Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сайт фараона

ModernLib.Net / Научная фантастика / Грай Татьяна / Сайт фараона - Чтение (стр. 16)
Автор: Грай Татьяна
Жанр: Научная фантастика

 

 


— И прохлады я тоже не боюсь, — ответила Лиза-дубль. — Иди в дом, мне в сарайчик забежать надо.

Включив свет на кухне (лампочка на этот раз горела нормально, старалась вовсю), Никита машинально посмотрел на старый будильник, тикавший на верхней полке над столом. Половина одиннадцатого. Вроде бы деревня, безделье, а время летит быстрее, чем в Питере… а может, потому и летит быстро, что заняться нечем, кроме бесплодных размышлений?

Но ведь в его багаже были книги… он не помнил, когда и почему прихватил их с собой, но теперь знал, что не читал ни одной из них… ах, черт, они же остались в Сарани!

Вошла Лиза-дубль, помыла руки под звенящим рукомойником, сказала:

— Я привезла целую библиотеку. Здесь оставлю. Хочешь выбрать что-нибудь почитать?

— Хочу, — кивнул он, решив раз и навсегда, что ничему больше не станет удивляться. — Где они?

— Я их на чердак отнесла.

Когда это она успела?!.

Глава шестая

— Вообще-то я взял с собой из Питера несколько книг, хотя и не помню, почему выбрал то, что выбрал, — сказал он, — только я их забыл там, в Сарани.

— А что ты взял?

Он сосредоточился, припоминая.

— Ну, там кое-что чисто «дорожное», детективы, фантастика… чтиво. И два автора, о которых говорят в последнее время, но которых я еще не знаю. Павич и Мураками. Впрочем, одна книга Павича мне уже попадалась, я пытался ее прочесть, но не вышло. Я хочу сказать — не смог. Не просто неинтересно, а тошнотно.

— Меня тоже от него тошнит, — рассмеялась Елизавета Вторая. — А поскольку он популярен, я специально занялась анализом — почему?

— Ну и почему? — с неподдельным интересом спросил он.

— Павич богат антуражем, но в своей основе он ситуативен, как какой-нибудь Бредбери. А ситуативная мысль, вообще фантазия ситуации очень быстро утомляет и надоедает, в ней нет глубины. Побежал туда-сюда, сделал то-это, убил одних, спас других… только фон действия и количество деталей различаются, а все остальное одинаковое. Такие книги устаревают мгновенно. Выживает лишь сущностное. То есть, применительно к истории литературы, единичное.

— Ну да, — кивнул он, — Софокл, например… только его никто нынче не читает.

— Ну и что? — возразила Елизавета Вторая. — Дело не в том, что его не читает тетя Валя-парикмахер. Дело в том, что он продолжает жить на сцене, его цитируют, его сюжеты используют снова и снова — именно потому, что он зацепился за вечность.

— Все равно он нужен лишь единицам, — продолжал упрямиться Никита.

— А высокая литература во все века была нужна лишь единицам, — напомнила Лиза-дубль. — Разве народные массы в не столь уж недавние времена запоем читали Марселя Пруста? Или Набокова? И сейчас далеко не каждый одолеет, например, мысли Мураками, хотя с сюжетом, конечно, любой справится. А вот Павич — это для среднего интеллекта.

— Ну, не для такого уж и среднего.

— Нет, именно для среднего. Очень среднего. Павич использует описательно-разъяснительный стиль, грузит читателя словами и эпизодами — но не способен пробудить глубокую мысль. Это литература для тех, кто воспринимает бездумно, наслаждаясь процессом как таковым, радуясь тому, что узнает мудреные термины, а значит, и сам умный, — только и всего. И именно эти бездумные недавно возвели безумного графомана в ранг мессии.

— Ты о ком?

— О Платонове.

