- Вам нездоровится? - спросила её докторша.
      - Ничего...
      - Да вы скажите, не стесняясь! Ведь можно заменить вас...
      Матрёне стало совестно, ей не хотелось выдавать боли и страха пред этим хорошим, но всё-таки чужим ей человеком. И, почерпнув из глубины своей измученной души остаток бодрости, она, усмехаясь, сказала докторше:
      - Ничего! С мужем немножко повздорила... Пройдёт это... не в первинку...
      - Бедная вы! - вздохнула докторша, знавшая её жизнь.
      Матрёне хотелось ткнуться головой в её колени и зареветь... Но она только плотно сжала губы да провела рукой по горлу, отталкивая готовое вырваться рыдание назад в грудь.
      Сменившись с дежурства, она вошла в свою комнату и посмотрела в окно. По полю к бараку двигалась фура - должно быть, везли больного. Мелкий дождь сыпался... Больше ничего не было. Матрёна отвернулась от окна и, тяжело вздохнув, села за стол, занятая вопросом:
      "Что теперь будет?"
      Долго сидела она в тяжёлой полудремоте, каждый раз шум шагов в коридоре заставлял её вздрагивать и, привстав со стула, смотреть на дверь...
      Но когда, наконец, эта дверь отворилась и вошёл Григорий, она не вздрогнула и не встала, ибо почувствовала себя так, точно осенние тучи с неба вдруг опустились на неё всей своей тяжестью.
      А Григорий остановился у порога, бросил на пол мокрый картуз и, громко топая ногами, пошёл к жене. С него текла вода. Лицо у него было красное, глаза тусклые и губы растягивались в широкую, глупую улыбку. Он шёл, и Матрёна слышала, как в сапогах его хлюпала вода. Он был жалок, таким она не ждала его.
      - Хорош! - сказала она.
      Григорий глупо мотнул головой и спросил:
      - Хочешь, в ноги поклонюсь?
      Она молчала.
      - Не хочешь? Твоё дело... А я всё думал: виноват я пред тобой или нет? Выходит - виноват. Вот я и говорю - хочешь, в н-ноги поклонюсь?
      Она молчала, вдыхая запах водки, исходивший от него, душу её разъедало горькое чувство.
      - Ты вот что - ты не кобенься! Пользуйся, пока я смирный, - повышая голос, говорил Григорий. - Ну, прощаешь?
      - Пьяный ты, - сказала Матрёна, вздыхая. - Иди-ка спать...
      - Врёшь, я не пьяный, а - устал я. Я всё ходил и думал... Я, брат, много думал... о! ты смотри!..
      Он погрозил ей пальцем, криво усмехаясь.
      - Что молчишь?
      - Не могу я с тобой говорить.
      - Не можешь? Почему?
      Он вдруг весь вспыхнул, и голос у него стал твёрже.
      - Ты вчера накричала на меня тут, налаяла... ну, а я вот у тебя прощенья прошу. Понимай!
      Он сказал это зловеще, у него вздрагивали губы и ноздри раздувались. Матрёна знала, что это значит, и пред ней в ярких образах воскресало прежнее: подвал, субботние сражения, тоска и духота их жизни.
      - Понимаю я! - резко сказала она. - Вижу, - опять ты озвереешь теперь... эх ты!
      - Озверею? Это к делу не идёт... Я говорю: простишь? Ты что думаешь? Нужно мне оно, твоё прощенье? Обойдусь и без него, а хочу вот, чтоб ты меня простила... Поняла?
      - Уйди, Григорий! - тоскливо воскликнула женщина, отвёртываясь от него.
      - Уйти? - зло засмеялся Гришка. - Уйти, а ты чтобы осталась на воле? Ну, не-ет! А ты это видела?
      Он схватил её за плечо, рванул к себе и поднёс к её лицу нож короткий, толстый и острый кусок ржавого железа.
      - Эх, кабы ты меня зарезал, - глубоко вздохнув, сказала Матрёна и, освободясь из-под его руки, вновь отвернулась от него. Тогда и он отшатнулся, поражённый не её словами, а тоном их. Он слыхал из её уст эти слова, не раз слыхал, но так - она никогда не говорила их. Минуту назад ему было бы легко ударить её, но теперь он не мог и не хотел этого. Почти испуганный её равнодушием, он бросил нож на стол и с тупой злобой спросил:
      - Дьявол! Чего тебе нужно?
      - Ничего мне не надо! - задыхаясь, крикнула Матрёна. - Ты что? Убить пришёл? Ну и убей.
