Юрий Греков
      КАЛИФ НА ЧАС
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      - Фельдмаршал идет!-звонкий мальчишечий вопль распорол послеобеденную тишину. И сразу же хлопнуло, распахнувшись, окно, и толстая тетка в шлеме из папильоток высунулась по пояс, и на той же ноте принялась честить хулиганов, мешающих людям отдыхать. Гнев ее был громок, но справедлив, поскольку вопли под окошком никак не способствуют тому, что в Испании называется сиестой, а у нас проще и понятнее - вздремнуть после обеда.
      Но "горлопан", "крикун", "байстрюк" (все это в одном лице) был уже далеко. А вопль его не только разбудил почтенную пенсионерку, но пал на более благодатную почву: через минуту на углу собралась целая компания "байстрюков", а попросту говоря, публика, в которой любой мог бы послужить прототипом знаменитого вождя краснокожих, навсегда прославленного О. Генри.
      Высокое внимание "вождей" на сей раз привлекла странная фигура, показавшаяся в конце квартала.
      Тут, пожалуй, можно и нужно сделать небольшое отступление.
      У городов, как и у людей, свои судьбы. Несмотря на некоторую банальность этого тонкого наблюдения, факт остается фактом. Многие маленькие городишки, именовавшиеся у Брокгауза заштатными, давно стали гигантами и даже всемирно известными. Иные же с грехом пополам дослужились до почетного звания райцентров. Но еще остались маленькие и, надо сказать, уютные городишки, непримечательные ничем и гордящиеся в основном тем, что когда-то по ухабистой центральной улочке проезжал куда-то Пушкин, ругая при этом городского голову последними словами за то, что теперь называется "состояние дорог". Проезжал Пушкин или нет, в точности неизвестно, но думать так приятно. Городского головы, естественно, давным-давно нет, а есть горисполком с Председателем. Центральная улица вымощена еще на памяти старшего поколения, а года три назад и вовсе заасфальтирована. И отличается такой городок от бывшего своего заштатного собрата, ставшего знаменитостью, только тем, что в большом городе большая промышленность, а здесь маленькая - хлебозавод, кожевенный, кирпичный, сыродельный заводы и еще всякие другие. В большом городе дома побольше, здесь - поменьше. Короче говоря, маленькие городки - это большие в миниатюре. Но была в них, а кое-где есть и сейчас своя специфическая и обязательная достопримечательность. Кто живал в таких городках, знает, что почти в каждом непременно есть свой дурачок. Несчастные эти люди, несчастья своего не сознающие, народ совершенно безобидный. Не зря испокон веков к таким людям бытует трогательно сочувственное отношение. И странности их иногда могут оказаться преувеличенными. В детстве я знал такого дурачка-немого Пантюшу. Немцы застрелили его в сорок третьем году на Первое мая, когда Пантюша явился на площадь, где до войны проходили митинги, и стал маршировать с разукрашенной рождественской звездой прямо перед окнами полевой жандармерии...
      Но тот, чье появление мальчишечья братия приветствовала громкими криками "Фельдмаршал!", был не совсем обычный дурачок. Появился он в нашем городке около полугода назад неизвестно откуда. Просто однажды на центральной нашей улице - Бульварной - возникла посреди газона фигура, перемазанная с головы до ног... пардон, как бы это сказать помягче?.. - в навозе.
      Одежка на будущем фельдмаршале (поскольку сначала был он безымянным) бросалась в глаза: на сером рваном кителе три ряда больших погнутых пуговиц, а на правом плече пучок обвисших спутанных веревочек. А тут вскоре в летнем кинотеатре пустили какой-то мексиканский фильм, где все полтора часа скакал по экрану на белом коне фельдмаршал Алонсо ди Гарсиа - в золотых эполетах и со здоровенными бляхами орденов на труди. Конечно, сходство пучка веревочных обрывков с фельдмаршальскими эполетами было очевидно только мальчишечьему глазу, способному увидеть в плохо выструганной палке знаменитый оленебой Кожаного Чулка, но прозвище прилипло, за неимением другого. Одновременно высокое звание фельдмаршальского дворца получила старая полуразрушенная водонапорная башня, где, как выяснила разведка, обосновался фельдмаршал.
