Глава тринадцатая
      Чтобы проникнуть в сущность очевидных явлений,
      требуется весьма незаурядный ум.
      А.Н. Уайтхед
      Обыкновенный, средний человек совершенно
      не сознает размеров своего невежества.
      Г. Лэдбеттер
      Наутро я перезвонился с Иваном Ивановичем и сказал ребятам, чтобы они по пути взяли у него записку и передали в школе Лидии Ивановне, его дочери. Я уже знал, что Геркин отец возвращается с работы в половине шестого, мать немного позже. И мы решили, что пойдем к Пестряковым около семи, а Ксения Павловна забежит к ним утром и скажет, что Герка жив-здоров.
      А я к Ивану Ивановичу отправился чуть не с утра. Но сначала, конечно, накормил Барса, удостоверился, что он за ночь забыл вчерашние переживания, а потом зашел еще к Соколовым навестить Мурчика.
      Мурчик сидел на подоконнике неподвижно, как черная статуя, глядел в окно и ужасно тосковал.
      - До чего же кот смирный и воспитанный! - с одобрением сказала про него Ксения Павловна. - Ни тебе ни крику, ни баловства. Ваш-то красавчик всю мебель вам ободрал и орать тоже здоров - как найдет на него, так, не смолкая, на все голоса кричит, а чего хочет, не поймешь.
      Я хотел было поэкспериментировать с Мурчиком, но при Ксении Павловне счел это неудобным, а поэтому только взял Мурчика на руки, погладил его, почесал ему баки, поговорил с ним по-хорошему и ощутил, что кот несколько успокоился.
      - Лег бы ты, брат, да поспал как следует! - сказал я вслух, а про себя начал внушать Мурчику, что он хочет спать, очень хочет спать, долго и спокойно лежать и спать.
      Мурчик вскоре зевнул, блестящие глаза его затуманились.
      - Гляди-ка, и в самом деле уговорили! - засмеялась Ксения Павловна. Кладите его сюда, что ли, на Валеркин диван.
      Кот свернулся клубком в тени у валика, защитив голову от света, и немедленно уснул, а я отправился к Ивану Ивановичу.
      Я позвонил в дверь его квартиры и, пока стоял, ожидая, отчетливо слышал, как там переговариваются.
      - Кто пришел? Кто пришел? - спрашивал кто-то резким, высоким голосом.
      И. рокочущий басок отвечал ему:
      - Карпуша пришел!
      Однако дверь никто не открыл. Я позвонил еще раза два и, недоуменно пожав плечами, вышел во двор. И тут из ворот показался Иван Иванович с сеткой, битком набитой всякими пакетами.
      - Ох, извините! - сказал он, увидев меня. - Очередь откуда-то собралась в магазине, я и задержался. Идемте-идемте, я вас кстати со своим населением познакомлю... Почему не открыли? - Он хитро усмехнулся. - А я им велел никому не открывать без меня.
      Открывать-то было некому, это я вскоре понял. Едва мы ступили за порог светлой однокомнатной квартирки, как я услышал из комнаты те же голоса.
      - Кто там? - крикнул резкий, насмешливый голос. - Кто пришел? Зачем?
      - Дуррак! - ответил ему другой голос, низкий, рокочущий. - Я ррад, я ррад!
      Однако никто из комнаты не вышел, а из кухни выбежала снежно-белая пушистая лайка и, восторженно повизгивая, стала ластиться к Ивану Ивановичу. Потом бесшумно появились оттуда же два роскошных пушистых кота голубовато-серый и палево-желтый - и, брезгливо морщась, принялись обнюхивать мои ботинки и брюки. Покончив с этим занятием, они переглянулись, пренебрежительно фыркнули и, задрав пышные хвосты, направились в комнату.
      - Пушок! Лютик! Это что за манеры! - окликнул их Иван Иванович.
      Коты остановились, как по команде, и слабо мяукнули.
      - А ну-ка, идите сюда, невежи пушистые! - сказал Иван Иванович.
      Коты важно подошли к нему и, оттеснив лайку, начали тереться о его ноги. Я смотрел на них с удовольствием - красивые, здоровые, ухоженные звери и живут привольно. Это сразу видно, что они не обиженные, не запуганные, привыкли к доброте и ласке и сами добрые и ласковые. И не сидят день-деньской в одиночку, как мой Барс...
