Детские вопросы: скрытый смысл

Диалог с детьми – особое искусство со своими правилами и смыслами. Дети не так уж наивны и простодушны в общении. Смысл сказанного ими часто закодирован и требует расшифровки.

Десятилетний Энди спросил отца: «Сколько беспризорных детей в Гарлеме?» Отца – он юрист – порадовало то, что Энди проявляет интерес к социальным проблемам. Он сделал настоящий доклад на эту тему, после чего привел интересующую сына цифру. Но Энди не удовлетворился ответом и продолжал задавать вопросы на ту же тему: «Сколько беспризорных детей в Нью-Йорке? В Америке? В Европе? В мире?»

Наконец отец Энди догадался, что сына волнует не социальный вопрос, а личная проблема. Вопрос Энди продиктован не столько состраданием к брошенным детям, сколько страхом быть брошенным самому. Ему требовались не цифры, не количество покинутых родителями детей, а заверение папы в том, что он его не покинет.

Поэтому отец, осознав, в чем заключается беспокойство Энди, ответил ему так: «Ты боишься, что мы можем однажды покинуть тебя на произвол судьбы, как поступают иногда некоторые родители. Можешь быть уверенным в том, что мы, твои родители, никогда от тебя не уйдем. И если эта тема снова начнет тебя беспокоить – скажи мне. Я помогу тебе перестать тревожиться».

Во время своего первого посещения детского сада, пока мама еще была с нею, пятилетняя Нэнси, увидев рисунки, развешанные на стенах, громко спросила: «Кто нарисовал эти уродливые картинки?» Мама Нэнси ужасно смутилась. Глядя на дочь с укоризной, она поспешила ей выговорить: «Нехорошо называть такие красивые рисунки уродливыми!»

Однако воспитательница прекрасно поняла суть вопроса Нэнси. Она улыбнулась и сказала: «Пока ты у нас, тебе вовсе не обязательно рисовать красивые картинки. Ты можешь рисовать и уродливые, если тебе захочется». Радостная улыбка осветила лицо Нэнси. Ведь она получила ответ на свой скрытый вопрос: «Что здесь ждет девочку, которая не очень хорошо рисует?»

Позже Нэнси подняла с пола зажигалку и спросила грозным голосом: «Кто сломал это?» Ее мать ответила: «Какая тебе разница, кто сломал? Ты все равно никого здесь не знаешь». Не имена были нужны Нэнси. Она пыталась выяснить, что ждет того, кто сломал игрушку. Воспитательница поняла, о чем спрашивает Нэнси, и ответила на ее подспудный вопрос: «Игрушки существуют для того, чтобы ими играть. Иногда они ломаются. И тут ничего не поделаешь».

Нэнси этот ответ, похоже, удовлетворил. Ее талант интервьюера помог ей добыть необходимую информацию. К тому же стало ясно, что эта взрослая тетя – вполне милая. И она не склонна сердиться, даже если рисунок не получается красивым, а игрушка ломается. Нэнси почувствовала: «Мне нечего бояться, я тут в безопасности». Она помахала маме рукой на прощание и подошла к воспитательнице, готовая провести свой первый день в детском саду.

Двенадцатилетняя Кэрол собиралась заплакать. Ее любимая кузина, с которой она провела лето, собиралась домой. К сожалению, реакцию матери Кэрол на печаль дочери нельзя назвать сочувственной и уместной.

Кэрол бросила на мать уничтожающий взгляд и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. У этой сценки вполне мог бы быть более счастливый конец. Чувства ребенка следует принимать всерьез, даже если ситуация сама по себе не кажется такой уж серьезной. Пусть для матери Кэрол расставание с кузиной ее дочки в конце лета – вовсе не трагедия и не стоит слез. Но это вовсе не значит, что она не должна сочувствовать дочери. Матери Кэрол следовало бы сказать себе: «Дочка переживает. Я могу ей помочь, показав свое понимание того, что причиняет ей боль. Каким образом? Отражая чувства дочки, переживая их подобно ей». И тогда мать произнесла бы что-нибудь вроде:

Подобная ответная реакция родителя способствует сближению ребенка с ним.

Когда дети чувствуют, что их понимают, горе и одиночество воспринимаются ими менее остро. Если дети чувствуют, что родители с ними заодно, любовь к родителям усиливается. Родительское сопереживание расстроенному и душевно уязвленному ребенку служит эмоциональной скорой помощью.

Когда мы распознаем состояние ребенка и «озвучиваем» проблему, которая его волнует, ребенок зачастую находит в себе силы, чтобы справиться с реальностью.

