Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Казарма

ModernLib.Net / Отечественная проза / Григорьев Сергей / Казарма - Чтение (стр. 6)
Автор: Григорьев Сергей
Жанр: Отечественная проза

 

 


Толпа собирается. Познер опять взывает к разуму и сознанию солдат. - "Товари!-Щи! Дайте мне честное слово, что вы сейчас разойдетесь по своим делам". - "Делов у нас немного". "Наше дело маленькое: выпил да еще". - "Товари!-Щи! Товари!-Щи! Прошу вас не омрачайте светлого лика революции. Дайте мне честное слово". - "Даем! Ура!" - "Товари!-Щи! Я так высоко ценю ваше слово, что не поставлю тут никакого караула". - "Ура". - "Товари!-Щи! Расходитесь". Толпа выростала. Я Познеру потихоньку: - "Поедем. Зовите их на митинг". Но нас уже не слушали. Толпа колыхалась и кричала "ура". Шоффер пустил машину. Нам неохотно уступали дорогу. Стоя в автомобиле я вижу, что толпа раскачивается точно так, как раскачивается при песне взводный круг. Едем в штаб, перекоряемся с Познером: - "Что вы, товарищ наделали?" - "Почему я наделал, это вы наделали". - "Ах, что мы наделали!" - "Разве, говорю, можно требовать от толпы, чтобы она дала честное слово. Смешно!" - "Керенский же берет честное слово, что будут наступать". - "Так Керенский не к толпе обращается, а к определенной войсковой части". - "Все равно, такая же толпа". -
      ...Стреляли те самые, кто был в особом взводе. Самые надежные. Ядро осталось то же, что в декабре, да еще подобраны люди из молодых. Стреляли, как по подвижной мишени - тяжелые раскатистые залпы. В городе закрылись лавки. Солдаты на улицах срывают с офицеров погоны.
      --------------
      Врачебная комиссия из себя выходит. Каждый день несколько сот солдат, требующих отпуска по болезни. Много симулянтов. Нет, это не симулянты, от испуга войны, не "палечники", которые на фронте простреливают себе на левой руке один, два пальца, с рассчетом уйти, но сохранить трудоспособность. В казарме - измученные, измотанные люди, чтобы освободиться от службы, прибегают к приемам какого то болезненного изуверства, что ли. Не знаю, как сказать, - потому что мне неясен, темен источник их готовности принять эти мучения, когда, по всему опыту войны, на примере прошедших перед
      их глазами тысяч эвакуированных, они знают, что риск смерти на войне и риск инвалидности не так уж велик. И вот люди, пользуясь советами ротных фельдшеров и вольных знахарей военной медицины - то-есть болезней, перечисленных в расписании, превращаются в мучеников. Например, как на кол, в течение двух недель ежедневно садятся на коническую пивную бутылку, чем добиваются выпадения прямой кишки. Идут на какую-то сложную операцию с сухожилиями, от которой рука или нога останется недвижимой на всю жизнь. Выжигают на руках и ногах язвы каленым железом или расплавленным оловом и травят эти язвы для придания им типического вида какими то специями. Платят "за хороший совет" последние деньги... Сад пыток! Способность к терпению, к тупому презрению страдания такая, что с этими людьми на войне можно бы чудеса творить. Они сами наносят себе стигматы войны... Чем же лечить, чем остановить эту эпидемию? Война кончается, а безумие войны только начинает проростать. Доктора пытаются бороться легально, роются в уставах, устанавливают членовредительство, что влечет за собой кару, чтобы другим неповадно было.
      --------------
      Доктор Вашков застрелился. Его в комиссии избил симулянт. До революции за это симулянта повесили бы, а доктор Вашков все равно бы застрелился. Так вот и прибыль есть на счету противников смертной казни.
      Если садятся на кол, то будут и казнить себя. Тысячами. А руки останутся чисты. И кто посмеет "благородных мечтателей" назвать палачами?!
      Не уметь воспользоваться такой готовностью на муку - не верх ли это бездарности?
