Немногочисленная свита рассаживается за большим круглым столом, на котором стоят канделябры и в самом центре - ваза с пышным букетом.
      Метрдотель, приблизившись к столу, громко возвещает:
      - Consomme vichyssois... Potage de tortue [Бульон "Виши"... Черепаховый суп (франц.)].
      Но слепая сестра Великого герцога уже сделала выбор.
      - Тот отменный протертый суп, что мы ели вчера... можно попросить его и сегодня?
      ПЕРЕВОДЧИК (метрдотелю). Вы помните...
      МЕТРДОТЕЛЬ. Это был potage... printemps [суп-крем... весенний (франц.)].
      ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. О-о-о-о! И еще вот это! Quaille truffer [фаршированная перепелка (франц.)]. Ну да, конечно!
      Держа в руке карту, он с радостным смехом, словно мальчишка-лакомка, тычет в нее пальцем. У него гладкое розовое лицо евнуха и закрывающая весь лоб шелковистая белокурая челка.
      Орландо выглядывает из-за спины телохранителя, преграждающего ему дорогу. Но, убедившись, что ничего у него не выйдет, возвращается на свой "пост" под лестницей, рядом с дверью на кухню. Раздосадованный, он прислоняется к расписанной фресками стене и продолжает свой репортаж:
      - Итак, вы хотите знать, ради чего затеяно наше путешествие? Это похороны. "Какие такие похороны?" - спросите вы... Уверяю вас, дамы и господа, похороны! Все эти знаменитости собрались здесь, чтобы присутствовать на похоронах! Такова была последняя воля усопшей, совершенно недвусмысленно выраженная в ее завещании: "Сжечь... и рассеять прах... на рассвете... в открытом море, близ острова, где я родилась..."
      Он вытаскивает из кармана и показывает вырезанный из журнала фотоснимок, на котором виден остров - небольшой утес в зеленом море.
      - Вот он, остров Зримо... Остров, где родилась Эдмея Тетуа... и куда жаждет вернуться ее душа. Эдмея Тетуа! Величайшая певица всех времен! Чудо вокала! Божественный голос!
      Судовой оркестрик что-то наигрывает.
      Монарх со своей свитой продолжает трапезу за отдельным столом, на специальном возвышении.
      Слепая принцесса Лериния называет цвета:
      - Голубой... голубовато-белый... Ультрамарин... Изумрудно-зеленый... Зеленый... Светло-синий...
      ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. Она воспринимает музыку как своего рода спектр...
      СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Белый... белый... белый...
      ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. Сестра утверждает, что каждой ноте соответствует определенный цвет.
      ПРЕМЬЕР-МИНИСТР. Один французский учений установил, что некоторые люди наделены особым даром цветового восприятия звуков.
      НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Позвольте мне сказать... Я лично не верю, что это доказуемо... Этак всякий может заявить, что он слышит цвета!
      ПЕРВАЯ ФРЕЙЛИНА. Ясно ведь, господин Кунц, что столь чувствительной... натурой наделены не все!
      Принцесса продолжает перечислять цвета.
      НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (за кадром). Я бы никогда не позволил себе в этом усомниться, просто я хотел сказать, что научное доказательство такого феномена вряд ли возможно.
      ВТОРАЯ ФРЕЙЛИНА (по-немецки). А мне вот тоже однажды во время болезни казалось, что у всех людей лица зеленые.
      СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Да нет же, мы все можем различать цвета в музыке. И не только в музыке - голоса тоже разного цвета.
      ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. Ты говоришь, что у меня голос серый. И всегда он такой?
      СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Не всегда. Когда ты чем-то озабочен, голос у тебя становится цвета ржавчины - красновато-коричневым... А вот у начальника полиции голос всегда одного и того же цвета. Такой желтый, непрозрачный, тусклый!
      ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. А у нашего генерала? Какого цвета голос у него?
      СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Скажите что-нибудь, господин генерал!
      ГЕНЕРАЛ (ПО-НЕМЕЦКИ). Ну вот вам мой голос. В певцы я, разумеется, не гожусь. (Усмехается.)
      СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Как странно. Я не вижу никакого цвета, пустота какая-то, полное отсутствие...
      ПРЕМЬЕР-МИНИСТР. Полное отсутствие... У командующего вооруженными силами? Подобные вещи наводят на тревожные мысли.
