Мурзик, которого никто не спрашивал, заявил, закрывая за Ицхаком дверь:
      - Не иначе, приворотила она его.
      Вместо того, чтобы приструнить раба, я вступил с ним в диалог.
      - Что ж, к Алкуине его посылать? Или впрямь в прошлую жизнь отправить?
      Мурзик пожал плечами.
      - Это уж как лучше, господин...
      - Я с этой девкой разберусь! - вдруг вскипел я.
      Мурзик не удивился. Только сказал тихо:
      - Постарайтесь на части ее не порвать, господин. Времена ныне иные. По уголовной отвечать заставят... У нас на руднике был один. Знатного, кстати, рода. Проигрался, говорит, в кости, полез к соседке - телевизор у ней был новый, хороший. Вынести хотел и продать. А соседка возьми и войди неурочно! Он перепугался, стукнул ее чем-то. А она возьми и помри! Его почти сразу повязали, клеймо на лоб - и в рудник, до скончания жизни. Быстро помер, нежный был...
      - Фу, - поморщился я. - Тебя, Мурзик, послушаешь - и вообще жить не хочется.
      - Это я к тому, чтоб вы поосторожнее, господин, - невозмутимо ответствовал Мурзик. И ушел на кухню кормить кошку.
      Плоскогрудую девицу я подстерег у нашего офиса. Она деловито шкандыбала куда-то, колотя в мостовую каблуками.
      - Привет, - вывернул я из-за угла. И тут же взял ее под руку.
      Она метнула на меня мрачный взгляд, но ничего не сказала. Продолжала топать.
      - Торопишься, красавица? - спросил я.
      - А ну, пусти! - резко сказала она и вывернулась. Каратистка, вспомнил я запоздало.
      - Стой, ты! - рявкнул я. - Поговорить надо!
      Она не отвечая, уходила прочь. Ее прямая спина была прямо-таки голый вызов. Достань, мол, если смеешь.
      - Арргхх! - проснулся во мне Энкиду. Я облил ее бранью на божественном языке древнего героя. Она замедлила шаг. Обернулась.
      - Что вы сказали?
      - Кхх! Нхх! Аккх! - рычал я вне себя от гнева.
      Она остановилась. Позволила мне подойти ближе. Сама взяла меня под руку.
      - Блудница, - сказал я на ее убогом наречии. - Ты что же это с нашим Изей делаешь? Он с лица спал!
      - Я с ним делаю? - возмутилась девица. - Это он со мной делает! Работать не дает. Чуть что - сразу хвать, юбку задерет, повалит куда ни попадя и вставляет свою палку! Я на работу не трахаться хожу! У меня научная тема. Достал он меня, ваш Изя. Что, у него всегда стояк?
      - Сохнет он по тебе, - сказал я. - Ты уж, девка, решай что-нибудь. Либо с работы уходи, либо давай ему безотказно, не то помрет Иська.
      - Да кто он тебе? Родственник, что ли? - Она близоруко прищурилась. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались очень маленькими.
      - Одноклассник, - буркнул я. - Ты, Луринду, не дури. Я тебя предупредил. Я ведь тебя, каратистку хренову, голыми руками порвать могу.
      Она посмотрела на меня оценивающе. Чуть усмехнулась.
      - Вряд ли, - сказала она. Я видел, что она ничуть не испугалась. Впрочем, - добавила она, покрепче уцепившись за мой локоть, - я вовсе не хочу ссориться. Скажи лучше, чего ты добиваешься?
      - Если б знать... - проворчал я. - А ты его не привораживала, а?
      - Нет, - ответила она спокойно. Я видел, что мой вопрос ее не удивляет. - Зачем мне это?
      - Мало ли...