      --------------
      Потребовали из комитета на ту улицу. Садимся в мотор, едем. Зрелище. Почти перед каждым домом хвосты солдат. Солнце к полудню, а хвосты не убывают. Стояли с ночи - и не стыдятся белого дня. Из одного хвоста машут нам руками: сюда! В хвосте ропот; из-за того, что "задерживают", нас и вызвали. "Товари!-Щи. В чем дело?" - Несколько солдат выбежало к нашей машине из хвоста. А там перебегают на их места. Те увидали - назад. Ругань. Свалка... Пытаюсь пройти в дом. Но сени битком набиты пьяными потными солдатами, не пройти. - "Валяй, товарищ, через задний ход. Тут не пройдешь".
      Иду во двор, провожаемый насмешками и криками: - "Чтобы всех баб в городе реквизовать, а то мы и комитет ... в ...".
      Через кухонный ход спускаюсь в полуподвал. Оттуда истерический крик и визги. Открыл дверь. Баба с растрепанными космами, в исполосованной красной рубахе. Вопит и с нечеловеческой силой возит за собой по корридору четверых солдат, ухвативших ее за руки. Падают и свиваются в ворчащий клубок. Я, не поняв в чем дело, кричу: - "Товари!-Щи! Что вы?! Остановитесь!" Выхватываю браунинг и стреляю в потолок - раз, два, три. Девки, что с воплями толкались кругом, разбежались. - "Давай полотенце. Вяжи ей руки". Солдат вытирает разбитый нос и, взглянув на повязку у меня на рукаве, докладывает: - "Она, товарищ, жизни хотела решиться. Ножик отняли". Баба, связанная, лежит на полу. Глаза закатила и ногами дрыгает, как саранча.
      Они ей жизнь спасли. С улицы на мои выстрелы - крики и звон разбитого стекла. В дверь бьют сапогами. Напирают...
      Жизнь спасли, а она брыкается, как пойманная "кобылка".
      --------------
      На нарах со мной рядом - новенький. Прапорщик Ефремов. Пришел на полковой митинг и со слезами (совсем мальчик) сорвал с себя погоны, кинул о земь: не желаю быть офицером, буду, говорит, с вами, товарищи, делить как брат с братом и горе и радости. - "Радости-то мало. Разве - мир!" Из задних рядов злорадно: - "Ага, защемили... барину". - "Что-ж, хлебни горячего до слез". - "А жалованье как-же?" - "И жалованья брать не будет". - "Дурак!" Вот этот дурак - буржуй и примазался ко мне. И на меня тень бросил. Лежим на нарах, говорим меж себя, а откуда-нибудь с полатей: - "Чего шепчетесь, буржуи". - "А ты, товарищ, ... ... ...".
      Прапорщик ко мне потому обратился: - "Хотя вы, по внешности судя, и купец, но повидимому - человек более или менее интеллигентный. Хоть словом перекинуться". И, дивное дело, - он меня этими словами, как мальчика задел, и я тотчас ему с задором стал свою "интеллигентность" показывать. "Гимназию кончил?" - "Да!" - "Из студенческой роты?" - "Да". - "Школу прапорщиков кончил". - "Ну?" - "Так как же ты, пащенок, смеешь так говорить: "словом перекинуться". Да тебя и словам то разным для того учили, чтобы ты ими не перекидывался, как игрушками, а вон им передал самые настоящие слова". Обиженно, как девушка на двусмысленный намек: - "Я не понимаю вас, товарищ". - "И понимать нечего. Слова настоящие нужны. А если твоих слов не понимают, то выкинь их - слова твои
      дрянь". Вижу, что он от меня легонько отодвигается. Вот она сила словесности: лежа плечами пожал. Ведь из романов научился "плечами пожимать". И на нарах в недоумении пожал плечами". Живого места у них нет. "В футбол в гимназии играл?" - "Нет". - "Напрасно". - "Почему?" - Вижу в глазах детскую обиду и говорю: - "Милый мальчик". Совсем рассердился. Помню и я также обижался, когда мне говорили некстати "молодой человек". Какой он мальчик - он муж, мужчина ускоренного выпуска. - "Волконского читал?." Радостно: - "Это который Далькроз?.." - "Тот самый. Помните у него о его прадеде Раевском в бою при Дашковке?.." - Не помню. - "Напрасно!" "Почему?" - А потому, что это прямо вас касается. При Дашковке Раевский повел в бой четырнадцатилетнего сына. А через три года этот мальчишка в офицерском мундире был в Париже. Его в театр не хотели пустить, потому что в партер детям нельзя. А он ответил стихами: "Ie suis jeune, il est vrai, mais aux ames bien nees la valeur n'attend point le nombre des annees". И публика потребовала, чтобы его пустили в театр". - "Мне двадцать первый". - Значит, вы маменькин сынок, если в двадцать лет слюни распускаете. Что вы думаете, тогда не было вшей? Не было сифилиса? Ужаса не было? Женщин не ... до смерти? Все было. И было прекрасное". "Ничего прекрасного я не вижу". "Значит, вы рождены неладно. Плохо-ли то, что вы на митинге плакали?" - "Я не плакал". - "И то, что слез своих сам не заметил - разве это не прекрасно? И то, что тут лежите. Или это из трусости?" Глаза его загорелись. Наконец, он обиделся, как мужчина. - "Власти над ними не бойтесь". - "Я за тем сюда и пришел, а не попрощаться".
