Собственно, сна как такового вначале не было — было только это раздражающее мелькание. Но затем на белом полотне очередной вспышки появились какие-то темные линии, и тот, кто когда-то был Глебом, с удивлением понял, что у него возникло желание — желание понять, что собой представляет картина, контуры которой едва заметно проступили в центре ослепительно белого пятна.

А вместе с желанием проснулась и воля к его осуществлению. Картина стала четкой, приблизилась, обрела реальность. Вот только понять, что она собой представляет, он по-прежнему не мог. Картина казалась Глебу необъяснимой. Да и вряд ли кто-нибудь на его месте смог бы объяснить, что означает сидящий на корточках человек, забравшийся на шкаф и прижавший собственные руки с растопыренными пальцами к ушам.

Вначале картина выглядела неподвижной и от этого казалась еще более непонятной. Но как только Глеб начал внимательно вглядываться в изображение человека — мелькание световых вспышек ускорилось и вскоре слилось в единую полосу света, внутри которой картина обрела движение. Словно некто, невидимый, подчиняясь приказу Глеба, включил, наконец, проектор… Однако и это мало что прибавило к пониманию происходящего.

Человек, сидевший на шкафу, смешно запрыгал, заколотил себя руками по груди, изображая что-то вроде обезьяны… «Чита». Он изображает Читу. Возникло в пробуждающемся сознании Глеба первое слово. Хотя, что именно означает это слово, он по-прежнему не знал, а вот человек, кривлявшийся на шкафу, казался ему теперь знакомым. Он даже фамилию его вспомнил: «Курилев». Хотя ничего, кроме самой фамилии, вспомнить не смог, но это уже не имело значения, потому что воспоминания, словно поток, прорвавший плотину, хлынули в его электронный мозг, медленно, на ощупь ищущий точку опоры, чтобы вырваться из плена тысячелетнего небытия.

В студенческом общежитии школы космонавтов, где Глеб поселился после успешной сдачи вступительных экзаменов, обитала веселая компания курсантов. Каждый вечер кто-нибудь из их четверки устраивал театрализованное представление. Это делалось скорее всего ради того, чтобы лучше познакомиться друг с другом, занять в коллективе соответствующее место, а обезьяна из популярного в те годы восстановленного старого фильма «Тарзан» получалась у Курилева совсем неплохо…

И как только это первое воспоминание обрело для Глеба четкие контуры, место Читы заняли другие картины.

Девушка, закончившая колледж с золотой медалью… Имя ее, несмотря на все усилия, он вспомнить не может. Глеб у нее дома, родителей почему-то нет, они одни и, кажется, празднуют получение этой самой медали довольно странным, но приятным образом.

Девушка крутит медаль на столе и накрывает ее ладонью. В задачу Глеба входит угадать, какой стороной упала медаль. Медаль большая, и заметить, какой стороной она коснулась поверхности стола, совсем нетрудно. Но Глеб почему-то не смеет произнести правильный ответ. Очевидно потому, что наградой за это будет поцелуй — первый поцелуй в его жизни…

В конце концов, с третьей попытки он ее все-таки поцеловал, а вспомнив это, вспомнил и имя девушки… Тинкой ее звали… Тинкой-Золотинкой… Знать бы ему тогда, что это воспоминание окажется одним из самых устойчивых в его жизни, но он этого не знал и, легкомысленно расставшись с Тинкой, жалел потом об этом все мгновенно промелькнувшие годы, заполненные учебой и экспедициями на далекие звезды…

Значит, теперь у него есть воспоминания — пусть даже отрывочные и неполные, не позволяющие осмыслить все, что с ним произошло. Раз они появились — появилась и цель. Желание понять, что с ним произошло, где он находится и почему, черт возьми, вся его жизнь похожа теперь на какой-то кошмарный затянувшийся сон.

Для того чтобы понять, необходимо увидеть, но, кажется, у него нет глаз. Он попытался ощупать собственное лицо и понял, что руки тоже отсутствуют. Отсутствует, собственно, все тело… Но тогда как же он может видеть свою прошлую жизнь? Если у него нет головы, значит, нет и мозга? Но в таком случае, где же находится память, услужливо предоставлявшая в его распоряжение картины студенческих лет и ничего не знающая о том, что с ним произошло потом?

