту ткнулся чистенький, на ухоженном толстом пальце, который принадлежал полковнику Онищенко.
      - Тоже пустота, - пояснил капитан, - но ниже уровня грунтовых вод. Так где копать-то?
      - Вот товарищ скажет. Специалист. - Полковник кивнул на Эдика.
      - Грунтовые воды…, - сказал тот задумчиво, - кислые или нейтральные?
      - Тут болота кругом, - капитан шмыгнул носом. - Значит, кислые.
      Эдик знал, что в кислой среде болот вся эта археология отлично сохраняется, но вдруг Андрюха решит махнуть рукой на затопленные подвалы. Или погреба - сейчас не разобрать.
      Они втроем стояли почти в центре невысокой возвышенности, в которую время превратило остатки стен и строений Усть-Олонецкого, некогда большого и богатого монастыря. Вокруг него, насколько хватало глазу, чахлый лес, довольно редкий из-за болотистой местности. Эдик уже был тут один раз, когда поддался уговорам жены и Андрея. Немного покормил комаров - летом их тьма - и сбежал. Жена осталась. И прочие студенты остались. Эдик зауважал их еще сильней, хотя так и не понял их сумасшествия. Эдик много чего не понимал. Эйнштейна, например. Что за теорию относительности тот набредил?
      Снег сошел совсем недавно, однако поодаль от раскопов уже проглядывала густая зелень травы. Тайга - если это можно назвать так - уже давно зеленела не только хвоей, но и листьями. По делу, Андрей давно бы тут уже ковырялся вместе с ребятами, если б не коварная помощь спонсора.
      Вся подлость заключалась в спешке. Занятый делами музея, Эдик отпихивался от полковника до последнего. Да и что от Эдика требовалось? Подделать несколько икон. Успеет. Чтобы качественно подделать, товарищ полковник, Эдику необходим "реставрационный центр", которым Эдик и занимался. Свободных помещений в здании хватало, и уже на другой день после разговора с Пузыревым в трех больших помещениях закипела работа. Начинался этот центр как обычные реставрационные мастерские, которые имелись, кстати, у музея в зачаточном состоянии. Однако стараниями Эдика центр этот походил скорее на научно-исследовательский. Мастерские представляли из себя только видимую часть того айсберга, что скрывался по лабораториям заводов и институтов, где по заказам Российского музея ученые головы находили ответы по ускоренному старению материалов, а затем воплощали найденные ответы в конкретные технологии. Позже, когда Эдуарда Поспелова попыталась "взять за жабры" Прокуратура, ее следователи просто замучились излагать своими короткими словами суть этих многообразных технологий, сознательно замусоренных научной заумью с целью выжать из заказчика в лице Российского музея побольше денег. Достаточно сказать, что проблема растрескивания красочного слоя в течение максимум недели была решена шестнадцатью способами - три чисто физических, четыре химических, девять - физико-химических. Да, именно столько технологий ускоренного растрескивания имелось у Эдика в виде приспособлений, приборов, реактивов и растворов, а также сотрудников Центра, умеющих пускать это все в дело, и еще помещений для всего этого, которые разрослись со временем до того, что их стало не хватать. Впрочем, вся наука необходима была и полковнику, который едва успевал погашать кредиты, взятые Российским музеем в разных банках. Конечно, львиная доля этих денег шла на оплату личных замыслов Эдика, но и "Ежику в тумане" - так называлась операция по курганам - тоже кое-что перепадало. Так, проезжая случайно мимо Института стали и сплавов, Эдик ни секунды не колебался и тут же развернул машину в обратную сторону. В курганы требовалось закапывать как раз не живопись, а сплавы, да такие древние, чтоб ни один эксперт не усомнился, что они древние. Институт стали, как и большинство подобных заведений, в своей научно-исследовательской части тихо загибался, поэтому предложение от Российского музея встретило живой интерес со стороны ректора института. Ректор почувствовал российской культуре, которую заедают подделки из древних захоронений, всякие браслеты и кольца, серьги, статуэтки и оружие, и все из металлов, и фиг отличишь, если не знать древних технологий. Ректор выделил на исследования целую лабораторию с тремя десятками сотрудников, которых иначе пришлось бы все равно увольнять. Так что совесть Эдика в отношении полковника чиста. Впрочем, полковник пока что и не вспоминал про курганы. Усть-Олонецк оказался настолько крепким орешком для него и Эдика, что тут не до курганов. Своеобразный пробный камень, этот монастырь помог понять, что технологию отработать не получится - для каждого случая придется разрабатывать свою конкретную технологию, на месте. Закопанные подделки - это очень важно. Настолько, что надежнее закопать не подделки, а подлинные древности…, которые мигом превратятся в подделки, если земля над ними окажется свеженькой. В Усть-Олонецке выручили подвалы и погреба, а может быть, подземные ходы - теперь это были просто пустоты под землей, до которых не докопался дотошный Ростовцев. Не успел, из-за отсутствия денег, которые позволили бы нанять роту рабочих с лопатами…, теперь эта рота у него будет.
