Короче говоря, у него было прекрасное пищеварение, он мог пить и есть в любое время, не заботясь о последствиях, и умел неутомимо работать, даже в области спорта: здесь к его неутомимости присоединялся еще тот запас нервной энергии, который отличает человека, побеждающего в беге на дальнюю дистанцию, от того, кто в таком состязании проигрывает. И вот, став королевским адвокатом, он уже целых два года продвигался вперед рывками и скачками, а теперь баллотировался в парламент. Вместе с тем его меньше всего можно было назвать карьеристом. Его красивое смуглое лицо со светло-карими глазами выражало спокойную рассудительность и даже мягкость. У него была приятная улыбка, тонкие усики, и парик еще не успел испортить его черных волнистых волос. Окончив Оксфордский университет, он на правах практиканта стал обедать в столовой юридической корпорации, поступил на службу к известному младшему адвокату-специалисту по обычному праву. Когда началась мировая война, он был младшим офицером в Шропширском полку, потом перевелся в кавалерию, а затем вскоре попал на передовую, где ему повезло больше, чем многим другим. После войны он очень быстро выдвинулся как адвокат. Стряпчие любили его. Никакой судья не мог сбить его с толку, а перекрестные допросы он вел мастерски и всегда словно сожалел, когда ему удавалось что-либо доказать. Он был католиком, но скорее по воспитанию, чем по убеждению. И, наконец, отличался высокой порядочностью в отношениях с женщинами. Его присутствие на обедах при объезде округа если и не заставляло умолкнуть развязавшиеся языки, то, во всяком случае, сдерживало их.
      Он занимал в Харкурт-билдингс квартиру, удобную и для жизни и для работы. Каждое утро в любую погоду ездил верхом в Хайд-парке, причем до этого успевал по крайней мере часа два поработать. Затем, приняв ванну, позавтракав и ознакомившись с утренними новостями, он к десяти часам отправлялся в суд. После четырех, когда в суде кончались занятия, он до половины седьмого опять изучал дела. Вечерами Дорнфорд раньше бывал свободен, а теперь проводил их в парламенте, и так как он редко ложился спать, не посидев еще часок-другой над каким-нибудь делом, то время его сна сокращалось с шести до пяти и даже до четырех часов.
      С Клер они уговорились так: она являлась без четверти десять, разбирала его корреспонденцию и от десяти до четверти одиннадцатого получала от него инструкции; затем выполняла необходимую работу, уходила и возвращалась в шесть, чтобы доделать то, что осталось от утра, или получить новое поручение.
      На следующий вечер после описанного нами, в начале девятого, Дорнфорд появился в гостиной на Маунт-стрит. Хозяева поздоровались с ним и познакомили с Адрианом, который был снова вызван по этому случаю. Мужчины принялись обсуждать вопрос об устойчивости фунта и другие, не менее важные проблемы. Вдруг леди Монт провозгласила:
      - Суп! А куда вы дели Клер, мистер Дорнфорд?
      Дорнфорд, не замечавший до сих пор никого, кроме Динни, с легким удивлением посмотрел на хозяйку.
      - Она ушла из Темпла в половине седьмого и сказала, что мы еще увидимся.
      - Ну тогда пойдемте вниз, - заявила леди Монт.
      Прошел целый час, один из тех томительных часов, хорошо известных благовоспитанным людям, когда четыре человека поглощены мыслью о чем-нибудь таком, что они не могут обсуждать при пятом, и пятый чувствует их тревогу.
      Их было слишком мало, чтобы слова одного не были услышаны всеми остальными. Юстэс Дорнфорд тоже не мог вполголоса беседовать с кем-либо из своих соседей, и с той минуты, когда он инстинктивно почувствовал, что, не зная, в чем дело, может невольно совершить бестактность, он старался придерживаться самых нейтральных тем, вроде вопроса о премьер-министре, об отравителях, которых так и не нашли, о вентиляции палаты общин, о том, что там не знаешь, куда девать свою шляпу, и о других столь же интересных для каждого вещах. Но к концу ужина он ясно почувствовал, что хозяевам необходимо поговорить о чем-то своем, чего он не должен слышать, и ему пришлось срочно придумать деловой разговор по телефону.
