Шесть или семь верениц она видела все время, пока ехала, — одни, кончив танцевать, вереницей втягивались в ворота, других выводили наружу. В каждой партии — голов по тридцать. Да, город переполнен.

Рият обратилась к усталому тяжеловесному копьеносцу, начальствующему над стражей у ворот.

Он оживился, отвечая ей; в голосе через почтительность к Прибрежной Колдунье прослушивалось явное любопытство. Вести о ее приезде опередили ее саму; так и должно было случиться; но стать в этом городе центром скопищ, и толпищ, и толков она не должна была и не хотела.

Хорошо было бы въехать незаметно, но раз уж все равно не удастся — все эти люди, отправляясь в плавание по морю, купили себе наверняка лучшую защиту от колдовства, какую смогли достать, и пронять их Заклинанием Иллюзии было бы непросто, — она приказала ехать так быстро, как только возможно. Слуги расчищали дорогу, не жалея плетей. Рият надеялась, что никто из почтенных и состоятельных купцов или путников не попытается, случайно иль по недомыслию, оказаться у нее на дороге, ибо она не приказывала слугам делать различий между сбродом и людьми в богатых халатах, дорожных накидках «сухари гэ» — охотничьего костюма и юфтяных сапогах; усталых коней не хватало более чем на рысь; плетей у слуг Рият тоже. По грязи улиц на желтом склоне она прокатилась под разболтанный стук колес ее повозки. Грязь была сухая — очистки, соскребы из котлов, все обычное городское дерьмо, а не лужи. Больше всего ее было у стен бешиканов — вот оттого-то почтенные люди и предпочитали держаться середины улицы.

В обыденной жизни Рият была не против оказаться в центре внимания. Но сейчас — даже этим, выглядывающим из дверей бешиканов, нечего глазеть на фургон и строить догадки, что в нем.

Город был переполнен — город, не улицы. Глиняные глухие стены уже успели раскалиться на солнце, воздух дрожал около стен, а иногда вдруг дрожали отражения людей — какой-нибудь раб в распахнутой рубахе, яркая куртка бойкого молодца — слуги раба-приказчика, а рядом с ним зевающая портовая шлюшка выбирается из бешикана, завернутая тоже в яркий грязно-грубый наряд, и шафрановое пятно ее накидки дрожит в отражении от желтой грязной стены… Под ногами в закоулках падали холодные, как вода, лиловые тени, а провалы дверей были еще черней, — на протяжении десяти шагов попалось там, где она ехала, всего человек десять, и потому их можно было меж ними рассмотреть; наверняка оттуда никуда не ушел еще вчерашний холод. Проезжая по улицам, желтым и лиловым, и плотно-многоцветным посередине от людей, Рият видела вдруг из черноты оттуда нежданно-розовые, удивляя этим среди грубых красок Тель-Претвы, костры.

В каждом из разгороженных закутков бешиканов лежали тюки товаров, завалы товаров, груды товаров, и купцы и путники, расстелив вблизи своих товаров ковры на утоптанных земляных полах, сидели там вкруг огня и печально-безнадежно беседовали о своих горестях. Те из них, кто направлялся на запад, на Иллон, вовсе не надеялись отплыть в ближайшие дни. Разве только ожидалось, что через дважды по дюжине дней пройдет туда из Майского пролива доготрийский караван, и эти люди рассчитывали к нему присоединиться. Другие же — кому плыть здесь, вдоль побережья — пребывали в расстройстве и в растерянности. Часть из этих людей, сговорившись между собою, уже почти было смогла перетянуть на свою сторону портового капсула, и тот решил, что именно этих людей, составивших из своих судов небольшой караван, проводят до Майского пролива четыре галеры из приписанных к Тель-Претве, — те, какие консул согласился на это выделить. Сперва шторм, потом перепуг от двух вчерашних «змей» задержали их; а затем объявились и известия о том, что эти галеры кустодитор затребовала для своих, лишь ей известных надобностей. Почти все эти купцы были иноземцы; им не было никакого дела до Кайяны и до кайянского кустодитора; они говорили без стеснения о том, что недовольны.