      - Поздоровайтесь! - скомандовал Иван Иванович и показал на меня. - С гостем поздоровайтесь, вот с ним!
      Коты с сомнением поглядели на меня и недовольно мяукнули.
      - Пушок! Лютик! Здоровайтесь! - повелительно повторил Иван Иванович, указывая на меня.
      Коты неохотно подошли ко мне, поднялись на задние лапы и, опираясь на меня передними лапами, слегка потерлись лбами о мои ноги. Я хотел было погладить котов, но они укоризненно поглядели на меня и опустились на пол.
      - Молодцы! - похвалил их Иван Иванович. - Ах, молодцы ребята! Сейчас я вас за это почешу.
      Он достал из стенного шкафчика узкую щеточку с густой нейлоновой щетинкой и почесал котов за ушами. Коты совершенно одинаково изогнули шеи, прижмурили глаза и слегка оскалили острые белые клычки, выражая высшую степень блаженства. Мурлыкали они зато по-разному: Лютик глухо урчал, как мотор, а Пушок всхлипывал и тоненько стонал.
      В комнате кто-то резко захохотал:
      - Ха-ха-ха!
      И ему ответил мрачный, рокочущий басок:
      - Дурраки! Рредкие дурраки!
      Резкий, насмешливый голос отозвался:
      - Молодец, Карпуша! Умница, Карпуша! Ха-ха-ха!
      Иван Иванович усмехнулся, видя, что я недоумеваю, потрепал котов по загривку и спрятал щетку. Коты провожали ее алчными, затуманенными глазами и даже облизывались, как при виде мяса.
      - Постепенно я вас со всей своей компанией познакомлю, - сказал он. - Но сейчас пойдемте-ка на кухню: мне нужно свою поклажу распаковать и всей этой публике завтрак приготовить. А потом уж мы с вами спокойненько усядемся и обо всем побеседуем.
      Мы пошли на кухню, светлую и очень чистенькую: трудно было поверить, что хозяин тут холостяк да еще с целой компанией зверей.
      Иван Иванович действовал так быстро, точно и аккуратно, что любая хозяйка позавидовала бы: укладывал продукты в шкафик и в холодильник, резал и обдавал горячей водой треску для котов, доваривал и остужал похлебку для лайки, крошил в нее куски колбасы, готовил сложную смесь "для птахов" и другую - "еще для одной гражданки". Коты ходили за ним по пятам и беззвучно открывали розовые рты, а лайка улеглась на пороге кухни, улыбаясь и слегка высунув язык.
      - Сейчас, сейчас! - сказал им Иван Иванович. - Вчера я вечер-то у вас просидел и на утро им ничего заранее не купил и не приготовил... Ну вот, с этими молодцами вы уже знакомы. Ее зовут Тайга! (Лайка, услышав свое имя, слегка вильнула хвостом, который лежал свернутый у нее на спине, напоминая громадную снежно-белую хризантему.) Кто из котов Лютик, кто Пушок, ясно по масти. В комнате еще трое - Карпуша, Сережа и Соня: две птицы и черепаха. Ну, кроме того, рыбы. Семейство у меня, как видите, большое и пестрое, не с моим бы здоровьем его заводить... Нет, я возни не боюсь, это мне приятно, а вот только - если что со мной случится, куда им всем деваться?
      Я тут же высказал свою идею насчет убежищ для животных. Иван Иванович, оказывается, об этом уже думал и даже статью написал в ту же "Вечерку", но она так и не пошла.