      - По-настоящему меня интересует только моя работа, - твердо сказала девица. - Если ты так дружен с нашим начальником, то попроси его не лазить ко мне под свитер, когда я занимаюсь вычислениями. И не опрокидывать меня раком на клавиатуру компьютера. Это компьютеру не полезно. Может пострадать информация. И хорошо бы он не заливал спермой мои записи, а то чернила расплываются. Передашь?
      Я кивнул.
      Она вырвала руку и ушла - бум-бум-бум - прямая, как палка, независимая, близорукая и яростная. И что только Иська в ней нашел, в кочерыжке этой?..
      В дверь позвонили. Мы с Мурзиком оторвались от "Безумного киллера-5" и переглянулись. Я никого не ждал. Вообще не люблю поздних визитов, особенно если завтра предстоит идти на работу. В Вавилоне полно дармоедов и бездельников.
      Звонок повторился. Мурзик приподнялся, чтобы идти к двери. Бросил на меня вопросительный взгляд.
      - Открой, - сказал я, заранее сердясь. Кто-то рвался испортить мне мирный вечер с "Киллером".
      Мурзик замялся.
      - Так это... - вымолвил он.
      - Да ладно уж, - сказал я. - Открывай.
      Мурзик пошел в прихожую. Лязгнул замок. С порога донеслась возня, потом приглушенное хныканье и шепот.
      - Кто пришел? - крикнул я, не отрываясь от "Киллера". Как я и предвидел, безумный киллер оказался инопланетянином. Сейчас он обвивал клейкими щупальцами башню Этеменанки. Башня шипела и плавилась. Эффектно.
      Из прихожей мне не ответили. Мурзик бубнил что-то тихое, успокаивающее. Потом шумно потянули соплями, и в комнату вошла Цира.
      Она была в голубеньких джинсиках и кокетливой белой блузочке с кружавчиками вокруг шеи - мальчик-подросток. Хрупкая, чуть угловатая легкая горчинка в букете дорогого вина.
      И...
      - Инанна владычица! Цира, что у тебя с лицом?
      Под глазом у Циры горел синяк. Глаз заплыл. Глядел из-под взбухшего века мертвой злобной красной щелкой. От ноздрей тянулись две кровавые полоски. По щеке и подбородку размазана засохшая кровь.
      - Не видишь разве? - сказала Цира. И уселась на диван, дернув лицом в злой гримаске.
      - Мурзик! - крикнул я. - Горячей воды! Чаю!
      - Да сам уж знаю... - проворчал Мурзик.
      "Уровень жалоб второй: много стал себе позволять, высказывает свое мнение..." - подумал я.
      Цира неподвижно сидела на диване. Из-под отека смотрела "Киллера". Киллер неторопливо отрывал головы клеркам какой-то мебельной компании. Выстроил их у стенки и брал по одному.
      Пришла кошка - посмотреть, что случилось. Залегла у Циры на коленях, завела песенку. За кошкой, то и дело заваливаясь, приковыляли котята. Кошка спрыгнула с цириных колен и направилась к потомству - наводить порядок. Котята пищали и, замирая, писали.
      Затем пришел Мурзик.
      - Ну-ка, - сказал он и взял Циру за подбородок. Начал водить по ее личику мокрой тряпкой. Кровь смывал.
      - Это все, Цирка, ерунда, - приговаривал мой раб. - Вот раз был у нас на Андарранской буровой такой случай...
      - Заткнись, Мурзик, - сказал я. - "Киллера" смотреть мешаешь.
      Цира молчала.
      Мурзик елозил тряпкой по Цире и напевал ей утешительное про то, как на Андарранской буровой один мужик другого суковатым поленом отделал - и то ничего.
      А еще раз - это уже на железке, Трансмеждуречье - был на шпалоукладке один лютый убийца, так его невзлюбил один другой лютый убийца, и вот вышла между этими двумя убийцами смертная драка...
      Подобных случаев Мурзик знал великое множество.
      - Заткнешься ты или нет! - повысил я голос.