Поселение в бухте Тель-Претва, надо отметить, не было на самом-то деле городом. Пролетая над ним, в колеснице с упряжкою из львов, четырнадцатикосая Атиана, чьи волосы и взгляд как черные стрелы, богиня городов и городских стен, Укрепительница Твердынь, — обнаружила бы городские стены и порт, но города не нашла бы, хоть в квартале хиджарских купцов и белел чистым известняком, и сверкал под солнцем позолоченною медною крышей Храм Атианы — Атианы Благополучного Возвращения Домой. Собственной казны у Тель-Претвы не было, не говоря уж о войске, не было и городских прав, и почти никаких собственных законов, а заправлял ею управляющий, или — на хиджарский манер — консул, назначенный даже не Малым Советом, а семьей Претави, на землях которых построен был этот порт и собственностью коих он считался.

Власть консула не распространялась только на храмовый округ Атианы — хиджарский квартал, прямо говоря — и на округ Храма Кэммона, Утренней Звезды.

Любимая Богами в те времена не подтверждала свою торговлю ни захватами на побережьях, ни союзническими договорами, ни тяжеловесием военных кораблей. У Доготры были другие понятия, и порою она казалась почти незаметной. Но это именно на ее верфях корабелы изобретали суда, способные не только при попутном ветре оказываться недосягаемыми по скорости для любого соперника и почти для любого охотника, — но и два раза за год обернуться до самых далеких на западе вечно тонущих в пурпурных волнах заката Шелковых Островов.

Кстати сказать, из-за этой-то любви к усовершенствованиям и переменам доготрийские корабли с теми же самыми названиями — да хоть та же шайти — нынче вовсе не похожи на те, какими они были всего две тысячи лет назад; и вы, желая представить себе корабль, который потопил когда-то Гэвин, совсем напрасно будете смотреть на пятимачтовую шайти, нынче на рассвете легкой тенью скользящую в порт.

Рият нужно было где-нибудь остановиться; она могла это сделать у консула либо у распорядителя в торговой конторе Претави, но это означало бы чересчур пользоваться любезностью бани Эзехеза — пользоваться так, как будто бы она целиком ему — и Претави — принадлежит. О нет. По узким улочкам, мимо рабского загона на краю небольшого рынка, Рият добралась до ворот квартала Кэммона. Где бы она ни была, она ведь по-прежнему была родом из Доготры; и стало быть, имела право остановиться на земле, которую осеняет Держащий Ясеневый Посох своим усеянным звездами плащом.

Вкруг ворот Храма три огромные змеи замерли, свернувшись в клубки; одна бронзовая змея возвышалась на колонне по правую сторону ворот, вторая — по левую, а третья, обвивавшая ее, греясь на солнце, была живая.

Внутри было просторно и даже — вдруг, как-то сразу — тихо. Весь этот квартал был в общем-то храм. Склады были складами Храма, бешиканы были пристройками Храма, дом настоятеля и помещения для служителей были частью Храма, змеи, не дававшие слишком много воли мышиному племени, портящему товары, были не то чтобы змеи Кэммона — но было известно, что они дружат с ним. В самом деле, не может же бог, покровительствующий городу, не дружить с душами предков его жителей. Будь это иначе, души предков, уж конечно же, не стали бы благоволить к его Храму, покровительствовать ему и поселяться в нем, а прогнали бы неугодного им бога туда, куда всегда прогоняют неудачных и недобрых для доготранского народа богов.

Прежде чем въезжать во двор, Рият попросила змей освободить дорогу, пристукивая по земле носком башмачка. И служка, отворивший ворота, одобрительно улыбнулся колдунье за то, что она сделала это сама как полагается. Тем более что Рият тут же вложила ему в руку монету, как если бы это он сделал прошение о входе за нее.