      Едва он вышел из комнаты в сопровождении Блора, как Динни сказала:
      - Ее, наверное, заманили куда-нибудь, тетечка. Можно мне уйти? Я попытаюсь узнать, что случилось.
      - Лучше подожди нас, Динни, - ответил сэр Лоренс. - Лишние две-три минуты теперь уже не имеют значения.
      - А вы не думаете, - заметил Адриан, - что все-таки следовало бы сказать Дорнфорду? Ведь она бывает у него каждый день.
      - Я скажу ему, - согласился сэр Лоренс.
      - Нет, - возразила леди Монт, - не ты, а Динни. Подожди его здесь, Динни. Мы пойдем наверх.
      Таким образом, позвонив человеку, которого заведомо не было дома, и вернувшись в столовую, Дорнфорд застал там одну Динни. Она предложила ему сигару и сказала:
      - Простите нас, мистер Дорнфорд. Дело касается сестры. Прошу вас, курите. Вот кофе... Блор, вызовите мне, пожалуйста, такси.
      Когда они, выпив кофе, стояли вместе у камина, она, глядя на огонь, поспешно заговорила:
      - Видите ли, Клер ушла от мужа, и он только что приехал, чтобы увезти ее обратно. А она не хочет, и ей сейчас очень трудно...
      Дорнфорд задумчиво хмыкнул.
      - Я очень рад, что вы мне сказали, а то я чувствовал себя за ужином как на иголках.
      - Боюсь, что мне придется сейчас поехать узнать, не случилось ли чего.
      - Могу я сопровождать вас?
      - Спасибо вам, но...
      - Я был бы искренне рад...
      Динни колебалась. Он мог быть ей очень полезен, однако, подумав, она ответила:
      - Благодарю вас, но, пожалуй, это может не понравиться сестре.
      - Понимаю. Прошу вас, сообщите мне, если я хоть чем-нибудь смогу помочь.
      - Такси у подъезда, мисс.
      - Когда-нибудь, - сказала Динни, - вы мне расскажете о процедуре развода.
      Сидя в такси, она размышляла о том, что ей делать, если она не сможет попасть в квартиру; и затем - как быть, если она войдет, а там окажется Корвен. Она остановила машину на углу Мелтон-Мьюз.
      - Подождите, пожалуйста, здесь. Я скажу вам через несколько минут, понадобитесь вы мне еще или нет.
      Темно и угрюмо глянула на нее "берлога" Клер.
      "Словно человеческая жизнь", - подумала Динни и дернула звонок причудливой формы. Он растерянно звякнул, и ничего не последовало. Снова и снова звонила она, затем отступила на несколько шагов и взглянула на окна. Шторы - она помнила, что они очень плотные, - были задернуты; она не могла разглядеть, есть ли в комнатах свет. Динни позвонила еще раз, постучала молотком и прислушалась, затаив дыхание. Ни звука! Огорченная и встревоженная, вернулась она к машине. Клер говорила, что Корвен остановился в "Бристоле", и она дала шоферу адрес этой гостиницы. Конечно, объяснить отсутствие сестры можно было десятком причин. Но почему в городе, где есть телефоны, Клер не предупредила... Ведь половина одиннадцатого! Может быть, она теперь уже позвонила?
      Такси остановилось у отеля.
      - Подождите, пожалуйста.
      Войдя в холл, украшенный скромной позолотой, она постояла с минуту в нерешительности; обстановка казалась неподходящей для семейных объяснений.
      - Что вам угодно, мадам? - произнес рядом голос посыльного.
      - Будьте добры, узнайте, здесь ли мой зять сэр Джералд Корвен.
      А что она скажет, если посыльный его приведет?.. Динни увидела в зеркале свою фигурку в темном пальто и удивилась - она стоит совсем прямо, а ей-то чудилось, будто она скрючилась или изгибается в разные стороны. Но Корвена к ней не привели. Его не было ни в номере, ни в отеле вообще. Она вернулась к машине.
