Впрочем, что касается внешней, событийной части глобального экономического кризиса конца «нулевых», вряд ли есть смысл углубляться в ее описание. Многочисленные частные аспекты разворачивающегося масштабного процесса уже подробно описаны его непосредственными участниками, и взгляд наблюдателя со стороны вряд ли может сколько-нибудь существенно дополнить общую картину. Более того, постоянные обращения к деталям механизма текущих финансовых неурядиц, как мне кажется, скорее сыграли на руку тем, кто хотел бы отвлечь взгляд общества от сути происходящего. Подробные публичные обсуждения и споры о том, кто именно и насколько пострадал; какие именно инструменты сыграли в этом процессе ту или иную роль; кому и в какой степени следует оказать помощь – все это, на самом деле, лишь затуманивало главное – вопрос о природе и основе этого кризиса.

В этом главном вопросе содержится ряд очень существенных моментов, которые во многом остались за рамками обсуждения. Именно к этим моментам я хотел привлечь больше внимания, которого они, на мой взгляд, заслуживают.

Количество различных трактовок мирового экономического кризиса переваливает за десяток. Однако большинство аналитиков считает проблему для себя в целом понятной: согласно преобладающему мнению, он представлял собой сочетание действия традиционных циклических факторов и некоторых специфических явлений в финансовом секторе в развитых экономиках, главным образом в США.

С такой оценкой, безусловно, следует согласиться, если ограничиться анализом непосредственных факторов, приведших к кризису или, во всяком случае, если не пытаться понять их причину и не рассматривать кризис в более широком историческом контексте. При таком узкопрофессиональном взгляде действительно в первую очередь внимание останавливается именно на этих двух группах обстоятельств, а именно: 1) присущем рыночной экономике регулярном возникновении ценовых и иных диспропорций, связанных с несовершенством механизмов взаимодействия между спросом и предложением, механизма оценки ресурсов и активов и т. д., и 2) различного рода отклонениях, порождаемых отрывом активности финансового сектора от ситуации в так называемой «реальной экономике».

В том, что касается первой группы факторов, последний по времени кризис не принес с собой ничего нового по сравнению с тем, что, так или иначе, в той или иной форме уже имело место в предшествовавшие ему несколько десятилетий. В основе цикличности конъюнктуры в этот период лежали в первую очередь диспропорции, связанные с высокой степенью инерционности сигналов, идущих субъектам экономики со стороны потребителей в форме спроса на те или иные виды активов и ресурсов. Эта инерционность в сочетании с неизбежными попутными искажениями дезориентирует предложение ресурсов и вносит существенные искажения в логику ценообразования.

В частности, в экономике неизбежно присутствует несинхронность движения, с одной стороны, конечного спроса, который по своей природе динамичен и с трудом поддается прогнозированию, и, с другой стороны, спроса промежуточного, определяющего движение капитала в сторону увеличения предложения тех или иных видов ресурсов. Сам конечный спрос, в свою очередь, дезориентируется колебаниями цен на те или иные виды ресурсов, отражающими динамику промежуточного спроса и не связанными с реальными издержками их предложения. Большой элемент неопределенности вносит также слабая предсказуемость востребованности тех или иных активов в качестве средства сбережения и накопления.

Первоначально появление неверных ценовых сигналов и являющиеся их результатом диспропорции чаще всего связаны с такими естественными для рыночной экономики вещами, как недоступность для экономических субъектов полной и достоверной информации, стихийность переменных психологических факторов, непредсказуемость технологических изменений и др. В дальнейшем, однако, они усиливаются спекулятивными перемещениями краткосрочного капитала в те сферы, где ожидается быстрый рост цен на реальные и основанные на них финансовые активы. Ожидания ведут к новым ложным сигналам и, соответственно, складыванию нереалистичных ценовых пропорций.