В квартале Кэммона было не так уж и мало народу, но по сравнению с тем, что снаружи, казалось почти пустынно. Посторонние сюда не очень-то старались попасть. Змеи здесь чересчур по-хозяйски скользили под ногами.

Однако любопытных глаз всюду предостаточно. Рият знала, что успокоится только тогда, когда загонит свой фургон в один из внутренних двориков, который она собиралась попросить в свое единоличное распоряжение на ночь или две.

Настоятель был еще не старый человек, но с серебром, чуть заметно сквозящим в бронзовой великолепно-пышной бороде, и очень прямой, несмотря на бремя бесчисленных забот, — обычно мало имеющих отношение к Кэммону и сделавших его служителя похожим больше на энергичного кормщика или купца, мерятеля дальних стран. В своей узкой одежде — так полузабыто, по-родному не похожей на хиджарскую и здешнюю моды — он был как черная свеча на ступенях настоятельского дома. Говорят, мол, под черной дистолой лицемерие может скрываться не хуже, чем под всякой другой; но Рият не хотелось сейчас помнить об этом.

Настоятель не мог спуститься со ступеней, куда он вышел встречать Рнят, ради сановника чужого государства — всего лишь Кайяны; но с другой стороны, и Рият, уж конечно, не стала бы ронять свое достоинство Прибрежной Колдуньи, опускаясь на колени прямо на землю перед настоятелем всего лишь небогатого заморского храма в Тель-Претве. Приятно иметь дело с умным человеком. Рият преклонила колени на первой ступеньке, опустив почтительно голову, в то время как настоятель ожидал на второй; ему пришлось слегка наклониться, чтобы поднять ее — а точнее, прикоснуться к ее плечам, точно помогая ей подняться, — а уж что-что, но подняться Рият могла и сама. Настоятель оказался даже достаточно любезен, чтобы отвечать ей шутливым комплиментом — мол, красавицы и колдуньи живут здесь бесплатно, однако же согласившись принять от Рият пожертвования на обновление Храма, и даже много большие, нежели обычная плата за ночлег, отдаваемая тоже как пожертвования.

— Эти стены рады твоему пребыванию здесь, — добавил он. — Но мне будет приятней, если ты отдашь ему это сама, как сама открыла себе вход.

— Я женщина, — возразила Рият, — и я слаба. У меня не хватает сил смотреть на Светила.

— Ты можешь поговорить с ним через занавеси, — сказал настоятель, а Рият, помолчав, кивнула головой.

Доготранский жест.

— Хорошо, — сказала она.

Она вошла в Храм Утренней Звезды через западные двери. Внутри было почти темно — горели ароматические черные свечи, а окон здесь не было ни в стенах, ни в потолке; пышные люстры разжигали лишь в дни особых праздников, а сейчас казалось, что их вовсе нет, и в квадратном зале с бархатным пламенем свечей потолок навис почти над головой. Рият вошла в одну из ниш вдоль стен, задернув за собою черные шелковые занавеси; шелк был староват и местами протерся, хотя в свои времена крашен был тою же самой дорогой и прочной, красивою краской, что и дистола настоятеля, и верхнее широкое платье, надетое нынче на самой Рият. Должно быть, щедрые пожертвователи последний раз проезжали здесь, увы, давно. В то время, когда она входила, можно было разглядеть в глубине ниши еще одну занавесь, плотно задернутую над углублением в стене; потом черный шелк, колыхнувшись, закрыл ее от посторонних глаз. Мы не будем раздвигать его снова.

Наша повесть, отважно заглядывая в души людей и лики богов, и даже в тени столь темные, что живому солнцу вовек не рассеять их, останавливается перед маленькой нишей в стене Храма Кэммона — ибо самонадеянным и глупым показал бы себя человек, без должной подготовки решившийся судить звезды и их дела, или хотя бы судачить о них.