      - Обратно на Маунт-стрит.
      Дорнфорд и Адриан уже ушли, дядя и тетка играли в пикет.
      - Ну что, Динни?
      - К ней в квартиру я не смогла попасть, а в гостинице его нет.
      - Ты была там?
      - Это все, что я могла придумать.
      Сэр Лоренс встал.
      - Я позвоню в клуб.
      Динни села рядом с теткой.
      - Я чувствую, что она попала в беду, тетечка. Клер всегда очень внимательна.
      - Похищена или заперта, - заявила леди Монт. - В моей молодости был такой случай. Похитителя звали не то Томсон, не то Уотсон. Целая история! Habeus Corpus или что-то в этом роде... Теперь мужьям нельзя этого делать. Ну как, Лоренс?
      - Он ушел из клуба в пять часов. Придется подождать до утра. Знаешь, она, может быть, просто забыла или передумала.
      - Однако она сказала мистеру Дорнфорду, что они еще увидятся.
      - Они и увидятся завтра утром. Незачем зря волноваться, Динни.
      Динни поднялась к себе, но не разделась. Действительно ли она сделала все, что могла? Для ноября ночь была очень ясная и теплая. За какие-нибудь четверть мили находится квартирка Клер на Мелтон-Мьюз. Разве незаметно ускользнуть из дома и еще раз пойти туда?..
      Она сняла вечернее платье, надела дневное, шляпу, шубку и тихонько спустилась по лестнице. В холле было темно. Беззвучно отодвинув засовы, она открыла дверь и зашагала по улицам. Когда она добралась до Мьюз, куда было поставлено на ночь несколько автомобилей, она увидела, что верхние окна в доме Э 2 освещены. Теперь они были открыты, и занавески отдернуты. Динни позвонила.
      Через мгновение Клер, в халатике, открыла дверь.
      - Это ты приходила раньше?
      - Да.
      - Прости, что я тебя не впустила. Пойдем наверх.
      Она стала подниматься по винтовой лестнице, Динни последовала за ней.
      Наверху было светло и тепло. Дверь в крошечную ванную была открыта, на кушетке - беспорядок. Клер взглянула на сестру, в ее измученных глазах был вызов.
      - Да, у меня был Джерри, он ушел всего десять минут назад.
      Динни содрогнулась от ужаса, по спине пробежал холодок.
      - В конце концов он приехал издалека, - заметила Клер. - Какая ты добрая, что тревожишься обо мне, Динни.
      - Ах, сестренка!
      - Когда я вернулась из Темпла, он ждал перед домом. Я сдуру впустила его, а потом... впрочем, не все ли равно? Постараюсь, чтобы это не повторилось.
      - Хочешь, я останусь?
      - О нет! Но выпей чаю. Он как раз готов... Никто не должен знать об этом, Динни.
      - Разумеется. Я скажу, что у тебя ужасно разболелась голова и не было сил выйти позвонить.
      Когда они сидели за чаем, Динни спросила:
      - Это не повлияло на твои планы?
      - Господи! Конечно, нет!
      - Сегодня у нас был Дорнфорд. Мы решили лучше всего сказать ему, что у тебя сейчас трудное время.
      Клер кивнула.
      - Тебе, наверное, все это кажется очень смешным?
      - Нет, трагичным.
      Клер пожала плечами, потом встала и обняла сестру. После этого безмолвного объятия Динни опять вышла на Мьюз, где теперь было темно и пустынно. На углу площади она почти столкнулась с каким-то молодым человеком.
      - Мистер Крум?
      - Мисс Черрел? Вы от леди Корвен?
      - Да.
      - Все благополучно?
      Лицо у него было измученное, в голосе звучала тревога. Прежде чем ответить, Динни собралась с духом.
      - О да! А что?
      - Она говорила вчера вечером, что этот человек приходил сюда. Это меня ужасно тревожит.
      В сознании Динни промелькнула мысль: "Что, если бы он встретился с "этим человеком"!" Но она спокойно ответила:
      - Дойдем вместе до Маунт-стрит.