Все это приводит к тому, что в системе цен неизбежно накапливаются диспропорции, ведущие к неверным или необоснованным инвестиционным решениям и неэффективности использования имеющихся ресурсов. Когда таких диспропорций становится достаточно много, происходит одновременная коррекция рыночных оценок большого количества переоцененных активов (которую часто образно называют «сдутием пузырей») и мы сталкиваемся с явлением, которое привычно ассоциируется со словами «экономический кризис».

Следствием его, как правило, является установление новых ценовых пропорций и одновременно масштабное перераспределение активов и ресурсов между экономическими субъектами. Наиболее явно такое перераспределение происходит в форме банкротств, слияний и поглощений, хотя и не ограничивается ими. Так, например, обычным явлением в период кризиса является (или, по крайней мере, до сих пор было) снижение стоимости инвестиционных активов (в первую очередь инвестиционных ценных бумаг и недвижимости) и возрастающая ценность денежной ликвидности, т. е., по сути, перераспределение собственности от пассивных сберегателей к активным предпринимателям.

В принципе, флуктуации такого рода являются естественными и неизбежными и, с известными оговорками, полезными для экономики. В силу этого искусственное препятствование коррекции диспропорций ведет к их накоплению, общему снижению эффективности и в конечном счете к тому, что неизбежная коррекция принимает более разрушительные формы. С этой точки зрения антициклическая экономическая политика – вещь, безусловно, полезная, но обоюдоострая. В той мере, в которой она сглаживает неизбежные колебания, ее воздействие на экономику и социальные процессы может считаться позитивным. Однако в случае, если она начинает мешать своевременной коррекции цен и распределения ресурсов, ее роль в долгосрочной перспективе может оказаться скорее вредной, чем полезной, а ее воздействие на экономику – разбалансирующим.

Все вышесказанное в полной мере применимо к кризису 2007–2009 гг. То, что к концу прошлого десятилетия в экономике развитых стран, равно как и в мировой экономике в целом, накопилось немалое количество «пузырей» – очевидно переоцененных видов активов – считается почти аксиомой. Бесспорно и то, что вызванная финансовым кризисом рецессия, в числе прочего, позволила хотя бы на время убрать эти пузыри, снизив в среднесрочной перспективе рыночные цены соответствующих активов. То есть частичная обусловленность последнего кризиса циклическими факторами налицо.

Соответственно в той части кризиса, в которой он привел к коррекции ценовых соотношений, он был не только невреден для мировой экономики, но даже необходим. Более того, для мировой экономики было бы даже лучше, если бы он наступил раньше, когда диспропорции, подлежащие снятию, были менее масштабными.

На самом деле тот факт, что почти десять лет, предшествовавших 2008 г., были беспрецедентно благоприятными с точки зрения конъюнктуры мировой экономики, во многом ослабил спросовые ограничения, что позволило ценам на некоторые виды активов и ресурсов «улететь» вверх настолько, что их закономерная коррекция неизбежно сопровождалась весьма болезненными последствиями. Естественно, здесь речь идет уже не только о кризисе в финансовом секторе, в том числе и о чрезмерной капитализации банков и других финансовых учреждений, но и, в большей степени, о накапливавшемся в течение нескольких лет перегреве целого ряда рынков, в том числе рынка недвижимости в развитых странах, мировых рынков нефти и металлов, ряда других биржевых товаров.

Более того, относительное благополучие для мировой экономики предшествовавшего десятилетия породило и еще одно следствие, имеющее прямое отношение к произошедшему кризису. А именно: оно «расслабило» правительства ведущих экономических держав, породив иллюзию усилившихся возможностей саморегулирования экономик. Фактически правительства развитых стран, и прежде всего США, пренебрегли правилом, заключающимся в том, что риск, который берет на себя один индивидуальный хозяйствующий агент, – это, безусловно, его личная ответственность, однако риски, принимаемые большинством или хотя значимой частью таких агентов, – это уже ответственность правительства в лице его регулирующих органов.