Рият торопилась, но пробыла там не менее времени, чем нужно, чтобы в водяных часах набежало на полпальца воды. И выходя из Храма (в темноте она едва не налетела на небольшую компанию матросов, пришедших поговорить с Исчисляющим Пути), она положила в кедровый ларец у дверей не только мешочек с пятью золотыми, о котором договорилась с настоятелем, но и еще свою шпильку для волос — шпилька была очень дорогая и искусно сделанная, в ладонь длиной и с тремя красивыми прозрачными камнями. Кроме всего прочего, она была так сделана, что при нужде могла пригодиться и как оружие.

Сложная прическа, и без того порядком истрепанная дорогой, сразу развалилась, и, когда Рият вышла из портала, заостренного вверху как луковица, встряхнув головой и зажмурясь от солнца, — ее бронзовые кудри, пышные и упругие, точно проволока, рассыпались по плечам — она не стала снова их собирать. Так и ходила — как ходят обычно доготранки, как ходила бы сама Рият, если бы все-таки стала женой горшечника.

В конце концов, это ей шло, а служанку, умеющую сооружать модные прически, она с собой не взяла. Лучше уж вовсе без прически, чем с плохой.

Тем временем двое ее слуг уже должны были добраться с поручениями — один до управляющего портом, а второй — до распорядителя в конторе Претави, если, конечно, тот получил известие, которое она выслала раньше с еще одним гонцом, и ожидает в конторе, а не уехал в гавань, или к агентам в близлежащих поселениях, или в другое место куда-нибудь, не оставив в конторе толкового приказчика, который мог бы его заменить. «Самое главное, Рият, — сказала она себе, — помни: ты предусматривала, что все это еще и как возможно».

Сама она отправилась в гавань на этот раз пешком. И гавань, нельзя не сказать, вовсе не показалась ей переполненной. В порту Претва после штормов начинается пренеприятная волна-тягун, и, отлично зная, как умеет она бить корабли о причалы и друг о друга, благоразумные люди заранее вывели свои суда на незащищенный внешний рейд; неблагоразумные могли сейчас наблюдать, как от равномерно проходящего влево-вправо тягуна их корабли каждые полчаса прыгают, как разгоряченные кони, норовя оборвать свои канаты или обмакнуть мачты в волну; те же, кому с самого начала не повезло с местом на внутреннем рейде, имели теперь возможность немного позлорадствовать, и, может быть, они и делали это. Рият злорадствовать не могла: военные галеры помещались здесь же, на внутреннем рейде, и подвергались опасности, стоя у причала.

Патрульным кораблям полагалось содержаться в таком порядке, чтобы в любое время в течение часа они могли выйти в море. Приказ Прибрежной Колдуньи должен был прийти более часа назад — но эти четыре галеры не были еще и близко готовы. Там еще только загоняли гребцов в трюмы, что же до солдат, то их, как подумала Рият, наверняка надобно было еще найти, и ведь четыре дня назад эти корабли уже готовы были к выходу, наполнены боевыми припасами и чуть ли не ждали только окончательного решения портового консула, в какую же сторону будут они сопровождать отправляющихся купцов. Начался шторм, и солдат отпустили в казармы, а попросту говоря, на берег. Сейчас их, должно быть, извлекали из каких-нибудь кабаков, а ведь хорошо известно, как не любит этот народ из подобных мест извлекаться.