      - Я сначала и не думал заводить такую уйму зверья, - говорил он, накладывая порции котам и собаке. - Вот Тайгу взял намеренно, еще щенком, на Карпушу тоже польстился сам - очень уж он интересное создание. Ну, рыб завел. А остальные все-подкидыши. Эти два красавчика - Пушок и Лютик - тоже. У каждого из них своя история, очень невеселые обе и, знаете, словно специально подобраны как иллюстрации к нашему вчерашнему разговору. С Лютиком дело было так. Поехал я в Мневники навестить мамашу моего покойного однополчанина. Она там хорошую комнату с балконом получила в новом доме, а то жила в ужасной развалюхе. Поит она меня чаем, разговариваем, то да се. И вдруг моя Надежда Леонтьевна вскакивает, бежит в переднюю, тихонько открывает дверь на лестницу, а потом появляется. И на руках у нее вот этот самый Лютик. Она ему молочка наливает в блюдечко, котлетку кладет. Он ест вовсю, а она стоит над ним, охает и причитает: "И что с гобой будет, горемыка ты мой, зима ведь на носу, пропадешь ты!" А все дело в этом идиотском суеверии, что за последние годы каким-то образом распространилось по Москве: как переезжают в новую квартиру, так стремятся достать кошку и первой ее пустить через порог. Идиотизм тут, можно сказать, двойной. Во-первых, вообще откуда такой взрыв суеверия в нашей стране, в наши дни? А во-вторых, это ж надо так переиначить народное поверье! Ведь прямо наизнанку его вывернули! Верно: по народной примете кошку надо первой на порог пускать, чтобы она счастье с собой внесла. Но ведь свою кошку! А эти берут чужих кошек либо взаймы, либо воруют и потом выбрасывают на улицу! Так по смыслу-то поверья выходит, что они, наоборот, несчастье на себя накликают! Как же: получается, что счастье-то у них заемное либо краденое - да и в доме не задерживается, сами они его тут же гонят. И кто только сочинил этот злобный и вредный вздор! А что получается - ведь ужас! По дворам и лестницам больших новых домов бродят десятки бездомных кошек. В масштабах Москвы, наверное, счет идет на тысячи, не меньше. Погибают они от холода и голода, их бьют, увечат, мучают. Но ведь этим негодяям, которые украли кошку у хозяина, причинили горе человеку, а теперь, потешив свою злобную темную дурь, выгнали несчастное животное подыхать, - им хоть бы что! Наказания за такую кражу и за издевательство над беззащитным существом им бояться нечего, - это нашим законодательством не предусмотрено. Знаете, Игорь: я ходил к новым домам, когда они заселялись. Специально взял командировку от газеты. Беседовал с новоселами, разъяснял им все и про извращение поверья, и про нелепость суеверий, и про то, что красть вообще некрасиво, а красть живое существо, чтобы потом бросить его на медленную мучительную смерть, - это уж просто подлость. Так ведь что удивительно! Воруют кошек, заведомо чьих-то - холеных, породистых, - не только какие-нибудь полуграмотные старухи, а кто угодно солидные деловые люди, студенты, научные работники. Просто болезнь какая-то, повальный идиотизм! Но если б они из суеверия воровали, скажем, чужие солонки или пепельницы, это было бы ну смешно, ну гадко, годилось бы для фельетона, самое большее. Так нет же - бесцельно, бессмысленно мучают и животных, и их хозяев, и даже в голову им не приходит, что это - преступление! Вот это-то и есть самое скверное! Вы себе представляете, что делалось бы в Москве, если бы новоселы из суеверия начали красть у знакомых и незнакомых солонки, пепельницы или любые другие предметы, хотя бы рваные наволочки? Да тут и милиция немедленно включилась бы, и на работу сообщали бы: мол, ваш сотрудник такой-то совершил кражу, а что из суеверия, так это еще усугубляет его вину. А тут, подумаешь, кошка! Подумаешь, хозяева горюют, ищут ее, а она подыхает где-то! Пускай себе подыхает! Вот они мне в таком духе и отвечали, новоселы. Просто никак не могли понять, чего это я расстраиваюсь, - было бы, мол, из-за чего! Один дяденька, солидный такой, мне начал лекцию читать на ту же тему, что Роберт вчера: мол, все в человеке и все для человека! Но я нашел сочувствующих. Собрали мы всех котов, потом прошли по квартирам, опросили, кто какого кота привез, где взял. А потом развезли их по домам - либо во двор, либо даже на квартиру. Но такие вещи я делал, когда попадал в самый момент вселения, а дальше... дальше мало что удавалось сделать.