      Но даже самые храбрые мальчишки не решались сунуть нос в эту самую башню. И, завидев ее нового владельца, покрикивали издалека. И мне было понятно почему - это не добродушно мычащий Пантюша... Однажды он прошагал мимо меня своим деревянно-расслабленным шагом, глядя перед собой отсутствующим взглядом и что-то не то напевая, не то бормоча под нос. Я прислушался - бормотание было бессвязным, какой-то Странный набор, слов: тилле... тилле... раталара...
      И вдруг он обернулся, взглянул в упор - и... Такая злобная ненависть стояла в его закисших глазах, что и сейчас, годы спустя, мне немного не по себе, когда я вспоминаю об этом.
      А теперь мне пора поставить три точки. Потому что, несмотря на подзаголовок "фантастическая повесть", рассказ мой относится скорее к тому жанру, законы которого требуют, чтобы читателю стало ясно, "кто убил", если не па последней странице, то уж во всяком случае и не на первой...
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      "Неподалеку от полуострова Флорида разместился знаменитый "дьявольский Бермудский треугольник". Знаменит же он тем, что здесь, как утверждают, таинственно, не успев подать сигнал бедствия, исчезают суда и самолеты. Не тонут, не падают в воду - просто исчезают, не оставляя следа. Как сообщает исследователь Т. Сандерсон, который, по его словам, собрал все данные о таинственных исчезновениях, это не единственный зловещий район. Сандерсон, проанализировав все данные, с удивлением обнаружил, что таких трагически странных районов на Земле ровно десять..."
      "Много опасностей таит в себе океан, но ничто не наводит такой страх на моряка, как "шестиугольник Хаттераса" (морская территория у берегов американского штата Северная Каролина к северу от так называемого "Бермудского треугольника"). На памяти только нынешнего поколения в этом районе исчезло не менее тысячи судов. Какая сила (или силы?) действует в этом районе Атлантики, не может объяснить ни один ученый. Вспомним случай с "Кэррол Диринг". Эта шхуна, пересекая Атлантику, неожиданно исчезла. Ее обнаружили в районе "шестиугольника". Паруса на всех пяти мачтах подняты, но на борту ни души. По сообщению такого достоверного источника, как журнал "Нэшнл джиогрэфик", катер морской пограничной службы, наткнувшийся на шхуну, не обнаружил на судне никого, кроме двух кошек. На камбузе стояла свежеприготовленная пища. Судьба экипажа и по сей день - загадка..."
      "5 декабря 1945 года при идеальной погоде с базы Форт-Лодердейл поднялась в небо "Эскадрилья-19" в составе пяти бомбардировщиков-торпедоносцев под командой лейтенанта Чарльза Тэйлора. Через 65 минут диспетчер базы услышал тревожное сообщение Ч. Тэйлора: "...Мы находимся на грани катастрофы... кажется, сбились с курса..." Для обнаружения терпящих бедствие в воздух поднялся военный гидросамолет. Но и с ним связь вскоре прервалась. Всего же в Бермудском треугольнике с 1945 года погибло свыше ста больших 'и малых судов и около двадцати самолетов. Но это не единственное место, где отмечены столь странные происшествия. В районе между Японией, островом Гуам и Филиппинами так много пропало без вести кораблей и самолетов, что японское правительство официально объявило его опасной зоной"...
      Такие сообщения появлялись и появляются в газетах всего мира не один десяток лет. Но, конечно, вряд ли кто станет утверждать, что читателю становится известно обо всех подобных происшествиях. И если уж большинству таинственных случаев находятся самые различные, в том числе и абсолютно невероятные объяснения и толкования, то случаи никому не известные даже на такие объяснения рассчитывать не могут. Последнее замечание, при всей своей внешней ясности, скрывает в себе принципиальное обстоятельство. Ведь все имеет первопричину, все имеет начало. И кто может поручиться, что в числе событий, оставшихся неизвестными, не лежит ключ к пониманию всех остальных - известных, но так и не понятых?