      - Мне все равно, если и вы узнаете, - сказал он, - я безумно ее люблю. Да и кто устоял бы? Мисс Черрел, мне кажется, ей не следует жить одной в этой квартире. Она говорила, что он приходил вчера, когда вы были у нее.
      - Да, и я увела его, как увожу вас. Мне кажется, Клер вообще следует оставить в покое.
      Он весь как-то сник.
      - Вы когда-нибудь любили?
      - Да. - Тогда вы должны понимать! О да, она понимала!
      - Не видеть ее, не знать, все ли благополучно, - это такая мука! Она относится к своему положению легко, но я не могу!
      Она относится легко? Динни вспомнила лицо Клер и промолчала.
      - Конечно, - запинаясь, продолжал молодой человек, - люди могут думать и говорить все что угодно... Но если бы они испытывали то, что я, они бы просто не выдержали. Я не буду надоедать ей, право, не буду... но я не могу вынести мысль о том, что этот человек ей угрожает.
      Динни заставила себя ответить совершенно спокойно:
      - Не думаю, чтобы Клер угрожала опасность. Но это может случиться, если станет известно, что вы...
      Он твердо выдержал ее взгляд.
      - Я рад, что у нее есть такая сестра. Ради бога, оберегайте ее, мисс Черрел!
      Они дошли до угла Маунт-стрит, и она протянула ему руку.
      - Что бы Клер ни сделала, я всегда буду с ней, можете быть уверены. Спокойной ночи! И не падайте духом!
      Он стиснул ей руку и поспешил прочь, словно за ним гнался сам дьявол. Динни вошла в дом и тихонько задвинула засовы.
      Слава богу - пронесло! Едва волоча ноги, поднялась она по лестнице и без сил опустилась на кровать.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Когда на следующий вечер сэр Лоренс входил в Бартонский клуб, он испытывал приблизительно то же, что обычно испытывают люди, взявшие на себя устройство чужих дел, - ощущение своей значительности, от которого становится неловко, и вместе с тем желание оказаться где угодно, только не здесь. Черт его знает, что он скажет Корвену и черт его знает, зачем он будет это говорить! Ведь, по мнению сэра Лоренса, самый лучший выход для Клер - вернуться к Корвену и попытаться начать все сызнова.
      Узнав от швейцара, что сэр Джералд в клубе, он осторожно заглянул в три комнаты и наконец в уголке одной из самых маленьких, предназначенной, видимо, лишь для того, чтобы писать в ней письма, увидел спину того, кого искал. Сэр Лоренс уселся за столиком у самой двери; расположившись здесь, он сможет разыграть удивление, когда Корвен, уходя, поравняется с ним. Однако этот тип сидит бесконечно долго! Заметив на столе "Справочник британского государственного деятеля", сэр Лоренс принялся рассеянно просматривать данные об английском импорте. Отыскал картофель; потребление - шестьдесят шесть миллионов пятьсот тысяч тонн, производство - восемь миллионов восемьсот семьдесят четыре тысячи тонн. На днях кто-то писал, что Англия импортирует ежегодно на сорок миллионов фунтов стерлингов копченой грудинки. Взяв лист бумаги, сэр Лоренс набросал следующее:
      "Ограничение импорта и протекционизм по отношению к тем продуктам, которые мы можем производить у себя. Годовой импорт: свиней - на 40 миллионов фунтов стерлингов; птицы - примерно на 12 миллионов фунтов стерлингов; картофеля - на... кто его знает на какую сумму. Всю эту грудинку, яйца и добрую половину картофеля можно бы производить у себя. Почему бы не составить пятилетний план? При известных ограничениях ввоз грудинки и яиц будет снижен в год на одну пятую, ввоз картофеля - на одну десятую, причем все возрастающее внутреннее производство постепенно совсем сведет на нет импорт этих продуктов. К концу пятого года у нас будут только свои, английские, грудинка и яйца и половина своего картофеля. Мы сэкономим 80 миллионов на импорте, и наша внешняя торговля будет фактически сбалансирована".
      Взяв еще лист бумаги, он написал:
      "Редактору "Таймса".