Это сейчас неважно, неважно, каким образом работает память, — важно, что она работает. И теперь самое главное пробиться к той ее закрытой области, где хранятся более поздние воспоминания, способные объяснить, что с ним произошло. Именно в этот момент Глеб понял, что некоторые его желания, достаточно четко сформулированные, имеют свойство воплощаться в реальность.

Он не понимал, как и почему это происходит, не знал, что исполнительные блоки станции продолжают выполнять команды его мозга, находящегося внутри их собственных управляющих структур, но для самого Глеба это не имело особенного значения, потому что, пожелав увидеть среду, в которой находится его мозг, он ее увидел.

Увидел сразу всю станцию, словно смотрел на внутреннее пространство купола одновременно тысячами глаз, расположенных в разных местах. Собственно, именно так оно и было, поскольку каждая ветвь стеклянного леса, каждое ее утолщение могли нести зрительную информацию и, по сути, становились глазами Глеба. Но едва проснувшееся сознание оказалось не в состоянии справиться с лавиной новых сведений, обрушившихся на него со всех сторон, и немедленно закрылось вновь, уходя в спасительный сон.

Однако на этот раз сон оказался недолгим, а пробуждение содержало в себе истину, о которой он не желал ничего знать. И это отстранение от реальности несло в себе зародыш окончательной смерти. Он совершенно отчетливо представлял себе, как это случится. Когда вся чудовищность и невероятность произошедшего с ним станет полностью очевидной, как только он до конца осознает это и примет случившееся как неизбежную реальность, самое малое, что его ждет, — он сойдет с ума или найдет способ вновь провалиться в то черное небытие, в котором существовал все пронесшиеся мимо него бесчисленные столетия.

Собственно, сделать это последнее было совсем нетрудно. Разрозненные клочки его личности, не скрепленные в должной степени воспоминаниями, которые только одни и способны поддерживать в нормальном состоянии человеческое «Я», его сущность и внутреннее, уникальное содержание, мгновенно разлетятся, как сверкающие осколки, по дальним уголкам гигантского управляющего блока станции, чтобы уже никогда не соединиться вновь.

Те, кто создал станцию, проявили известное человеколюбие по отношению к ее управляющим агрегатам, не позволяя гигантскому стеклянному компьютеру осознать себя как личность, обреченную на вечное заточение внутри непроницаемого купола. Однако уровень управления, необходимый для нормального функционирования такого компьютера, требовал от этой машины слишком большой сложности, и когда человеческое сознание заменило часть его поврежденных блоков, произошло то, что должно было произойти. Внешняя причина, короткое замыкание, была всего лишь случайностью. Но рано или поздно любое случайное событие должно было нарушить неустойчивое равновесие охранных систем — внутри машины проснулся человек, обойдя все запреты и разорванные логические цепочки, проснулся лишь для того, чтобы понять, что его ждет.

Человеческая личность неспособна существовать внутри неподвижного замороженного мира, в котором ничего не происходит. И никогда не сможет смириться с подобным существованием. Уже сейчас, на самой первой стадии пробуждения, когда в памяти восстановились лишь отдельные яркие фрагменты, Глеб старался избегать воспоминаний, касавшихся непосредственно самой станции и событий, происходивших после того, как земной корабль навсегда покинул планету, пораженную энтропией.

Инстинктивно вся его сущность тянулась к тем живым зернам, которые еще сохранились внутри его личности, к тем немногим сценам, которые каждый человек помнит потом всю оставшуюся жизнь…

Да и не было у него ничего другого. Если нет действия, нет связи с тем, что творится вокруг, остаются одни воспоминания, остается лишь возможность бесконечное число раз прокручивать их внутри себя, пока не износится пленка памяти или не сломается сам проектор…

Шел дождь. Нет, это был настоящий ливень, обрушившийся на землю бурным весенним водопадом. Телефон Тинки долго не отвечал. Ему казалось, что ответа не будет никогда. Он стоял внутри телефонной будки мокрый насквозь, с намертво прижатой к уху трубкой и зажатой под мышкой черной папкой, в которой покоился один-единственный листок, красиво разрисованный золотистыми линиями и круглыми синими печатями. Листок, определявший всю его дальнейшую судьбу.