      Мурзик тяжко вздохнул и замолчал. В тишине раздавался только хруст отрываемых киллером голов и чавканье киллеровых челюстей.
      Мурзик отложил тряпку, налил Цире горячего чаю и, взяв девушку за шею, принялся вливать в нее чай. Чай тут же пролился и запачкал беленькую блузку.
      - Ой, - сказала Цира.
      Мурзик растерялся. Отставил чашку. Сел рядом и некоторое время тупо смотрел в экран.
      - Кто тебя, Цирка? - вдруг спросил Мурзик вполголоса, с угрозой. Видно было, что он все это время только и думал, что о цирином обидчике. Ты нам скажи, а мы уж с господином решим, как быть. Обиду просто так не оставим, не подумай...
      Цира громко, зло рассмеялась.
      - Кто? Учитель Бэлшуну, вот кто! И ты, Мурзик, его пальцем не тронешь! Не получится! Он тебя в жгут скрутит, прежде чем ты к его дому подойти успеешь! Нет, с учителем Бэлшуну разбираться буду я сама.
      - Ты чего... - изумился Мурзик. - Ты думаешь сама с таким здоровым мужиком разобраться?
      И скромно посмотрел на свои кулаки.
      - Почему он избил тебя? - спросил я.
      - Прознал, что я сумела вызвать в тебе Энкиду. Не знаю уж, как прознал. Зависть, Даян, обыкновенная зависть. Он-то сам дальше какого-нибудь банщика и не лазил...
      Она вздохнула. Потрогала тонкими пальчиками оплывший глаз.
      - Ты, Цира, веко не тронь, - со знанием дела сказал Мурзик. - Не то грязь занесешь. Сперва гноем пойдет, а после на глаз перекинется. Глаз может пленкой зарасти, а то и вовсе гноем взбухнет да и вытечет. У нас так было на руднике...
      - Заткнись ты со своим рудником! - плаксиво закричала Цира.
      Мурзик вздохнул. Всем своим видом показывал, что Циру понимает и от души ей сочувствует.
      - Самое безотказное средство, Цирка, это помочиться на тряпочку и к глазу приложить.
      Цира так поразилась, что даже жалеть себя забыла. Немо глянула на Мурзика здоровым глазом.
      Он покивал.
      - Дело советую, Цирка. Сам так спасался, а меня один старый забойщик научил. Иди в туалет и того... Или, если писать не хочешь, давай я для тебя помочусь... Я давно уж ссать хочу, только компанию покидать неохота. Да и тебя в беде бросать - дело последнее, девка ты душевная, ласковая... А что в жизни тебе не повезло - так повезет еще, - ни с того ни с сего добавил Мурзик.
      Я думал, что Цира отходит его по морде за дерзость. Но она встала.
      - Тряпку дай какую-нибудь, - сказала она Мурзику. - Да не эту, чистую.
      И горделиво направилась в туалет.
      Полстражи спустя, когда "Киллер" иссяк, я выключил телевизор. Цира сидела рядом, придерживая влажную тряпочку у больного глаза. От Циры несло мочой.
      - А ночевать где будешь, Цирка? - деловито спрашивал Мурзик.
      - У вас, - ответила Цира. И повернулась ко мне. - Ты ведь не против, Даян?
      Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира с подбитым глазом.
      - Может, еще и Мурзика в постель возьмем? - спросил я.
      - А что?
      - И кошку, - добавил я.
      - И кошку, - фыркнула Цира. - Какой ты, Даян, несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать...
      - Ну вот еще, - встрял Мурзик. - Не, Цира, тебе на полу не годится. Тебе сегодня и так досталось...
      ...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления объединения "Халдейугольпром" были начаты масштабные разработки угля.
      И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.
      Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его. И было у него много рук, а ног - и того больше. И окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против положенного.
      И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было героическое деяние - опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище бессмертных кедров, их родина.
      И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду - друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.
      И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.
      И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...
      Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш - мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как дитя - доверчив и беззащитен.
      И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.
      А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы вместе с ним укрывались.
      Я взял копье и вышел ей навстречу...
      Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.
      - Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори...
      - Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? обращался ко мне Мурзик. - Ну вот, вышли мы к ней и говорим: "Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!.." А она стервища... да что я вам рассказываю, вы ведь знаете...
      - Ты Цире рассказывай, - сказал я сквозь слезы.
      - А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то может, не то что метнуть... Здоровенное, из целого кедра, поди, выстругано... И говорим ей: "Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!" А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей - р-раз промеж глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы - хохотать. Понравилось? Еще - нна!
      Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык. Я-то понимал, о чем он. А Цира не понимала. Я вполголоса переводил для нее, чтобы не обижалась:
      - И зашипела смерть, и отступила на шаг, а мы с Мурзиком - то есть, великий герой Энкиду - наступать стали. И сказала смерть великому герою Энкиду: "Хорошо же, Энкиду. Будь по-твоему. Я возьму твою жизнь, а Гильгамеш останется на земле, среди людей".
      - Нн-хао! Ах-ха-ха! Йо-ио-ло, Гильгамеш! Эль-эль-эль-эль! Энки-ллахх! Энки-ллах!
      - Ведь это Энки поставил Хуваву на горе сторожить. Мы оскорбили богов. Но зато мы порадовали других богов. О, мир полон богов и полон героев, радостно это и не жаль умирать ради Гильгамеша... - переводил я для Циры.
      Мурзик тяжко вздохнул.
      - Это всего лишь твоя прошлая жизнь, - сказала Цира. - Я хочу, чтобы ты знал, что в любой момент можешь вернуться в свое нынешнее воплощение и продолжать земное бытие.
      - А на фига мне это бытие, - пробормотал Мурзик, - коли Энкиду помер... и сотник мой тоже, я же знаю... Я помню, как он помер... Сам его и тащил, а кишки за ним по земле волочились... Меня на другой день убили, попали стрелой в глаз. Я даже детей по себе не оставил. Вот и Энкиду - он тоже...
      - Мурзик! - гневно сказал я. - Что еще за разговорчики? Я тебе как твой господин приказываю! Ты обошелся моей матери в хорошенькую кучу сиклей, мерзавец! Забыл? По тебе давно экзекутарий плачет! Допрыгаешься...
      - Ну... - замялся Мурзик.
      - Мурзик, мы, твои друзья, хотим, чтобы ты вернулся к нам, в это прекрасное место, - сказала Цира. Очень строго. И добавила: - Арр-гх-энки!
      - Ну ты, Цирка, даешь... - сказал Мурзик-Энкиду. И завопил: Эль-эль-эль! Еб-еб-еб!
      - Не богохульствуй, Энкиду! - прикрикнула на него Цира.
      - Ах-ха! Я Энкиду! Я убил сторожа, поставленного богами! Я плюнул смерти в харю! Мы с сотником перепили трех харранских подпоручиков уложили их под стол и сняли у них с поясов кошели! Мне ли тебя, девка, бояться! А, Цира, девка с кривым глазом! Энн-ахха! Кх-л'гхама!
      - Мы хотим, чтобы ты вернулся в свое земное бытие, в свое нынешнее воплощение, Мурзик, - настойчиво сказала Цира. Я видел, что она покраснела. - Ты нужен нам здесь, в этом прекрасном месте. По счету "гимл"... алеф... бейс... гимл!
      Мурзик громко закричал, задрожал всем телом и распахнул глаза. Рванулся с дивана. Мы с Цирой едва успели его подхватить.
      - Стой, ты куда!..
      - Она заберет!.. Она заберет его!.. я не успею!..
      - Кого?
      - Гильгамеш... Ой.
      - Это я, - сказал я. - Даян.
      - Ой, - смутился Мурзик и обмяк на диване.