      --------------
      В городском сквере солдаты валяются на газоне. Почему же нет? В Англии это очень принято. Это только в крепостной России газон зеленое пятно для глаз. Зачем солдат распоясанный? Распущенность! Но позвольте: в цейхгаузе ни одной летней гимнастерки. Жарко. В баню не водят. Распоясаться - немножко продувает. И полегче. Если не будут водить в баню, начнется вторая революция. "Долой свободу и вшей" - будет ее лозунгом. И блохи. Сколько блох! - Я на бульваре видел вчера даму. Она сидела на скамье под солнцем, спустив с плеч белую кофточку. И подставила плечи солнцу. И грудь обнажена до половины. Плечи загорели: видно, она не в первый раз берет тут в общественном саду солнечную ванну. Распущенность? Нет. У ней может быть "верхушечный процесс в легких", а может ли она теперь поехать на курорт, в санаторию? Да все санатории
      забиты паразитами войны, которые имеют возможность платить по тысяче рублей в месяц только за одни стены. Что-же, ей умирать? Да "начхать" и на ваши приличия. Жизнь дороже. Зачем солдаты шатаются по городу без дела? А можно ли без дела быть в казарме? Вот я сейчас без дела лежу на нарах, и по мне как по трупу ползают мухи. И от мух почернел потолок. Дайте солдату дело. Дайте.
      --------------
      До хрипоты доказывали в "Иско", что надо полки вывести из города, а то мы сопреем в казарме, как сопрели шинели на интендантском складе. Шерсть в могиле сто лет не тлеет, а тут сопрела в год, пропитанная потом и кровью. В лагери - ни за что. Надо оберегать революцию. Да ведь мы то и есть революция. Себя надо сберечь для революции. Ни за что. "Сначала упор", а потом "укрытие"!
      --------------
      Ходил за город. Хлеба уже сереют. Чекана кричит, словно кто серебряные рубли считает. Ни жаворонки, ни чекана не думают о том, кому будет принадлежать земля, по которой я иду. И стежка, поросшая кашкой и цепкой травой, не боится землемера с цепью, что он сдвинет стежку вправо или влево. И на новом месте она поростет той же травой и медом будет пахнуть. Таков же и мужик. Это не мужики волнуются о земельном вопросе. Мужик знает, что земля будет его, что бы ни решали в "искосовах" и даже в учредительном собрании. Будет небо, солнце, земля и вырастет колос. Это не деревня, а город спорит о земле. Помещики, в сущности, давно горожане, бегство началось задолго до 19 февраля и завершилось в 1905 г. То, что земельные собственники - горожане и дает силу революционным партиям. Собрали в казарму мужиков. Аграрный вопрос в городе решится, а не в деревне. Раз деревня захватила города, тем самым она и землей овладела. Большевики тоже напрасно за немедленный мир. Распустите деревню по домам - и от революционных партий только пух полетит. А мужику все равно. Земля от него никуда не уйдет. И от земли не уйдешь.