      - Так где копать? - терпеливо повторил вопрос капитан.
      Эдик решился. Черт с ней, с водой, пусть и кислой. Надо наверняка, значит…
      - Здесь. Здесь. И здесь, где повыше, и чтоб никакой воды. Обязательное условие - чтобы аккуратно, чтоб никаких следов от раскопок не осталось.
      - Как это? Это невозможно. Прошлогодние раскопы - в стороне, следы останутся.
      - Сделайте все, что в ваших силах. А невозможное - это к товарищу полковнику.
      Онищенко ухмыльнулся. "Невозможное" по его радиокоманде примется прогревать моторы. Эскадрилья боевых вертолетов, загруженная боезапасом по самое некуда. Временный аэродром "подскока", который располагался в двухстах километрах примет их для дозаправки, после чего…да, Андрей будет долго проклинать "гадов-военных" за то, что они избрали для своих боевых стрельб приметный с воздуха район монастырских развалин. Навряд ли ему придет в голову, что боевые вертолеты на само деле пробивали ему дорогу к славе.
      Действительно, Усть-Олонецк оказался необходим. Подготовка к этой операции отняла намного больше нервов и усилий, чем предполагалось поначалу. Даже у Эдика, вроде простого исполнителя…, но это ему в земле рыться, и ему слышней, чем она пахнет, поэтому полковнику приходилось выделывать, он не рассказывал. А только все опасения Эдика по маскировке закладок он решил этой вот эскадрильей, и чего это ему и олигарху стоило - не расскажут. Или другой простенький вопрос - где копать? Как глубоко? Чтобы ответить на них, полковнику пришлось задействовать единственную в России систему "Энекс" - три шкафа с электроникой и три техника в погонах - уникальную разработку для обнаружения тайников и подземелий в боевых условиях. Девяносто шесть зарядов, взорванных вокруг монастыря на глубине два метра и два часа работы компьютеров - и вот она, в руках, точная карта пустот и уплотнений, по которой можно вычерчивать даже фундамент монастыря и план всех построек. Эдик искренне гордился Андрюхой, который кже несколько сезонов упорно пытается это выяснить с помощью лопат.
      Были еще вопросы, которые ставил Эдик, и перед отлетом в этот Усть-Олонецк задолбанный полковник перестал возражать Эдику, что его предложения - утопия, сел с ним за стол, и за несколько часов они накатали своеобразный "крик о помощи" - докладную записку на имя директора ФСБ под названием: "Доводы в пользу создания специального отдела ФСБ по корректировке истории России". Впрочем, два последних слова все-таки вычеркнули - полковник убедил Эда, что это походит на прикол. Предложили назвать новый отдел просто отделом "К" - пусть гадают, то ли культуры, то ли корректировки, то ли контроля - все, кто наткнется на следы отдела. Эдик требовал себе удостоверение сотрудника отдела "К", однако полковник заверял, что докладная записка отвергнута после рассмотрения, отдел "К" признан лишним, и просто дела резко пошли в гору потому, что ему теперь помогает Отдел по координации, который давно существует в ФСБ. Вот и все. Но Эдик ему не верил. Отдел "К" наверняка создали и так засекретили, что даже полковнику не сказали.