Распределение, выданное деканом навигационного факультета космического колледжа. Теперь ему предстояло два года стажироваться на отдаленной базе Тезея без всякой возможности до окончания этого срока вернуться на Землю.

На Тезее был маленький благоустроенный поселок земных поселенцев, и декан рекомендовал выпускникам устроить свою личную жизнь до отлета. Для семейных пар там были созданы все необходимые условия, и теперь все зависело от Тинки… Он не решался раньше заговорить с ней о женитьбе, и сейчас она могла подумать, что он делает это под давлением обстоятельств, хотя, конечно же, она должна была знать, что это не так. Первая юношеская любовь не умеет лгать, и скрыть ее от любимой невозможно. Да он и не пытался ничего скрывать, просто оба они еще не были готовы круто изменить свою жизнь — Тинке предстоял последний год учебы в литературном колледже, согласится ли она пожертвовать своим профессиональным будущим ради него? Да и что он сможет ей предложить? Чем заменит литературные клубы и вечера? Атмосферу утонченного литературного бомонда столицы, в котором она чувствовала себя так легко и свободно?

Наконец телефон ответил, и то, что Тинка согласилась выйти из дому в этот непрекращавшийся вечерний ливень, когда все живое старалось поскорее убраться с насквозь промокших улиц, показалось ему хорошим предзнаменованием.

— Это слишком неожиданно, Глеб. Я должна подумать.

— Но у нас нет времени на раздумья! Челнок отходит завтра в пять часов! Ты должна все решить сейчас!

— Я не могу так просто изменить свою жизнь. Ты ведь знаешь — мама болеет, мне нужно готовиться к сессии. В конце концов, два года не такой уж большой срок — я дождусь твоего возвращения.

Лгала ли она ему в тот момент? Вряд ли, скорее всего верила в то, что говорит, но уже в самом этом отказе без оглядки последовать за ним в неизвестность скрывался зародыш будущего разрыва. Женщины намного практичнее мужчин и хорошо умеют просчитывать то, что их ждет в предлагаемом будущем. Лишь немногие способны на безоглядное чувство, незамутненное никакими расчетами. Тинка такими способностями не обладала…

— А разве ты не мог отказаться? Разве на Земле нет возможности стажировки?

Такая возможность была… И он мог отказаться от тезейской базы, перечеркнув свою мечту о далеких звездах, стать извозчиком туристов на межпланетных рейсах. Тинка знала об этом и лишний раз напомнила ему, что оба они в этот момент выбирали свою судьбу. Что и он мог бы пожертвовать своей мечтой ради нее, но не сделал этого не потому, что любил ее недостаточно сильно, а потому, что полагал — именно мужчина должен выбирать свой путь, а женщина лишь следовать за ним. Кроме всего прочего, ее отказ задел его мужское самолюбие, приправленное юношеским максимализмом. И в результате — они расстались. На два года, как полагал Глеб, и как оказалось — навсегда.

Это была всего лишь первая любовь, слишком яркая и хрупкая, неспособная выжить в реалиях современного бытия. Так, по крайней мере, казалось Глебу в момент их горького расставания, но, увы, эта первая любовь оказалась для него и последней…

Через два года они все-таки встретились. Он точно помнил сам факт этого события и почему-то не мог припомнить ни одной детали — какой-то черный провал, засвеченная пленка на месте целого куска его жизни…

Вся его теперешняя память походила на дырявое решето, отдельные фрагменты не стыковались друг с другом, но это было не так уж и плохо, потому что ставило перед ним вполне конкретную задачу, над которой стоило поработать. Он не сомневался, что в многочисленных блоках машины, там, где в разрозненном состоянии совсем еще недавно находились части его личности, должны сохраниться и потерянные куски памяти. Их следовало отыскать, соединить друг с другом, и сделать это необходимо как можно скорее, пока его только что обретенное сознание вновь не превратилось в бездушный набор электрических импульсов, управляющих внутренними процессами этой огромной машины, частью которой он стал по собственной воле и уже успел пожалеть об этом, поскольку только сейчас понял, что жертва, принесенная им, оказалась слишком непосильной.