«Сколь горестный вид, — припомнила Рият место из „Химруи-лиджин" („Записок в доме у подножия горы Химруи"), — являет собой солдат с чашкою дешевого вина в темном и грязном углу питейного дома. У него мало денег, и только самые дешевые женщины подходят к нему и обнажают щербатые зубы в улыбке, но порою и они затем отворачиваются. Волосы его в беспорядке; обувь расшнурована; штаны свисают нелепыми и смешными складками; и случается, что, кроме штанов, на нем и нет ничего. Шляпу — если у него есть шляпа — он кладет на пол рядом с собой. Он жадно оглядывается, надеясь, вдруг кто-нибудь из беспечных гуляк объявит, что день счастлив сегодня для него, а компания приятна и, желая всем вокруг того же, велит слугам отнести каждому, кто присутствует здесь, кувшинчик хмельного напитка. Ежели солдат не один, а с товарищами, они не разговаривают между собой, не говорят веселых стихов и не поют песен, опасаясь привлечь к себе внимание. На лице его напряженность и страх; всякий раз, когда на дверях откидывается циновка, он оборачивается, ожидая увидеть офицера или городскую стражу, которая изловит его и загонит назад в казарму, и кажется странным то, что он ищет подобных развлечений, несмотря на опасения, отравляющие почти все удовольствие, какое приносит ему вино. Впрочем, если ему все же повезет и найдется бесплатное угощение, отупение от чрезмерности выпитого вытеснит на лице и в душе его страх».

Не то чтоб Рият была охотница до чтений, но несколько самых известных книг надо ведь все же знать, чтоб не оказаться беспомощной в любезном разговоре где-нибудь на «встрече в доме друзей».

«Сумасшедшими, быстрыми и безжалостными», — подумала Рият. Быстрыми? О да.

И ведь даже нельзя сказать, чтобы в этом порту ей нарочно мешали. «Обыкновенное наше разгильдяйство». Рият даже и не сердилась, ибо другого не ожидала. И еще кстати сказать, она и сама не знала, о ком подумала сейчас «мы». «Нет, кажется, я все равно бешусь, и не поможет тут никакая „Химруи-лиджин"».

По тумбам, поставленным в ряд наподобие цепочки гигантских следов, Рият прошла-пропрыгала, звонко шлепая по камню кожей подошв, к военному причалу. Тумбы, между прочим, были слегка разной высоты: с тех пор как строился этот порт, одни из них ушли в песок больше, другие — меньше. Три галеры, казавшиеся невероятно огромными вот так, вблизи, стояли прямо здесь, у каменной полоски, обросшей ракушками и травой по прозванию «борода морского царя», четвертая — в полудюжине своих длин от причала — покачивалась на волне, и в лодку, присланную оттуда, с десяток стражников как раз заводили часть трюмных гребцов, чтоб отвезти их на галеру. Именно туда Рият и направилась, минуя сходни трех прочих кораблей; ей показалось, что она узнает человека, распоряжавшегося у лодки. Сейчас, по прошествии времени, она больше не была склонна винить его в чем-то происшедшем три года назад. В конце концов, тогда, в дни мятежа Калайаса, она и сама очень худо понимала, чего она на самом деле хочет и на чьей она стороне. Рият не разобралась в этом даже и посейчас; немудрено, что этот человек запутался. Должно быть, он неправильно истолковал какие-то ее слова, или желания, или и слова и желания вместе, и случилось то, чему суждено было, случиться. И вообще не так уж и много от него тогда зависело, и не так уж много — от нее самой.

Встреча не была неожиданностью — Рият хорошо знала, что именно сюда перевели его служить, вместе с его кораблем, в то время, когда Малый Совет после мятежа Калайаса перетряхивал войска, укрепляя прибрежные гарнизоны и патрули верными частями. Неожиданностью, и приятной, было то, что он тоже не держал на Прибрежную Колдунью зла. Хотя Рият это не показалось неожиданностью. Она была, как уже сказано, порою необычайно простодушна в отношении того, как она действует на мужчин.

— Я и забыл, какая ты красавица, колдунья, — сказал он, оставив своих гребцов на попечение рулевому лодки и подойдя к Рият.

Да и Рият, признаться, подзабыла, какой он. Полнокровный мужчина, что называется здоровяк, с косою такой толщины, как запястье Рият, с усами пышными, как щетки, с полным ртом белых, крепких зубов, грубоватым умом и сильными руками — нет, она никогда его не переоценивала. Но Рият уже немного отошла после вчерашнего разговора с бани Эзехезом. Такие вот сложные отношения — отношения с людьми, от которых много зависит, — всегда оказывались для нее изматывающими, даже когда были дороги не шутя. Она была рада, что теперь можно отдохнуть немного душой в чем-то простом и ни к чему не обязывающем. «Да, — подумала она, — здесь-то просто».