— Право, не знаю…

Он вдруг понял, что никогда не смотрел на литературу под таким углом. Хотя он и был человеком, использующим слово в качестве рабочего инструмента, книги он оценивал просто: нравится или не нравится. А из-за чего не нравится — таким вопросом не задавался. Некогда было. Ну, скучно написано. Занудно. Примитивно. Вот такие оценки… Потому что сам жил исключительно ситуацией. Естественно, он ведь журналист…

И теперь, очутившись в мире хотя и обычном российском, но при том все же непонятном и мистическом, тоже думал лишь о положении дел как таковом, не пытаясь понять глубинное содержание происходящего.

Пока он озадаченно размышлял на новую для него тему, Елизавета Вторая приготовила ужин. На столе как бы сами собой появились тарелки с бутербродами, расписная деревянная чашка с оливками (Никита мельком подумал, что, как ни странно, Хохлома и оливки отлично сочетаются между собой, несмотря на географическую удаленность друг от друга), зелень, огромный красный чайник с кипятком, чашки, коробка с пакетиками чая «Липтон» и большая банка «Nescafe».

— Давай, кормись, — предложила Лиза-дубль и засмеялась: — Только не переедай на ночь, чтобы кошмары не снились.

— Я вообще снов не вижу, — машинально ответил Никита, беря бутерброд с ветчиной. — То есть раньше не видел, — поправился он. — А вот в последнее время начало что-то странное сниться… — Он поднял взгляд на Елизавету Вторую и увидел, что она смотрит на него внимательно и с сочувствием. — Впрочем, что тебе рассказывать… сама все знаешь. Но почему от этих снов так тяжело?

— Потому что перестройка сознания — тяжелый труд, — непонятно ответила Лиза-дубль. — Постель я тебе наверху приготовила, ну, там сам разберешься. Слева спальня, справа собственно чердак, книги рядом со входом, в шкафу. Я пошла спать.

И, не допив чай, она исчезла за дверью.

Лесенка, ведущая на чердак, располагалась в сенях. Наверху оказалось на диво уютно. Слева Никита обнаружил крохотную комнатку с маленькой печкой, которая, конечно, летом была ни к чему, но зимой могла оказаться очень даже кстати. Кроме печки, в верхней спаленке приютились узенькая металлическая кровать с висевшей над изголовьем лампой (постель была готова принять Никиту, а лоскутное одеяло просто-таки заманивало поскорее нырнуть под него), небольшой письменный стол под косо нависшим окном, две табуретки и стенной шкаф. Осмотрев все, Никита вернулся к лестнице. Рядом с ней стоял старый книжный шкаф, в который Елизавета Вторая загрузила привезенную с собой библиотеку. Сквозь пыльное стекло дверцы Никита увидел знакомый корешок и решительно извлек наружу «Рукопись, найденную в Сарагосе», — самое что ни на есть снотворное произведение из всех, что были ему знакомы. И тут же озадаченно уставился на томик. Вроде бы в его багаже тоже было это сочинение… нет, забыл. Но это и неважно.

Он вернулся в спальню, включил лампу над кроватью, погасил верхний свет, не спеша разделся, улегся, натянув на себя пестрое мягкое одеяло, и раскрыл книгу на середине. Но читать не смог, глаза слипались. Что ж, тем лучше, решил он и отложил книгу.

Но в темноте сон сразу куда-то унесло. Никита лежал, думая о прошлом и настоящем, не в состоянии связать их друг с другом… а потом настала полночь, и внизу, в доме, началось беспрерывное хождение. Жители Панелово спешили разобраться с константами собственных характеров, пока хозяйка дома не уехала. Вроде бы им не позволяла входить в дом в ее отсутствие врожденная деликатность… но в этом Никита сильно усомнился. Он почему-то был уверен, что без Елизаветы Второй никаких констант зеркало не покажет. Иногда звучал чей-то приглушенный голос, иногда кто-то на что-то натыкался… и в конце концов Никита не выдержал.

Он встал, натянул на себя джинсы и футболку, но обуваться не стал, — и осторожно спустился вниз. Из кухни в сени как раз в этот момент осторожно, на цыпочках, выходил какой-то мужик. Лампочка в кухне снова горела в четверть накала (нарочно, что ли, подумал Никита), и мужик, в спину которому полз этот мутный непрозрачный свет, показался Никите кряжистым гигантом… однако когда они вместе вышли во двор, освещенный луной, он понял, что мужик вполне обыкновенный и ростом куда меньше, чем он сам.