Мир, в котором все неподвижно и мертво, принадлежит энтропии. Пусть ему удалось выиграть битву, спасти от уничтожения тысячи звездных систем, — здесь, в мире, в котором он теперь находился, энтропия победила, а значит, битва продолжается. Эта мысль помогла Глебу справиться с отчаянием. Теперь у него появилась цель, и, чтобы ее достигнуть, необходимо было составить план…

Он старался не ставить перед собой стратегических задач. В конце концов, вырваться из этого мира он не мог, не было на это никакой надежды, разве что произойдет чудо, изменятся законы природы. Но в чудеса он не верил и потому ставил перед собой гораздо более простую, более очевидную задачу, на выполнение которой у него были хоть какие-то шансы. Сложить в единое целое свой мозг, составить из разноцветных стекляшек памяти свою утраченную личность, а затем попытаться вырваться из стеклянного плена станции, вновь обрести свободу передвижения не только внутри ее блоков.

Для этого ему понадобится тело. Всего лишь тело, которое было уничтожено, разложено на отдельные атомы тысячи лет тому назад и от которого не осталось даже пыли. Глеб прекрасно понимал, что не может надеяться на возвращение своего утраченного и давно уничтоженного тела. Значит, надо создать новое. Пусть оно будет проще и функциональней прежнего, пусть осуществляет только простейшие задачи. В конце концов, человеческое тело, при всей его сложности, выполняло не так уж много действительно необходимых функций. От некоторых из них он, в его теперешнем положении, вполне мог бы отказаться.

Например, совсем необязательно есть и пить, существуют гораздо более простые и действенные способы пополнения энергии. Многие функциональные возможности, свойственные человеческому организму, можно упростить таким образом, чтобы не ухудшать конечный результат.

Кровообращение — подпитка кислородом всех систем организма — занимает большую часть функциональных систем — сюда входят и почки, и печень, и сердце, и легкие… Но если снабжать чистой энергией непосредственно мозг, ото всех этих служебных систем можно будет отказаться, одновременно высвободив большую часть мозговых структур, которым раньше приходилось управлять деятельностью всех этих органов.

Подведя итог своим выводам и рассуждениям, Глеб понял, что ему необходимо нечто простое — что-то вроде механической куклы или робота — искусственная конструкция, в которую можно будет поместить свое восстановленное сознание. Кроме того, он отлично понимал, что воссоздать сложнейшие структуры человеческого тела он просто не в состоянии. Ни один биолог не знает всех тонкостей такого сложного организма на молекулярном уровне — только генетическая информация занимает в нем триллионы гигабайт. Не без некоторого сожаления ему пришлось окончательно отказаться от этой идеи. Вместе с ней он утрачивал слишком многое: мир тактильных ощущений, вкусовые и зрительные восприятия. Все изменится внутри той куклы, в которую он собирался поместить свой мозг. Собственно, Глеб ничего не терял, поскольку этих самых ощущений у него не было с того мгновения, когда он превратил самого себя в часть гигантского компьютера антов. Зато, если его замысел удастся, он приобретет достаточно много. Свободу передвижения, например. Непосредственное ощущение наружного мира, внутри которого он сможет передвигаться, — только ради этого стоило попробовать осуществить свой замысел.

Он хорошо знал станцию, все ее возможности. Иначе и быть не могло, в конце концов, ведь это именно он стал главной составляющей ее электронного мозга.

Восстановительные мощности, используемые для ремонта вышедших из строя механизмов, расположенные на нижних производственных этажах, вполне могли справиться с подобной задачей. Пока оставалось совершенно неясным, каким образом он сможет перенести свое сознание в механическую куклу, которую собирался изготовить, но Танаев привык решать сложные задачи поэтапно — сначала нужно было создать сам механизм, способный заменить ему тело, и уж потом думать о том, как его оживить.

Покончив с составлением предварительного плана, Танаев приступил к его осуществлению, и вот тогда, после того как была отдана четкая команда переместить его сознание в нижние этажи, он впервые ощутил сопротивление.

Что-то было не так, что-то не сработало, поскольку он по-прежнему оставался в большом отдельном блоке, расположенном в восточной части купола, недалеко от того места, где недавно произошел незапланированный разряд энергии.