      Я сел рядом с ним на диван. Цира ушла в ванную - мыться. Она была вся мокрая.
      Я крикнул ей в спину:
      - Я велю Мурзику подать тебе горячего молока!
      - Мурзика не трогай, - бросила она на ходу. - Пусть отлежится. Лучше сам ему молока дай.
      Еще не хватало. Чтобы я какого-то Мурзика молоком поил.
      Мурзик тихонько сказал:
      - Не надо, господин. Она просто так сказала.
      Я разозлился:
      - Что ты себе, Мурзик, позволяешь? Давно я тебя не порол!
      И ушел на кухню искать молоко.
      Кошка страшно засуетилась. Стряхнула с себя котят, повыдергивав у них из пастей соски, и принялась виться. Я показал ей дулю и отнес молоко Мурзику.
      Мурзик выхлебал.
      - Ну, - сказал я. - Что же это получается, а?
      Мурзик виновато заморгал.
      - Получается, - продолжал я с мрачным видом, - что мы с тобой, Мурзик, оба являемся воплощением Энкиду.
      - Так оно не может такого быть... - сказал Мурзик. - Энкиду-то был один. А нас с вами, господин, как ни верти, все ж таки двое. Душа - не пополам же она разорвалась...
      Я помолчал. Забрал у него грязный стакан, поставил на пол. Кошка тут же всунула туда рыло и стала осторожно нюхать.
      - Кыш! - сказал я, отгоняя настырную тварь.
      Мы помолчали немного. Я спросил:
      - Когда сегодня "Киллер-6"?
      - В середине восьмой стражи.
      - Надо бы посмотреть...
      - А по хорасанскому каналу гоняют "Пляжных девочек"... - сказал Мурзик и вздохнул.
      Из ванной вышла Цира. На ней был мой полосатый махровый халат с дырой под мышкой. Мокрые волосы торчали, как перья. К ее синяку мы уже попривыкли, так что стало казаться, будто фингал не так уж ее и уродует. Лицо как лицо. Разноцветное. Даже интереснее, что разноцветное.
      Цира улеглась рядом с Мурзиком и натянула на себя одеяло.
      Помолчала.
      Я почувствовал себя дураком. Глупо вот так сидеть с краешку, когда двое лежат и молчат. Взял и лег с другой стороны.
      Цира раскинула руки и обняла нас с Мурзиком.
      - Значит так, мальчики, - сказала она как ни в чем не бывало. - Душа великого воина может воплотиться и в двух, и в трех телах... В этом нет ничего экстраординарного.
      - Какого нет? - спросил Мурзик, чуть пошевелившись.
      - Ничего удивительного, - повторила Цира. - Великая цельная натура, Энкиду. И душа в нем была огромная, цельная. Неструктурированная.
      - Чего? - опять перебил Мурзик.
      - Да заткнись ты, каторжанин, - не выдержал я. - Что ты все время лезешь со своими дурацкими вопросами?
      - Так непонятно же, - проворчал Мурзик. - Что, по-людски говорить нельзя?
      - Неструктурированная - значит, на кусочки ее не разобьешь. Вся как цельный кусок камня, - пояснила Цира.
      - Вот тут ты маху дала, Цирка, - обрадовался Мурзик и блеснул познаниями. - Камень - его можно взять. Не кайлом, так отбойным молотком... Не бывает такого камня, какой на кусочки разъять невозможно. У нас в забое был один мужик, так он голыми руками мог породу из стены рвать...
      Цира положила ладошку ему на губы.
      - Замолчи. Ты понял, о чем я говорю. Энкиду был велик и целостен. А после первой смерти он будто бы разбился, ударившись о стену... Века мельчали, люди становились меньше, и все теснее делалось душе великого героя. И распределялась она сперва между двумя, потом между четырьмя, а там и между шестнадцатью телами последующих воплощений... кто знает? Может быть, не только вы - Энкиду... Может, в Вавилоне еще десяток Энкиду наберется...