Семилетняя Элис строила планы, намереваясь провести день со своей подругой Леей. Вдруг она вспомнила, что сегодня после обеда состоится собрание ее скаутской секции. Элис расплакалась.

Слезы исчезли. Элис позвонила своей подружке Лее и перенесла встречу. Затем стала переодеваться в скаутскую форму, чтобы отправиться на собрание.

Мать Элис, понимая разочарование дочери и сочувствуя ей, помогла дочери принять неизбежные в человеческой жизни конфликты и разочарования. Она выявила переживания Элис и созвучно отразила ее желания. Родительница не стала препарировать ситуацию в поучительной манере, мол: «К чему так расстраиваться? Ты поиграешь с Леей в другой день. Что за трагедия?»

К тому же мать сознательно избегала традиционного в таких случаях родительского резонерства («Но ведь ты не можешь быть в двух местах одновременно»). Не выговаривала и не винила («Как только могла строить планы на среду и договариваться с друзьями, ведь прекрасно знаешь, что по средам у тебя собрание скаутов).

Нижеследующий короткий диалог – наглядный пример того, как отец может снизить накал раздражения сына, признав правомерность чувств сына и его жалоб.

Когда отец Дэвида после ночной смены возвратился домой из магазина (ему приходится заниматься домашним хозяйством, потому что жена днем работает), он обнаружил своего восьмилетнего отпрыска в дурном расположении духа.

Отец Дэвида знал, как изменить настроение сына. Он не стал защищаться, объясняя, почему его не было дома. («Я же должен ходить в магазин. Что ты будешь есть, если я не куплю продукты?») И он не сказал: «С какой стати ты злишься на меня?» Вместо этого он признал правомерность чувств сына и его жалоб.

Многие родители не понимают всей тщетности попыток убеждать детей в том, что их жалобы неправомерны, а их восприятие действительности ошибочно. Это всего лишь способ распалить спор и злость.

Даже если мать Элен поняла, что дочь обвиняет ее, чтобы сорвать собственное недовольство полученной оценкой, обнаруживать свое понимание и указывать девочке на это – не лучший способ помочь ей справиться с расстройством. Мать Элен поддержала бы свою дочь, если бы признала правомерность состояния дочери и сказала ей: «Тебе бы хотелось, чтобы получаемые тобой оценки меньше меня беспокоили. Тебе хочется самой решать, какая оценка тебя устраивает. Я тебя понимаю».

Не только дети, но и незнакомые нам люди, с которыми мы сталкиваемся, благодарны нам за доброжелательное выражение понимания их трудностей.

Миссис Графтон неохотно посещает свой банк. «Там всегда полно народа, а менеджер ведет себя так, словно делает мне одолжение тем, что находится на своем рабочем месте. Каждый раз, когда я вынуждена обращаться к нему, я внутренне напрягаюсь». Случилось так, что в одну из пятниц ей понадобилась его подпись на чеке. Слыша, как он разговаривает с другими посетителями, стоящими перед ней в очереди, миссис Графтон все больше расстраивалась и нервничала. Но потом она решила попытаться поставить себя на его место и выразить ему понимание, отражая и признавая правомерность его ощущений.

Бесплодные словесные перепалки: проповеди и критика дистанцируют и возмущают

Родителей порой приводит в отчаяние диалог с ребенком, потому что окончательно заводит их в тупик. (Примером может служить знаменитый диалог: «Куда идешь?» – «Отсюда». – «Чем ты занимаешься?» – «Ничем».) Родители, пытающиеся увещевать, быстро убеждаются в бесполезности этого занятия. Говоря словами одной матери: «Я могу аргументировать, убеждать и увещевать до посинения. Но мой ребенок меня не слушает. Он реагирует только на мой крик».

Дети зачастую избегают диалогов с родителями. Их возмущают обращенные к ним проповеди, попытки втянуть их в поучительную беседу, критика в их адрес. Они считают таких родителей слишком многословными. Вот восьмилетний Дэвид говорит своей маме: «Почему, когда я задаю тебе короткий вопрос, ты даешь мне такой длинный ответ?» А своим друзьям он признавался: «Я ничего не рассказываю своей маме. Начни я с ней разговор, и у меня не останется времени поиграть».

Заинтересованный наблюдатель, подслушивающий разговор между матерью/отцом и ребенком, с удивлением обратит внимание на то, как мало каждый их них слушает другого. Диалог напоминает скорее два монолога. Один монолог содержит критику и наставления, другой – отрицания и мольбы. Трагедия такой коммуникации заключается не в отсутствии любви, а в недостатке уважения; не в отсутствии ума, а в недостатке умения взаимодействовать друг с другом.