      Пока солдатики в пыли и в поту ковыряли в указанных местах шурфы для проникновения в пустоты, Эдик принялся готовиться к закладке артефактов. Он переоделся в полотняный комбинезон, вооружился металлическим щупом, фонарем, ножом и саперной лопатой, противогазом в сумке и прочим необходимым. Полковник играл роль ассистента - помогал и застегивал, поправлял и подтягивал, а потом потащил за Эдиком чемодан с иконами, чашками и прочей археологической мелочью.
      Первый шурф углубился быстро, пока не наткнулись на кирпичную кладку. Солдаты взялись за ломы и вскоре пробили отверстие, в которое можно было пролезть.
      - Ну, с Богом, - напутствовал полковник, и Эдик полез внутрь. надев противогаз. Луч мощного аккумуляторного фонаря впервые за несколько сотен лет вырвал из тьмы кучи земли и камни с обрушившегося свода, прошитые почернелыми бревнами. Эдик очутился в бывшем подвале под крепостной стеной. Да, это явный подвал - и почему бы тут древние иноки или монахи не припасли несколько полуоконченных икон? Эдик бочком пробрался вдоль стены, поближе к приглянувшейся куче и принялся закапывать взятые с собой иконы в металлических окладах. Иконы эти были взяты, как и прочие вещи, в запасниках Российского музея, они были настоящими, лет по семьсот - тысячи, рухлядь, которую даже реставраторы откладывали на "потом" в надежде, что она развалится окончательно. Эдик нацарапал на них и на окладах несколько надписей на кириллице, причем с ошибками - ибо тогда ошибок не было - ошибки становились правилом правописания.
      На четвертой иконе Эдик и сам не заметил, как машинально снял противогаз - воздух подземелья оказался вполне пригоден, ядовитых газов нет. Дело пошло быстрее, но маскировка следов заняла куда больше времени, чем закладка. Конечно, удар с вертолетов должен обрушить все, что можно, но Эдик привык работать на совесть - так его воспитали.
      Потом была другая полость в земле. И еще одна. И еще. Работать пришлось всю ночь - ни Эдик, ни полковник не сомкнули глаз, пару раз только заходили в палатку саперов, где их отпаивали горячим сладким чаем. Уже утром вдвоем с Онищенко опустошили второй чемодан с артефактами рангом пониже - просто предметы быта и утвари, осколки, фрагменты - их прикопали прямо на территории, в ямках на полметра. К полудню закончили уборку следов - весь мусор до последнего окурка в пластиковых мешках погрузили в вертолет, саперы подмели всю площадь, погрузили метлы, погрузились в вертолет сами - и улетели. Следом за вертолетом, уносящим саперный взвод, взлетел и вертолет, где у оконца клевал носом смертельно усталый Эдик. Не от работы усталый, от нервной лихорадки, которая напала, едва взглянул в первый пролом, и которая трепала всю ночь. В голову лезла всякая чушь, чуть не с мистическим оттенком, и он успокаивал себя - мол, чего проще - переделать историю? все ее переделывают, кому взбредет в голову, дело привычное настолько, что всем уже плевать. Что далеко ходить - царь Николай был кровавый, стал святой. Бомбисты-террористы - из героев революции превратились в мерзавцев-психопатов, да что! весь социализм из закономерности стал прихотью диктатора…, чего уж из-за мелочи волноваться, каких-то братков Кирилла и Мефодия? Говорить не стоит. Мелочь. Так чего нервничать? В чем дело?