      Меня окатило волной жгучей ревности.
      - Еще чего! - сказал я. - Не только мы! Да мне и то обидно, что приходится великого героя с моим рабом делить, а тут еще кто-нибудь влезет совсем посторонний...
      - Энкиду много, - твердо сказала Цира. - Я думаю, что... - Она помолчала, кусая губу, и наконец решилась: - Я думаю, в храмах Темной Эрешкигаль должны знать об этом. Не может быть, чтобы не сохранилось никаких данных. В храмах Эрешкигаль очень много знают. Очень много...
      - Не ходи, - обеспокоился Мурзик. - Вон, как тебя этот профессор отделал... А там, сама говоришь, одни бабы. Бабы - народ завистливый. Все волосья тебе пообрывают, лысая ходить будешь...
      - Я есть хочу, - сказала Цира. - Приготовьте мне чего-нибудь...
      - Бланманже по-каторжански, - сострил я.
      - Хотя бы и бланманже, - сказала Цира, зевая. - А лучше что-нибудь мясное...
      Мурзик слез с дивана и пошел в супермаркет за пиццей.
      Цира съехала от нас на пятый день, когда отек немного рассосался и звездная ночь вокруг глаза стала поддаваться запудриванию. В моей малогабаритной квартирке сразу стало просторно. Жуткое дело, сколько места занимают женщины. Кажется, куда ни ступи - непременно наступишь на Циру. Или на кошку.
      - Что, эта хвостатая так и будет у нас жить? - спросил я Мурзика.
      Мурзик не ответил. Только поглядел жалобно.
      Что-то неправильное происходило. Что-то такое, от чего мне делалось дискомфортно. Опять потянуло посетить психоаналитика. Мурзик, прознав про то, чуть в ноги мне не пал.
      - Не ходите, господин! Полным психом от них вернетесь! У нас на железке работали двое, не знаю уж, что они там писали-сочиняли, работу какую-то научную... опыты над заключенными ставили. То одно, то другое попробуют. И все вопросы какие-то дурацкие. "Представь себя на дрезине. Ты видишь впереди на рельсах красивую девушку. Но чтобы доехать до девушки, тебе надо проехать по телу твоего друга, который лежит на рельсах связанный. Твои действия?" Ну, заключенный ответит что-нибудь, чтоб только отвязались, а они снова за свое: "Когда ты был маленьким, твоя мать часто брала тебя на колени?" От них возвращались хуже чем из пыточной, правда!.. Руки-ноги дергались, по щекам судороги бегали...
      Я сказал Мурзику, что к психоаналитику не пойду. Слово дал. Мой раб успокоенно отстал.
      На восьмой день после того, как Мурзик обрел в себе Энкиду, я отправился на рабскую биржу. Документы на раба с собой взял, деньги, авторучку, новую палочку, пять чистых табличек и блокнот.
      На бирже было шумно. По периметру большого мраморного зала за стеклянными перегородками сидели клерки. Постоянно звонили телефоны. Перед каждым клерком стоял компьютер.
      Я нагнулся к окошку с надписью "Справочное" и сказал, что хочу освободить раба.
      - Окошко 46, - сказали мне и содрали две лепты за справку.
      Я подошел к окошку 46. Там никого не было. Одинокий компьютер посверкивал на экране праздничным салютом.
      Я постучал по стеклу монетой в четверть быка и крикнул:
      - Эй! В сорок шестом есть кто?
      Из сорок пятого окошка мне раздраженно сказали:
      - Сейчас подойдут.
      Четверть стражи спустя в окошке появилась толстая баба. Плюхнулась в кресло, развернулась ко мне и недовольным видом спросила:
      - Что у вас?
      - Хочу освободить раба, - сказал я, злясь.
      Она сунула мне пачку бумаг.
      - Заполните.