Наш привычный способ взаимодействия не позволяет содержательно общаться с детьми. Дабы дети услышали родителей и родительское беспокойство улеглось, необходимо освоить щадящий способ общения со своими чадами.

Коммуникация с целью контакта: реагировать на чувства ребенка, а не на его поведение

Чтобы по-настоящему общаться с ребенком, нужно его уважать и обладать определенными навыками. Для этого необходимо, чтобы: а) содержание беседы не ущемляло чувство собственного достоинства как ребенка, так и родителей; б) выражение понимания предшествовало советам или наставлениям.

Девятилетний Эрик пришел домой очень расстроенный. Они собирались отправиться всем классом на пикник, который не состоялся из-за дождя. Отец решил применить новый подход. Он воздержался от дежурных замечаний типа: «Какой смысл плакать из-за того, что погода плохая. Дней для удовольствий будет еще предостаточно. Послушай, ведь это не я устроил дождь, так почему ты дуешься на меня?»

Вместо этого отец сказал себе следующее: «Мой сын очень расстроен из-за того, что пикник не состоялся. И делится этим своим переживанием со мной, демонстрируя мне свое недовольство. Он во власти своих эмоций. Я могу ему помочь, показав, что понимаю и уважаю его чувства». Отец сказал Эрику:

Разговор прервался. Пауза. Потом Эрик сказал: «Да ладно. Что тут сделаешь. Будут и другие дни». Похоже, его недовольство и раздражение испарились, и он охотно шел на контакт на протяжении всего дня. А ведь, как правило, стоило Эрику вернуться не в духе, и все в доме разлаживалось. Раньше или позже, но ему удавалось спровоцировать всех членов семьи. И мир в семье не воцарялся до поздней ночи, пока Эрик наконец не засыпал. Так в чем же особенность подхода отца и что в его поведении является залогом успеха?

Дети, захваченные сильными эмоциями, никого не слышат. Они не способны воспринимать ни советы, ни утешения, ни конструктивную критику. Детям хочется, чтобы мы понимали, что с ними происходит, что они чувствуют в данный конкретный момент. Более того, они хотят, чтобы их понимали без всяких откровений с их стороны. Это игра, в которой дети лишь слегка приоткрывают мир своих чувств. И мы должны оказаться в состоянии домыслить остальное.

Когда ребенок сообщает нам: «Учитель на меня накричал», – не следует допытываться, добиваться подробностей. И ни в коем случае не стоит произносить: «Что же ты натворил(-а), чтобы подобного удостоиться? Не может быть, чтобы учитель накричал на тебя без всякой причины. Так что же ты сделал?» Не стоит и фальшиво восклицать: «Ах, как мне тебя жалко!»

Надо суметь поставить себя на место ребенка – разделить с ним его боль, замешательство, гнев – и выразить ему это.

Мать Аниты воздержалась от любых дальнейших расспросов и комментариев. Она поняла, что нужна дочери в качестве понимающего и сочувствующего собеседника и что только таким образом ей удастся помочь девочке унять гнев.

Другой пример: девятилетний Джеффри пришел из школы домой с несчастным видом и принялся ныть: «Учительница нас просто замучила».

Выслушивая сына и уважая его чувства, признавая его мировосприятие, его ощущения и высоко оценивая его стремление урегулировать проблему, мать Джеффри помогла ему изменить настроение и погасить вспышку гнева.

Каким образом мы выясняем, что чувствуют наши дети? Мы смотрим на них и выслушиваем их. К тому же мы призываем на помощь наш собственный эмоциональный опыт. Благодаря опыту мы понимаем, что должен чувствовать ребенок, когда его стыдят публично в присутствии сверстников. Тогда мы строим фразы так, чтобы ребенок уловил – мы хорошо понимаем, что ему пришлось испытать. В данной ситуации вполне может пригодиться одна из следующих формулировок:

К несчастью, родители, пытающиеся пресечь плохое поведение своих детей, не понимают, что, оскорбляя чувства ребенка, они, наоборот, способствуют тому поведению, которое считают нежелательным. Любые попытки исправить поведение следует предварять проявлениями уважения к детским чувствам.

Вот рассказ матери двенадцатилетнего Бена.

А если бы Бен сумел выразить свои чувства, а не только жаловаться на учительниу – неприятного инциндента удалось бы избежать. Окажись он в состоянии выговорить: «Мам, я боюсь идти завтра в школу. Я должен написать стихотворение и короткий рассказ. Но я слишком расстроен и не могу собраться с мыслями», – и его мама ему бы посочувствовала. Она признала бы затруднительность положения сына. Полученный ею эмоциональный заряд наверняка помог бы ей отреагировать такой, например, фразой: «Гм, ты должен написать стихотворение и рассказ к завтрашнему утру. Ничего себе! Неудивительно, что ты засомневался в своих силах!»