      Вертолет поднимался все выше. Вертолет с саперами давно исчез из виду, но полковник Онищенко не спешил за ними - он привык лично убедиться, что дело сделано, поэтому круг за кругом вертолет облетал Усть-Олонецкую возвышенность, пока Эдик не увидел на фоне облаков несколько черных точек. Они стремительно вырастали, превращаясь в грозные машины с хищно опущенной к земле мордой. Эдик видел, как вдруг засверкали в подвесках пушечные очереди, как срывались вперед ракеты, оставляя позади черные длинные хвосты дыма. Эдик кинулся к другому борту посмотреть на развалины - и увидел только всполохи огня в холме пыли и дыма, который разъезжался в стороны, рос в высоту. Даже в грохоте винтов отчетливо пробивались глухие удары взрывчатки. Эдик показался сам себе на какой-то миг неким "учеником чародея", который простым заклинанием, сотрясением воздуха вызвал могучие силы, которыми не мог управлять и которые, в конце концов, разорвали его самого. Потом Эдик часто вспоминал этот миг просветления, когда терял свои клочья, образно говоря - немало суждено было потерять, и только наглость, пожалуй, и помогла Эдику уцелеть, в конце концов, ибо он научился управлять чудовищами. Пока же Эдик впервые увидел их столь явственно, воочию, до этого случая он ощущал их только косвенно, как в смешном случае с задержкой экспедиции, например. В один из визитов Эдика к бывшей жене Андрей и Надя дружно ругали военных, которые закрыли район от туристов и прочего населения на неопределенный срок и непонятной причине. Тогда Эдик только-только начинал работать у Пузырева, и как-то не врубился, посчитал случайностью, забеспокоился о деле - и поспешил к Онищенко в кабинет, на Лубянку, чтобы тот попробовал выцарапать у военных разрешение для Андрея и его ребят. И только наткнувшись на изумленный взгляд Онищенко, Эдик "пробился", наконец, к истине, заглох тут же и сумел сказать только одно: "Вот это да…". - Он понял, что район откроется в любой день, который назовет он, Эдик Поспелов.
      При виде разбухающего дымом холма Эдик ощутил, что в душе лопнула какая-то донельзя натянутая струна…, стало вдруг покойно и легко…, весело стало! Все тревоги исчезли. Эдик понял, в чем дело…ведь история - и впрямь штука очень обратимая. Как резиновое изделие для мужчин. Наизнанку выворачивается в секунды, если умеючи. Закапывая свои артефакты, он ведь почти физически ощущал некое…сопротивление? Ну да. Мистика? Или дело - в нем самом? Теперь ему казалось, что это сама история, поддаваясь его наглому давлению, пыталась, пыталась вернуться на старое русло…, но теперь - лопнуло - история пойдет по новому руслу. Эдик ощутил, как похолодели кончики пальцев, а по спине пробежал озноб. Озноб радости и свершения. Эдик покосился на сонное, серое лицо полковника Онищенко. Тот дремал, он явно не понял всей важности момента. А ведь то, что они только что сделали - это не болтовня с телеэкрана, где политики заумью слов зомбируют зрителя, перетаскивая того в свою веру…, что ж, перетащится, на пару минут, пока не услышит другого болтуна…, это все фальшь, а они только что…сотворили что-то донельзя реальное.