— Три дня пути, — проговорила она, — разделяют надежнее, чем столетия. — Здесь, похоже, даже не знают, каковы нынче приветствия, что в ходу в столице?

— Откуда? — откликнулся он. — И для кого? Здешние женщины стоят не больше того, что я могу им подарить.

Он не мог сдержать удовольствия от того, что эта женщина вдруг вынырнула из тумана, каким стали уже расплываться для него столичные воспоминания; и Рият приятно было видеть это.

— И чего стоят здешние корабли? — переводя взгляд, спросила Рият.

— Посмотри, — он обернулся, — сама увидишь.

«Борода морского царя» вдруг всплыла, забурлив почти на уровне их ног, неподалеку гребец, не вовремя занесший ногу над сходней, рухнул в воду и загорланил, в брызги разбивая ее руками, а в следующее мгновение корабль, рывком причальных канатов прыгнувший назад, прекратил этот вопль — мог бы прекратить и жизнь, хрустнув костями между своим бортом и стенкой. Мешки с шерстью, вывешенные в нескольких местах вдоль внутреннего борта, смягчили удар, но все же, когда соседи по цепи вытащили этого человека наверх, он был совсем не хорош — захлебнувшийся и обмякший, как тряпка. Впрочем, это произошло уже пару минут спустя, да Рият туда и не смотрела. Галера, стоявшая от причала поодаль, резко взмыла вверх, а потом дернулась и осела, на мгновение показав свой таран из-под воды.

— Что это? — сказала Рият.

— Тягун. Да он стихает уже, — сказал ее собеседник. «Кажется, это тот случай, когда от усердия обезьяна сдохла», — подумала Рият. Стискивая пухлые губы и притопнув башмачком, она сказала, глядя куда-то себе под ноги:

— Во имя милосердия звезд? Неужели я и тут должна вмешиваться?

— Лучше не вмешивайся, — посоветовал он. Оттолкнувшись от близкого берега, волна шла обратно; снова, затрещав, прыгнули корабли, на этот раз зеленая вода побежала и по причалу; Рият охнула, глянув на потемневшие носки своих шелковых башмачков. Разговаривай она вот так с кем-то из своих столичных знакомых, тут бы уже были сочинены стихи о красавице, промочившей ноги. Да, будь на его месте кто-то из тех, от кого тоже немногое зависит, но у кого зато хватает денег, чтобы покупать ликторства, и хватает лени, чтобы равнодушно встречаться и равнодушно расходиться вновь, не желая ради таких никчемных пустяков, как любовь, нарушать привычный распорядок своей души, — стихи были бы уже тут как тут, весьма изящно сделанные, в стиле «блестящая яшма», с точной рифмой и правильным чередованием размерных тонов.

После Имуноквэ такие поводы не принято упускать.

Считается, что море — нечистая стихия; небожительницу оно не посмело бы осквернить.

И кстати, у Рият было полным-полно близких знакомых, способных на расточение любезных стихов. Почему вспомнился именно этот?.. Впрочем, понятно, почему.

— Ну к вечеру-то хоть будут готовы? — сказала она.

— Обязательно. Да у меня даже за час до вечера. Я из них души вытряхну. Конечно, — тут же поправился он, — я только за себя говорю.

— Как хорошо было бы, Синнэ, если б ты в с е г д а говорил только за себя, — отозвалась Рият. И пронаблюдав, как он замолкает, беспомощно стискивая кулаки, — виноваты-то одни, а вот мстим за них мы другим, всегда другим, — добавила: — Ну а теперь ты покажешь мне — где здесь «Девчонка из Синтры».

Люди, которые довольствуются тем, что знают часть, а не целое, имеют свои приятные стороны.