— Привет, — прошептал мужик, когда они дошли уже до калитки. — Это ты — гость Лизаветы?

— Я, — признался Никита. — А что?

— Да нет, ничего… Слушай, ну как мне эту гадость одолеть, а?

— Какую?

— Да пьянку, чтоб ей пусто было! Вот и хочу бросить пить, а — никак! Не могу! И уж который раз в это клятое зеркало заглядываю, все думаю — может, изменилось наконец мое естество, — и нет! Не меняется, чтоб ему пусто было!

— Надо же, — сочувственно пробормотал Никита. — А что ты там видишь?

— Бутылку! Чего делать-то?

Никита наконец понял, что мужик всерьез просит у него совета. Но почему-то не удивился этому. Просто он не знал, что порекомендовать бедолаге.

— А чего ты вообще хочешь от жизни? — спросил он, не особо задумываясь, лишь бы не молчать.

— Ну, я-то хочу много чего, — важно ответил мужик. — Я в душе художник. А рисовать не умею. И не знаю, как выразить красоту природы. Вот хочется, чтобы другие увидели то, что я вижу, — а показать не умею!

— В наше время рисовать не обязательно, — усмехнулся Никита. Уж в этом-то он отлично разбирался. — Купи фотоаппарат, вот тебе и все дела. И каждый увидит то, что видишь ты. На фотографии. Но сразу могу предупредить: большинство людей красоту не рассмотрит даже в упор, как ни тычь их в нее носом.

Мужик ошалело уставился на столичного журналиста, а потом вдруг охнул и со всех ног припустил куда-то в темноту. Никита проводил его веселым взглядом и хотел уже вернуться во двор, но тут откуда-то возник другой мужик, с фонарем в руке, и тихо спросил:

— Там есть кто?

— Не знаю, — ответил Никита. — Вроде бы нет. А фонарь зачем?

— Ну, ты даешь, — хмыкнул мужик. — Ты чего, не знаешь, что ли?

— Не знаю.

— Тут, понимаешь, обязательно фонарик нужен, чтобы отражение увидеть! Без фонарика ничего не выйдет.

— А свечка не сгодится? — спросил Никита.

— Нет, — серьезно ответил мужик. — Свечка тебя самого осветит, и сразу исказит и реальность зеркала, и смысл отражения.

И он бесшумно пошел ко входу в дом. Глянув на ноги нового посетителя, Никита увидел, что тот бос. Ни фига себе, подумал он, ну и народ тут, не просто по ночам бродит, чтобы собственный характер познать, а еще и босиком! Впрочем, он и сам не обут…

Надо фонарик найти, тут же решил он. Очень интересно, какую константу покажет ему зеркало.

Он вернулся в кухню и стал шарить по ящикам стола и по шкафчикам, надеясь отыскать фонарь. Но фонаря не находилось. Из комнаты, дверь в которую была приоткрыта, донесся тихий стон — похоже, мужику не шибко понравилось то, что он увидел. Никита замер. Вроде бы нехорошо тут стоять — он как бы подслушивает нечто абсолютно интимное… но ведь Лиза-дубль из своей спальни тоже все слышит… ну, это другое дело, Елизавете Второй местные наверняка доверяют безоглядно, а он тут чужак…

Мужик вышел в кухню, и Никита поразился его дикому виду. Темно-каштановые волосы мужика были всклокочены, глаза выпучились, губы обвисли… он сделал шаг, другой, уронил включенный фонарь — и, ощупью найдя выход, исчез.

Никита подобрал фонарик, пощелкал кнопкой, включая и выключая лампочку и думая, стоит ли ему связываться с этой фантасмагорией… а вдруг и он увидит что-нибудь такое, что выведет его из равновесия на всю оставшуюся жизнь… ну и плевать. Пусть так. Зато знать будет.

Он вошел в комнату, едва заметно освещенную слабыми следами света, сочившегося с полутемной кухни, подошел к зеркалу (подумав о том, что к судьбоносному стеклу, наверное, и нельзя подходить в обуви, несущей на себе следы земли и земного) и, включив фонарь, направил луч на свое отражение.