      Пробовал "делиться" своими аграрными мечтаниями с Саватеевым. У него хуторок в Донской области. "Нет, говорит, не так. Партии около помещиков кормятся. Помещик трясется над землей. А какой-нибудь хлюст, который и родился то на шестом этаже. А он себя наяривает. Книжки пишет, и прокламации. А помещик в испуге, что у него землю отымут. Вот он и начинает того хлюста обрабатывать,
      смягчать, чтобы не так "резко", да не "сразу", да хоть с "выкупом", да хоть в "личную собственность".
      СОРНАЯ ТРАВА.
      Можем ли мы положить оружие? Мирная ли мы нация? В нас единая душа живет - душа сорной травы. Наш хлеб ржаной - отец наш родной. Рожь ведь сорная трава, занесенная на дикий север с зерном благородной пшеницы. Пшеница вырождалась на северных полях, и постепенно вытеснила ее сорная трава полей Эдема - рожь. Хлеб на севере постепенно серел и стал черным. Тысячелетия шли. И так постепенно, что и старики не могли рассказать. Белый хлеб то мы знаем. Но сорное, ржаное, в каждой русской душе. Лев Толстой куст дикого татарника (чертополох) среди "мертвого" распаханного поля прославил... Мужицкое поле есть наш исторический компромисс: пусть с хлебом и куколь, и василек, и полынь, и лебеда - всякая божья трава. Мы сами дикая трава в мире. Нас топчут, косят, жгут. Но мы возьмем верх. Сорные травы, спросите хозяина, самые воинственные травы. Нужны ли нам заботы разумного хозяина? Мы и так зальем собой Европу... "Худую траву из поля вон". Вот о чем разговор: быть ли России в культурном поле или в залежь итти?
      Еще раз, и в последний, вероятно, раз, мир спрашивает Россию: - "Война или мир?" Толстой поставил перед нами вопрос нынешней войны, а для себя лично не мог решить вопроса до предсмертного часа. Такие вопросы разрешаются поступками. И Россия сейчас в предсмертном раздумьи: мертвое поле культуры или запустение дикой свободы. Мы могли бы стать авангардом Азии: опрокинув Германию, прожечь ее насквозь и обратить Запад в поле, поросшее быльем. Пусть отдохнет изнасилованная земля. По чернобыльнику и через сто лет узнаешь, что тут было жилье. Копни землю: мусор, черепки... Вот беда: от культуры семена остаются в земле. В культуре есть та же неистребимая сила дикой травы. Венера Милосская - одно зернышко. Пролежало под спудом чуть не тысячу лет, а дали прорасти - как размножилась... В культуре нет полноты. Тут я не додумываю до конца. Я так же не доношу ложку разума до рта, как тот солдат в лазарете. Он из оскуделой деревни. Три поколения голодали. И я ведь русский человек, голодный умственно, не больше. А мой отец и дед - чем они, боже мой, питались!
      5 июля. Россия - вольная помесь с татарщиной. На гранях России, для защиты могил - всегда полурусские, полутатары: то запорожцы, то донцы, то уральцы, забайкальцы. И кто бы ни кокетничал с исламом, пусть Вильгельм окутывает каску чалмой, - только мы в союзе кровном с исламом.
      --------------
      12 июля. Иду по Большой улице. Справа штаб, куда мне на собрание. Доктор Катунский (меньшевик) делает доклад о необходимости обороны. Слева городской собор - ударили ко всенощной. Еще издали (окна в штабе распахнуты) - всплески оживленных женских голосов, рукоплесканий. Затрезвонили. И вижу окна поспешно закрывают, сердито захлопывают. Эта варварская музыка колоколов мешает слушать. Мгновение - хотелось повернуть не направо, а налево к паперти собора. Прошел - прямо по улице, через старинные триумфальные ворота на вокзал. На вокзале сор, сутолока, грязные солдаты... Хочется убежать, умчаться. От себя не убежишь. И никуда не убежишь от страшного взора Медузы. Надо пойти ей навстречу и отрубить голову...