      ...На рассвете 17 апреля 1945 года три танко-десантных корабля США подошли к пустынному побережью Шлезвиг-Гольштейна в пяти милях севернее порта Хальтштадт. С каждого из кораблей было спущено по четыре десантных катера, и через час на берег высадились последние солдаты полуторатысячного десанта морской пехоты и семьдесят легких танков М-41. В задачу части отряда с приданными ей десятью танками входило блокировать Хальтштадт. Остальным танкам с десантом на борту предстояло форсированным маршем двинуться в глубь Германии. Уже стало известно, что накануне войска маршала Жукова начали заключительные операции по овладению Берлином. И высаженный у Хальтштадта американский десант был одной из многих ударных групп, в задачу которых входило на конечном этапе войны оккупировать как можно большую часть территории Германии.
      Когда группа блокирования на полной скорости проскочила пять миль, отделявших место высадки от окраин Хальтштадта, командир группы майор Холкнер, высунувшись из люка передового танка, даже присвистнул от удивления:
      - Ну и поработали ребята!
      Танки круто затормозили у края огромной воронки, добрых пяти километров в диаметре. На всякий случай Холкнер сверился с картой, потом заглянул в тоненький справочник, выданный ему перед операцией: "Хальтштадт. Порт. Население 138 тысяч... Четыре завода по производству... Исследовательские лаборатории флота..." - и, захлопнув книжицу, вызвал по рации командующего высадкой коммодора Фланга, находившегося на борту одного из десантных кораблей.
      Фланг ничего не знал о налете авиации на Хальтштадт, но, выслушав доклад майора Холкнера, рассудил, что во-первых, знать ему и не обязательно, а во-вторых, - поскольку блокировать нечего, эта задача отменяется. И, решив так, приказал майору Холкнеру полным ходом нагонять ушедшую часть десанта.
      Бессмысленность массированной бомбардировки Хальтштадта не удивила коммодора Фланга. Собственно, вся Германия уже лежала в руинах, налетами американской авиации с лица земли был стерт Дрезден и многие другие, куда более известные, нежели Хальтштадт, города. Четыре месяца спустя мир узнал о Хиросиме. И уж, конечно, никому не пришло в голову искать иное объяснение полному .исчезновению Хальтштадта с лица земли, чем то, что пришло в голову майору Холкнбру. Между тем такое объяснение существовало. Однако до поры до времени, а может, и навсегда, оно было, как пишут в старинных и некоторых современных романах, "скрыто покровом тайны".
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Желтый свет кривобокой настольной лампы распихал тени по углам и улегся круглым расплывчатым пятном на щербатой столешнице. Человек, склонившийся над узким столом, поправил абажур - теня по углам колыхнулись и снова замерли, и, поставив последнюю точку, откинулся назад, придирчиво перечитал написанное и раздраженно нахмурился: "Каррамба, ногой теперь писать, что ли?" За долгие годы сочинительства он - дон Эдуардо Франсиско Адолфо Куртис - выучился писать левой рукой почти так же каллиграфически, как и правой. И именно это обстоятельство и раздражало его. Потому что вот уже добрых три десятка лет, начав еще в розовые гимназические времена, дон Эдуардо ежевечерне сочинял те самые опусы, которые и в просторечии и в уголовном кодексе называются анонимками. В отличие от знаменитого симпатичного мошенника Куртис упомянутый кодекс не чтил, но принимал всяческие меры, чтобы этого никто не заметил. И вот теперь он с огорчением убедился, что испытанный анонимщиками всех времен и народов способ вдруг подвел его. Поднеся к носу испачканную чернилами руку, он снова раздраженно выругался: "Порка путана, каррамба!" Чертыхнувшись еще раз, перечел написанное и несколько повеселел: дон Эдуардо Куртис (он же, согласно подписи, Гражданин) сообщал в полицию нравов, что директриса воскресной школы беспардонно и бесцеремонно вот уже вторую неделю щеголяет новым шиншилловым боа. А поскольку размер муниципального жалованья директрисы общеизвестен, спрашивается - как она на помянутое жалованье себе шиншилловые боа добывает? Чтобы полицейским недолго ломать голову, Гражданин советовал внимательно просмотреть картотеку желто-билетных дам, и на тот случай, если карточки мадам директрисы там не окажется, упущение это немедленно исправить.