В этом случае, так же как и в случае с ростом цен, индивидуальные интересы каждого экономического агента толкают его к действиям, которые в итоге наносят ущерб интересам всех в совокупности и каждого в отдельности. Точно так же как индивидуальные повышения цен ведут к противоречащей общим интересам гонке цен и издержек, повышение порогов риска отдельными игроками в гонке за растущей прибылью ведет к истощению запаса прочности системы в целом. И точно так же как задача борьбы с инфляцией может быть выполнена только публичными регуляторами, стоящими над интересами отдельных экономических субъектов, поддержание условий для стабильности финансовой и, шире, хозяйственной системы может быть выполнено только государством.

На деле же естественная для любого ответственного правительства в современном государстве функция контроля за степенью хозяйственных рисков в частном секторе в последние десятилетия была легкомысленно забыта. Кто-то явно, кто-то неявно, но в итоге все принимали в качестве посылки тезис о том, что рыночные агенты научились самостоятельно, без участия и вмешательства правительства регулировать уровень принимаемых ими хозяйственных рисков в тех секторах, в которых они действуют[4].

Отсюда и стремление дерегулировать финансовые рынки, которое было особенно заметно в Соединенных Штатах. Как известно, крупной вехой в этом процессе стало принятие дерегуляционного «закона Грэма – Лича – Блайли», отменившего действие «закона Гласа – Стиголла», которым еще в 1930-е годы инвестиционные и коммерческие банки были жестко разделены. Линию на минимизацию регулирования продолжало и экономическое крыло администрации Дж. Буша, никак не препятствовавшее массовой выдаче кредитов сомнительным заемщикам и беспрецедентному росту рынка финансовых деривативов, который фактически никем не регулировался[5].

Однако никакого стихийного формирования механизмов автоматического снижения различных хозяйственных рисков через саморегулирование, на что публично возлагались большие надежды, на самом деле не происходило. Риски не снижались, и уж тем более, никуда не исчезали, а лишь перекладывались с одних объектов на другие. В ряде моментов, как в случае с уже упоминавшимися «дефолтными свопами», происходило (по крайней мере, на первый взгляд) распределение рисков между более широким кругом субъектов. Однако в любом случае риски не только сохранялись – они даже возрастали, поскольку, становясь в значительной степени скрытыми и неявными, провоцировали неосторожные, необдуманные инвестиции в финансовые активы. В целом произошло тотальное возрастание рисков в экономике.

Таким образом, не что иное, как самоуверенность правительств ведущих западных экономик, их пассивность и привели в конечном счете к ситуации, когда риски в частном секторе уже после начала кризиса пришлось «отлавливать» и переводить на государство путем выкупа «плохих активов», путем прямой или косвенной национализации кредитных учреждений, приобретения в государственную либо квазигосударственную собственность акций проблемных промышленных компаний и т. д.

Тем не менее, как уже было сказано, характер и причины кризиса конца «нулевых» нельзя свести к традиционным циклическим факторам. Другой его стороной, или составляющей, были искажения и сбои, накопившиеся в собственно финансовом секторе. Ни для кого не секрет, что кризис 2007–2009 гг. в очень значительной степени был порожден либо тесно связан с проблемами, истоки которых коренятся в поведении экономических агентов, действующих в этой сфере, и которые лишь отчасти были обусловлены непредсказуемыми колебаниями спроса, недостатком информации или другими упомянутыми выше факторами.

Одной из таких проблем, в частности, явился кризис на американском рынке ипотечных кредитов непервоклассным (subprime) заемщикам («субстандартных заемов») и многочисленных производных от них финансовых деривативов – сюжет, с которого, собственно говоря, и началась история глобального кризиса. К этой же группе проблем относятся и крах (в той или иной форме) ведущих глобальных инвестиционных банков, и фактическое банкротство финансовых систем ряда малых европейских стран.