Он успел только мельком заметить желтое колесо вроде тележного, — и в ту же секунду зеркало звонко лопнуло и в одну секунду высыпалось из рамы мелкой крошкой, завалив его босые ноги холодом битого стекла.

Ошеломленный, он смотрел на пустую овальную раму, и тут до его сознания донесся голос Елизаветы Второй:

— Вот оно и выполнило свою задачу.

— Что ты хочешь этим сказать? — повернулся он к ней.

Лиза— дубль, полностью одетая и бодрая, словно бы и не ложившаяся спать, стояла в дверях маленькой комнаты, куда он до сих пор даже не заглядывал. За спиной девушки виднелась лишь темнота, черная, густая.

— Только то, что сказала.

— А, кончилось наконец наше волшебное зеркальце! — послышался из кухни голос милой Наташеньки. — Вот и хорошо. Давайте чай пить.

Глава седьмая

Следом за Елизаветой Второй он вышел в кухню и увидел, что милая Наташенька уже растопила плиту и вскипятила чай. Но он ведь находился в комнате всего несколько секунд… как она могла успеть? И все же он решил не задавать вопросов, и даже не спрашивать, откуда тут вообще среди ночи взялась Наташенька, — в конце концов, не он хозяин в доме. Если Елизавета Вторая сочтет нужным разобраться — она это сделает без него. На столе между чашками и тарелками с кексом и сыром сидела мадам Софья Львовна, нервно подергивавшая хвостом. Он уставился на нее, припоминая, когда же они виделись в последний раз, а мадам, глянув на него раскосо и пронзительно, вдруг резко подпрыгнула на месте, потом сорвалась со стола и умчалась на улицу, благо дверь была до сих пор распахнута настежь. Со двора донеслось хриплое «мяу», и все затихло.

— Ну вот, а что мы скажем, если еще кто-то из аборигенов придет в зеркало заглянуть? — жалобным тоном произнес Никита.

— Они больше не придут, — уверенно ответила милая Наташенька.

— Да откуда же им знать, что зеркало разбилось? — возразил Никита.

— Да уж узнают, — фыркнула Наташенька. — Тебе покрепче? Или, может, лучше кофе?

— Нет, пожалуй, чаю выпью, — сказал он, почувствовав, что ему и в самом деле хочется именно чаю. — И даже не очень крепкого.

— Вот и умница, — похвалила его милая Наташенька, наклоняя над его чашкой огненно-малиновый заварной чайник. — И никаких пакетиков. Видеть их не могу. Как раздуются… ну ровно тебе презерватив в чашке плавает!

Никита заржал во все горло, и ему вдруг стало легко-легко… как будто и не было последних мутных дней, насыщенных непонятностью. Вот только в самой глубине сознания, на донышке, осталась маленькая, коротенькая мысль о сайте фараона и о запропастившемся невесть куда ониксовом скарабее… да еще о том, что так и не узнал он ничего об основной константе собственного характера.

— Наташенька, ты просто чудо, — сказал он. — И откуда только такие, как ты, берутся!

— Да оттуда же, откуда и всякие другие, — мило смутилась Наташенька. — Такова природа вещей.

— Много ли мы о ней знаем… — бросила Лиза-дубль, как в пустоту.

— О Наташеньке? — уточнил Никита. — Или о природе вещей?

— О природе вещей простым людям по-настоящему вовсе ничего знать невозможно, — серьезно сказала Наташенька. — Да и о другом человеке — тоже ничегошеньки мы не знаем. Потому что неправильно смотрим.

— Что значит — неправильно? — Никита с нескрываемым изумлением уставился на милую Наташеньку, которую с детства привык считать непроходимой дурой… собственно, ее все считали невообразимо глупой (однако нашелся человек, который женился на ней и, несмотря на то, что Наташенька сама отказалась от него, продолжает ее любить и поддерживает материально…). О чем это она говорит? — Как это — неправильно смотрим?