      Я забрал бумаги и отошел к черному стеклянному столу, что стоял посреди зала. Уселся. Вытащил авторучку и стал читать бумаги.
      Это была анкета освобождаемого. Необъятная. Содержащая множество мучительных вопросов.
      Я быстро заполнил те графы, которые касались освобождающего: год рождения, место рождения, гражданство, количество известных поколений, служили ли родовичи жрецами, имелись ли случаи уклонения родовичей в какие-либо чужеземные верования, кто из родовичей, включая двоюродных и троюродных, принимал участие в военных действиях против Ашшура, Харрана, Ниневии? Сведения о месте работы, о родителях. Все это я написал быстро, четким почерком.
      Затем начались вопросы об освобождаемом. Год рождения. Да откуда мне знать год рождения Мурзика? У него на лбу не отпечатано. У Мурзика на шкуре что угодно отпечатано, только не год рождения. Подумав, я вписал свой год, а дату указал на месяц позже - чтоб не задавался. Не хватало еще, чтобы мой раб оказался меня старше!
      Место рождения. Я вписал "Вавилон".
      Имя. Подумав, я написал "Хашта". Хорошее имя, энергичное. Десятнику вполне подходит. Да и сотнику такое носить не стыдно.
      Места предыдущего служения, с... по... причина перевода...
      Я встал и подошел к окошку 46.
      - Дайте мне еще одну анкету, - сказал я. - У меня возникли вопросы.
      - Думать надо, прежде чем бумаги пачкать, - сказала тетка и вывалила мне еще одну. - Дома заполните, тогда и приходите. У нас тут не комбинат анкеты печатать...
      Я ушел, злой.
      Вечером, досмотрев "Киллера-8: космический убийца возвращается", я вытащил бумаги, разложил их на кухонном столе и призвал к себе Мурзика.
      Тот осторожно вошел, встал рядом.
      - Мурзик, - спросил я, - а тебя как зовут?
      Он растерялся. Заморгал, губами зашлепал.
      - Ну! - прикрикнул я.
      - Так это... - сказал Мурзик и заглох.
      - "Хашта" тебе подходит?
      - Подходит... А зачем это?
      - Родился когда?
      - Да кто ж его знает?
      - Через месяц после меня - сойдет?
      - Сойдет... А для чего это, а?
      - Молчи, говорящее орудие, когда к тебе господин обращается. Место рождения помнишь?
      - Ну... в бараке... или где-нибудь на задворках, в курятнике... если летом - так, скорее, в поле где-нибудь, а если зимой - так и в хлев пойти могла, спрашивать-то некого... померла мать.
      - Пишу - "Вавилон". Имя матери... а, не требуется. Хорошо. Давай, места служения называй. "С... по..."
      Мурзик долго и мучительно давил из себя воспоминания. Где он служил и чем там занимался - то помнилось хорошо. Кто рядом был - того тоже не забыл. А вот с датами у моего раба было совсем худо.
      Кое-как заполнили.
      - Свободных в роду нет?
      - Нет.
      Я поставил прочерк.
      - Какими специальностями владеешь?
      - Ну, забойщик... шпалоукладка, понятное дело... бульдозером управлять мог когда-то, сейчас всё перезабыл, поди... готовить вот Цира научила - спасибо ей, душевная девушка... А вы что, господин, продавать меня надумали? Гарантия еще не истекла, через биржу-то оно всяк удобнее...
      - Продавать тебя, как же! - сказал я, озлившись. - Освобождать тебя буду. Не хватало еще, чтобы я, великий Энкиду, самого себя в рабстве держал. Сумасшедший дом получается...
      Мурзик ойкнул и пал в продавленное кресло, спугнув кошку.
      - А что я делать буду? - спросил он. - Я свободным-то никогда и не был...