Поскольку перечисленные проблемы не были связаны, во всяком случае напрямую, с несовершенствами механизмов, обеспечивающих макроэкономическое равновесие, то их следует считать совершенно отдельной причиной (и аспектом) финансового и экономического кризиса 2007–2009 гг. Обладая своими собственными предысторией и причинами, эти проблемы частично наслоились на циклические факторы, частично – спровоцировали их проявление в том объеме, в котором мы их реально наблюдали.

Так, кризис на финансовых рынках, связанный с резким падением стоимости инвестиционных портфелей, в которых присутствовали бумаги, так или иначе опиравшиеся на секьюритизированные ипотечные кредиты, привел к потере уверенности в прочности положения довольно большого количества финансовых институтов среди инвесторов и самих финансистов. Это вылилось в кризис доверия и, как следствие, в ужесточение условий кредитования и сокращение его объемов как на межбанковском рынке, так и в отношении нефинансового сектора. Последнее, в свою очередь, стало причиной резкого ухудшения финансового положения многих компаний реального сектора, чему, с другой стороны, способствовало снижение потребительского спроса, в первую очередь на относительно дорогие товары длительного пользования.

Одновременно ставшая реальной угроза серьезной рецессии в развитой части мира привела к тому, что спекулянты на рынке нефтяных фьючерсов, до того игравшие на повышение и тем самым обеспечившие почти трехкратный рост цен на этот товар в течение одного года, стали активно избавляться от нефтяных контрактов, а нефтяные цены в течение считанных месяцев проделали обратный путь до уровня середины 2007 г. Глубокая коррекция затронула и цены на большинство других сырьевых товаров, которые во второй половине 2008 г. упали в разы.

В результате всего этого мировая экономика в 2008 г. столкнулась в существенной мере со стандартным, по своему существу, набором проблем: появлением жестких спросовых ограничений, падением производства, сокращением кредита и с формальным либо фактическим банкротством ряда ведущих компаний, с которыми связывались надежды на сохранение занятости и доходов населения. То есть проблемы на рынке финансовых деривативов, к которым в течение почти целого года было приковано главное внимание и которые все это время считались основным и даже чуть ли не единственным кризисным проявлением, в конечном счете вылились в более или менее привычную картину общей экономической рецессии.

Соответственно и общественный интерес к этим явлениям принял привычную форму: публику, в том числе и квалифицированную, стало больше интересовать не то, что, по сути, происходит с механизмом современной рыночной экономики, и почему это происходит, а вполне привычные вопросы: как стимулировать потребительский спрос; сколько и кому выделить государственных средств; что делать с проблемными отраслями; прибегать ли, и в какой степени, к протекционистским мерам в отношении собственного производства и т. д.

Другими словами, практически все эксперты и политики по умолчанию встали на точку зрения, что с помощью стандартных мер антициклического регулирования, т. е. путем манипулирования процентными ставками, налоговых послаблений, увеличения государственных расходов на инфраструктуру, целевого использования государственных средств для облегчения финансового положения «социально значимых» предприятий и проч., можно облегчить прохождение рецессии и приблизить ее окончание. И даже если эти меры окажутся малодейственными, экономика все равно в течение года-двух сама исправит накопившиеся диспропорции, устранит искажения и более или менее автоматически создаст условия для нового периода энергичного роста.

Во всем этом есть своя продуктивная логика.

Но все же нам кажется, что применительно к кризису 2007–2009 гг. фокусирование внимания на привычных чертах обычной, циклической рецессии в очень существенной мере неоправданно. Есть сильное ощущение, что все вышеприведенные «стандартные» рассуждения как минимум не полностью выражают суть произошедшего. Для того чтобы эта суть стала более очевидной, на все, что мы увидели в последние годы в мировой экономике, стоит взглянуть в более широком историческом контексте.

Действительно, на кризис 2007–2009 гг. можно смотреть двояко. С одной стороны, как мы уже сказали выше, все, что составляет его содержание, в той или иной форме уже наблюдалось и ранее (и не один раз). Ничего принципиально нового не произошло.