      Куртис аккуратно вложил листок в простой, без марки, конверт, надписал покорявее адрес и, лизнув крап, заклеил конверт. Сообщения свои дон Эдуардо посылал исключительно доплатными письмами: покупка марок в нужных ему количествах - прямой путь к разорению, которого он никак допустить не мог, так как не только не собирался разоряться, а совсем наоборот - хотел разбогатеть. Это было главной его целью, стремясь к которой он в последние тридцать лет перепробовал множество способов и об иных сегодня предпочел бы не вспоминать.
      Решив бросить письмо завтра: не горит, пусть мадам директриса еще ночку поспит спокойно, - Куртис, блюдя здоровье, выпил запасенную с вечера бутылочку портикаллы и, по недолгом размышлении, вознамерился задать храповицкого, на что после столь многотрудного дня и особенно вечера имел полное право. Но тут он вспомнил, что еще не просмотрел купленный на почте свежий номер "Плейбоя". Потянувшись за журналом, почему-то завалившимся за кресло, Куртис скрипнул зубами и выругался: больно стрельнуло в колене. Виной тому был не внезапный приступ ревматизма или, скажем, аристократической подагры, хотя колено и давало о себе знать довольно часто. Если это случалось при клиенте, Куртис, морщась, небрежно пояснял: "В молодости я командовал ротой (или батальоном, или даже полком) Иностранного легиона. Шальная пуля в джунглях, куча операций - и вот, нет-нет да и напомнит..." Эта героическая версия очень Куртису нравилась, но тем не менее оставалась лишь версией, так как на деле все обстояло несколько иначе: четыре года назад Куртис некоторое время подвизался на севере страны в роли штрейкбрехера. Подробности ему вспоминать не хотелось, осталась только глубоко прятавшаяся мыслишка: хорошо еще, что только колено расшиб, когда пришлось, не разбирая дороги, удирать от пикета забастовщиков.
      Обосновавшись с год назад на крайнем юге, почти у самого побережья Шелльского залива, в городке с несколько длинноватым названием Хасиенда-дель-Нигрос, он без особого труда устроился для начала клерком-делопроизводителем маклерской конторы по продаже недвижимости Бантке и К+. Устроиться ему помогли рекомендательные письма (почти подлинные, если не считать подписи, которую Куртис изобразил вполне квалифицированно). Хасиенда-дель-Нигрос некогда была процветающим центром черного товара на перевалочном пути из Африки, что и закрепилось в ее имени. Сейчас это был совсем захудалый городишко, где Куртис намеревался передохнуть перед новым рывком к заветной цели.
      Куртис откинулся в кресле, поднял с пола журнал. И тут кто-то постучал в окно.
      Куртис встрепенулся, но, решив, что почудилось, снова присел на краешек кресла. Но стук, уже настойчивее, повторился. Куртис, встревожено вглядываясь в заоконную темноту, осторожно, под стеной подобрался к окошку, гадая: кто? И в самом деле, как не ломать голову: ни друзей, ни просто знакомых, да еще таких, что в поздний час могли бы стучаться к нему в окно, у него не было.
      Неизвестный постучал опять. Куртис, прижимаясь к стене у окна, приподнялся на цыпочки и шепотом спросил в сторону открытой форточки:
      - Кто там? Что нужно?
      - Нужен господин Куртис,-так же шепотом отозвался неизвестный и чуть громче спросил: - Это вы?
      - Ну, я, Куртис, - согласился, продолжая держаться под прикрытием стены, дон Эдуардо.
      - У меня к вам поручение.
      - Приходите завтра в контору. - Едва Куртис успел это сказать, как рама вдруг подалась, и через подоконник тяжело перевалился человек. У дона Эдуардо обмякли ноги, в животе заныло.