— Что? — Он оглянулся. — Да она где-то снаружи. Ага, вон. Смотри через дамбу. Да, а теперь по солнцу. Вот она, «Синтра-щеки». Красавица, верно? — добавил он мгновение спустя.

Для Рият было слишком далеко, чтобы она могла судить, красавица или нет.

— Настоящая синтриянка. — Он покосился на Рият. — Похожа на тебя. Как все синтриянки. «Что значит — три дня расстояний? Для меня они — один быстрый день».

Уже в те времена считалось, что самые легконогие и хорошенькие танцовщицы — родом из Синтры. И храмы в благоухающих садах добивались, как могли, чтобы празднества их украшали синтрийские гибкие, как змеи, плясуньи, и в те времена, как и сейчас, большая часть узких ущелий нагорья Газ-Дохин была под главенством доготрийской тетрады, а оставшаяся территория с главным городом Синтрой, населенная тем же народом, сохраняла независимость властью каких-то чудес. Возвышения и гибель государств, перекраивая границы, вернули нашему времени вновь то, что было много поколений назад.

Рият повернулась, и слуга подал ей флакон с чистою водой.

— Симмэ, — сказала она, — «Синтра-щеки» действительно сможет обогнать вот этого?

Некоторое время он молча смотрел в зеркало.

— С каких странных пор ты спрашиваешь у меня совета… — Потом он качнул головой. — Да ведь я и не разбираюсь в этом, Рият. Мое дело — калечить солдат, пробивать борта да махать моей parдой. Но «Синтра-щеки» может все, — твердо добавил он.

— Желаю счастья драконам твоей рагды, — сказала Рият.

«Кажется, — подумала она, — мне повезло, что здесь оказалась „Синтра-щеки" — „Девчонка из Синтры"».

И распорядитель в конторе Претави тоже сказал, что ей с этим повезло, потому что «Синтра-щеки» привезла сюда почту дважды по дюжине дней назад, да так здесь и застряла.

— А где застряли ее люди, — надменно проговорила на это Рият, — что я еще не говорю с ними?

— Они здесь, о, давно здесь, достойная Рият, — отвечал распорядитель. — Они должны быть счастливы говорить с тобой.

Похоже, сами они не считали это счастьем.

Рият рассказала им все — в пределах, что были бы для них достаточны. Она обещала им большие деньги. Мимоходом она подумала, что, реши эти люди все-таки согласиться, — вместе с тою частью, которую она обязалась отдать в казну Алому Дракону, самой Рият они не оставили бы вообще ничего.

Однако кормщик сказал сразу, что он не сумасшедший, а его дарда не балаган для рыночных представлений. Он был в двух цветных куртках — черной и красной, быстроглазый, горбоносый и нахальный, как длиннорукая обезьяна. Глядя на него, и матросы согласно — и как-то даже в такт — закачали головами.

— Очень жаль, — сказала Рият. — Значит, мне придется заменить в балагане актеров — на тех, которых я привезла с собой. А кроме того, — сказала она, — в таком случае вы оказываетесь знающими то, чего не должны знать. Вам известно, что из этого следует.

— О, — скривился кто-то из матросов. Кажется, и все они опять сделали это одновременно.

— Такой, как ты, я бы ворота открыл вместо окна, — хмыкнул кормщик. — Отчего бы нет — с красоткой кто бы не пожелал сблизиться, а, мои молодцы?!

Кто знает, что бы в другое время сказала Рият на его непристойные речи, — но сейчас она лишь проговорила твердо:

— Немедленно сообщите мне «ключи» от окон. — Вашим нанимателям, — добавила она, — было бы, наверное, жаль рассчитаться с вами из-за вашей строптивости.

— Эх-х-х, — сказал кормщик, прежде чем проговорить ей на ухо несколько слов. — Представьте себе, каково это — отдавать свой корабль для Тьма знает чего, тут и похабничать начнешь, и что угодно.