      План "С. П. К."
      Сэр!
      Простой план сбалансирования нашей торговли должен привлечь внимание всех тех, кто стремится достичь цели кратчайшим путем. Есть три продукта питания, на импорт которых мы тратим в год... фунтов и которые мы могли бы производить в собственной стране, и, смею думать, без сколько-нибудь заметного повышения стоимости жизни, но при одном только условии: надо для начала повесить одного спекулянта. Эти три продукта суть: свиньи, птица, картофель. Все, что требовалось бы в данном случае, это..."
      Но тут он увидел, что Корвен направляется к двери, и окликнул его:
      - Добрый день!
      Корвен обернулся и подошел. Надеясь, что его лицо так же не выдает никаких чувств, как и лицо Корвена, сэр Лоренс встал ему навстречу.
      - Сожалею, что не видел вас, когда вы заходили к нам. Надолго получили отпуск?
      - У меня есть еще в запасе неделя, а там придется, вероятно, лететь за Средиземное море.
      - Плохой месяц для полета. Что вы думаете о нашем пассивном торговом балансе?
      Джерри Корвен пожал плечами.
      - Придется им над этим попотеть. Они никогда не видят дальше своего носа!
      - Tiens! Une montagne! {Смотрите! Гора! (франц.).} Помните карикатуру Каранд'Аша на Буллера {Каранд'Аш - псевдоним карикатуриста и иллюстратора Эммануэля Пуаре (1858-1909), особенно известного удачными карикатурами на военных. Р. Буллер (1839-1908) - английский генерал; безуспешные попытки овладеть городом Ледисмитом во время англо-бурской войны 1899-1902 годов сделали его предметом насмешек.} перед Ледисмитом?.. Да нет, вы не можете помнить. Это было тридцать два года тому назад. Но характер нации ведь почти не меняется, не правда ли? А как Цейлон? Надеюсь, он не влюблен в Индию?
      - В нас он, во всяком случае, не влюблен; впрочем, мы не отчаиваемся.
      - По-видимому, цейлонский климат вреден для Клер...
      Лицо Корвена оставалось настороженным. Он чуть улыбался.
      - Жара - да, но теперь там уже не жарко.
      - Вы увозите ее с собой?
      - Да.
      - Не знаю, разумно ли это.
      - Оставить ее здесь было бы еще менее разумно. Люди либо женаты, либо нет.
      Сэр Лоренс, следивший за выражением его глаз, подумал: "Продолжать не стоит. Безнадежное дело. Да он, вероятно, и прав. А все-таки я готов держать пари, что..."
      - Извините меня, - сказал Корвен, - мне нужно отправить эти письма.
      Он повернулся и вышел, все такой же подтянутый, уверенный в себе.
      "Гм, - мысленно произнес сэр Лоренс, - нельзя сказать, чтобы разговор был плодотворным..." - и опять принялся за свое письмо в "Таймс".
      - Надо добыть точные данные... - бормотал он. - Пусть Майкл этим займется.
      Его мысли вернулись к Корвену. "В подобных случаях никак не разберешь, кто прав, кто виноват. Суть в том, что люди не подходят друг к другу. И никакие героические усилия, никакие умные слова не помогут. Мне следовало стать судьей, - размышлял сэр Лоренс, - тогда я мог бы высказывать свои взгляды. Судья Монт в своей речи заметил: "Пора предостеречь население нашей страны от вступления в брак. Брачный союз, вполне допустимый во времена королевы Виктории, должен был бы заключаться в наши дни только в тех случаях, когда ни у одной из сторон нельзя обнаружить сколько-нибудь выраженной индивидуальности..." Пойду-ка я домой, к Эм". Он промокнул уже совершенно высохшее письмо в "Таймс", сунул его в карман и углубился в густеющие сумерки безмятежного Пэл-Мэла. Перед витриной своего виноторговца на Сент-Джеймс-стрит сэр Лоренс остановился: вино подорожало на десять процентов - а где взять эти деньги?
      Тут подле него послышался чей-то голос:
      - Добрый вечер, сэр Лоренс!