      Вот и с этим Лютиком. Привезли его, кто и откуда неизвестно, бродит он бездомный уже с неделю. Надежда Леонтьевна моя его тайком подкармливает, а взять к себе не может - соседи даже слышать про кошку не хотят. Подумал я, подумал, жаль мне стало и кота и старушку, решил, что как-нибудь приучу его и Тайгу жить в мире и дружбе. Вот и взял его к себе. А через полгода еще и Пушок появился. Его я тоже у старушки забрал. Только это была совершенно другая старушка, можно сказать -противоположная. Прихожу я как-то с Тайгой в ветеринарную поликлинику. Гляжу: сидит такая миленькая, чистенькая старушка и всем ласково улыбается. И этот красавец у нее на коленях. Я прямо залюбовался. Спрашиваю: чем он болен? "А ничем, ничем, голубчик, - отвечает старушечка. Здоровенький он. Укольчик вот принесла сделать". - "А какой же, спрашиваю, укольчик, если он здоров?" - "А чтобы помер он, значит. Ненужный он, кот-то. Хозяйку его вчерась неотложка в больницу забрала без памяти. А сегодня справлялись мы - инсульт у нее, говорят, не то будет жива, не то нет, а из больницы все одно не скоро выйдет. А она, голубчик, видишь, одинокая. Муж у ней помер, сыновей на войне убило. Мне соседи и говорят: "Ты, Сергевна, как наиболее свободная, снеси кота в поликлинику, пускай его ликвидируют, а то выгонишь его на улицу, так он откуда хочешь опять придет". Это верно - придет! Мы его уж год назад уносили, когда она, Наталья-то Петровна, болела. Далеко увезли, в Измайловский парк, а он все равно к нам на Неглинную через неделю дорогу сыскал". Я и взял кота: что ж было делать! Узнал, в какой больнице лежит хозяйка, пошел ее навестить, сказал, что кот у меня и я о нем позабочусь. Но она через месяц умерла, а Пушок так у меня и остался. И вот ничего, сжились - и коты и пес, будто всю жизнь вместе... Ну, поели, братцы? сказал он, потом вымыл и убрал в шкафчик под раковиной тарелку и миску. Идемте, Игорь, с другими моими ребятами знакомиться, а то Карпуша уже нервничает, слышите?
      Из комнаты доносились странные лязгающие удары и крики:
      - Дурраки, дурраки! Я прротив, прротив!
      - Ну, Карпуша, чего расходился? - с порога спросил Иван Иванович. - Сейчас завтракать дам!
      Солнечная комната была вся в зелени - деревянные решетки на стенах оплетены вьющимися растениями, цветы в ящиках на балконе и на подоконнике, в углу - кадка с большим кустом японского жасмина. На письменном столе сидел громадный, иссиня-черный ворон и яростно долбил клювом откидную металлическую крышку чернильницы. Увидев нас, он захлопал крыльями и укоризненно пророкотал:
      - Порра, порра!
      Со шкафа слетела другая птица, тоже черная, но куда поменьше ростом, с нарядными оранжево-желтыми сережками. Она отрывисто захохотала и уселась на плечо к Ивану Ивановичу, весело и требовательно заглядывая ему в глаза.
      - Кашка готова? - деловито спросила она. - Кашку, кашку Сереже дай, дай!
      Иван Иванович достал из кармана конфету "Старт" и, разломив пополам, отдал одну половинку Сереже, а другую показал ворону.
      Ворон, тяжело взмахнув крыльями, снялся с подоконника и перелетел поближе к нам, на полку с книгами. Там он взял конфету и деловито склевал ее, держа в лапе, а потом склонил голову набок и стал очень внимательно разглядывать меня своими темно-карими глазами.
      - Здравствуй! - сказал я.
      - Здрравствуй, бррат! - четко проговорил ворон. - Я ррад, я ррад!
      Сережа вдруг каркнул по-вороньи, потом захохотал и крикнул:
      - Карпуша умница, Карпуша друг!
      - Дуррак! - басовито прокаркал Карпуша. - Я воррон! Я Каррпуша!