      Продолжая развивать эту тему, он поднимает настроение своих сотрапезников, чего, собственно, и хотел.
      11. КАЮТА КАПИТАНА. ДЕНЬ
      Орландо демонстрирует перед объективом кинокамеры урну с прахом Эдмеи Тетуа.
      ОРЛАНДО (сначала за кадром, потом в кадре). Вот он, здесь... Здесь все, что от нее осталось. Ради этой урны - такой маленькой и такой великой друзья и поклонники певицы из разных стран мира зафрахтовали одно из самых... роскошных пассажирских судов, которым командует наш геройский капитан... уроженец... непокорной Генуи!
      Капитан и его офицеры позируют перед камерой, стоя за большим письменным столом.
      По другую сторону стола сидит одетая в траур кузина певицы.
      КАПИТАН. Не Генуи, а Специи... Специи. (Улыбается.)
      ОРЛАНДО. Ну да, Специи. Он родом из непокорной Специи... капитан Леонардо...
      Капитан осторожно покашливает.
      ОРЛАНДО. ...Де Робертис!
      Пытаясь привлечь к себе внимание Орландо, капитан снова покашливает.
      ОРЛАНДО. Что такое?
      КАПИТАН. Наоборот: Роберто Де Леонардис!
      ОРЛАНДО. А я как сказал?
      Став навытяжку, капитан с улыбкой представляется сам:
      - Роберто Де Леонардис!
      Кинооператор крутит ручку своей камеры, и репортер продолжает:
      - Совершенно верно. Так вот именно он доставит нас к острову Зримо... чтобы все мы... могли принять участие... в церемонии... погребения... предания праха...
      Он прерывает свою речь, так как в каюту кто-то заглядывает.
      Это сэр Реджинальд и его секретарь.
      Орландо, так и не закончив своей торжественной речи, с криком: "Сэр Реджинальд! Сэр Реджинальд!.." - выходит из кадра, затем вновь показывается на экране и со словами: "Прошу прощения" - исчезает окончательно.
      12. КОРИДОР ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ НА "ГЛОРИИ Н.". ДЕНЬ
      В коридоре, особый шик которому придает красная ковровая дорожка, раздается крик Орландо:
      - Сэр Реджинальд... простите... - Догнав сэра Донгби и его секретаря, он старается оправдать свою назойливость: - У меня всего лишь парочка вопросов. Это верно... что... вы... устроили нашей божественной певице... дебют в Лондоне?
      СЭР РЕДЖИНАЛЬД. Конечно! Прошу прощения.
      С этими словами сэр Реджинальд быстро сворачивает к трапу. Орландо, застыв с раскрытым блокнотом в руке, растерянно улыбается секретарю сэра Реджинальда.
      13. ВЕРХНЯЯ ПАЛУБА. ДЕНЬ
      Сэр Реджинальд торопливо поднимается по трапу на верхнюю палубу, где собрались почти все пассажиры: закутавшись в пледы, они лежат в шезлонгах и греются на солнышке.
      Мы видим, как он подходит к какой-то дремлющей даме, которую, по-видимому, принял за свою жену, так как лицо ее прикрыто журналом ("Варьете").
      Сэр Реджинальд приподнимает журнал и видит... всемирно известную балерину Светлану. Он быстро опускает журнал и, раздосадованный, отходит, нервно хихикая; ситуация, конечно, комическая. А мамаша фон Руперта, завзятая сплетница, стоя вместе с сыном у борта, шепчет:
      - Смотри, Руди, он ее ищет!
      Молодой человек оборачивается и подчеркнуто вежливо приветствует сэра Реджинальда:
      - Хэлло! Приятной прогулки!
      Сэр Реджинальд круто разворачивается и с нервным смешком направляется к металлической двери, ведущей на нижнюю палубу.
      14. НИЖНЯЯ ПАЛУБА "ГЛОРИИ Н.". ДЕНЬ
      Орландо показывается на кормовом мостике, где юнги драят деревянный настил, а третий офицер дает какие-то пояснения технического порядка братьям Рубетти и монахине.
      ТРЕТИЙ ОФИЦЕР. Вот это - запасной штурвал, он нужен на случай, если выйдет из строя штурвал в капитанской рубке. Тут есть приспособление, с помощью которого можно пользоваться этим штурвалом и блокировать тот.
      МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. Вот как! И когда же вы им пользуетесь?
      ТРЕТИЙ ОФИЦЕР. Как я уже сказал - при чрезвычайных обстоятельствах.
      МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. А вон там, пониже... Это что?
      Устройство, к которому подходит офицер, так же как и запасной штурвал, покрыто тяжелым брезентовым чехлом.
      ТРЕТИЙ ОФИЦЕР (приглашая гостей на капитанский мостик). Будьте любезны, поднимитесь за мной!
      Чуть в сторонке важный египтянин, развалясь в шезлонге, что-то диктует по-арабски своему секретарю, устроившемуся за низеньким столиком.
      ОРЛАНДО. А это египтянин. Он, кажется, был любовником нашей несравненной Тетуа. Ему принадлежат все железные дороги Египта. И еще он ужасно похотлив. Говорю то, что слышал, разумеется...
      Вновь появляется донельзя встревоженный и запыхавшийся сэр Реджинальд: он все еще разыскивает леди Вайолет.
      ОРЛАНДО. А, опять он. Никак не найдет!
      Сэр Реджинальд оглядывается по сторонам, растерянно смотрит на репортера и снова убегает.
      ОРЛАНДО. Мда... странные, однако, слухи ходят о нашем баронете и его милейшей супруге. Вы видели его? Как он взволнован, не правда ли?
      Звуки неземной музыки, льющейся из какого-то люка, побуждают Орландо отправиться на поиски ее источника...
      15. КУХНЯ "ГЛОРИИ Н.". ДЕНЬ. ИСКУССТВЕННОЕ ОСВЕЩЕНИЕ
      Музыкальная фонограмма
      Под любопытными и скептическими взглядами судомоек, юнг и поваров оба маэстро Рубетти импровизируют "концерт для стеклянных сосудов", водя пальцами по краю наполненных водой бокалов.
      Привлеченный этими звуками, Орландо по крутой винтовой лесенке спускается в кухню.
      Фон Руперт тоже решает принять участие в концерте, используя ложечки и регулируя уровень жидкости в других бокалах.
      Директор Парижской оперы аккуратно отливает воду из двух бутылок.
      Охваченный веселым любопытством, Орландо тихонько приближается и, чтобы не мешать исполнителям, устраивается рядом с клетками для кур.
      Теперь к "концерту" добавляются еще и звуки, которые извлекает директор Парижской оперы, дуя в полупустые бутылки.
      Мелодия захватила всех присутствующих: в ее ритме мешают что-то в своих котлах повара, колышут бедрами судомойки.
      Рикотэн - он ведь клоун! - взяв в руки поварешку, начинает дирижировать оркестром, а потом, разыгрывая пантомиму, мешает поварешкой питье в несуществующем сосуде.
      Концерт близится к концу. Один из старичков явно недоволен.
      МАЭСТРО РУБЕТТИ-ВТОРОЙ. Но здесь фа звучит фальшиво... Разве ты не слышишь?
      МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. Что значит "фальшиво"? Послушай, какая чистая нота!
      МАЭСТРО РУБЕТТИ-ВТОРОЙ. Нет! Нет!
      МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. Если убавить хоть каплю воды, это уже будет не то... будет совсем другая нота!
      Орландо подходит к старичкам и, стараясь их примирить, с восторгом пожимает обоим руки.
      МАЭСТРО РУБЕТТИ-ВТОРОЙ. Нет, нет и нет, здесь звук должен понижаться... а он не понижается, тебе медведь на ухо наступил, вот ты и заладил свое "па-па-па-па" все выше и выше, осел ты этакий... а нужно понижать... здесь фа бемоль. Бемоль!
      Но тем, кто хлопочет у плиты, этот спор непонятен. Все весело и восторженно аплодируют.
      Кое-кому, однако, не до развлечений. Сэр Реджинальд, отведя в сторонку усатого официанта, стоящего перед ним навытяжку, хлещет его по лицу перчатками, затем, истерически хихикнув, с удвоенной силой проделывает эту унизительную процедуру еще раз. Но в царящей здесь веселой суматохе никто ничего не замечает.
      16. "ГЛОРИЯ Н." В ОТКРЫТОМ МОРЕ. ДЕНЬ
      Из сточных клюзов по черному борту судна струятся потоки густой жижи и, достигнув воды, смешиваются с пенящимися волнами.