— А представь, что ты сидишь под высокой сосной… ну под очень высокой, она просто в самое небо уходит, — начала пояснять Наташенька. — Можешь ты, глядя снизу, понять, в чем разница между ветками там, наверху? А ветки-то все разные! И люди тоже разные, только мы этого не видим, потому что они друг от друга отличаются внутри… а мы на что смотрим? На тело да на слова. И если чужих слов не понимаем — сердимся: чего умничает, говорил бы попроще!

И милая Наташенька с аппетитом отхлебнула сразу с полчашки чая и вцепилась белыми зубками в толстый ломоть ветчины, решив, что с нее рассуждений хватит.

Никита повернулся к Елизавете Второй, ища моральной поддержки, но та задумчиво изучала кусок кекса и его ищущего взгляда не заметила.

Молча и торжественно тянулось ночное чаепитие. Никита все ждал, что вот-вот в дом ввалится очередной абориген, желающий определить основную константу своего характера, но аборигены не появлялись, хотя времени было всего половина третьего, а значит, до контрольного часа оставалось еще немало. Ведь зеркало, насколько помнил Никита, работало до четырех… неужели и вправду любители сельдерея почувствовали, что зеркала больше нет? Что-то не верится…

— А ты поверь, — посоветовала ему Лиза-дубль, и милая Наташенька поддержала соседку:

— Поверь, уж они такие.

— Нет, с меня хватит… — пробормотал он и, торопливо встав, вышел из дома, чтобы подышать свежим воздухом и привести в порядок растрепавшиеся мысли.

Он сел на ступеньку перед дверью, и тут же рядом с ним очутилась мадам Софья Львовна, просочившаяся из темноты. Она бесцеремонно влезла к нему на колени, не обращая внимания на то, что Никита закурил (но ведь мадам не любит табачного дыма…), пристроилась поудобнее и громко замурлыкала.

— Ты чего? — удивленно спросил Никита. — С чего вдруг такие нежности?

Мадам, не обратив внимания на фамильярное обращение (может быть, в деревне, вдали от цивилизации, она готова была снизить стандарты), продолжала урчать, как маленький трактор. Никита ощутил запах, исходивший от кошки: почему-то мадам Софья Львовна пахла весенними нарциссами… ну, загадкой больше, загадкой меньше, какая разница?

Потом он заметил огонек чьей-то сигареты, маячивший возле заборчика. Никита еще только подумал о том, что стоило бы выйти и пообщаться с аборигеном, да вот что с кошкой делать… а мадам уже соскочила с его коленей и порскнула к калитке.

Он встал и вышел за ограду. Почти невидимый в ночи мужик негромко сказал:

— Вот ведь, не успел.

— Да откуда ты знаешь, что оно разбилось? — сердито спросил Никита, не зная сам, на что, собственно, он сердится.

— Как тут не знать, — спокойно ответил мужик, — ежели все зеркала в деревне разом лопнули. Уж звону было! Завтра придется в город ехать, на всех покупать, а то бабы взвоют, красоты своей не видя. Да уж, хитра была твоя бабушка…

— При чем тут моя бабушка? — вытаращил глаза Никита.

— Да зеркало-то она где-то раздобыла… и подарила Ивановне, что жила тут. Ивановна была женщина глупая, вздорная… не выдержала такого подарка, померла вскоре. Дом Лизавете достался. Тогда и зеркало заговорило.

— Ну и дела тут у вас… — вздохнул Никита, выбрасывая в траву окурок и доставая новую сигарету. — Ничего не понять.

— Да мы и сами не очень-то понимаем, просто уж привыкли, — пояснил мужик. — Как началось это три года назад, так и тянется.

— Что началось? — осторожно поинтересовался Никита, тут же вспомнив, что Елизавета Вторая купила вот этот самый дом именно три года назад.

— А всякое, — философским тоном сообщил мужик, тоже бросая окурок в траву и прикуривая вторую сигарету. — И с зеркалом этим, и другое тоже.

— Что, что другое? — настойчиво произнес Никита.