      Нежданный и незваный гость вежливо поклонился и подал ему длинный узкий конверт. Куртис машинально надорвал край, вытащил плотный листок и пробежал пяток строчек, отпечатанных на машинке:
      "Мой дорогой племянник! Вне всякого сомнения, ты не подозреваешь о моем существовании. Но, надеюсь, наша встреча состоится в ближайшие часы, и тогда ты многое узнаешь. Подателю письма можешь доверять безоговорочно. Твой дядя".
      Чувство, мгновенно охватившее дона Эдуардо, было чем-то средним между бессильной яростью и глухим разочарованием. Злость и разочарование Куртиса понять нетрудно: вроде замел следы, если не навсегда, то уж, во всяком случае, надолго, и тут на тебе - разыскал-таки, старая перечница!
      Лет восемь назад дон Куртис едва не стал миллионером. Очень даже мог стать, но тем не менее не стал, а взамен лишился тысячи монет, выложенных, чтобы откупиться от чересчур проницательного чиновника из комиссии по борьбе с наркотиками. Монеты он, правда, выложил не свои, а одолженные у дядюшки под фальшивые векселя.
      Куртис уперся взглядом в строчку - "...надеюсь, наша встреча состоится в ближайшие часы". Сюда едет, что ли? И тут до него дошла некоторая странность обращения: "Дорогой племянник..." Старый Куртис так написать просто не мог. "Отродье дьявола, вонючая свинья" - другое дело. Так, помнится, обращался к нему дядюшка в одном из писем, нагнавшем его, когда он вояжировал то ли из Сан-Фелипе в Ныо-Джерси, то ли из Коботы в Торвилл. Потом... что за черт:
      "...ты не подозреваешь о моем существовании". Столько лет бегать от того, о чьем существовании не подозреваешь? Нет, тут что-то не то. Дон Эдуардо, несколько обессилев от попыток сообразить, в чем дело, присел на подлокотник кресла. И тут гость заговорил, раздельно произнося слова с каким-то странным выговором:
      - Ваш дядя ждет вас.
      - Какой дядя? Где? - вскинулся Куртис.
      - Это станет вам ясно чуть позже. Пока я уполномочен сказать: вы не подозреваете, что ожидает вас.
      -Что?
      -Власть, - спокойно сказал гость. - И все остальное...
      Странный посланец решительно шагнул к двери. Куртис, чуть ошарашенный навалившимися на него непонятностями, покорно двинулся за ним. За соседним забором звякнул цепью и заворчал Консул - здоровенный дог, охраняющий покой отставного полковника национальной гвардии Пшют-та.
      Незнакомец вынул из кармана крошечный аппаратик, крутнул диск. И мгновенная тошнота, как воздушная яма. Куртис почувствовал, что его подхватили под локоть, и пошатнувшись, устоял. Незнакомец, увидев это, отпустил его локоть и отступил назад. Куртис огляделся по сторонам:
      широкая асфальтированная улица, двумя рядами тусклых фонарей уходящая вдаль. За фонарями по обеим сторонам мостовой густела темнота, в которой угадывались дома, - кажется высокие, во много этажей. Но не успел дон Эдуардо удивиться, как увидел, что из-за крыши невидного в темноте дома выплыла щербатая луна, а следом... вторая! Не успел Куртис ни удивиться, ни испугаться странностям, вдруг обступившим его, как, тихо урча, подкатил длинный серый автомобиль, и спутник почтительным жестом приоткрыл дверцу...
      Куртис украдкой поглядывал в окошко: так и есть - две луны. И оттого, наверное, что автомобиль то и дело сворачивал, виделось Куртису, что первая щербатая - луна выписывает восьмерку в черном беззвездном небе, а вторая вроде бы норовит то ли наперерез ей, то ли пристроиться в пару...
