1

Осень высветлила тайгу, и потому выше и голубее стало студеное небо, открылся простор и потекли по нему на юг стаи птиц.

Пора и нам прибиваться к дому, возвращаться в обжитые места. За восемь месяцев скитаний по безлюдью Приохотского края мы устали уже от прелестей дикой природы, потянуло нас к родным очагам. Оставалось проинспектировать последнее подразделение экспедиции, и на этом – маршрут закончен…

Наш караван из двадцати вьючных оленей плелся по топкой низине. Люди устали. Расстояние сокращалось скупо, и все же нам удалось в этот день добраться до темного ельника на берегу Зеи. Костер и чай с горячими лепешками достойно завершили сегодняшний переход.

После ужина вызвали по рации штаб. Не успел радист подать позывные, как сразу послышалось тревожное:

– Срочно… срочно… срочно начальника экспедиции…

Чувствуя недоброе, я взял в руки микрофон:

– Начальник экспедиции слушает.

– Говорит Плоткин, – узнаю торопливую речь заместителя, – несчастье… Потеряна связь с подразделением Харькова Виктора Тимофеевича. Два дня назад от него вернулся проводник. Месяц назад Харьков отправил его с другим проводником домой, а сам с людьми ушел на запад, на Экимчан. Перед тем они попали под большой таежный пожар…

– Есть новое о Харькове?

– Связались со всеми полевыми станциями – Экимчаном, Тугуром, приисками – ничего утешительного. Два дня ищем с самолета. Нигде никого!

– Что еще?

– Топографу Закусину и наблюдателю Виноградову приказано прекратить работы и направиться со своими людьми в поиск. Выброшены две группы парашютистов на западный край Удских марей. Считаю ваше присутствие крайне необходимым.

– Когда и кто последний был у Харькова?

– Инспектор Кочубиевский, месяц назад. Говорит, Харьков заканчивал работу и должен был в начале сентября прибыть в штаб.

– Когда Харьков отпустил проводников?

– Более двадцати дней назад.

– Понятно. Мы находимся в устье Лапшака. К утру сплывем до Морозовской косы. Там ждем самолет.

– Понял. Самолет будет на косе. Счастливого пути…

Часа через три мои спутники связали плот-салик, и мы с проводником-эвенком пошли вниз по Зее.

Трудная была ночь – в напряжении, на страже: то пробивались через длинные шиверы[1], то выносил нас поток на скалы, то приходилось усиленно выгребаться из тиховодий.

И всю ночь не покидали меня тревожные мысли о затерявшейся группе. С Виктором Харьковым мы много лет делили невзгоды походной жизни. Я всегда восхищался его отвагой, находчивостью. Неужели эти качества теперь изменили ему? Неужели он не сумел вывести своих людей из беды? Нет, это невозможно! И все же тягостное предчувствие не оставляло меня. Бывают в таежной жизни обстоятельства, когда воля и мужество не в силах изменить хода событий.

Рассвет застал нас на Морозовской косе. Пока отогревались у костра, прилетел самолет. Минутная передышка мотору, – и мы в воздухе…

В Экимчане меня встретили главный инженер Михаил Михайлович Куций и геодезист Евгений Васюткин, прибывшие на организацию поиска.

– Что нового о Харькове? – спросил я, поздоровавшись с ними.

– Пока ничего, – ответил Михаил Михайлович, – завтра выходят пять групп по три человека. Запросили еще один самолет. Ждали вас. Теперь надо разработать общий план действий. С Харьковым явно случилось несчастье, иначе он давно был бы здесь.

В гостинице усаживаемся за карту. Площадь, подлежащая обследованию, огромна. Разбиваем ее на квадраты. Делим между поисковыми группами. Решаем вопросы связи, транспорта, снабжения. Сталкиваемся с множеством трудностей, которые предстоит преодолеть. Запрашиваем воинскую часть, – нужны дополнительные группы парашютистов.

Главное – ни часа промедления, ни одной ошибки!

А в глубине сознания нет-нет и шевельнется мысль, что мы уже опоздали, что слишком много прошло времени…

Куций идет в райисполком согласовать план действий. Я решаю облететь район предстоящих поисков. Надо увидеть его своими глазами, тогда легче будет решать все вопросы.