Жевательную кору он выплюнул только перед тем, как зайти в эту комнату, — из уважения не уважения, а чего-то вроде него к сану Прибрежной Колдуньи; но сейчас, сказав ей свой «ключ», немедля уселся на корточки, как в каком-нибудь притоне, и демонстративно кинул в рот целый ком этой коры.

Остальные, поколебавшись немного, тоже устроились на корточках.

Рият произносила Открывающее Заклинание, нарочно не торопясь, проговаривая «ключи» почти про себя, как и положено, чтобы никто посторонний не мог подслушать. Окна в защите от колдовства никогда не бывают глубокими, — их только и хватает на что-нибудь совсем простое и поверхностное, на Иллюзию, или Забвение, или Сон. Рият ворвалась в их разумы со своей Иллюзией Памяти, как в воду кипящий металл, — взбаламутив все и застелив брызгами. Она изъяла из их памяти ровно столько, сколько должна была изъять, — свой нынешний разговор, но покуда она делала это, губы ее произносили еще и другие слова.

«Эти люди — невежды. Им покажется, что я просто не очень хорошо умею обращаться с Иллюзией Памяти. Они не заметят, что я поставила еще одно заклинание».

— Ну, все уже? — недовольно сказал кормщик.

«Они не заметят — конечно, если я буду осторожна. И теперь мне нужно спешить, очень спешить».

Очень-очень спешить.

Это лишнее заклинание было всего-навсего чем-то наподобие Заклинания Перевода — последействие у него было подлиннее, правда, часа на три; и в течение этого времени Рият продолжала оставаться связанной с заколдованными ею людьми. Она ничего не могла с ними сделать, только могла «слушать» их, могла копаться в их мыслях и воспоминаниях — как хотела, — конечно, если бы захотела и если бы сумела сделать это настолько тонко, чтобы остаться незамеченной и не получить отпор. Впрочем, такие люди наверняка не занимались этим никогда и не тренировались, — они бы, скорее-всего, и не сумели запереться от нее, и проверять это Рият не собиралась.

Пока она пришла — почти прибежала — в квартал Утренней Звезды, промчался почти час.

— Олухи! — заорала она на слуг. — Я сказала — вынуть к тому времени, когда я приду?

— Госпожа, но кто же знал, когда…

— Не ваше дело! И заприте дверь!

— Дверь заперта, госпожа…

«Спокойно», — сказала себе Рият. Бронзовые двери внутреннего дворика и впрямь были заперты. Она сама их заперла за собой только что.

И демонов в фургоне было шесть. Перед тем как подъехать к Тель-Претве, Рият отправила и паукообезьяку туда же, сказав ей (ему), что будет превращать его (ее) только в том случае, если остальную часть путешествия его не будет не только видно, но и слышно. И вот теперь именно его, обшарив весь фургон, слуги и не могли найти.

Рият наверняка искалечила бы кого-нибудь в ту минуту, если бы не была настолько взволнована, что сунулась в фургон сама.

— Ты где? — позвала она в темноту. — Эй?

В дальнем углу зашуршала солома. Еще мгновение спустя к краю фургона с медлительной нерешительностью подкатился небольшой темный шар. Рият едва не села на землю.

— Мы приехали? — спросил шар.

— Приехали, — сказала Рият.

По мускулистому телу, из которого был скручен шар, бежали зеленоватые, великолепно-красивые кольца. Теперь он был питон — совсем маленький питон, длиною в руку, больше такие и не вырастают, и ребятишки в Миссе играют с таким, как с живою головоломкой, — пытаются его развернуть, а он не дается.

Осторожно зашевелившись, шар высунул из своей середины змеиную голову и приподнял ее, искоса глядя на Рият.

— Меня не было слышно, — гордо сообщил он.

— Да, — согласилась Рият. — Совершенно не было.

— А вот другие говорили, — грустно сказал он. — Это просто ужас, что некоторые из них говорят.

— Вылезай, — сказала Рият.

Он скользнул вниз, гибкий, точно струйка дыма.

Рият устроилась под навесом на кошме, села, скрестив ноги.