— Разное, — коротко сказал мужик. — А уж после того, как ты к бабушке своей в последний раз приезжал, и вовсе странная жизнь пошла. Как будто реальность наша изменилась в корне. Ряженые призраки одолели. А еще народ начал умоизвержением страдать. Иной раз такое скажут, что хоть стой, хоть падай. Прежде-то ничего эдакого и в головы никому не приходило. Говорят, это из-за того каменного жука, что ты привез. Ведь привез?

— Да…

— Ну, не зря, значит, народ поговаривает, что Лизаветин гость — не простой человек… Как бабушка твоя померла — уж мы того жука искали, искали… да так и не нашли. Крепко его спрятала Анна Филипповна. Ты не за ним ли приехал?

— За ним, — ответил окончательно растерявшийся Никита.

— Нашел?

— Нет пока.

— Найди, — посоветовал мужик. — А то к нам уж сторонние люди ездить боятся. Родня из города, и та опасается. Найди. И увези от нас к чертовой матери!

И с этими словами мужик ушел.

Глава восьмая

На вопрос о ряженых призраках Елизавета Вторая ответила просто:

— Ну, это призраки, которые на лицо выглядят как знакомые люди — умершие, естественно, — а одеты не по-нашему. Ну, в коронах, в мантиях, в латах… Вот деревенские их и окрестили ряжеными.

— И что, они тут по деревне бродят?

— Да, с тех пор, как ты привез сюда скарабея.

— Почему ты до сих пор ничего мне об этом не говорила?

— А зачем? — пожала плечами Лиза-дубль. — Пусть все идет, как идет. Когда наступает подходящий момент — рождается новое знание. Ложись-ка ты спать, утром пораньше к роднику пойдем, вода кончается.

Времени для сна оставалось еще вполне достаточно, но Никита был уверен, что не заснет, после таких-то событий. Однако стоило ему лечь — и он мгновенно провалился в забытье. И никаких снов не видел. И проснулся только тогда, когда его разбудила мадам Софья Львовна, настойчиво тащившая с него одеяло.

Елизавета Вторая вместо приветствия сказала:

— Куртку накинь, дождик накрапывает, и вообще по утрам в лесу прохладно…

Сама она тоже оделась не так легко, как обычно, — поверх ярко-желтой футболки с открытым воротом натянула белую ветровку с капюшоном. Они взяли ведра и вышли из дома.

Утро оказалось не просто прохладным, а по-настоящему холодным, хмурым, сырым. По всей деревне красовались огромные лужи, загадочно поблескивавшие в полутьме. Наверное, солнце еще только собиралось высунуться из-за горизонта (впрочем, его все равно не увидеть было бы сквозь тучи), когда они с Елизаветой Второй, позвякивая пустыми ведрами, уже маршировали к оврагу с бьющим из стены родником. Никита ежился от холода, но не спрашивал, зачем тащиться туда в такую рань. Он уже крепко усвоил основной принцип новой жизни: пусть все идет, как идет. Да и не все ли равно? Поспать и днем можно, если уж очень захочется.

Немного посветлело, и Никита понял, что дорога, которой ведет его Лиза-дубль, не та, что в прошлый раз. Во всяком случае, Никита не видел в том лесу гигантских кустов, сверху донизу усыпанных крупными алыми цветками… впрочем, может быть, они успели расцвести за прошедшие сутки? В этих краях всего ожидать можно. Но уж тропу выложить древней замшелой плиткой вряд ли кто-то мог… Тут он понял, что идут они не лесом, а парком, — запущенным, старым…

— Это другая дорога? — спросил он наконец.

— Да, — ответила шедшая впереди Елизавета Вторая. — Ту размыло.

— Когда? — невольно вскрикнул он.

— Ночью. Ты спал, не слышал, какая гроза была.

— Но это не лес.

— Нет, конечно. Я ведь говорила тебе — здесь когда-то сплошь были графские да княжеские угодья, разных семей… или не говорила? ну, кое-какие следы сохранились, как видишь.