      - Что ж, продолжаем знакомиться, - усмехаясь, сказал Иван Иванович. Ворон Карпуша и майна Сережа. О майнах слыхали? К нам их из Индии привозят. Вот и мне подарили-привезли для себя, а потом... ну, словом, в семье обстоятельства изменились очень. Говорить он умеет здорово, но грубиян ужаснейший и вот Карпушу мне испортил: такой был вежливый птах, просто прелесть, а теперь что ни слово, то "дурак" да "дураки".
      Карпуша раскрыл клюв и с удовлетворением проговорил:
      - Дуррак!
      - Именно, что дурак ты, брат! - укоризненно заметил Иван Иванович. - Нет бы чему хорошему поучиться у товарища, а ты одну ругань усвоил, Карпуша, а? Ну, как живешь?
      - Хоррошо, хоррошо! - с готовностью отозвался Карпуша. - Я воррон! Я ррад!
      - Ладно, я тоже рад, - сказал Иван Иванович. - Молодец, Карпуша!
      Сережа азартно завопил:
      - Сережа хороший, Сережа умница! Моя умница... кхе-кхе!
      И тут я понял, что он подражает Ивану Ивановичу - его резковатому, будто надтреснутому голосу, его короткому покашливанию. Иван Иванович, насыпая им корм в продолговатую деревянную кормушку, усмехнулся:
      - Ну да, манны ведь удивительно переимчивый народ. Всё повторяют. Сережа вам любую мелодию насвистит, если услышит ее по радио. Я как-то простудился, неделю проболел, так он потом еще недели две кашлял, чихал и сморкался - очень натурально получалось. Ну вот, такое мое семейство. Еще - рыбы и черепаха Сонька. Вон она, под кресло забилась, голову высовывает. Она-то сыта, есть не хочет. И рыбы тоже.
      Я посмотрел на змеиную голову небольшой черепахи, потом - на просторный аквариум, очень здорово организованный: с зеленью, с рельефным дном, с пещерками из половинок глиняного горшка, с камнем, изображающим подводную скалу, и сказал:
      - Я не понимаю теперь, чем вас так уж особенно удивил мой Барс.
      - Это вы бросьте! Барс - дело совсем другое! - живо ответил Иван Иванович. - Вот давайте сядем и побеседуем. Я - в свое любимое кресло... Сонька, убери голову, а то наступлю! А вы садитесь вот сюда, здесь тоже удобно.
      Он подвинул мне рабочее полукресло с мягким сиденьем и с подлокотниками, действительно очень удобное, а сам уютно расположился в большом старомодном мягком кресле. Пушок немедленно вскочил ему на колени. Лютик разлегся на спинке кресла, и его пышная золотистая шерсть ореолом окружила седеющий ежик Ивана Ивановича. Тайга, сдержанно улыбаясь, приткнулась у ног хозяина.
      - Это что, их постоянные места? - спросил я, любуясь живописной группой.
      - Да, это уж они поделили сферы влияния на кресле. Но Пушка все же придется отучить, куда-нибудь перебазировать. Он все тяжелее становится год от году, а у меня ноги и без того болят и млеют - раны плюс спазмы сосудов... Сиди пока, сиди! - сказал он, видя, что Пушок поднял голову и уставился на него своими великолепными светло-зелеными глазищами. - Нет, вы не думайте, что он слова понял, для него это слишком сложно, а вот настроение мое и физическое состояние они все трое, коты и пес, понимают достаточно хорошо. Пушок еще и почувствовал, что у меня ноги подергиваются... Вот эти, - он повел глазами на черных птиц, мирно сидевших на открытой балконной двери, - эти мной интересуются куда меньше. На и то - было мне на днях плохо с сердцем, так Сережа меня просто извел своими воплями: "
      Что ты? Что ты? Тебе плохо? Тебе плохо? Тебе плохо, милый? Ой, не закрывай глаза! Ой, я боюсь!"
      Причем все это очень натуральным женским голосом, таким, знаете, тоненьким и пришепетывающим слегка. Это он от своей прежней хозяйки перенял: ее муж тяжело заболел, а она молоденькая, балованная, ну вот и паниковала, видимо. Если он еще к кому перейдет, то и вовсе с толку собьется: Сережа теперь мяукает, мурлыкает, лает, каркает, кашляет...