      Это был молодой человек по фамилии Крум. Они вместе перешли улицу.
      - Я хотел поблагодарить вас, сэр, за то, что вы поговорили обо мне с мистером Маскемом. Я сегодня с ним виделся.
      - Понравился он вам?
      - О, он был очень любезен. Я с вами, конечно, согласен: идея влить арабскую кровь в наших скаковых лошадей - это у него просто пунктик.
      - Он заметил, что вы считаете это пунктиком? Молодой человек улыбнулся.
      - Едва ли... Но ведь арабская лошадь намного меньше нашей.
      - Нет, какой-то смысл тут все-таки есть. Ошибка Джека только в том, что он надеется на быстрые результаты. Все равно как в политике: люди никак не хотят понять, что на все нужно время. Попробуют что-нибудь, не даст за пять лет хороших результатов, - значит, не годится. Джек вас берет?
      - Пока только на испытание. Я еду к нему на неделю, и он посмотрит, можно ли мне доверить лошадей. Он решил не отправлять кобыл в Ройстон, а поместить где-то за Оксфордом, возле Беблок-Хайт. И я там буду с ними, если он меня возьмет. Но все это не раньше весны.
      - Джек - формалист, - заметил сэр Лоренс, когда они входили в клуб. Никогда не забывайте об этом.
      Крум улыбнулся.
      - Само собой. Его конный завод поставлен замечательно. К счастью, я действительно очень люблю лошадей. И поэтому, когда говорил с мистером Маскемом, не растерялся. Хорошо, если бы удалось за что-нибудь зацепиться, и потом - это же мое любимое дело!
      Сэр Лоренс улыбнулся. Энтузиазм всегда его подкупал.
      - Вы должны познакомиться с моим сыном, - сказал старик. - Он такой же энтузиаст, хотя ему уже тридцать семь лет. Вы, наверное, окажетесь в его избирательном округе. Впрочем, нет. Вы будете в округе Дорнфорда. Кстати, вы слышали, что моя племянница служит у него секретарем?
      Крум кивнул.
      - Не знаю уж, как теперь будет, - пробормотал сэр Лоренс, - бросит она работу, раз Корвен вернулся, или нет.
      Он внимательно посмотрел на молодого человека: лицо Крума заметно помрачнело.
      - Нет, не бросит! Она на Цейлон не вернется. Крум произнес эти слова угрюмо и отрывисто. А сэр
      Лоренс вдруг вспомнил: "Здесь я обычно взвешиваюсь". Крум пошел за ним, словно никак не мог с ним расстаться. Он был очень красен.
      - Почему вы так уверены? - спросил сэр Лоренс, уже сидя на историческом стуле.
      Крум покраснел еще сильнее.
      - Люди уезжают не для того, чтобы сейчас же вернуться.
      - Иногда и возвращаются. Будь жизнь скаковой лошадью, судьи всегда штрафовали бы ее за нарушение правил.
      - Мне известно, что леди Корвен не вернется.
      Сэр Лоренс понял, что настала минута, когда в душе Тони чувство может взять верх над благоразумием. Значит, он действительно в нее влюблен. Предостеречь ли его и посоветовать отказаться от Клер или человечней сделать вид, что он ничего не заметил?
      - Ровно одиннадцать стоунов {Стоун - английская мера веса, равная 6,36 килограмма, употребляется главным образом при определении человеческого веса.}, - сказал старик. - Вы как, мистер Крум, убавляете или прибавляете?
      - Я держусь примерно на десяти стоунах и двенадцати фунтах.
      Сэр Лоренс окинул испытующим взглядом стройную фигуру Крума.
      - Вы хорошо сложены... Удивительно, до чего может брюшко омрачить жизнь человека. Впрочем, вам нечего беспокоиться лет до пятидесяти.
      - Мне кажется, сэр, вам на этот счет тоже не приходилось тревожиться.
      - Да, конечно. Но я был свидетелем многих случаев, когда полнота весьма омрачала семейную жизнь. Ну, мне пора. Спокойной ночи!