      На доктора Катунского (похож на Христа, только с лысинкой) с восхищением смотрит не одна пара лучистых глаз. Он им представляется в военном его пафосе прямо Персеем. Я ему завидую. Не потому, что лучистые глаза. Завидно этой способности опьяняться от капли вина в стакане воды. Он и в самом деле переживает то, что - Персей, раз на него смотрит десяток Андромед. А мне нужна мозоль на ладони от рукоятки меча, которым рубить голову Медузы - жилистая, дьявол!
      --------------
      15 июля. Веселые дома прикрыли. Положение девушек стало невыносимым, а увеличить их штат нет никакой возможности. "Лучше на фронт уйдем." Хозяева домов собирались (образовали "искобар") и пришли к заключению, что товара нет в виду высоких цен на женский труд. Познер шутя: - "Это нарушение декларации прав солдата." Пророк запретил воинам пить вино, а гурии обещаны за победу. Запрещение вина с войной было в духе ислама. Сказалось азиатское. Если бы тогда же догадались повсюду истребить публичные дома. Проституция в главном - порождение казармы. Собирая и держа в мирное время людей в пору возмужания, правительства сами себя только через жертву женщин оберегали от ярости солдат. Поэтому и поощрялось. А во время войны надо было закрыть. И чудовищно было держать в городах столько людей. Здешние ... испытали
      восстание, которое могло опрокинуться на все население. Целую улицу разгромили. Девушек взялись устроить дамы-патронессы. Их разжалобил доктор Гравировский, напечатав, что было в эти дни в домах. Баб из казарм вымели, чтобы никому не было завидно. У Коротина сорвали в его углу полог. Бедная, как она плакала, прощаясь! И пропала. Коротин ходит презлой и раза два намахивался "съездить" Тафтахуллина за то, что бак после обеда грязно вычищен.
      --------------
      ...полк разгромил ночью летний сад "Аполло". Били мужчин. Певичек не тронули. Они подняли такой возбуждающий визг, что пришлось на солдат вызвать пожарную трубу для охлаждения. И тут солдаты правы: потушить красные фонари по всей земле. Восьмая рота вечером забрала винтовки и патроны и ушла из города. Шли и песни пели. Куда? Кончать войну? Да она еще только начинается, быть может. Тяжко, немыслимо тянуть. Нужен один только удар. То краткое сверхсильное напряжение, на что мы мастера. "Мри душа неделю - царствуй один день". Восьмую роту вернули. Ловить ездили с пулеметами. Оказывается они искали в имении контрреволюцию. Перепились, трех баб ... ... ... Пошли было дальше - куда глаза глядят.
      --------------
      Нет, они не чужды России и не подкупленные Германией. Не счастие революции, что они боятся руководиться одним разумом, а хотят из ложно толкуемого демократизма не только опираться на массы, проявляя их интегральную волю, но и "быть в духе народа". Считается со времен расцвета народничества, что русскому народу правда всего дороже. Вот революция и провозглашает справедливость во всем. А казарма за три года войны видела столько несправедливости, что уже не правды жаждет, а хочет в океане невероятной лжи и неправды найти опору, чтобы поступать тоже несправедливо. Око за око, зуб за зуб. Казарму, армию и страну три года грабили с наглой откровенностью, раздевали открыто. Открыто потому, что если молчала патриотствуя печать, то не молчала молва. Грабеж был виден и ощущаем каждым солдатом.
      В казарменном сознании это изречение опрокинулось: довести несправедливость до последних степеней, так ее обобщить, что из всеобщего потока и разграбления как-нибудь быть может и правда выйдет. Недаром в день начала войны, молодые, только что произведенные офицеры пели с таким увлечением про Стеньку Разина. И
      вообще это любимая песня русская последних лет... Вот и разграбляются постепенно цейхгаузы и интендантские склады. И уж теперь грабят не поставщики, работающие на оборону, а "искограбы", немедленно выделенные казармой, как только революция позволила каждому открыть свое лицо. Всенародное ополчение, значит и жуликов в нем столько, сколько полагается по статистике. Казарменное жулье и организовалось в "искограбы". Казарма грабит сама себя. Это безумно. Но что поделать, если только так можно поставить открыто правду, что стране уже нечем оплачивать военные цены, что нечем обогреть, накормить и одеть солдата. Мы еще можем это сделать, но какой ценой: всеобщим голодом и нищетой.