      - Откуда мне знать... Вот тут и спрашивают: что ты, освобожденный раб Мурзик, делать будешь? Где жить будешь, в частности? Обеспечен ли ты жилплощадью? Мардук-Ваал, ну и порядки! Что же, теперь и раба не освободить, если квартиру ему купить не на что! Либо на свою родную жилплощадь прописывай...
      - А вы не освобождайте, - тихо сказал Мурзик. - Куда я пойду? По подвалам побираться?
      - Молчи, говорят тебе... Ладно, я с Ицхаком поговорю. Все равно он штат расширять собрался. Пусть тебя в уборщицы возьмет и какую-нибудь ведомственную комнатку даст, что ли...
      Я снова уткнулся в анкету.
      - "Есть ли на теле освобождаемого клейма или какие-либо иные знаки и отметины, позорящие звание вавилонского гражданина?" Мурзик, много на тебе отметин?
      - Много, - мрачно сказал мой раб.
      - Будут проблемы с получением гражданства. Тут требуется оплатить косметическую операцию...
      - Да не надо ничего этого, - снова завелся Мурзик.
      Я хлопнул по столу кулаком.
      - Энкиду, грх-аанья!
      - Йо-ло, - утух Мурзик.
      - То-то же. Насчет косметической операции надо будет Циру спросить... Бабы про такие вещи хорошо знают...
      Я взял другую бумагу. Вчитался хорошенько. Это было извещение о необходимости уплаты налога на освобождаемого раба. Шестьдесят сиклей. Грабеж! На эти деньги живого раба купить можно.
      Третья квитанция была счетом в банке. Освобождающий обязан открыть освобождаемому счет в банке, дабы тот по освобождении не стал обузой на шее государства и не пополнил ряды преступников, толкаемый к тому голодом и нуждой. Минимальная сумма взноса - сто сиклей.
      - Полгода будешь мне свою зарплату отдавать, - решил я, складывая бумаги. - Долговую расписку напишешь.
      И пошел спать. Мурзик долго еще сидел на кухне, в темноте. Он был совершенно подавлен.
      Косметический салон обошелся мне без малого в 38 сиклей. Я предъявил документы на владение рабом, заполнил по форме расписку в том, что снятие клейм и татуировок с тела означенного раба производится с ведома и по настоянию владельца. Заплатил госпошлину в шесть сиклей три четверти быка. Получил марку, наклеил ее на медицинскую справку.
      Затем пришлось платить еще за место в базе данных. Я говорил уже, что мой раб представлял собою ходячее наглядное пособие по географии строек эпохи Восстановления. Данные о клеймах и отметинах Мурзиках заняли хренову уйму килобайт и обошлись мне еще в пятнадцать сиклей.
      Хорошо хоть, русалка и "Не забуду восьмой забой" обязательной регистрации не подлежали.
      Недешево стала и сама услуга. Правда, мази мне выдали бесплатно, но не такой я дурак, чтобы не понимать: стоимость всех этих притирок была изначально забита в стоимость услуги.
      Мурзика мне выдали через три стражи. Судя по виду моего раба, эти три стражи он провел в непрерывных страданиях. Под свитером бугрились бинты, морда бледная, как мука, - брел, пошатываясь, между двух санитаров в зеленых халатах. Санитары имели вид свирепый, неприступный, ручищи волосатые, поступь твердую - я даже оробел.
      Они доставили Мурзика в холл и сдали мне под расписку. Я шкрябнул подпись в графе "раб получен", забрал гарантийный талон и пластмассовый контейнер с лекарствами, и санитары ушли.
      Мурзик безмолвно блуждал глазами и норовил осесть на пол. Я водрузил его на лавку и отправился ловить рикшу.
      Очищенный от позорящих звание вавилонского гражданина отметин Мурзик еле добрался до дома и бесполезной колодой рухнул на мой диван. Я пошел и купил для него складную кровать. Установил ее на кухне. После этого места в кухне уже не осталось. Отправил шатающегося Мурзика на кухню - нечего мой диван своими мазями прованивать.