      Орлов смотрел на неё и молчал, не зная, что ему делать. Он пришёл с определённым намерением победить жену. Вчера, во время столкновения, она была сильнее его, он это чувствовал, и это унижало его в своих глазах. Непременно нужно было, чтобы она опять подчинилась ему, он твёрдо знал нужно! Натура страстная, он много пережил и передумал за эти сутки и тёмный человек - не умел разобраться в хаосе чувств, которые возбудила в нём жена брошенным ему правдивым обвинением. Он понимал, что это восстание против него, и принёс с собой нож, чтоб испугать Матрёну; он убил бы её, если б она не так пассивно сопротивлялась его желанию подчинить её. Но вот она была пред ним, беззащитная, убитая тоской и - всё-таки сильнее его. Ему было обидно видеть это, и обида действовала на него отрезвляюще.
      - Слушай! - сказал он, - ты не фордыбачь! Ты знаешь, я ведь и в самом деле - ахну вот тебя в бок - и шабаш! И всей истории будет точка!.. Очень просто...
      Почувствовав, что он говорит не то, что нужно, Орлов замолчал. Матрёна не двигалась, отвернувшись от него. В ней бился этот неотвязный вопрос:
      "Что теперь будет?"
      - Мотря! - тихо заговорил Григорий, опираясь на стол рукой и наклонясь к жене. - Али я виноват, что... всё не в порядке?..
      Он покрутил головой, вздохнув.
      - Так тошно! Ведь разве это жизнь? Ну, скажем, холерные, - что они? Разве они мне поддержка? Одни помрут, другие выздоровеют... а я опять должон буду жить. Как? Не жизнь - судорога... разве не обидно это? Ведь я всё понимаю, только мне трудно сказать, что я не могу так жить... Их вон лечат и всякое им внимание.. а я здоровый, но ежели у меня душа болит, разве я их дешевле? Ты подумай - ведь я хуже холерного... у меня в сердце судороги! А ты на меня кричишь!.. Ты думаешь, я - зверь? Пьяница - и всё тут? Эх ты... баба ты!
      Он говорил тихо и вразумительно, но она плохо слышала его речь, занятая строгим смотром прошлого.
      - Ты вот молчишь, - говорил Гришка, прислушиваясь, как в нём растёт что-то новое и сильное. - А что ты молчишь? Чего ты хочешь?
      - Ничего я от тебя не хочу! - воскликнула Матрёна. - Что мучишь? Чего тебе надо?
      - Чего! А того... чтобы, стало быть...
      Но тут Орлов почувствовал, что не может сказать ей, чего именно ему нужно, - так сказать, чтоб всё сразу было ясно и ему и ей. Он понял, что между ними образовалось что-то, чего уже не свяжешь никакими словами...
      Тогда в нём вдруг вспыхнула дикая злоба. Он с размаха ударил жену кулаком по затылку и зверем зарычал:
      - Ты что, ведьма, а? Ты что играешь? Убью!
      Она от удара ткнулась лицом в стол, но тотчас же вскочила на ноги и, глядя в лицо мужа взглядом ненависти, твёрдо, громко сказала:
      - Бей!
      - Цыц!
      - Бей! Ну?
      - Ах ты, дьявол!
      - Нет уж, Григорий, будет! Не хочу я больше этого...
      - Цыц!
      - Не дам я тебе измываться надо мной...
      Он заскрипел зубами и отступил от неё на шаг - быть может, для того, чтоб удобнее ударить её.
      Но в этот момент дверь отворилась, и на пороге явился доктор Ващенко.
      - Эт-то что такое? Вы где, а? Вы что это тут разыгрываете?
      Лицо у него было строгое, изумлённое. Орлов нимало не смутился при виде его и даже поклонился ему, говоря:
      - А так это... дезинфекция промежду мужем и женой...
      И он судорожно усмехнулся в лицо доктору...
      - Ты почему не явился на дежурство? - резко крикнул доктор, раздражённый усмешкой.
      Гришка пожал плечами и спокойно объявил:
      - Занят был... по своим делам...
      - А скандалил тут вчера - кто?
      - Мы...
      - Вы? Очень хорошо... Вы ведёте себя по-домашнему... без спроса шляетесь...
      - Не крепостные потому что...
      - Молчать! Кабак вы тут устроили... скоты! Я покажу вам, где вы...
      Прилив дикой удали, страстного желания всё опрокинуть, вырваться из гнетущей душу путаницы горячей волной охватил Гришку. Ему показалось, что вот сейчас он сделает что-то необыкновенное и сразу разрешит свою тёмную душу от пут, связавших её. Он вздрогнул, почувствовал приятный холодок в сердце и, с какой-то кошачьей ужимкой повернувшись к доктору, сказал ему:
      - Вы но беспокойте глотку, не орите... я знаю, где я, - в морильне!
      - Что-о? Как ты сказал? - нагнулся к нему поражённый доктор.
      Гришка понял, что сказал дикое слово, но не охладел от этого, а ещё более распалился.