      ...Машина тихо скользнула в темный безлюдный переулок и остановилась у ступеней, полукругом поднимавшихся ко входу, похожему на гостиничный. Стеклянную, слабо освещенную изнутри дверь никто не распахнул перед ними - она распахнулась сама. Правда, Куртис заметил, как провожатый наклонился к какой-то пупырчатой бляхе на косяке и что-то промычал.
      В конце длинного, крашенного серой краской коридора провожатый, остановившись перед массивной дверью, снова что-то бормотнул, - и дверь отошла. После тускло освещенного коридора яркий свет, ударивший из дверного проема, заставил дона Эдуардо зажмуриться на мгновение. Перешагнув порог, он огляделся со вновь вспыхнувшим недоумением: огромная комната, скорее даже зала, а не комната, совершенно пустая - ни стола, ни стула. Голые белые стены. Шагах в двадцати на желтом паркете черное пятно. Куртис вгляделся:
      посреди комнаты прямо на полу стоял телефонный аппарат.
      Провожатый наклонился, взял трубку, молча что-то выслушал, положил трубку и обернулся:
      -Мне приказано оставлять вас один. Я уйду, наберите номер 12-34-56-78...
      Дон Эдуардо мелкими шажками, - как бы не поскользнуться, - подошел и, дождавшись, когда дверь закрылась, поднял трубку, подержал, приложил к уху, потом повертел, разглядывая, и, наконец, решившись, набрал номер.
      В трубке щелкнуло. И негромкий, какой-то жестяной, голос сказал: Здравствуй, племянник... Куртис вежливо ответил:
      -Здравствуйте...
      Голос ровно, без всякого выражения, продолжал:
      -Не перебивай меня. Не отвечай мне. Этого не нужно. Я тебя не услышу. Все, что я хочу тебе сказать - магнитозапись. Я обманул тебя, пообещав скорую встречу. Этой встречи не будет... почему - об этом позже. Но мне нужно было обеспечить твое согласие. Обман этот - пустяк. А если учесть, что получаешь ты - то он и вовсе благо...
      Жестяной голос умолк. Дон Куртис перевел дыхание, и в это мгновение в голове у него всплыл во всей своей пугающей недвусмысленности вопрос: да что это с ним приключилось?
      Голос в трубке возник снова:
      -Но к делу. Меня зовут Готлиб Гуртис. В 1942 году я был на твоих крестинах а Хальтштадте, и с той поры я не видел ни тебя, ни твою матушку - мою дорогую сестру Генриетту. - Голос умолк.
      Куртис был ошеломлен. - На каких крестинах?! Матушка его, Сильвия Куртис, а не какая-то там Генриетта, благополучно скончалась незадолго до войны. А о помянутом Хальтштадте ни он, ни тем более матушка его, за всю жизнь не ездившая дальше соседнего городка Катапульта, и слыхом не слыхивали! Голос заговорил снова, но дон Эдуардо все еще лихорадочно соображал: какие крестины, и чьи это крестины, если в сорок втором году ему, дону Эдуардо Франсиско Адолфо Куртису, было уже далеко за двадцать?..
      Но, заставив себя слушать, он поймал обрывок последней фразы:
      -...тебя было нелегко - ты оказался на другом континенте. "Каком другом?" - мелькнула мысль, но в трубке, которую он продолжал прижимать к уху, шелестело:
      - В последние месяцы войны я сделал открытие, суть которого ты узнаешь позже. До последнего времени я был хозяином созданного мною мира... До последнего - потому что теперь, когда ты слушаешь мой голос, меня уже нет... Теперь властелин этого мира - ты. Мой наследник...
      И тут Куртис совершенно четко понял: этот господин с жестяным голосом все перепутал!
      А голос повторил:
      - Да, ты властелин этого мира! Тебе предстоит закончить то, что не успел я... - голос в трубке смолк, как бы давая слушателю освоиться с услышанным;.
      И тут только до Куртиса дошло: этот-то "дядюшка" помер... сам только что сказал!
      Мысли - куцые, сбивчивые - завертелись в голове Эдуардо каруселью, даже тошнота подступила к горлу, - и сложились в одну, наполнившую все его существо дикой, оглушающей радостью: повезло! Первый раз в жизни повезло! "Этот, все напутавший, "дядюшка" проверить теперь уже ничего не сможет - когда там я родился, где меня крестили..."