      - Неужели вы его отдадите? - глупо удивился я.
      - Я-то не отдам, - серьезно ответил Иван Иванович, - пока жив буду...
      Я украдкой глянул на него и тут только заметил, что он человек больной и старый. То есть я и не принимал его за молодого, я же видел, что он седой, что лицо у него в морщинах. Но держался он очень бодро, двигался уверенно, быстро, несмотря на легкую хромоту, и мне в голову не приходило, что у него здоровье не в порядке, что в легких осколки, что ноги перебиты. Такой высокий, широкоплечий, подтянутый мужчина с военной выправкой. А тут я увидел, что у него лицо землистое, под глазами - мешки и дышит он довольно-таки неважно. "А ведь он один-одинешенек; если что случится, так не коты же будут звонить в неотложку", - подумал я.
      Иван Иванович, пожалуй, догадался, о чем я думаю.
      - Если что... ко мне дочка заходит, - поспешно сказал он. - Ребята постоянно крутятся поблизости. Валерка Соколов в особенности... О зверях моих позаботятся, конечно. Да я и сам пока помирать не собираюсь. Хоть книгу бы закончить... Ну ладно, о книге потом. Вы сначала расскажите, что там у вас случилось. Я по телефону толком не понял.
      Выслушав историю Герки, Мурчика и злой бабки, Иван Иванович озабоченно покрутил головой.
      - Паскудная история. Подлая. Даже не очень понятно, с какого конца к ней подступиться.
      - Кота Соколовы предлагают к себе взять, - сказал я. - Но Герка против.
      - Если б дело было только в том, куда устроить кота, это бы еще ничего. Но тут и с пареньком неизвестно как повернется. Ну ладно, пойдем к ним, поговорим, хоть не очень я верю в такие разговоры. Как явятся ребята из школы, позвоните мне, приду поглядеть и на парня, и на кота. Не знаю, сможет ли сегодня Лида зайти, а хорошо бы...
      - Удивительно все же, - сказал я, - за всю жизнь я не видал такой массы гениальных зверей и птиц, как за эту неделю. Мой Барс, потом этот Мурчик, а тут еще ваши коты и птицы...
      - Ну, мои-то коты и птицы - ничего особенного. Коты чуточку более дрессированные и послушные, чем у большинства, но это в основном за счет моего характера - все же я привык к дисциплине, вот и их приучил, да это и нетрудно. А Карпуша и Сережа - тем более. Вороны и майны очень охотно разговаривают, с ними даже специально заниматься не приходится. Потом я с ними много времени провожу, да и сами они составляют целую компанию, а это развивает интеллект. Пушок появился здесь позже всех, он сначала очень пугался, особенно птицы его ужасали. А когда привык, то начал умнеть очень быстро.
      - Но телепатической связи у вас с ними нет? И вы им ничего не внушаете?
      - Нет! - поспешно ответил Иван Иванович. - И вот что... Может, вы сочтете, что это с моей стороны непоследовательно или, скажем, эгоистично, а только очень я вас прошу, Игорь: вы с моей публикой не экспериментируйте, ладно? Очень уж я боюсь нарушить равновесие, потом мне с ними не сладить. Телепатический контакт, гипноз и тому подобное - это все же шок, и кто как на него будет реагировать, угадать трудно. Вон ваш Володя говорит, что Барри заболел...
      - Странно! - сказал я, вспомнив сразу все: и тон Володи, и мимолетную реакцию Гали. - Очень даже странно, Барри такой спокойный, уравновешенный пес. Может, он вообще заболел не от этого?
      - Уж не знаю, - возразил Иван Иванович. - Но, во всяком случае, пока, прошу, не трогайте вы мою публику! Поглядите раньше, что с Барсом будет, с Барри, с Мурчиком этим. Да и еще, я знаю, приносили вам ребята всяких зверей. Как с ними, кстати, было?