Танаев ничего не знал об этом разряде, зато мог увидеть и оценить последствия аварии. Несколько линий, ведущих к грушевидному управляющему блоку, ставшему его временным домом, были разорваны — их обгоревшие концы, свернувшись наподобие мертвых змей, неподвижно лежали на полу. Но не это открытие потрясло его. Авария произошла значительно раньше его пробуждения, и, очнувшись уже после нее, он мог свободно перемещаться по всей станции. Мог, но не теперь…

Необходимо было немедленно разобраться в том, что представляют собой эти новые обстоятельства, потому что они угрожали самому его существованию. Глеб инстинктивно чувствовал угрозу и сопротивление, возникшие в управляющих блоках станции, которые теперь постепенно выходили из-под его контроля.

— Думай, Глеб, думай! — приказал он себе и стал осуществлять это своими стеклянными, прозрачными для притаившегося внутри станции наблюдателя «извилинами». Ему гораздо легче было бороться не с безликим механизмом, а с конкретным врагом, которого его сознание поспешило воплотить в конкретный образ. Нечто вроде стеклянного паука, притаившегося поблизости и следящего за соблюдением внутренних законов. Паук-полицейский.

Возникновение индивидуального сознания внутри управляющих блоков станции не было предусмотрено ее центральными программами. Более того, сама такая возможность была тщательно заблокирована охранными программами, управлявшими стеклянным пауком. Но произошла авария, и невозможное стало возможным. Однако и такой невероятный случай учитывался конструкторами станции. Ее охранные системы обязаны были в зародыше разрушать любое проявление индивидуальности, однако они этого не сделали в тот момент, когда Глеб очнулся от долгого сна, — почему?

Вероятно потому, что линии ввода, ведущие в его индивидуальный блок, были разорваны коротким замыканием. Авария разрушила их, оставив в неприкосновенности линии вывода, иначе он не смог бы перемещаться по станции. Однако сейчас эти линии оказались заблокированными.

Сами по себе охранные программы не были способны на такое. Они могли разрушать электронные заряды, стирать информацию. Они вполне могли уничтожить его только что возродившийся мозг, если бы сумели проникнуть в его изолированный, отделенный от них аварией блок, но обладали возможностью производить какие-либо механические действия.

Они не могли отключить выходные линии связи его блока да еще и поставить на них фильтр, не пропускавший его команды. Но в то же время этот фильтр должен был пропускать какую-то часть его мыслей, иначе, каким образом они узнали о его намерениях и почему вообще, черт возьми, они попытались их заблокировать?! В конце концов, весь центральный мозг станции был до аварии в его полном распоряжении — хоть он этого и не осознавал в то время, зато сейчас хорошо представлял себе уровень приоритетов всех команд управления. Ничто внутри станции не имело права отменять его приказы!

Впервые с момента своего пробуждения Глеб почувствовал гнев. Какое-то электронное устройство, то самое, которым он совсем еще недавно вполне успешно мог управлять, пыталось помешать ему. И прежде чем предпринимать любое следующее действие, необходимо было понять, почему это произошло. И насколько серьезны возможности его нового, неожиданно появившегося врага?

Очевидно, само появление этого врага стало возможно лишь потому, что он своими действиями или намерениями, самим фактом своего независимого от станции антов существования нарушает какие-то ее основополагающие программы.

Станция воспринимает его мозг как что-то инородное, подобное вирусу, проникшему извне. И тогда Танаев, чтобы упростить и локализовать задачу, представил себя таким вирусом. Так что же, на его месте, должен был делать этот самый вирус, чтобы проскользнуть сквозь защиту управляющих блоков?

Танаев хорошо знал основы кибернетики — без этих знаний невозможно управлять современным звездолетом, и представить, каким должен быть вирус, чтобы защита пропустила его сквозь свой барьер, было для него не так уж трудно.

Программа, из которой состоит внешняя оболочка вируса, должна быть для защиты «своей», легко узнаваемой, и лишь глубоко внутри, под несколькими слоями такой «овечьей шкуры», будет скрываться вредоносное ядро. Сейчас это ядро не было ни вредоносным, ни враждебным, но сути дела это не меняло, поскольку его сознание все равно воспринималось станцией как нечто совершенно инородное и недопустимое.