      17. ВЕРХНЯЯ ПАЛУБА "ГЛОРИИ Н.". ЗАКАТ
      Обе певицы меццо-сопрано, стоя спиной к объективу, любуются закатом.
      Инес Руффо Сальтини мелодраматически-восторженно делится с подругой впечатлениями:
      - Ах, что за чудо! Все как нарисованное! - Потом, обернувшись, тем же тоном восклицает: - О, это просто невозможно! Посмотри же, Тереза, луна! Солнце и луна одновременно!
      Действительно, с противоположной стороны светится луна и небо гораздо темнее, почти как вечером.
      На палубе пассажиры "Глории Н." вперемешку с офицерами экипажа коротают время в приятных беседах.
      Капитан распространяется о музыке.
      КАПИТАН. Когда исполняют увертюру к "Севильскому цирюльнику", например, у меня мурашки по спине бегут...
      Сэр Реджинальд, нашедший наконец жену, блистает своими познаниями в области астрономии:
      - Это Андромеда... А вон та маленькая звездочка справа, рядом с созвездием Ориона, открыта всего пятьдесят лет назад!
      СУДОВОЙ ВРАЧ. Совершенно верно, сэр Реджинальд! Похоже, вы нам читаете настоящую лекцию по астрономии!
      Польщенный сэр Реджинальд, приобняв жену за плечи, поворачивает ее в нужном направлении.
      СЭР РЕДЖИНАЛЬД. Эта звезда называется Кауда Павонис. Вон, серебристо-синяя. Видишь? А теперь стала изумрудной... ярко-оранжевой... И знаете, кто ее открыл? Один известный хирург, астроном-любитель... Угадайте, как его звали? Реджинальд!
      Леди Вайолет, восхищенная, томно склоняет голову ему на грудь.
      Орландо и дирижер Альбертини болтают, прогуливаясь рядышком по палубе. Репортер, пользуясь случаем, пытается выудить у такой важной персоны побольше всяких пикантных подробностей.
      МАЭСТРО АЛЬБЕРТИНИ. Что ж, если отрешиться от мифа о великой певице, то надо сказать, она была очень впечатлительной, очень замкнутой девочкой. Казалось, ты просто обязан ей помочь, но потом... Вас, вероятно, интересует какой-нибудь случай из жизни Эдмеи? Вот эта дама - ее кузина; почему бы вам не поговорить с ней?..
      Они как раз проходят мимо женщины в траурном одеянии, беседующей с капитаном.
      КАПИТАН. В нашем городке был учитель пения, который весьма лестно отзывался о моих способностях... да-да, он говорил, что я мог бы петь на сцене. (Басовито смеется.)
      Орландо подходит и здоровается за руку с беседующими.
      ОРЛАНДО. Капитан...
      КАПИТАН. Синьор Орландо...
      По одному из железных трапов спускается Ильдебранда Куффари, и дирижер спешит ей навстречу. Взяв ее руки в свои, он восклицает:
      - Что за дивное явление! С одной стороны струит свой холодный свет луна...
      Дочка Куффари перебивает его, чтобы поздороваться, как подобает воспитанной девочке:
      - Добрый вечер.
      МАЭСТРО АЛЬБЕРТИНИ. Здравствуй, малышка!
      ФУЧИЛЕТТО (громко кричит издали). О божественная!
      Дирижер оркестра заканчивает наконец свой замысловатый комплимент:
      - ...с другой стороны сияет солнце. Необыкновенно красиво! А между сияньем дня и сумраком ночи, между огнем и хладом - вы, Ильдебранда...
      КУФФАРИ. Спасибо. Как поэтично...
      МАЭСТРО АЛЬБЕРТИНИ. Позвольте составить вам компанию?
      КУФФАРИ. НО ЗДЕСЬ ОЧЕНЬ СЫРО... (Поплотнее закутывает шею норковым боа.)
      Между тем кузина Эдмеи Тетуа продолжает рассказывать репортеру:
      - С тех пор прошло тридцать лет, и мы с ней никогда больше не виделись. И вспомнить-то, по сути, нечего, простите... Ведь мы были совсем детьми...
      ОРЛАНДО. Спасибо, все-таки кое-что я от вас узнал.
      КУЗИНА ТЕТУА. Пожалуйста, пожалуйста...