Похоже, дорога через парк была раза в два длиннее, чем лесная. Они все шли и шли, вокруг понемногу светало, тучи поредели, из черных превратились в серые, потом обернулись синими облаками — и пропустили наконец сквозь себя косые лучи утреннего солнца. И сразу начался оглушительный птичий галдеж, поверх которого раздавался ритмичный стук. Источник стука Никита обнаружил сразу: впереди, совсем рядом, на янтарном сосновом стволе сидел дятел в красной шапочке и, прикидываясь страшно деловым мужиком, изо всех сил колотил длинным клювом по сучку. При виде дятла Никита развеселился.

— Работник что надо, — сказал он. — И почему только дятлы мигренью не страдают?

Лиза— дубль хихикнула, но ничего не сказала.

Но вот наконец тропа пошла под уклон, по обе стороны от нее встали плотные заросли орешника, точно так же скрыв последние следы прошлой цивилизованности, как в районе лесной дачи князей Троицких, и Елизавета Вторая вывела гостя к оврагу. Но на этот раз они выбрались гораздо ниже, и родник оказался слева от них, за поворотом огромного провала. Они пошли вдоль обрыва, но здесь уже не было и намека на тропу, и им пришлось продираться сквозь колючие кусты неведомых Никите пород, перелезать через полусгнившие стволы давным-давно упавших деревьев, норовившие ткнуть их обломком ветви или корня, плюхать по мокрым моховым кочкам и ямкам… Ведра постоянно цеплялись за что-нибудь, падали с жестяным звоном, застревали в кустах… Никита измучился вконец, хотя до спуска и надо-то было пройти метров сто или чуть больше. К тому же колючки то и дело хватали его за куртку, стремясь завладеть чужой вещью. Но почему-то Никита не злился, и сам удивлялся этому, — ведь в прошлой своей жизни он готов был вспылить по любому поводу… наверное, он заразился безмятежностью Елизаветы Второй — уж она-то никогда не теряла терпения…

Но вот они наконец подошли к тому месту, где в прошлый раз спускались к шумному роднику. Как ни странно, условная тропа, ведущая вниз, не стала после дождя хуже — то ли нависшие над оврагом деревья задержали водяные потоки, то ли вода мгновенно стекла в ручей… Так или иначе, но воды они набрали без особых сложностей. Сложности начались на обратном пути.

Когда они, насквозь промокшие у брызжущего пеной родника, с треском и хлюпаньем вывалились на старую тропинку, выложенную растрескавшейся и раскрошившейся плиткой, Лиза-дубль вдруг резко остановилась, поставила ведра на землю и стала настороженно прислушиваться. К чему — Никита не понял. Вроде бы все так же чирикали птицы, неподалеку долбил ни в чем не повинный ствол дятел, шелестели над головами влажные кроны деревьев… кое-где прыгали по земле и кустам пятна солнечного света… вон какой-то шоколадный гриб — высунулся из-под прелых листьев, думает, дурак, никто его здесь не найдет…

— Похоже, начинается, — тихо сказала Елизавета Вторая.

— Что начинается? — спросил он, оглядываясь по сторонам и не видя ничего подозрительного. — Что начинается?

— Не знаю. Скоро увидим. Пошли, может, еще успеем…

Они не успели.

Вокруг внезапно потемнело, пронесся тяжелый порыв холодного ветра, сорвавшего с деревьев тучу листьев, истерически загомонили птицы, кто-то ухнул неподалеку хриплым басом… и Елизавета Вторая, снова аккуратно поставив ведра на тропинку, повернулась к Никите и негромко сказала:

— Помни, каждую секунду помни: ум искажает форму явлений. Анализируй: в самом ли деле ты видишь то, что видишь.

Он тоже поставил ведра и стал оглядываться по сторонам. А что, собственно, он видит? Ну, пока ничего нового. Все тот же лес. Все та же тропа. Все те же ведра… но тут он обнаружил, что воды в одном из ведер нет, а на дне свернулась клубочком мадам Софья Львовна. Он наклонился и протянул руку, чтобы потрогать кошку. Вроде бы она была самой что ни на есть настоящей, теплой и мягкой. Ну, неважно. Пусть себе там лежит, если ей охота.

— А в чем дело-то? — спросил он. — Что все это значит?