      Говорят, деньги портят людей, Эдик считал такое мнение неверным без поправки - деньги портят уже испорченных людей. А Пузырев и до знакомства с Эдиком не мог похвастаться чистой совестью. Теперь же, когда с трудов Эдика закапали реальные деньги, Пузырев испортился окончательно. Денег от продажи картин, по крайней мере, Эдик не видел, только сетования, что "…всем дай, и побольше, и самому-то ничего не осталось…". Эдик просто не имел времени заняться сбытом, продажей картин. Он занимался, так сказать, производством, а сбыт целиком лежал на Пузыреве. В конце концов, он директор музея, и все вопросы по уходу-приходу картин в музей и наружу решал только он. Ну ладно, Моне и Шагал, первые из проданных картин, ушли каждая за несколько тысяч рублей. Эдик верил Пузыреву, тот попросту трусил запрашивать в долларах. Ладно, первый блин всегда комом, хотя Эдик и не сумел удержаться от скрытых упреков, которые со стороны и на упреки не походили. Подловив Пузырева в зале, где висела вместо проданного подлинника написанная им копия Моне, Эдик подколол директора, заметив мимоходом, но громко, так, что услышала и уборщица Танька, и экскурсовод тетя Маша: "Иван Иваныч, а Моне после реставрации - как новенький. А Вы реставрировать не хотели…". Пузырев быстренько убежал из зала, наклонив голову, и после полдня дулся на Эдика, как мышь на кошку, напугался, бедняга…, хотя ему-то чего бояться? Если какая-нибудь ревизия и выяснит, что вместо Моне висит тщательная копия, отвечать Эдику, который "перепутал" подлинник и копию. Это если одну "перепутал", могут еще поверить, но ко времени скандала их уже штук пятнадцать накопилось! Эдик подключил к копированию старший курс художественного училища, ребята сидели в залах и корпели, а лучшие копии Российский музей у них покупал, так что картин на продажу становилось все больше, они уже в очередь просились, а Пузырев все спихивал в "час по чайной ложке", причем чуть не себе в убыток…, Эдику в убыток - уж точно, тот ни доллара за свои и чужие копии не получил от Пузырева, одни оправдания…, правда постоянно выдавал Эдику "на текущие расходы" - что ценно, по первой просьбе, бывало и по три раза в день. По сто-двести долларов, без отчета и записи - этого хватало не только на мелкие расходы, вроде кресла или стульев, но и самому Эдику. Правда, только на жизнь. На будущее не откладывалось. Так что скандал назревал, и виноват в нем был, как понял потом Эдик, даже не Пузырев, а сам способ жизни и особенно руководства, когда начальник утаивает, зажиливает и не выдает информацию, рассматривая ее как свою особо засекреченную частную собственность и богатство. Скандал произошел после первой командировки Эдика на курганы юга, довольно длительной, когда они с полковником Онищенко за месяц нудной и утомительной нервотрепки, наконец, слепили некое подобие практического инструмента из людей, денег и договоренностей, инструмента для реализации "Ежика в тумане". У Эдика образовалось двое сыновей, которые требовали машину, собака, которая требовала прогулок и прививок, и кот, которого Эдик искренне уважал за то, что тот ничего не требовал. Кот брал все сам.
      Только крепкие руки полковника Онищенко и цепкие пальчики секретарши Людочки спасли рожу директора от синяков. Эдик же верил людям, так уж воспитали нехорошие родители, но оказалось - недостаточно верил. Он же думал, что хоть с музейщиками Пузырь нагреет его на - пусть половину полагающейся доли, но оказалось - Пузырев нагрел на все сто процентов. Опять ничего. Хотя по областным музеям, мелким и хиреющим, в мелких городах мотался как раз Эдик - на "мерседесе" с Иваном или на Танькиных жигулях. Дело было в том, что Пузыреву удалось вытянуть из Министерства культуры, в ведении которого находились все музеи, бумагу, разрешающую Российскому музею обмен фондами с другими музеями на договорной основе, с целью поддержки и укрепления Российского музея. Эдик согласился заниматься этим делом только потому, что надеялся…, нет, был уверен, что директора этих периферийных музейчиков с радостью примутся отдавать для реставрации в его Центр свои осыпающиеся шедевры - он же вернет их куда красивше, чем были, новее, крепче и к тому же забесплатно. Пока забесплатно. Потому что у Эдика нет денег, а директор - жадина. А потом - Эдик и платить за реставрацию обещал. К сожалению, ему не поверили…, впрочем, это недоверие к людям сам Эдик, как человек доверчивый, встречал повсюду в российской жизни и культуре, это был естественный, родной элемент культуры, и потому Эдик не удивлялся, не возмущался, зная, что недоверие это пройдет. Во второй его визит. В третий или в двадцать пятый, но директора поверят, что Эдик несет им действительно зеленые доллары, а не фальшивки и неприятности. Но пока Эдик просто уговаривал поделиться фондами. Есть же лишние. Старые. Побитые. Ненужные этому музею из-за другого профиля. Тем более волшебные слова "на договорной основе" Действовали магически. Каждый директор понимал, что за такую бескорыстную помощь Российскому музею ему заплатят. Тут дело пошло, да. После переговоров директора обещали посмотреть, что можно и привезти лично Пузыреву. Решал же он, у Эдика, как зама, полномочия только на переговоры.