      С этими словами она удаляется навстречу второму офицеру, беседующему со своим коллегой.
      ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Когда светит луна, он не может стоять на вахте, так как у него, видите ли, нервы не выдерживают. Во время дневной вахты, когда светит солнце, он тоже не может находиться на палубе, потому что у него шелушится кожа. Зачем он вообще пошел в моряки? Чтобы забыть о своей несчастной любви? Иди тогда в шахтеры, в железнодорожники... на свете столько профессий...
      Орландо, оставшись один, продолжает свой репортаж, предварительно ответив на чей-то поклон:
      - Привет, привет! Что-то я не знаю тебя, приятель, хотя обязан говорить и о тебе, и еще о том толстяке... вон он - здоровается со мной.
      Круглый, как воздушный шар, человек из группы пассажиров, опершись о борт, приветственно машет репортеру рукой.
      ОРЛАНДО. Первый раз его вижу! Мда, странная все-таки у меня профессия!
      Второй офицер продолжает жаловаться на матроса, который не желает ничего делать.
      Капитан замечает:
      - А мы напишем на него хорошенький рапорт.
      ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Прежде хорошенький рапорт надо бы написать на его отца, министра, который подсунул нам своего сынка...
      Орландо, находящегося среди оживленно болтающих пассажиров, вдруг поражает необыкновенное зрелище: он видит молоденькую девушку в ореоле лучей позднего заката, словно сошедшую с полотна Боттичелли. Но не успевает Орландо ответить на чью-то улыбку и оглядеться вокруг, чтобы решить, что еще нужно сделать, как прекрасное видение исчезает.
      Остаются лишь мрак, окутавший уже всю палубу, черные силуэты пассажиров, слова, которыми они перебрасываются с офицерами.
      ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Что прикажете делать с таким матросом? Взять его под арест?
      КАПИТАН. Надо просто заглянуть в устав, черт побери!
      ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Да, а что скажет министр?
      18. ОТКРЫТОЕ МОРЕ. НОЧЬ
      Залитый огнями пароход, громко гудя, прорезает ночь.
      19. БАР. НОЧЬ
      Музыкальная фонограмма
      Гости небольшими группками собрались в элегантно обставленном салоне. Склонившись над клавиатурой рояля, тапер обращается к одному из директоров оперного театра:
      - Как можно не любить такую музыку?..
      Орландо, погруженный в раздумья, сидит со своим стаканом у стойки бара.
      Разговор идет главным образом о Тетуа.
      ФИНАНСИСТ (за кадром). Она никогда не читала своих контрактов.
      Фучилетто, ступая осторожно, чтобы никого не побеспокоить, направляется к дивану и тихонько спрашивает:
      - Для меня местечко найдется?..
      Но, проходя мимо Руффо Сальтини, не может удержаться, чтобы не задеть ее:
      - Привет, толстуха, я без тебя жить не могу!..
      А прислушавшись к тому, что говорит директор "Метрополитен-опера", с комической гримасой восклицает:
      - Опять все то же! Опять сплошной елей! Скажете, нет?
      ДИРЕКТОР "МЕТРОПОЛИТЕН-ОПЕРА". Казалось, практическая, реалистическая сторона дела оскорбляет ее до глубины души! Но при малейшем нарушении контракта она цитировала на память все его пункты, не упуская ни единой детали и поражая этим даже собственных адвокатов!
      ФИТЦМАЙЕР (со смехом). Однажды перед входом в театр она мне сказала: "Нельзя ли убрать с афиши мое имя?"
      В разговор вступает музыкальный критик - маленький, в очках с толстыми линзами, весь какой-то нахохленный и углубленный в себя:
      - Нет, по-моему, она отлично отдавала себе отчет в своей неотразимости. Ведь она покоряла каждого, кому приходилось иметь с ней дело!
      ДИРЕКТОР "ЛА СКАЛА". Что ж, возможно, так и казалось, но все-таки она была ужасно не уверена в себе... и так боялась незнакомых людей...
      ФУЧИЛЕТТО. А по-моему, пора кончать с этими сказками о робкой девочке. Хотя бы, пардон, из уважения к ней самой! Какая там робкая девочка! Ее же все боялись. Кроме меня...
      ЖУРНАЛИСТКА БРЕНДА ХИЛТОН. Вы утверждаете, что она была агрессивной?