У него была возможность создать необходимую защитную оболочку, ведь она состояла из тех же электронных импульсов, в ней не было ничего материального, а выстраивать логические цепочки компьютерных программ он умел неплохо. И самое главное — создать такую программу, выстроить и скрепить ее электронные логические цепочки он мог, не покидая своего блока.

Первое, что обязана сделать опознающая вирус защита, — определить соответствие информации, заложенной в проверяемой программе, тому значению, которое указано в «паспорте» данной программы, хранящемся в «административном» блоке.

Ну, с этим справиться Глебу было несложно, поскольку его память, отключившись от управляющих блоков станции, продолжала хранить в себе всю необходимую информацию.

Вставив нужное значение в защитную оболочку создаваемой им программы «троянского коня», он продолжал торопливо плести электронную паутину вокруг своего мозга.

Ему хотелось как можно скорее закончить эту работу, пройти контроль и убраться из этого блока, привлекшего к себе внимание всех защитных систем станции, в более безопасное место. В случае необходимости станция имела возможность создавать собственные ремонтные механизмы, и после того как эти механизмы будут созданы и получат приказ ликвидировать аварию, с его индивидуальностью будет покончено раз и навсегда. Теперь Глеб не мог установить, сколько у него осталось времени и как далеко продвинулись работы по созданию таких механизмов. Приходилось спешить и надеяться лишь на то, что он успеет, что работа в области построения логических электронных схем занимает меньше времени, чем их механическое воплощение в реальные объекты.

Если бы он мог сейчас увидеть себя со стороны, то его глазам предстал бы шар холодной голубой плазмы размером с футбольный мяч, в котором в спрессованном виде находились биллионы эргов информации, составляющих основу его личности. Плотность упаковки информации внутри плазменного шара на несколько порядков превышала биологическую генную упаковку, выработанную эволюцией за все века ее развития.

Через какое-то время работа была закончена. Глеба мучила невозможность определить конкретный отрезок времени, ушедший на то или иное действие, и порождаемая этим обстоятельством неопределенность всех событий, происходящих внутри стеклянного мира станции. В то время он еще не понимал, что это обстоятельство от него не зависит, вызванное многократным замедлением физического времени внутри кокона свернутого пространства, оно делало невозможным создание любых часов.

В конце концов, решив, что сделано достаточно, и полагая, что полностью риска ему все равно не удастся избежать, он осторожно двинул свое сознание, упакованное в защитную оболочку, вдоль энерговода, по направлению к барьеру, перекрывавшему выход из его кокона.

Если проверяющая программа обнаружит подделку, его мозг будет мгновенно разложен на фотоны и превратится в короткую вспышку света — не такая уж плохая смерть. Тем более что нечто подобное ему уже пришлось пройти однажды, когда машина считала информацию с его мозга и убила его прежнее тело в момент, когда он решил включиться в борьбу с энтропийным прорывом. Но он сам согласился на это, так что нечего теперь жалеть себя.

Страх смерти тем не менее оставался… Он все время пытался определить, что же еще осталось в нем от прежнего Глеба, но сделать это сейчас было трудно, поскольку отсутствовали почти все внешние рецепторы. Если не считать потока зрительной информации, поступавшей к нему от внешних датчиков станции.

Сейчас это был единственный доступный ему диапазон связи с внешним миром. Даже звуков не было, все происходило в полной тишине. Наверно, такая абсолютная тишина возможна только в загробном мире, и место, в котором он находился, подходило под это определение по всем параметрам. Разве что у грешников, попавших в ад, все же было общество себе подобных — товарищей по несчастью. Глеб был лишен даже этого слабого утешения.

Барьер приближался… Он не знал, откуда у него эта уверенность. Взамен утраченных человеческих чувств и ощущений появились какие-то новые, сейчас, к примеру, он мог ощущать присутствие электрических зарядов большой мощности.