      Так вот, пока Эдика не было, все эти директора, как с цепи сорвавшись, и перевозили свои шедевры Пузыреву, причем большинство, как "утратившие художественную и культурную ценность и не подлежащие восстановлению" - так было указано в документах, на которых Пузырев, как любой хороший начальник, был он мастак - в актах на передачу и в актах на списание. Короче говоря, продал Пузырев большинство картин. Наверное, он и раньше такое проворачивал. И без Эдика. С какой стати делиться с ним? Эдик только потом это и сообразил, а пока попытался полезть прямо через стол, разъярился вгорячах, так и полез, пытаясь достать мерзкую толстую рожу, но полковник и секретарша оттащили. Эдик чуть не заплакал, пытаясь вырваться. Так мечталось вдавить правильный носик промеж очков.
      - Ах ты, кобра лысая…, - шипел он, как мангуст, схваченный за хвост, и пытался лягнуть Пузырева, но доставалось только ножкам стола. Пузырев строил возмущение на своей роже, но глазенки бегали. Все его объяснения звучали правдиво только для дубового стола. Эдик взбесился даже не от того, что Пузырев "скинул" по дешевке и за копейки возможные миллионы долларов - возможные всегда отступают перед реальными деньгами - он взбесился из-за того, что Пузырь "кинул" его, считая за пустое место. Плевал на все планы Эдика, будто уехал - и нет. Но если "пустое место" чуть-чуть не достало тебе по носу, только сумасшедший вроде атеиста может по-прежнему считать его пустым местом. Так что Эдик не жалел о скандале. Результат он принес. Но поостыв, он простил Пузырева в денежной части претензий. Потому что понял. Пузыревские оправдания во многом истинны. И министерская бумага с разрешением обошлась Пузыреву далеко не бесплатно. И вообще, Пузырь тоже рискует. И, в конце концов, при чем тут Эдик…, пусть и договорились. Просто мало денежек получается. Надо просто больше работать, тогда и денег будет столько, что и Эдику хватит. Правда, потом, когда ушел Онищенко, Пузырев "сдал назад", выдал-таки Эдику десять тысяч долларов за реставрацию и долго выговаривал с возмущением, что свара возникла только из-за присутствия фээсбэшника. Не сошел ли с ума Эдик, при нем претензии вываливать?
      Эдик уже успокоился и отмахнулся:
      - Да "фейсу" плевать. Вы еще плохо чекистов знаете. Вы подумайте, с кем они работают? Со всякой сволочью, даже с убийцами. Мы хоть весь музей продадим, Онищенко по фигу. Лишь бы его дело толкали, вот и все, что его интересует. Вы лучше скажите честно - неужели Вы все оригиналы так и продали за копии?
      - Ну…, пришлось…, - выдавил Пузырев. Глазенки его юлили, как две мышки на дне банки. - Естественно, дешево. По цене копий. Надежным партнерам, своим.
      - Нашим, да? Россиянам?
      - Конечно. Вы знаете, Эдик, сколько с меня запросили за разрешение на вывоз за границу? Хотя я заявил их как копии?