      ФУЧИЛЕТТО. Она могла запустить в тебя чем попало. Что, скажете, она не швырялась вещами?!
      РУФФО САЛЬТИНИ (за кадром). Аурелиано!
      Появляется официант, разносящий напитки, и Фучилетто, понизив голос, спрашивает у него:
      - А нельзя ли стаканчик красного?
      ЛЕПОРИ (за кадром). Лично у меня с Эдмеей никогда никаких проблем не было...
      ОФИЦИАНТ (Фучилетто). Разумеется, синьор.
      ФУЧИЛЕТТО. Но только ламбруско. Идет?
      ОФИЦИАНТ. Ламбруско.
      ЛЕПОРИ. Она была прекрасной партнершей... И очень меня ценила. Именно это делало идеальным наше сотрудничество, так сказать. Она всегда говорила, что я лучший... лучший итальянский тенор.
      Фучилетто по обыкновению игнорирует эту тираду и посылает воздушные поцелуи Руффо Сальтини.
      ЖЕНА ЛЕПОРИ. Да-да. Тетуа мне всегда говорила, что cantar [петь (исп.)] с Сабатино Лепори - одно удовольствие!
      МАМАША ФОН РУПЕРТА. В моем доме ее восхищала одна картина. "Когда я смотрю на нее, - говорила она, - мне хочется плакать". И на глазах у нее появлялись слезы.
      Орландо, уже успевший захмелеть и завязать дружбу с барменом, спрашивает у него:
      - А ты что же, любезный? Неужто тебе нечего рассказать? (Вновь поворачивается к гостям, чтобы выслушать очередную порцию воспоминаний.)
      ПЕРВЫЙ ДИРЕКТОР ВЕНСКОЙ ОПЕРЫ. Хочу рассказать один любопытный эпизод. Каждое утро она обычно съедала маленькую норвежскую... селедочку... Чтобы лучше звучал голос... (Он притрагивается к горлу. Тот же самый жест, словно в зеркале, повторяет его коллега.) И делала так всегда. Правда, правда!
      Орландо, чуть пошатываясь и держа стакан в руке, все никак не оторвется от стойки бара. Вдруг его внимание привлекает что-то по ту сторону окон, на палубе, залитой голубоватым лунным светом. Там в эффектной трагической позе стоит граф ди Бассано, словно совершая в одиночестве какой-то таинственный ритуал в честь романтического светила.
      Между тем директор "Ла Скала" тоже хочет внести свою лепту в разговор о певице и припомнить какую-нибудь курьезную историю вроде тех, что наперебой рассказывают присутствующие.
      ДИРЕКТОР "ЛА СКАЛА". Но самое поразительное из всего то, что в последнем акте "Травиаты" у нее действительно повышалась температура: происходило полнейшее отождествление с образом Виолетты!
      20. КОРИДОР ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ. НОЧЬ
      Все двери в длинном коридоре закрыты.
      Пассажиры разошлись наконец по своим каютам.
      21. КАЮТА КУФФАРИ. НОЧЬ
      У матери и дочери общая каюта. Обе лежат в своих постелях, но еще не спят. Ильдебранда с разметавшимися по подушке черными волосами и с открытыми глазами о чем-то тревожно думает. Девочка, слегка приподнявшись, спрашивает:
      - Мама, а ты любила эту... Тетуа?
      В блеснувших глазах певицы промелькнуло что-то вроде страха.
      Не дождавшись ответа, девочка откидывается на подушку и закрывает глаза.
      22. КАЮТА БРАТЬЕВ РУБЕТТИ. НОЧЬ
      Обоих старичков уже одолевает сон. У первого, лежащего на постели, выскальзывает из рук раскрытая книга. Второй сидит на стуле со смычком и скрипкой в руках; он неподвижен, словно восковая фигура.
      23. КОРИДОР. ДВЕРИ КАЮТ. НОЧЬ
      Сэр Реджинальд, идущий по коридору решительным шагом, вдруг резко останавливается.
      Из его каюты выходит матрос; надвинув на лоб бескозырку, он взлетает по железному трапу и исчезает из виду.
      Когда растерянный баронет протягивает руку, чтобы постучать, дверь каюты открывается, и из-за нее выглядывает горничная - стройная негритяночка; вздрогнув от неожиданности, она замирает на пороге и с трудом выдавливает из себя:
      - Good evening, Sir... Good night, Sir [Добрый вечер, сэр... Спокойной ночи, сэр (англ.)]. - Затем, повернувшись, тихонько уходит.