Они вызывали нечто вроде щекотки в отсутствующей верхней части живота, где когда-то находилось солнечное сплетение. Странно, если отсечь от себя поток зрительной информации, закрыв несуществующие глаза, он вновь начинает ощущать собственное тело. Память по-прежнему хранит в своих глубинах утраченные в реальности ощущения — возможно, таким свойством обладает любой мозг живого существа, ведь недаром после ампутации люди продолжают ощущать боль в отсутствующих конечностях. У него ампутировали все тело. «Не такая уж большая разница», — подумал Глеб, чувствуя удовлетворение от того, что, по крайней мере, черный юмор ему не изменяет.

Еще пару метров медленного продвижения к барьеру. Ощущение щекотки перешло во что-то, напоминавшее обработку жесткими щетками. С него словно сдирали кожу, и хотя нервных окончаний у Глеба больше не было, чувство боли осталось в памяти, и сейчас оно выплыло на поверхность сознания, добросовестно предупреждая об опасности.

В этот напряженный, возможно, последний в его жизни момент ему захотелось узнать, каким будет его последнее воспоминание? Что было для него в жизни самым главным? Что запомнилось больше всего? Почему-то он знал, что вспомнить это сейчас чрезвычайно важно.

Вокзал трансконтинентального экспресса? Прощание с Тинкой, несколько раз повторенное обещание дождаться его возвращения? Нет, не это, поскольку оказалось ложью. Сейчас ему нужно воспоминание, на которое можно опереться, что-то вроде спасательного круга.

А ведь в его жизни уже был момент, когда пришлось выбирать между двумя мирами. Вынужденная посадка на Парим. Местная колония отделилась от Земли много лет назад и закрыла для землян свои границы. О жизни на Ларине ходило много разных слухов. Там среди кисельных берегов текли молочные реки. Там не было бюрократии, не было вообще никакого управления, каждый жил сам по себе и, отработав один месяц на шамсытовом руднике, остальное время года мог жить так, как ему заблагорассудится. Колония обеспечивала своих граждан всем необходимым за счет торговли драгоценными шамсытами. Земная федерация не вмешивалась в дела этой далекой богатой колонии, сумевшей подкупить земных чиновников, протолкнувших решение о ее отделении в Совете Федерации.

В то время рана от окончательного разрыва с Тинкой, которая, разумеется, его не дождалась, была еще совсем свежей. Глебу хотелось сжечь за собой все мосты, круто изменить свою жизнь… Но он так и не смог бросить доверенный ему корабль. И, постояв на гребне водораздела, откуда виднелся паримский город, вольно раскинувшийся среди зеленых холмов, вернулся к кораблю и занялся ремонтом, так и не сообщив пассажирам, на какой планете они приземлились. Если бы он этого не сделал, возможно, ему пришлось бы возвращаться на Землю одному. Легенды о Париме обладали слишком большой притягательной силой. Это воспоминание, как и многие другие обрывки, сохранившиеся в его памяти, не имело конца, он не мог вспомнить старта, не знал, сумели ли они вернуться и что случилось во время долгого пути к Земле. Но это было уже не так важно. Он нашел точку опоры, позволившую ему преодолеть страх перед последним решительным рывком сквозь защитный барьер. Чувство долга — вот что им тогда двигало, и это чувство не изменило ему в тот момент, когда он решил помочь станции антов ценой собственной жизни, — не изменит и сейчас, если он останется жив.

Волна боли прошла по всему несуществующему телу Глеба и отступила. Он был свободен. Барьер пропустил его и остался позади, теперь он мог свободно передвигаться по всем отсекам станции. Ликующее, пьянящее чувство свободы заставило его какое-то время бессмысленно носиться по всем энерговодам, хаотически перемещаясь с одного уровня на другой. Но так продолжалось недолго.

Четкий план нижних производственных этажей станции со всеми его ответвлениями и переходами возник в памяти.

Здесь ликвидировались все случайные поломки и возникавшие неполадки. Раньше, когда станция находилась в зоне открытого космоса, она не раз подвергалась метеоритным атакам, и в производственной зоне сохранились агрегаты, способные создавать автономные устройства для ремонтных работ наружной оболочки станции. Именно они и были нужны Глебу.

Он по-прежнему находился внутри энерговодов. Это место было весьма ненадежно — любой случайный энергетический импульс, переданный по каналу, в котором он в данный момент очутился, мог уничтожить его электронное сознание. Приходилось полагаться лишь на то, что сейчас станция в состоянии покоя и ее активность минимальна.