      - Да хоть миллион, за границей бы оправдалось…
      - Именно, что миллион! - взвизгнул Пузырев. - Причем долларов! Значит, они догадываются. И где гарантии, что на таможне не задержат картину?!
      - Ну почему Вы не верите людям? - горько сказал Эдик. - В Министерстве же мигом проверили, что Вы хотите вывезти оригинал. Раз миллион запросили. Почему же Вы им не верите?
      - Я не решился, - буркнул Пузырев. - Это риск. Обязательно стукнут, куда надо.
      Эдик посмотрел на начальника, подумал, вздохнул и решил промолчать. Не такой уж дурак Пузырев, как прикидывается. Есть же у него проверенные покупатели, им и продал, и куда дороже, чем говорит. Но ему видней, в конце концов, как держаться с чиновниками из Минкульта. Ладно, поезд ушел, пусть и с чемоданами. Криком не вернуть. Пусть даже Пузырев трус и жадина - что с того? Пусть по улицам ходят просто толпы щедрых храбрецов, Пузырев для Эдика гораздо роднее. Отличный мужик. Он хоть свой карман, но набивает все-таки! Ровно на десять тысяч долларов роднее. Но теперь Эдик не оставит директора биться с этим миром в одиночку. Неподалеку отсюда, в мастерских Центра, уже два десятка опытных реставраторов укрепляют, чистят и восстанавливают шедевры, а другие, подобрав старые холсты, делают с них тщательнейшие копии с применением компьютерных уже технологий, а затем придают им действительно старый вид - уже ни по краскам не подкопаться, ни по фактуре, ни по технике…, разве что, более тонкие экспертизы могут выявить фальшивку, но ученые головы то и дело сшибают этих последних защитников выстрелами новых технологий старения… Центр все больше приобретает черты конвейера, скоро грянет просто девятый вал шедевров! Но кому их продавать?! Кто у нас в стране поверит, что тебе предлагают купить оригинал, если известно, что оригинал висит и будет висеть в Российском музее?!
      Эдик, наконец, понял - в чем дело. Пузырев просто не представляет еще масштабов предстоящей работы по спасению шедевров, которую провел уже Эдик. Думает, есть время. Пусть рискуют и вывозят за границу шедевры его покупатели, пусть они пробьют каналы за рубеж, где настоящие деньги, а уж потом можно будет повысить цены. Наверняка, он не верил Эдику, думал, что тот тратит его несчастные сотни-две в день на себя - но Эдик и их большую часть пускал в дело, вдогон к деньгам от Онищенко.
      - Иван Иваныч, наша проблема - в отсутствии покупателей, которым Вы можете поверить. Нашим Вы не верите. Но иностранцам-то Вы можете поверить? Я вот верю, что они такие же, как и мы с вами…
      - Сволочи, Вы хотите сказать? - обиделся Пузырев.
      - Нет, стремятся к лучшему для себя. Но я рад, что хотя бы иностранцам Вы верите. Мне и за вас обидно, и за российскую культуру, что оригинал Рубенса Вы продали за десять тысяч рублей. Он полмиллиона стоит, если дешевить. Иностранцы дадут гораздо больше, если мы пробьемся на ихние аукционы.
      - Вы с ума сошли! - испугался Пузырев.
      - В будущем, если мы хотим помочь российской культуре. Это неизбежно. Или Вы не хотите помочь российской культуре?
      Пузырев промолчал, он беспокойно заерзал, но отрицать не решился.
      - Поймите, чем богаче становимся мы, тем больше перепадет российской культуре, - сказал Эдик. - Как Вы не жадничайте, а так и выйдет. Это же общая политика правительства - забыли? Чем больше богатых, тем богаче Россия. Так что аукционов нам не избежать. А пока давайте проведем этакую рекламную акцию. Этакую выставку-продажу за рубежом.
      Эдик вкратце изложил свою идею, и Пузырев нехотя согласился, что…да, риск тут минимальный…, кажется…
      - Я обеспечу нужное количество продукции, а Вы должны все это организовать. Согласны? Думаю, это легко.