— Я думаю, причина в том, что мы решили уничтожить скарабея, — спокойно ответила Елизавета Вторая. — Но он несет на себе некую формулу… В результате началась игра энергий.

— И эта игра направлена на то, чтобы нас остановить?

— Наверное, — пожала плечами Лиза-дубль. — Остановить или уничтожить. Ты только не дергайся. Если сумеешь сохранить внутреннюю безмятежность — ничего они нам не сделают, эти энергии. Пошумят немножко и затихнут.

— Да я, собственно, и… — пробормотал Никита, пытаясь понять, обеспокоен он или нет. Вроде не особо. Да и серьезных причин к беспокойству он пока не видел. Ну, ветер шумит, птицы нервничают — но птиц трудно ли напугать? Птицы — существа, по природе своей склонные к панике. Кошка откуда-то взялась в ведре… ну, от мадам Софьи Львовны и не такого ждать приходится. А что еще?

А еще на тропу выкатились валуны. И торжественно выстроились в ряд. Да ведь их обойти можно. Справа и слева выросли здоровенные пни — такие же, как тот, что выскочил, словно прыщ, на косогоре, когда их машина спускалась к деревне. Ну, сядь на пенек, съешь пирожок…

И тут Елизавета Вторая выудила из кармана тот самый замусоленный сверточек, что вручил ей в Клюквенке мужичонка в армянской кепке. Аккуратно развернув тряпицу, Лиза-дубль спрятала ее обратно в карман, а на ладони девушки остался темный шарик, похожий с виду на пирожное «картошку», только совсем уж микроскопическое, как в самой дорогой кондитерской на Невском проспекте. Ветер усилился, завыл, сминая вершины деревьев, птиц в одно мгновение унесло куда-то за овраг… но почему-то ни один волосок не шелохнулся на головах Никиты и Елизаветы Второй. Ветер словно боялся коснуться их. Зато перевернул одно из ведер, расплескав воду по тропе. Ведро покатилось, грохоча, назад, к оврагу. Но три оставшиеся не тронулись с места. Никита с интересом наблюдал за происходящим. Надо же, как оно все… а ветер наверху все сильнее и сильнее…

И только в этот момент Никита удивился тому, что Лиза-дубль с утра пораньше потащила его к роднику. Он ни на мгновение не усомнился в том, что Елизавета Вторая ожидала всплеска энергий, так зачем же…

— А представь, что все это случилось бы в деревне, — сказала Лиза-дубль. — Хорошо ли?

В самом деле, подумал он, совершенно не обратив на этот раз внимания на то, что девушка снова ответила на его мысли. Ураган, несущийся над мирными домиками… вырванный вместе с драгоценным корнем и поверженный в грязь сельдерей… напуганные жители… нет, уж лучше они тут сами разберутся, без посторонних.

Елизавета Вторая разломила «картошку» пополам и протянула половинку Никите. Внутри шарик оказался сливочного цвета, словно он был орехом с темно-коричневой скорлупой и светлым нежным ядром.

— И что с ним делать? — спросил он, беря свою долю «пирожка».

— Что и предписано, — серьезно ответила Лиза-дубль. — Сядь на пенек и так далее.

Никита огляделся. Пеньков выросло ровно два, как по заказу, — но не у самой тропы, а в сторонке, под защитой всякой лесной ерунды. Никита, крепко зажав в правой руке свою половинку «пирожка», полез напролом сквозь мелколиственную поросль кустиков и стену мощного дудника (откуда здесь дудник, мельком удивился он, тень же, а он солнце любит…) и, развернувшись, с размаху шлепнулся задом на желтовато-белый свежий срез. Пень просел под ним, подражая мягкому пружинному дивану, и вроде бы даже скрипнул. Скрипи, скрипи, если хочется, подумал Никита, это твои проблемы. Он быстро запихнул в рот всю свою половинку «пирожка» целиком, не зная, какого вкуса ожидать, но и не тревожась из-за подобной мелочи. Однако «пирожок» оказался просто-напросто лишенным вкуса как такового, — что само по себе было, конечно, удивительно, но сколько же можно удивляться? Эта способность человека тоже имеет свои пределы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18