А с другой стороны, стоит задаться вопросом – а почему, собственно говоря, в последние десятилетия в принципиальном плане ничего не меняется? Ведь весь XX в., и особенно вторая его половина, прошел в экономике в значительной степени под знаком прогресса. Росли знания, накапливался опыт, увеличивались возможности государственных и общественных институтов. В течение многих десятилетий создавались новые институты, бравшие на себя роль регуляторов финансовых рынков, совершенствовалась институциональная и юридическая база их деятельности.

Экономические исследования после Второй мировой войны приобрели масштабы, на порядок превышавшие довоенные – как с точки зрения количества работ, так и с точки зрения охвата ими тем и объектов. Многократно увеличились и массивы статистических и иных фактических данных, привлекавшихся для этих исследований, и используемый ими инструментарий. Возникла мощная школа математической экономики и эконометрики, претендовавшая на то, чтобы занять почетное место в ряду точных наук. Политэкономические рассуждения в духе классической или институциональной школы были, по сути, переведены в разряд беллетристики, а единственной задачей собственно экономической науки стала считаться математическая формализация зависимостей и корреляций между отдельными экономическими переменными, включая точный расчет разнообразных хозяйственных рисков[6]. Считалось – да и до сих пор многие считают, – что современная экономика по сравнению с серединой прошлого века стала намного более понятной, что ее реакцию на те или иные внешние условия или их изменения можно описать математическими формулами и рассчитать с точностью чуть ли не до третьего знака после запятой.

Если же перевести внимание на сферу экономической политики, то в ней к концу прошлого столетия, казалось, были изучены все мыслимые формы взаимосвязей между параметрами. О механизмах возникновения многочисленных «пузырей» написано больше литературы, чем известно всей истории экономической мысли до ХХ в. А уж информационные возможности современного общества за последние десятилетия возросли настолько, что превзошли уже самые смелые представления и фантазии, притом что именно недостаточная информированность субъектов традиционно считается одной из главных причин возникновения в рыночной экономике всякого рода неопределенностей и рисков.

Казалось, были найдены новые, эффективные инструменты масштабного снижения разного рода рисков, присутствующих в экономике. Специализированные агентства и исследовательские фирмы профессионально занимались изучением и отслеживанием рисков, а у экономических субъектов появлялись все новые возможности страховать себя от этих рисков. Инвестиционные банки и компании обзавелись мощнейшими аналитическими подразделениями, на которые в последние несколько десятилетий были потрачены колоссальные средства. Более того, не только финансовые, но и крупные производственные и даже торговые корпорации стали считать для себя чуть ли не обязательным обзавестись собственной аналитической службой, задачей которой ставилось отслеживать макроэкономические тенденции и их влияние на соответствующие рынки. Рейтинговые агентства тщательно изучали кредитоспособность заемщиков и эмитентов ценных бумаг, привлекая для этого лучших аналитиков с астрономическими зарплатами[7]. На рынке появлялись новые, все более совершенные инструменты для хеджирования, страхования рисков. Рыночные институты, предоставлявшие такого рода инструменты, в свою очередь, подвергались надзору со стороны регуляторов с целью минимизации всякого рода коммерческих рисков.

Более того, если посмотреть деловую литературу за 10–15 лет, предшествовавших кризису 2007–2009 гг., то там легко можно обнаружить утверждение – чаще в неявной, а иногда и в явной форме, – что кризисов (во всяком случае, крупномасштабных, сопровождающихся длительной глобальной рецессией) больше не будет. Чуть ли не общепринятым стало убеждение, что экономические власти научились сглаживать или предотвращать острые диспропорции и отклонения от равновесия; что возможности властей улавливать наиболее опасные из них и держать их под контролем стали качественно иными благодаря новым возможностям сбора информации и методам ее анализа.