      - Легко - сказать, - раздраженно огрызнулся Пузырев. Он подыскивал возражения - и не мог найти. - А делать-то мне.
      - Вы директор, а не я, - отрезал Эдик. - Пусть каждый тащит свой крест - так в Библии написано. Тащите. Или вам деньги не нужны? Я уж не говорю о российской культуре…
      - Не надо про крест, - помрачнел Пузырев. - На нем нас и распнут. Ну, не распнут, так посадят. Нельзя воро…, то есть, нельзя действовать такими темпами, так нагло и открыто.
      - Вот видите! - обрадовался Эдик. - Вы не решились назвать это воровством и правильно сделали. Воруют по тихому и помаленьку. А когда открыто и масштабно, это называется по-другому. Например, приватизация - и такое мнение есть, не так ли? Можно - коммерция. Или еще как. А мне нравится простое слово - работа. Это наша работа на благо общества. Мы же работаем, а не воруем. Так Вы будете тащить свой крест?
      - Нас расстреляют, - уныло сказал Пузырев.
      - Вас - обязательно, раз Вы в это верите. А меня, уверен, еще и наградят.
      - Ну-ну…, - хмыкнул Пузырев. Наглость и оптимизм Эдика действовали на душевную его ржавчину как кислота. - Ну…, хорошо. Я попробую…организовать такую выставку…где-нибудь…во Франции, там множество музейчиков в провинциальных городках… В самом деле, мне тоже за Рубенса обидно. - Он помолчал. - Только и Вы постарайтесь. На стенах Российского музея висят только подлинники - в этом никто не должен сомневаться.
      - Пусть только попробуют, - насупился Эдик. - Это аксиома, с которой не спорят.

      Мальчишки образовались вскоре после приезда из Усть-Олонецка. Вначале один. Мальчик попадался на глаза Эдику все чаще. И начал немного доставать. Смотрел, когда Эдик проходил мимо, но тут же отводил взгляд, стоило повернуть голову. Лет девяти-десяти. Неумытый, неухоженный, немного жалкий. Костюмчик типа "после драки", в руках всегда - потертая синяя сумка. Чего смотрит? Чего отворачивается? Нет, достал.
      Двор в доме Эдика большой жильцов хватает, Эдик знал далеко не всех, но этого мальчика Эдик раньше тут никогда не видел, наверняка. Наконец, Эдик обнаружил паренька в своем подъезде. Стоял на лестничной клетке, вроде как в окно смотрел. Второй раз - сидел на подоконнике. И снова отвернулся. Как ни занята была голова Эдика пакостями родной культуре, свободного места в ней еще хватало, и он спросил, возясь с ключами у двери:
      - Мальчик, ты чей?
      Мальчик опустил голову.
      - Я к тебе обращаюсь.
      Ответа нет.
      - Как тебя зовут хоть?
      - Витя. - Голосок звонкий, ясный.
      - И откуда ты, Витя? - Дверь, наконец, открылась.
      - Ниоткуда.
      - Ты живешь здесь?
      - Нет.
      - А что тут делаешь?
      - Ничего.
      - Молодец. Хорошо устроился. - Одобрил Эдик и двумя прыжками преодолел лестничный пролет. И взял мальчишку за плечи. - А ну выкладывай - кто такой. А то живо в милицию сдам.
      Мальчик молчал, не пытаясь вырваться.
      - Что у тебя в сумке, Витя? Часом, не бомба?
      Эдик вытряхнул на подоконник содержимое. Две пустые пивные бутылки, батарейка, часы без браслета, сломанный перочинный ножик, пара конфеток, прочий мелкий хлам. Из кармашка сумки выпал фотоснимок.
      - Вы мой папа! - вдруг выпалил мальчишка. И поднял голову. Глаза у паренька искренние и честные. Людям надо верить.