      - Спокойной ночи, сэр. Я вам страшно благодарен.
      - Не за что. Мой кузен Джек не играет на скачках, и очень советую вам тоже не играть!
      - Я, конечно, не буду, сэр, - убежденно отозвался Крум.
      Они пожали друг другу руку, и сэр Лоренс продолжал свой путь по Сент-Джеймс-стрит.
      "Этот молодой человек, - размышлял он, - производит хорошее впечатление, и я не понимаю почему, - наделает он нам хлопот. Надо было бы сказать ему: "Не пожелай жены ближнего твоего". Но бог так устроил мир, что почему-то не говоришь того, что надо. А современная молодежь - очень интересный народ! Уверяют, будто она к старикам непочтительна и тому подобное... Он, сэр Лоренс, этого не замечает. Молодые люди кажутся ему не менее воспитанными, чем был он сам в их годы, а разговаривать с ними легче. Конечно, что у них на уме - не угадаешь, но так, может быть, и лучше. Принято считать, что старикам, - и сэр Лоренс поморщился, шагая по мостовой Пикадилли, - место только на кладбище. Tempora mutantur et nos mutamur in ills {Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.).}. Но так ли это? Меняемся мы не больше, чем произношение латинских слов со времен нашей молодости. Молодежь всегда останется молодежью, а старики - стариками; останутся недоверие и расхождение во взглядах, и всегда старики будут испытывать страстное желание чувствовать и думать, как чувствует и думает молодежь, и всегда они будут делать вид, что ни в коем случае не хотели бы так чувствовать и думать, а в глубине души всегда будут сознавать, что если бы им, старикам, дали возможность начать все сначала, они бы отказались. И это - милосердно! Жизнь изнашивает человека, а потом исподволь спокойно учит его приспособляться к некоей неподвижности. На каждой стадии нашего существования вкус к жизни соответствует возможностям человека. Гете стал бессмертным благодаря тому, что под мелодии Гуно его герой раздувает угасающую искру в яркое пламя. Вздор, - подумал сэр Лоренс, - и притом чисто немецкий вздор! Разве я, глядя на этого молодого человека, избрал бы его судьбу - эти вздохи и рыдания, эти робкие восторги и мучительную тоску? Нет! И потому пусть старик остается при своей старости! Неужели полисмен никогда не остановит этот поток машин? Да, в сущности, ничто не изменилось. Шоферы ведут машины, так же подчиняясь общему ритму уличного движения, как подчинялись ему в свое время кучера, правя лошадьми, запряженными в скрипучие, громыхающие автобусы и легкие кэбы. Молодые мужчины и женщины испытывают друг к другу то же законное и незаконное влечение. Иными стали мостовые, иным - "жаргон", на котором высказываются эти юношеские томления. Но - боже праведный! - законы этого движения, столкновений, гибели и чудесного спасения, побед, обид и в горе и в радости остались теми же, что и всегда. Нет, - заключил он свои мысли, - пусть полиция издает правила, богословы пишут в газетах статьи, а судьи решают что угодно, - человеческая природа будет идти своими путями, как и в те дни, когда у меня еще только прорезались зубы мудрости".