      Голос тут же подтвердил:
      - Теперь хозяин ты!
      И после короткой паузы - Куртис напряженно ждал - продолжал:
      - А теперь прощай. Все остальные инструкции, мое завещание ты найдешь в своем кабинете, - голос нажал на слове своем, и Куртис неожиданно для себя крякнул. - Схема твоей резиденции нанесена на нижней крышке этого телефонного аппарата. Итак, прощай. На твои плечи легла огромная власть, и огромная цель стоит перед тобой. Прощай.
      Жестяной шелест в трубке умолк. Дон Эдуардо на всякий случай еще немного подержал трубку возле уха. Потом осторожно положил и, наклонясь, поднял с пола аппарат, перевернул-трубка соскочила с рычагов. Жарко вспотев, он поймал ее у самого пола. Не хватало еще за разбитую трубку платить... И только снова водрузив ее на рычаги, дон Эдуардо подумал: "Стой! А кому платить?.."
      Переваривая эту неожиданную мысль, он пожевал губами, потом осторожно снял трубку и, подержав ее немного на весу, примерился и с размаху хряснул о пол. Пластмассовые брызги взлетели и черным веером осели на желто блестящий паркет. Это неожиданно понравилось, и Куртис вознамерился трахнуть о пол и аппарат, но вспомнил - схема. Перевернув вверх дном телефон, он отковырял желтую пластинку и принялся внимательно разглядывать. Потом, осторожно сверяясь со схемой, двинулся к боковой двери - знакомиться с "резиденцией".
      Входя таким манером в роль Хозяина, дон Эдуардо даже и мельком не подумал усомниться в реальности происходящего. Неожиданный гость, две скачущие луны, голос - эти, невероятные еще вчера и абсолютно реальные сегодня, факты подтверждали, что реально и все остальное. И Куртис в единый миг подсознательно и прочно уверился в этом. Хозяин чего - дон Эдуардо еще и понятия не имел, но сознание того, что - Хозяин, стало бесповоротной уверенностью в считанные мгновения...
      Самое нужное он нашел сразу. Осмотрев выложенные зеленым кафелем стены с зеркальными полочками, заглянул в унитаз; шевеля губами, прочитал на дне синие буквы "Standart". Подумал немного, но к чему надпись, что значит, - не понял. Примерившись, плюнул - попал в букву "d". Потом, оборотясь, повертел головой перед зеркалом, всмотрелся, но никаких перемен в собственной, такой знакомой, можно сказать, с детства физиономии не углядел...
      Толкнув тяжелую дверь - на схеме за дверью спальня, - Куртис чуть не присел: в углу комнаты тесно сгрудилось штук двадцать овец!
      - Ну и ну! - крутнул головой Куртис, Но овцы стояли и он, шагнув через порог, сообразил: чучела это. "На кой черт?" - снова удивился он, и тут неожиданно его осенило: "Да это же... как его... ну да, тахта! Ну и живут же люди!" - позавидовал он, но вспомнил тут же: это не люди какие-то, это он теперь живет!
      Рядом с овечьей тахтой на столике с тонкими паучьими ножками лежала стопка толстых кожаных тетрадей. Взял верхнюю, прочитал тисненые буквы "Инструкция". Повертел, потом осторожно положил на место и, не без опаски присев на крайнюю "овцу", попробовал - прочно ли? Оказалось, прочно, и он уже без опаски растянулся на овечьих спинах. Лежать было удивительно удобно, не то что на скрипучей софе, стоявшей в снятой им холостяцкой квартирке с незапамятных времен.
      В тот вечер, сморенный обилием впечатлений, дон Эдуардо уснул незаметно на овечьей тахте, и снились ему всю ночь одни приятные вещи... По страда Генерал дель Кампо, петляя между ревущими машинами, мчалась, сверкая голыми коленками, директриса воскресной школы в шиншилловом боа. А за нею, улюлюкая, гнались агенты полиции нравов, потрясая бумажками, в которых Куртис не без удовольствия узнал свой, размноженный типографским способом "сигнал"... Потом встретившийся ему вождь племени Мумбо-юмбо Чир Сов с каким-то странным акцентом спросил, не знает ли он некоего Куртиса, которому он, Чир Соа должен тысячу, монет...