      - Да по-разному. В общем-то, малоинтересно. Один кот совсем отказался от контакта. Он вроде и воспринимал мои команды, но какие-то у него, что ли, тормоза включились: он все дрожал и плакал, и я велел мальчишкам его поскорей унести и напоить валерьянкой. Другой кот слушался неплохо, но очень уж он вялый. Старый, толстый, равнодушный ко всему на свете котище. Я с ними, впрочем, подолгу не возился: энергии затрачиваешь на это много, а зачем, неизвестно. Мне уже и так ясно, что я не на одного Барса действую, и вообще не только на животных, а и на людей... - Тут я слегка покраснел, вспомнив всякие свои дурацкие выходки.
      - Я думал, что вам понадобится материал для демонстрации, - осторожно заметил Иван Иванович. - Одного Барса мало...
      - Да не знаю я еще, как с этой демонстрацией, то ли соглашаться на нее, то ли нет. Если такие же умники там будут, как те, что ко мне на днях приходили, так, ей-богу, не стоит. Что толку им показывать и доказывать, если они заранее убеждены, что все это чепуха?
      Иван Иванович некоторое время молчал и гладил Пушка. Потом он спросил, что я вообще думаю с этим делать - с тем, что случилось? И тоже, как я понял, осуждающе спросил, совсем как Володя: мол, что ж я за питекантроп такой, только о себе думаю, а о науке и о человечестве ни-ни... Такой примерно подтекст. Я слегка все же разозлился: значит, его зверей трогать не моги, а сам из кожи вон лезь неизвестно ради чего.
      - Чего мне, собственно, лезть не в свое дело? - сказал я. - В этой области я профан полнейший. Не хотят - не верят, а я что могу поделать? Вон их пятеро у меня сидело, специалистов этих, и все на одном уперлись: не говорит ничего кот, им это кажется, и все тут! Докажи им, попробуй!
      - Положим, можно было бы голос Барса на магнитофон записать.
      Я сначала решил, что это блестящая идея, но потом вспомнил, как невропатолог говорил насчет гипнотических ожогов и что если Барс его укусит, то это все равно не будет доказательство, - и остыл. Они вполне могут сказать, что это мой голос записан, а вовсе не кота. И что ты с ними поделаешь?
      Иван Иванович вздохнул, снял Пушка с колен и переложил на широкий поручень кресла.
      - Давайте-ка я вам покажу, над чем работаю, - сказал он.
      Работа его, насколько я смог понять при таком беглом ознакомлении, очень и очень интересная и перспективная. Написана она тогда была примерно наполовину, но материалы Иван Иванович все уже собрал. Материалов этих у него гора, и все так аккуратно подобрано; все на карточках, с четкой и детальной классификацией - просто залюбуешься! Название он пока придумал такое: "История и перспективы наших взаимоотношений с соседями по планете". Вернее, это подзаголовок, а название он еще подыскивал: что-нибудь краткое, броское, интригующее; не знаю, нашел ли теперь... И уж чего там только не было - бионика, педагогика, освоение космоса и проблема контакта с иными цивилизациями, борьба против фашизма и мещанства, мифология и геральдика!.. То есть такая уйма работы за всем этим стояла, что я от души позавидовал: мне бы так уметь! Сидит человек и пишет. Никто его не заставляет, никто ему не помогает, не финансирует работу, не гарантирует хоть в какой-то степени издание...
      - А зачем мне это? - удивился Иван Иванович. - На свою персональную пенсию я как-нибудь проживу со всей этой компанией. Тянуть я с этим делом долго не намерен - максимум еще месяцев десять потребуется, по моим расчетам. Здоровье у меня не очень-то надежное, а возраст такой, что с каждым годом к могиле ближе, это понимать надо. Значит, тянуть особенно нельзя. С другой стороны, и гнать через силу не следует. И зачем же мне при таких условиях договор?
      А потом он начал объяснять мне, почему считает таким принципиально важным мой контакт с Барсом или вот контакт Герки с Мурчиком:
      - Мы вчера говорили о многом, и Виктор очень интересные прогнозы делал. Но одно мы безусловно опустили, очень важное. Вот, предположим, все будет примерно так, как обрисовал Виктор: абсолютно мирное сосуществование и дружба людей как между собой, так и с животными. Синтетическая пища для всех плотоядных, а также нейрохимия снимут всякие хищнические инстинкты. Размножение будет продуманно регулироваться при помощи той же нейрохимии и гормональных препаратов. Отлично! Тогда остается вопрос: а что же будут делать животные?