      Полисмен поднял руку, сэр Лоренс перешел улицу и направился в сторону Беркли-сквер. Здесь все же произошли большие перемены. Дома, принадлежавшие знати, быстро исчезали. Лондон перестраивался заново, и притом чисто по-английски: по частям, стыдливо, словно невзначай. Эпоха династий, со всеми ее атрибутами, с феодализмом и церковью, миновала. Даже войны, теперь ведутся ради народов и их рынков. Династических и религиозных войн больше не бывает. Ну что ж, это все-таки уже кое-что! "А мы все более уподобляемся насекомым, - думал сэр Лоренс. - И как интересно: религия почти умерла оттого, что исчезла вера в загробную жизнь; но что-то стремится занять ее место: служение обществу - кредо муравьев и пчел! Его сформулировал коммунизм и насаждает сверху. Очень характерно! В России всегда все насаждается. Быстрый способ, но вопрос - прочный ли? Нет! Система добровольности остается самой лучшей - уж если она начнет действовать, то надолго! Только при ней все идет ужасно медленно! И какая жестокая насмешка: до сих пор идея социального служения являлась достоянием наиболее старинных родов, которые наконец догадались, что должны приносить хоть какую-нибудь пользу за те преимущества, которые им даны. Теперь они вымирают, а выживет ли идея? И что с ней сделает народ? В конце концов, - решил сэр Лоренс, всегда останется кондуктор автобуса, на котором вы едете, приказчик, который будет бесконечно возиться с вами, подбирая вам носки; женщина, которая присматривает за ребенком соседки или собирает на сирот и беспризорных; шофер, который остановится и будет терпеливо наблюдать, как вы копаетесь со своей машиной; почтальон, который вам благодарен за чаевые, и неизвестный, который вытащит вас из пруда, если увидит, что вы действительно тонете. Нужен лозунг: "Свежий воздух и моцион развивают ваши добрые инстинкты". Если бы можно было расклеить его на всех автобусах вместо вот этих: "Зверское преступление каноника" или "Непостижимое мошенничество на скачках". Да, вспомнил: надо спросить Динни, что ей известно насчет Клер и этого молодого человека". Погруженный в размышления, он остановился перед дверью своего дома и сунул ключ в замочную скважину.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Муж, желающий снова сойтись с женой, находится в довольно сложном положении, особенно если в его распоряжении всего одна неделя, и сэр Джералд, несмотря на свою самоуверенность, находился теперь именно в таком положении. Его последнее посещение заставило Клер насторожиться. Следующий день была суббота. Кончив работу среди дня, она уехала в Кондафорд и старалась не подать и виду, что сбежала сюда от мужа. В воскресенье утром она долго лежала в постели, окна были раскрыты, и она смотрела на небо, видневшееся сквозь высокие обнаженные вязы. Солнце светило на нее, воздух был мягок и полон звуков пробуждающейся жизни: щебетали птицы, мычала корова, кричал грач, непрерывно ворковали голуби. Клер была не слишком склонна к поэзии, но когда она лежала вот так, отдыхая, она на миг ощутила симфонию жизни: кружево обнаженных ветвей и одинокие листья на фоне золотистого, словно плывущего неба; грач на суку; зеленя и пашни на холмах, дальняя линия деревьев; деревенские звуки, чистый, ароматный воздух, овевавший ей лицо, щебечущая тишина, совершенная свобода каждого отдельного существа и полная гармония всего пейзажа - все это заставило ее на мгновение забыть о самой себе и ощутить вселенную.
      Это чувство скоро угасло; она стала думать о том, что было в четверг вечером, о Тони Круме, о замызганном мальчишке возле ресторана в Сохо, который просил таким жалобным голоском: "Взгляните на бедного парня, леди, взгляните на бедного парня!" Если бы Тони видел ее на следующий вечер! Какое несоответствие между чувствами и реальной жизнью. Как мало знают друг о друге даже самые близкие люди!.. - Она печально усмехнулась. - И как часто это неведение - благо!
      В деревне зазвонил церковный колокол. Удивительно, что родители до сих пор ходят по воскресеньям в церковь! Вероятно, надеются на лучшее будущее. Или, может быть, они делают это для того, чтобы подать пример крестьянам, иначе церковь будет забыта или по крайней мере уступит место методистской часовне? Как хорошо лежать здесь, в своей прежней комнате, в тепле и безопасности, предаваться сладостной лени, чувствовать на своих ногах дремлющего пса! До следующей субботы она должна отчаянно защищаться, как лисица, которую преследуют собаки и которая пользуется малейшим прикрытием; Клер крепко сжала губы. Уехать он вынужден - он сам сказал, - с ней или без нее, но вынужден. Что ж, он уедет без нее!
      Ощущение безопасности внезапно исчезло, когда она около четырех часов возвращалась с собаками после прогулки и увидела машину, стоявшую у подъезда, а в холле ее встретила мать.
      - У твоего отца сидит Джерри.
      - О!
      - Поднимись ко мне в комнату, детка!