      - Ничего, сойдёт! Скушаете... Матрёна! Собирайся.
      - Нет, голубчик, постой! Ты мне ответь... - с зловещим спокойствием произнёс доктор. - Я тебя, мерзавец, за это...
      Гришка в упор смотрел на него и заговорил, чувствуя себя так, точно он прыгает куда-то и с каждым прыжком ему дышится всё легче...
      - Вы не кричите... не ругайтесь... Вы думаете, ежели холера, то вы и можете надо мной командовать. Напрасная мечта... Что вы лечите, так это даже и не нужно никому... А что я сказал - морилка, это. конечно, я дразнился... Но вы всё-таки не очень орите...
      - Нет, врёшь! - спокойно сказал доктор. - Я тебя проучу... эй, подите сюда!
      В коридоре уже столпились люди... Гришка прищурил глаза и сцепил зубы...
      - Я не вру и не боюсь... а коли вам нужно проучить меня, то я для вашего удобства и ещё скажу...
      - Н-ну? Скажи...
      - Я пойду в город и цыкну: "Ребята! А знаете, как холеру лечат?"
      - Что-о? - широко раскрыл глаза доктор.
      - Так тогда мы тут такую дезинфекцию с лиминацией...
      - Что ты говоришь, чорт тебя возьми! - глухо вскричал доктор. Раздражение уступило в нём место изумлению пред этим парнем, которого он знал как трудолюбивого и неглупого работника и который теперь, неизвестно зачем, бестолково и нелепо лез в петлю...
      - Что ты мелешь, дурак?
      "Дурак!" - отозвалось эхом во всём существе Гришки. Он понял, что этот приговор справедлив, и ещё более обиделся.
      - Что я говорю! Я знаю... Мне всё равно... - говорил он, сверкая глазами. - Я так понимаю теперь, что нашему брату всегда всё равно... и совсем напрасно стесняемся мы в наших чувствах... Матрёна, собирайся!
      - Я не пойду! - твёрдо заявила Матрёна.
      Доктор смотрел на них круглыми глазами и тёр себе лоб, ничего не понимая.
      - Ты... пьяный или сумасшедший человек! понимаешь ты, что делаешь?
      Гришка не сдавался, не мог сдаться. И в ответ доктору он говорил иронически:
      - А вы как понимаете? Вы-то что делаете? Дезинфекцию, ха, ха! Больных лечите... а здоровые помирают от тесноты жизни... Матрёна! Башку разобью! Иди...
      - Я с тобой не пойду!
      Она была бледна, неестественно спокойна, глаза её смотрели в лицо мужа твёрдо и холодно. Гришка, несмотря на весь свой геройский кураж, отвернулся от неё и, опустив голову, замолчал.
      - Тьфу! - плюнул доктор. - Сам дьявол не разберет, что это такое... Ты! Пошёл вон! Ступай и благодари, что я тебя не приструнил... тебя бы следовало под суд... болван! Пошёл!
      Григорий молча взглянул на доктора и опять поник. Ему было бы лучше, если бы его побили или хоть отправили в полицию...
      - Последний раз говорю - идёшь ты? - сипло спросил Гришка жену.
      - Нет, не пойду, - ответила она и немножко согнулась, точно ожидая удара.
      Гришка махнул рукой.
      - Ну... чорт вас всех возьми!.. Да и на кой дьявол вы нужны мне?
      - Ты, дубина дикая, - урезонивающе начал доктор.
      - Не лайтесь! - крикнул Гришка. - Ну, шлюха проклятая, - ухожу я! Чай, не увидимся... а может, увидимся... это уж как я захочу! Но ежели увидимся - нехорошо тебе будет, так и знай!
      И Орлов двинулся к двери.
      - Прощай, - трагик! - сардонически сказал доктор, когда Гришка поравнялся с ним.
      Григорий остановился и, подняв на доктора тоскливо сверкавшие глаза, сдержанно и негромко заявил:
      - А вы меня не троньте... не заводите пружину сначала... развернулась она, никого не задела... ну и ладно!
      Он поднял с пола картуз, налепил его себе на голову, поёжился и ушёл, не взглянув на жену.
      На неё пытливо смотрел доктор. Она стояла пред ним бледная. Доктор кивнул головой вслед Григорию и спросил:
      - Что с ним?
      - Не знаю...
      - Гм... А куда он теперь?
      - Пьянствовать! - твёрдо ответила Орлова.
      Доктор повёл бровями и ушёл.
      Матрёна посмотрела в окно. От барака к городу в вечернем сумраке, под дождём и ветром быстро двигалось фигура мужчины. Одна, среди мокрого, серого поля...