      24. КАЮТА СЭРА РЕДЖИНАЛЬДА. НОЧЬ
      Охваченный странным волнением, с замирающим сердцем сэр Реджинальд заходит в каюту. Оглядевшись, он подкрадывается к широкой, наполовину раскрытой двухспальной кровати и, потянув носом воздух, начинает истерически смеяться. В состоянии какой-то лихорадочной взвинченности, не сняв даже пальто, он опускается в кресло и ждет.
      На полу, рядом с туалетным столиком, стоят сапожки жены. Подобрав один из них, сэр Реджинальд нежно гладит его и, нервически хихикая, громко говорит:
      - Ну что, удачный у тебя сегодня вечерок, а? Я чуть не налетел на этого типа, когда он выходил из нашей каюты. Ну расскажи, расскажи... Хоть стоящий попался?
      Костяшками пальцев он стучит в дверь, возле которой стоит кресло. Это дверь ванной.
      - Вайолет! Отвечай!..
      Дверь распахивается, из нее выходит леди Вайолет и направляется к постели.
      ЛЕДИ ВАЙОЛЕТ. О, я чувствую, что сегодня сразу усну - так спать хочется.
      СЭР РЕДЖИНАЛЬД. Довольно! Я хочу знать все! Ты этого типа еще на пристани приметила, не так ли?
      Леди Вайолет в своем длинном белом пеньюаре и в кружевном чепчике похожа на маленькую девочку. К тому же среди подушек ее дожидается плюшевый медвежонок. Она берет его в руки и целует, как обычно девочки целуют любимую куклу.
      ЛЕДИ ВАЙОЛЕТ. Реджинальд, будь паинькой, я спать хочу!.. Этот человек приходил чинить лампу. Там что-то испортилось...
      СЭР РЕДЖИНАЛЬД. Какая недостойная ложь, Вайолет...
      ЛЕДИ ВАЙОЛЕТ. Но ты же знаешь, как я боюсь темноты!
      Взяв в руки шнур с выключателем, она гасит свет. Лишь за занавесками голубовато мерцают иллюминаторы...
      25. КАЮТА ГРАФА ДИ БАССАНО. НОЧЬ
      Граф ди Бассано, все еще охваченный экстазом идолопоклонничества, никак не может успокоиться и лечь в постель. Он рассматривает альбом с фотографиями. Снимки, на которых запечатлена божественная Тетуа, этот преданный ее обожатель комментирует ужасно нудными восхвалениями.
      ГРАФ ДИ БАССАНО. Феномен вокала... божественный голос... сто певиц в одной... (Подходит к своеобразному домашнему алтарю, на котором расставлены фотографии, гипсовый бюст певицы и прочие реликвии.) Сколько эпитетов, сколько слов... Сколько историй написано о тебе. Но ни одна из них не может передать, какой ты была на самом деле. (Нежно проводит рукой по свежему цветку, красующемуся в центре алтарика.) Твой любимый цветок. Ты, как и прежде, будешь получать его каждый день. Никто и никогда не мог разгадать тебя, любимая. Кто ты - знаю один лишь я. (Направляется в другой угол каюты мимо надетых на манекены, словно в музее, дорогих театральных костюмов певицы.) Ты - девочка, вышедшая из моря. Помнишь стихотворение, которое я тебе посвятил? Ты рождена морем, будто богиня.
      С этими словами верный жрец культа Тетуа включает портативный кинопроектор.
      На белом полотняном экране, натянутом среди всех этих реликвий, перед нами проходят кадры из жизни великой певицы.
      Вот Тетуа идет по аллее парка. На ней соломенная шляпа. Приблизившись к объективу, певица начинает гримасничать и скашивает глаза к носу; вот она на козлах экипажа; на лодке с приятельницей и кудрявым гребцом; за окном международного вагона; отвечает на приветствия толпы, собравшейся на перроне; после представления раскланивается перед восторженной публикой с авансцены известного театра.
      Глядя на эти кадры, граф ди Бассано изнемогает от сладострастия.
      Вдруг непонятный шум отвлекает его от этого интимного ночного ритуала.
      Он открывает дверь каюты и, стоя на пороге, спрашивает:
      - Кто там?