Самолет набирает высоту, плавно идет над высокими горами и постепенно отклоняется на восток. Под нами – горы, тайга, прорезанная светлыми прожилками рек, стекающих в Уду.

Я не отрываясь вглядываюсь в плывущую землю. Где-то здесь, в этой осенней пустыне, может быть, прямо под нами, в мучительной борьбе иссякают людские силы. Может быть, люди слышат гул мотора, видят, что их ищут, но не могут разжечь костер, дать знать о себе. От этих мыслей сердце сжимает боль и досада.

Дальше на восток тайга редеет, горы постепенно снижаются, клиньями уходят в неоглядные мари.[2]

Глазу – простор. Теперь самолет виден издалека, небо не застят деревья, да и гул мотора в безоблачном небе слышен далеко.

И вдруг справа почти под нами около пятна густого мелколесья появляется дымок. Сердце на миг замирает, перехватывает дыхание. Пилот делает разворот, обходит перелесок большим кругом. Дым внезапно исчезает. Машина ложится на свой курс.

Это группа Михаила Закусина дала самолету условленный дымовой сигнал: ничего не обнаружено, поиски продолжаются…

Впереди до горизонта протянулись обгоревшие мари – безжизненная пустыня. Кое-где дымятся обмежевки, тлеют в глубине почвы торфяные пласты. Видимо, тут, в пожарище, и разыгралось первое действие этой трагедии.

Мы летим над черной границей выжженной земли. Неоглядная пустыня, прикрытая студеным небом…

И – новая неожиданность – вправо по курсу далеко в зеленой тайге всходит дым. Пилот сбрасывает скорость и направляет машину туда, но дым через минуту исчезает, снова появляется, опять исчезает и опять тянется над зеленью тайги.

Пилот радостно кричит мне в ухо:

– Нашли след!..

Машина идет на сигнал. Дымок как бы мигает с минутными перерывами. Видим на поляне трех парашютистов. Они машут руками, указывая в сторону юга.

Я пишу записку: «Понял: след найден, ведет к югу. Если так – встаньте по следу».

Самолет заходит на второй круг, я выбрасываю вымпел с запиской. Когда мы снова появляемся над поляной, парашютисты стоят в линию, подтверждая нашу догадку.

Долго летаем над тайгой, обследуя ее по мелким квадратам, но нигде никаких признаков человека. Молчит тайга. Глаза устают от блуждания по пустому пространству…

Возвращаемся вечером. Летим низко над землей. Под нами в косых лучах солнца серебрится речка Селиткан. Но и здесь – насколько видит глаз – нет следов человека.

Ночью снова сидим в гостинице за картой. Утром поисковые партии выйдут в тайгу. Степан Никишкин поднимет У-2 с моим проводником-эвенком на борту. Тиманчик[3] еще молод, хорошо знает эту местность.

Сокращаем площадь обследования. Решаем все силы сгруппировать на южном участке, примыкающем к речке Селиткан. Снова корректируем план.

2

Топографический отряд Виктора Тимофеевича Харькова шел в последний маршрут от реки Уды на юг. Перед глазами до далекого горизонта расстилались ржавые мари, зыбуны, болота. На сотни километров ни человека, ни следа человека, только звери, птицы да гнус.

Безветренно. Давно, слишком давно не появлялись на небе облака. Солнце выпило влагу. Увяли травы, загрубел ягель. Вода в озерах осела, ушла от берегов. Птицы и звери в поисках прохлады и корма покинули насиженные места.

Дни отряда были заполнены привычной кропотливой работой. Географ Татьяна Брыкова собирала материалы для будущей карты, которую делал отряд. Виктор Тимофеевич и геодезист Борис Полиенко вели дешифровку аэрофотоснимков, определяя урезы рек, высоту возвышенностей. Им помогал рабочий Николай Абельдин. Проводниками были два старика эвенка из Шевли – Тиманчик и Топко.

Передвигались на оленях.

Спешили поскорее закончить работу и вырваться из этих пустырей. Уже шесть месяцев их окружает безмолвный, унылый пейзаж равнины с одинокими хилыми лиственницами и линялым небом. Одежда давно поизносилась, покрылась латками. На загорелых лицах – отпечаток костров, полевых лишений, длительных переходов…