      ...Лицо Матрёны Орловой побледнело ещё более, она оборотилась в угол, стала на колени и начала молиться, усердно отбивая земные поклоны, задыхаясь в страстном шопоте молитвы и растирая грудь и горло дрожащими от возбуждения руками.
      Однажды я осматривал ремесленную школу в N. Моим чичероне был знакомый человек, один из основателей её. Он водил меня по образцово устроенной школе и рассказывал:
      - Как видите, мы можем похвалиться... чадо наше растёт и развивается на славу. Учительский персонал на удивление подобрался. В сапожной и башмачной мастерской, например, учительница - простая сапожница, баба, даже бабёночка, вкусная такая, шельма, но безупречнейшего поведения. Впрочем, это к чорту... н-да. Так вот, эта бабочка - простая, говорю, сапожница, но - как она работает!.. как умело преподаёт своё ремесло, с какою любовью относится к ребятишкам - изумительно! Бесценная работница... работает за двенадцать рублей и квартиру при школе... и ещё двух сирот содержит на свои убогие средства! Это, я вам скажу, преинтересная фигура.
      Он так усердно расхваливал сапожницу, что вызвал во мне желание познакомиться с ней.
      Это скоро устроилось, и вот однажды Матрёна Ивановна Орлова рассказывала мне свою печальную жизнь. Первое время после того, как она разошлась с мужем, он не давал ей покоя: приходил к ней пьяный, устраивал скандалы, подстерегал её всюду и бил нещадно. Она терпела.
      Когда барак закрыли, докторша предложила Матрёне Ивановне устроить её при школе и оградить от мужа. И то и другое удалось, и Орлова зажила спокойною, трудовою жизнью; выучилась под руководством знакомых фельдшериц грамоте, взяла себе на воспитание двух сирот из приюта - девочку и мальчика - и работает, довольная собой, с грустью и со страхом вспоминая своё прошлое. В воспитанниках своих она души не чает, значение своей деятельности понимает широко, относится к ней сознательно и среди заправил школы заслужила общее уважение к себе. Но она кашляет сухим, подозрительным кашлем, на впалых щеках её горит зловещий румянец, в серых глазах ютится много грусти.
      Мне удалось познакомиться и с Орловым. Я нашёл его в одной из городских трущоб, и в два-три свидания мы с ним были друзьями. Повторив историю, рассказанную мне его женой, он задумался ненадолго и потом сказал:
      - Вот так-то, значит, Максим Савватеич, приподняло меня, да и шлёпнуло. Так я никакого геройства и не совершил. А и по сю пору хочется мне отличиться на чём-нибудь... Раздробить бы всю землю в пыль или собрать шайку товарищей! Или вообще что-нибудь этакое, чтобы стать выше всех людей и плюнуть на них с высоты... И сказать им: "Ах вы, гады! Зачем живёте? Как живёте? Жульё вы лицемерное и больше ничего!" А потом вниз тормашками с высоты и - вдребезги! Н-да-а! А-ах как скучно и тесно жить!.. Думал я, сбросив с шеи Матрёшку: "Н-ну, Гриня, плавай свободно, якорь поднят!" Ан не тут-то было - фарватер мелок! Стоп! И сижу на мели... Но не обсохну, не бойсь! Я себя проявлю! Как? - это одному дьяволу известно... Жена? Ну её ко всем чертям! Разве таким, как я, жена нужна. На кой её... когда меня во все четыре стороны сразу тянет... Я родился с беспокойством в сердце .. и судьба моя - быть босяком! Ходил я и ездил в разные стороны... никакого утешения.. Пью? Конечно, а как же? Всё-таки водка - она гасит сердце... А горит сердце большим огнём... Противно всё - города, деревни, люди, разных калибров.. Тьфу! Неужто же лучше этого и выдумать ничего нельзя? Все друг на друга... так бы всех и передушил! Эх ты, жизнь, дьявольская ты премудрость!
      Тяжёлая дверь кабака, в котором сидел я с Орловым, то и дело отворялась и при этом как-то сладострастно повизгивала. И внутренность кабака возбуждала представление о какой-то пасти, которая медленно, но неизбежно поглощает одного за другим бедных русских людей, беспокойных и иных...
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Впервые напечатано в журнале "Русская мысль", 1897, книга Х, октябрь, с подзаголовком "Набросок".
      Рассказ неоднократно подвергался значительной авторской правке.
      Наиболее существенные изменения были сделаны М.Горьким при подготовке текста рассказа к первому изданию тома первого "Очерков и рассказов", 1898. Помимо многочисленных стилистических поправок и сокращений текста, М.Горький совершенно переработал сцену разрыва Григория Орлова с женой и заново написал сцену столкновения Орлова с доктором.
      Рассказ без подзаголовка включался во все собрания сочинений.
      Печатается по тексту, подготовленному М.Горьким для собрания сочинений в издании "Книга".