      26. КОРИДОР "ГЛОРИИ Н.". НОЧЬ
      Дверь каюты графа ди Бассано открывается в коридор, где старая фрейлина принцессы Леринии делает предупреждающие знаки.
      ФРЕЙЛИНА. Тссс!
      И указывает вперед, в глубину коридора: там принцесса Гогенцуллер идет одна по красной ковровой дорожке, лишь слегка постукивая впереди себя палкой.
      Орландо, накинувший перед сном халат, выставляет за дверь каюты свои ботинки и видит, как к нему приближается эта исполненная благородства и такая трогательная фигура.
      Он даже слегка выпячивает грудь, когда принцесса, остановившись перед ним, спрашивает по-немецки:
      - Кто здесь?
      ОРЛАНДО. Гм-гм, Ваше высочество... это я... простой журналист...
      Принцесса, улыбнувшись и вперив в пустоту незрячие глаза, роняет:
      - Простите...
      И продолжает свой путь, удаляясь несколько неуверенной, но полной достоинства походкой.
      ОРЛАНДО (бормочет ей вслед). Спокойной ночи.
      Фрейлина, поравнявшись с Орландо, говорит ему с подчеркнутой учтивостью:
      - Благодарю вас.
      Орландо вежливо и понимающе откликается:
      - Да за что же...
      Он провожает глазами обеих женщин, пока те не скрываются за поворотом. Затем, посмотрев в противоположную сторону, встречается взглядом с ди Бассано, тоже наблюдавшим за этой сценой из дверей своей каюты.
      Орландо улыбается ему, но граф, не ответив на улыбку, уходит к себе.
      Журналист задерживается на несколько мгновений в коридоре и, вертя в руках очки, сообщает:
      - Граф ди Бассано. Он у нас... романтик. Большой романтик... Все знают, что на протяжении многих лет он каждый вечер приносил ей очень редкий цветок... Rubens Pistilla... Вы видели этот цветок у него в каюте, помните? И все-таки я убежден, что он никогда ее не любил. Быть может, он влюбился в нее только теперь... после ее смерти. Сомнительный субъект, право сомнительный. Он взялся за создание ее музея и под этим предлогом... ухитрился много лет жить у нее на содержании! Вот так! (Уходит в свою каюту.)
      27. КАЮТА ОРЛАНДО. НОЧЬ
      Орландо закрывает дверь и направляется к письменному столу, заваленному листками бумаги, собирает их, садится и говорит, время от времени заглядывая в листки и читая:
      - Это так, ничего... просто записи, которые я делал для своего дневника... "Я все пишу, рассказываю, но о чем все-таки я хочу рассказать?.. О морском путешествии? Или о путешествии по жизни? Но о нем ведь не расскажешь... его совершаешь, и одного этого уже довольно". (Оторвав взгляд от текста.) Банально, да? Об этом уже столько писали. И лучше, чем я! (Резко поднимается, с яростью в голосе.) Но ведь все уже сказано! И сделано тоже все! (На тумбочке рядом с фотографией Гарибальди стоит бутылка. Он наполняет стакан раз, потом другой.) А вот о том, что я только что просадил в карты двести пятнадцать франков, не сказал еще никто! И заплатить их надо, не сходя с парохода!
      С полным стаканом он проходит в ванную; после минутного колебания выплескивает вино в раковину и разглядывает свое отражение в большом овальном зеркале. Затем возвращается в каюту и, закрыв за собой дверь ванной, со вздохом произносит:
      - Пожалуй, хватит пить!
      С минуту он ходит взад-вперед по каюте, как зверь в клетке, потом плюхается в кресло.
      И снова обращается к зрителям:
      - Ну ладно, до завтра... завтра состоится традиционный... - Здесь его одолевает зевота, сулящая наконец приход желанного сна. - ...простите... завтра капитан... поведет пассажиров осматривать судно.
      В заключение своей речи он машет нам на прощание рукой, и жест этот исполнен такой же сердечности и теплоты, как и его лицо, его улыбка.
      28. КОТЕЛЬНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ "ГЛОРИИ Н.". ИСКУССТВЕННОЕ ОСВЕЩЕНИЕ
      Среди куч угля, клубов дыма и раскаленных котлов снуют кочегары; в этом аду они еще яростно переругиваются.