      --------------
      Пополнили армию арестованными городовыми, урядниками, жандармами, ворами, выпущенными из тюрем, назвали эту армию революционной и ведут ее в наступление.
      И теперь опять: всех кадровых, что укрывались в тылу - на фронт Во имя справедливости. Ловят дезертиров и ими пополняют революционную армию... как будто в дезертирах армия-то и нуждается. Да разве это можно, - посылать в армию людей, явно лишенных государственной чести, носивших военный мундир в мирное время, а в начале войны попрятавшихся в тылу! Если попрятались дрянь. Разве эти духовные гермафродиты пойдут в бой?! Да в русской женщине в тысячу раз больше мужества, (чем в том отвратительном типе полумужчины, который, к сожалению, нередок среди русских в наше время): они и мундир то носили из-за его нарядности.
      --------------
      Казарме в утешение дают учителями георгиевских кавалеров. Учить поздно. И кавалеров мы видали! Никаким особым обаянием они казарму не обворожили. Опять забывают, что - народное ополчение, а не армия. А теперь революционное и даже, как думают, республиканское. Да! Армия в массе не дрогнула в момент переворота и потому есть основание ее считать такой. Но если существует революционно-республиканское ополчение в двенадцать миллионов человек, и все несут равные тяготы, то надо понять, что не отличий оно жаждет, и не справедливости, а распространения на всех несправедливости войны. А вы нам кавалеров даете.
      --------------
      Сизов ставит винтовку в пирамиду: - "Эх, жена, уж и надоела ты мне." До сего дня он и спал с винтовкой. Коротин подошел к пирамиде,
      открыл затвор у сизовской винтовки: - "Что ж ты... ставишь ружье и затвор не открыл." - "Виноват, товарищ."
      --------------
      На нарах все больше народу. Одним митинги надоели, другие проигрались в конец, третьи больны от ханжи и любви. Четвертые просто "так" - казарма до смерти надоела...
      --------------
      В нашем ударном батальоне не будет героев. Все это, как и я, люди потрепанные жизнью и оглушенные войной. И главное: и казарма и война надоели до смерти. Дезертировать, - нет отваги. В дезертиры идут теперь люди с разбойничьей жилкой. Укрываться противно. Работать в казарме, что-нибудь для нее сделать невозможно. "Казарма" этой войны догнивает, и надо скорее ее очищать и обеззаразить. Это дело "хирургов". А я не хирург. Спасать революцию - глупо. Революция происходит и проходит. Погибнет старая Россия, в которой я жил и действовал - и от ее смерти возникнет в множественном сознании иная Россия. Что она иная, это я знаю. И надеюсь, что она мне казалась бы лучшей.
      --------------
      Война кончилась. Вижу намелочах. У нас думают, что массовую душу можно открыть голосованием на митинге. Мне больше говорит проходящий эшелон. Смотрите, как нагружены солдаты, какие они несут тяжелые мешки, вдобавок к сундучкам и казенным вещевым мешкам. Медно-красные сухие лица облиты лаком пота. Близки к солнечному удару. Но не расстаются - прут. Шагают с надрывной спешкой. И вон на панели отставший от эшелона солдат, слабосильный, небольшого роста. Он несет небольшой, но видно тяжелый сундучок: быть может домой в деревню - боевые патроны, добывать землю и волю... Он несет свой тяжкий груз перебежками. Побежит, побежит, задохнется и с грохотом не ставит, а почти кидает сундучок на панель. Передохнет, схватит срыву другой рукой и опять побежит, побежит. Ноги у него, как у малолетней девчонки, которую послали по воду с непосильным ведром... Куда они идут?.. Наверное по маршруту, точно указанному в приказе. А если так, то им ничего не стоит догадаться и бросить весь свой груз. Устанут и сделают. И того солдатика освободят. Разберут патроны на руки. Чем нести на себе груз - в любом месте добыть можно...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6