      - Ну... жить в свое удовольствие, вероятно! - предположил я.
      - Нда... Смотря что считать удовольствием. Подумайте! Будет снято все, что сейчас наполняет жизнь животного в естественных условиях: поиски пищи, нападение или защита, охрана потомства. Нормальный человек скучает без работы; здоровое животное тоже будет скучать. Это хорошо знают, например, в зоопарках. Да и в домашних условиях это заметно. Ваш Барс наверняка очень скучает. Кстати, иначе он и не рвался бы так к контакту с вами! Кошки - животные не стадные, они обычно живут в одиночку, кроме периодов, когда воспитывают детей. И вот, если мы заранее не продумаем эту проблему, она в будущем может обернуться серьезной опасностью.
      Я пока не очень-то понимал, что из этого следует. Но Иван Иванович разъяснил, что, по его мнению, путь тут один - развивать и разумно использовать врожденные способности и склонности животных. Воспитывать их. А для этого нужен полноценный контакт. И тут телепатия - один из самых естественных и надежных путей. До сих пор этим совершенно фактически не занимались. Да и вообще психика животных только начинает всерьез изучаться, и потенциальные возможности каждого вида нам фактически неизвестны.
      - Ничего мы тут толком не знаем, - говорил он. - Не решен и вопрос, мыслят ли животные. Этот вопрос в советской науке пока не разработан по-настоящему. Да и во всем мире тоже. Животное ведет себя не так, как человек, и приписывать ему человеческие побуждения, пытаться анализировать его психику, исходя из человеческой логики, действительно нельзя. Но методика анализа пока очень несовершенна, нет надежных критериев. Например, знаменитый естествоиспытатель Фабр наблюдал, как жуки-могильщики ловко закапывают дохлого крота, устраняя всякие препятствия. А потом он им подстроил штучку: прикрепил труп крота к металлическому пруту, наискось вбитому в землю. Перегрызть этот прут жуки, естественно, не смогли, а подкопать не догадались: в природе не существует таких прочных прутьев без глубоких корней в почве. Фабр считал, что это доказывает отсутствие разума у жуков. Не знаю, есть ли у жуков разум, но знаю, что это не доказательство его отсутствия. Польский зоопсихолог Ян Дембовский совершенно справедливо замечает, что и человека можно поставить в условия, где он будет вести себя аналогично этим жукам. Например, если его запереть в комнате, дверь которой откроется лишь при условии, что он почешет левое ухо. Даже самый хитроумный человек не додумается до такого решения, потому что оно с нашей точки зрения алогично. А если он случайно почешет левое ухо и при этом откроется дверь, то вряд ли он даже сможет обнаружить связь между этими двумя фактами. Понимаете? Мы пока просто не имеем достаточных оснований для ответа на вопрос: могут ли животные мыслить? А ответить на него надо. От этого зависит, можно ли всерьез думать о воспитании и дальнейшем развитии животных. И как проводить это воспитание?
      - А вы-то как думаете: они мыслят? - спросил я. - Вот я вам говорил, что ощущал психику Мурчика: так это было что-то аморфное, на уровне эмоций.
      - Опять никакое не доказательство! - возразил Иван Иванович. - При спонтанном телепатическом контакте между людьми тоже передаются обычно лишь эмоции или конкретные образы. Что касается меня, то я думаю, что животные способны мыслить. По-своему, не так, как человек. Впрочем, смотря, с каким человеком сравнивать. А если, например, с обитателем эпохи каменного века? Или с ребенком двух-трех лет от роду, который усвоил уже слово "стол", но не способен понять, что такое "стол вообще" или "мама вообще" - для него существует именно этот стол, "моя мама", "Петина мама" и так далее? Взрослого от ребенка, цивилизованного человека от дикаря отделяет гигантская дистанция. Но ребенок, развиваясь в цивилизованном обществе, эту дистанцию преодолевает. Ну, а дикарь? Какой-нибудь абориген Новой Зеландии, живущий на уровне каменного века, - ведь есть там такие племена? Ребенка из этого племени можно взять и обучить чему угодно наравне с маленьким жителем любой европейской столицы.