Так почему же кризис 2007–2009 гг. произошел вопреки всем эти утверждениям? Почему, несмотря на все интеллектуальные и институциональные достижения последних десятилетий, мир вновь оказался перед лицом проблем, которые, казалось бы, должны возникать гораздо реже и в намного более мягкой форме? Почему к вспышке нестабильности и организационно, и психологически оказались не готовы ни правительственные регуляторы, ни бизнес?

Попытки сослаться на ошибочные действия отдельных людей и институтов в качестве главной причины тех неприятностей, которые сегодня испытывает развитый мир, вряд ли можно назвать серьезными. С этой точки зрения составление списков из нескольких десятков известных людей и объявление их виновниками кризиса (чем в свое время грешили и солидные западные издания[8]) – это, понятно, не более чем журналистские забавы.

Конечно, есть люди, называющие себя экономистами, считающие, что одно или несколько неправильных решений, например, снижение учетной ставки вместо ее повышения, или что-либо подобное, могут стать причиной глобальных неурядиц и чуть ли не кризиса всего современного капитализма, но такое объяснение слишком легковесно, чтобы быть правдой. Причины столь крупных явлений, как всеобщее падение фондовых рынков, кризис банковской системы в мировом масштабе или глобальная рецессия, по своей глубине и масштабу должны быть адекватными самим этим явлениям. Я не говорю уже о том, что существующая интеллектуальная и институциональная база в принципе позволяет создать такой механизм экономического регулирования, который был бы способен, помимо прочего, более или менее автоматически выявлять и корректировать неправильные или неудачные решения, не позволяя им серьезно нарушать устойчивость глобальных рынков или, тем более, глобальной экономики. Трудно себе представить, что при том объеме информации и знаний, который, как утверждается, лежит в основе современной экономической науки и науки управления, невозможно сконструировать систему, которая была бы в той же степени защищена от человеческой ошибки, в какой таковыми являются сегодня многие сложные технические системы.

Так все-таки, почему столь широко разрекламированный прогресс экономических знаний и возможностей экономического регулирования не только не сумел обеспечить устойчивость рыночной экономики к циклическим воздействиям, но и позволил, по существу, поставить под угрозу функционирование ряда основополагающих институтов капиталистической экономики? Как получилось, что объем и качество долгов в крупнейших экономиках оказались не только не подконтрольной контролирующим органам, но и, по существу, никому не известной величиной?[9]

Почему на фондовых рынках одна за другой взрывались «бомбы» различных категорий ценных бумаг, чье обеспечение оказывалось «дутым» или явно недостаточным? И почему это каждый раз оказывалось неожиданным для тех, кто теоретически мог и давно уже должен был заметить нарастание соответствующих рисков?

Почему, наконец, несмотря на широко рекламируемые антикризисные меры правительств и успокаивающие заявления регуляторов, население и бизнес уже в самом начале кризиса демонстрировали очевидную неуверенность и сразу же резко ограничивали свою активность?

Любопытно, но чаще всего такие вопросы вообще не ставятся, а если и ставятся, то остаются без развернутого ответа. Даже фундаментальный доклад упомянутой выше комиссии конгресса США, отражающий результаты проведенного этой комиссией расследования обстоятельств произошедшего кризиса, при всей жесткости содержащихся в нем выводов и формулировок относительно рукотворного характера этого кризиса[10], не слишком углубляется в изучение его фундаментальных причин.

У меня есть свои соображения по поводу того, почему эти вопросы, мягко говоря, не пользуются популярностью в профессиональной среде, но к этим соображениям я вернусь несколько позже. Но удивительный, на первый взгляд, недостаток внимания к многочисленным вопросам на эту тему – это факт, и как факт он заслуживает отдельного упоминания.

И все-таки, можно ли ограничиться констатацией того факта, что западный мир оказался не готов к действительно серьезным нарушениям и сбоям в деятельности финансового сектора – ни идейно, ни организационно, ни психологически?