      Проснулся дон Эдуардо хорошо отдохнувшим и приятно посвежевшим. Огляделся, все вспомнил и снова похолодел до мурашек на спине: повезло! Наконец повезло!
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Затрещал звонок. Куртис трубку брать не стал. Весь день звонки то и дело оживали, вспыхивали экраны, но дон Эдуардо твердо решил: пока не разберется, что к чему, ни на какие вызовы не отвечать, никаких кнопок не нажимать и вообще признаков существования не подавать. В холодильнике - плоском, во всю стену, нашел колбасу в целлофановой кожуре, сыр (правда, какой-то вонючий), целый ящик шампанского. Порадовался: захочу, сам вылью! И выпил-таки бутылку. Снова поспал. А проснувшись, принялся изучать инструкцию.
      "Начиная с 3200 года до нашей эры по середину двадцатого века на земном шаре отполыхало 14513 войн. Две из них - мировые. За пять с лишним тысяч лет человеческой истории набирается всего 392 мирных года. Во всех этих войнах, по подсчету весьма приблизительному, но никак не завышенному, полегло в землю около четырех миллиардов человек - армии, поколения, цивилизации. И только потому, что человечество время от времени давало выход накопившимся стремлениям к разрушению 'и убийствам, оно продолжает существовать. Вот почему история человечества - это цепь кровопролитий, жестокостей, войн, бунтов, погромов, массовых казней - все это психические разрядки...
      Природа отвечает на все эти непрерывные попытки самоубийства привычным и единственно известным ей способом: если виду грозит опасность истребления, она заставляет его размножаться пропорционально степени угрозы. Слепая природа не видит, что в этом конкретном и единственном случае угроза существования виду не извне. Она гнездится в самом существе человека. И природа, не понимая этого, пытается защитить его от самого себя... Заря человеческой истории. Орудие убийства - дубина. Несовершенное, малоэффективное. Угроза виду мала, и малочисленно человечество - несколько десятков тысяч на всей планете. Совершенствуется (медленно) оружие-медленно возрастает опасность - растет (тоже медленно) численность человечества... Луки, копья, протазаны и... пушки. И на Земле многие сотни тысяч людей. И вот - двадцатый век. Первые опыты Кюри. И взрыв... За несколько десятков тысячелетий численность человечества едва-едва приблизилась к двум миллиардам. И вот за каких-то полвека она выросла до четырех миллиардов. Пятьдесят тысячелетий - два миллиарда, и пятьдесят лет - тоже два миллиарда. Это ответ природы на самую реальную и страшную в истории угрозу тотального истребления вида.
      Прямая и очевидная взаимосвязь совершенствования орудий убийства и роста численности населения Земли не видна только слепому. Но слепцов много. Слепцы все. И эта слепота лежит в основе всех неудач даже самых великих попыток стать хозяином планеты. Наполеон, Гитлер, Александр Македонский - слепцы и маньяки, одержимые неосуществимой идеей. Потому что, пока существует закономерность, которую я открыл, пока существует равновесие между технической возможностью уничтожить человечество и обеспеченной природой невозможностью сделать это,-до тех пор все эти попытки обречены в зародыше. Но, если представить себе, что эта закономерность, это равновесие взломаны, - идея становится реальной. Будь у Александра Македонского хотя бы один танковый взвод - мир лег бы к его ногам.
      Задача может быть сформулирована так: мощным пинком отшвырнуть человечество в его собственное прошлое и явиться следом во всеоружии двадцатого века. Тогда великая идея, профанированная дилетантами, будет осуществлена раз и навсегда, наполнившись неизмеримо 'более весомым и вечным смыслом, нежели тот, что вкладывали эти профаны в термин "мировое господство".