Обычно, когда детям трудно взаимодействовать с окружающими, они раздражаются и считают, что в их затруднениях виноваты другие. Последнее доводит до белого каления их родителей, которые, выйдя из себя, винят во всем своих чад. При этом родители нередко произносят то, о чем потом сожалеют, а проблема остается нерешенной.

Посколько детям трудно адекватно проявлять эмоции, было бы неплохо, если бы родители научились распознавать замаскированные вспышками возмущения детские страхи, отчаяние и беспомощность. Тем самым, вместо того чтобы реагировать на поведение ребенка, родители откликались бы на его расстроенные чувства, помогая ему с собою справиться. Только в ситуации, когда дети встречают понимание, они могут четко думать и правильно действовать – то есть (применительно к вышеописанному стереотипу) сосредоточиваться, удерживать внимание и быть в состоянии слушать.

Сила детских переживаний не ослабнет, если сказать ребенку: «Нехорошо испытывать такие чувства», или когда родители пытаются убедить рационально, что «для подобных чувств у тебя нет никаких оснований». Чувства не исчезают от запретов на них. Зато их интенсивность существенно снижается, а острота и непримиримость ослабевают, когда собеседник относится к сказанному ребенком с симпатией и пониманием.

Впрочем, то же справедливо в отношениях между взрослыми. О чем свидетельствует нижеприведенный открывок из дискуссии, состоявшейся на одном из занятий группы родителей.

Данная сценка (из книги H. Ginott «Group psychology with children», McGraw-Hill, 1961) демонстрирует, что слова – это сила, способная генерировать и вражду, и счастье. А мораль тут такова: то, как мы реагируем на событие (словами или проявлениями чувств), может существенным образом изменить атмосферу в доме.

Принципы ведения беседы: понимание и сопереживание

Если ребенок рассказывает вам или просит вас ему рассказать о каком-то происшествии, самое лучшее – реагировать не на событие, но отвечать в контексте задействованных событием отношений.

Флора (6 лет) жалуется на то, что «в последнее время» она получает меньше подарков, чем ее брат. Мать не оспаривает правомерность жалобы. Она также не принимается втолковывать Флоре, что ее брат старше и ему положено больше. И не обещает загладить несправедливость. Она знает, что для детей гораздо важнее подлинность их отношений с родителями, нежели количество подарков и их ценность. И мать спросила Флору: «Тебе хочется знать, люблю ли я тебя так же сильно, как его?» Не добавляя больше ни слова, мать крепко обняла Флору, которая ответила ей улыбкой удивления и довольства. Вот так был положен конец беседе, которая могла бы превратиться в бесконечный обмен аргументами.

Когда ребенок рассказывает вам о событии, порой имеет смысл реагировать не на само событие, а лишь на чувства, его сопровождающие.

Глория (7 лет) пришла домой расстроенной. И принялась рассказывать отцу о том, как ее подружку Дори столкнули с дорожки в большую лужу. Вместо того чтобы расспрашивать о подробностях происшествия и выражать желание наказать обидчиков, отец Глории отреагировал на чувства своей дочки. Он сказал: «Как же все это тебя огорчило. Ты ужасно разозлилась на противных мальчишек, столкнувших Дори в лужу. Ты до сих пор негодуешь».

На все высказывания отца Глория отвечала эмоциональным, сочувственным «Да!». На вопрос отца: «Ты боишься того, что они и с тобой поступят так же?» Глория ответила с решимостью в голосе: «Пусть только попробуют! Я увлеку их с собой. Вот это будет плюх!» И она засмеялась, воображая себе картину. И беседа нашла свой счастливый конец. А ведь общение отца с дочерью могло превратиться в проповедь, в перечень бесполезных советов на тему самозащиты.

Когда ребенок возвращается домой, переполненный бесконечными жалобами – на друга, учителя или на жизнь в целом, – отвечая ему, надо ориентироваться прежде всего на тон, на эмоциональную сторону его речи, вместо того чтобы пытаться проверять факты или восстанавливать картину происшествия.

Дети успокаиваются, делая открытие, что испытываемые ими чувства – нормальное явление, составляющая человеческого бытия. И нет лучшего способа выразить им это, чем понимание.

Когда ребенок заявляет о себе что-то, вовсе не обязательно соглашаться с ним или не соглашаться. Важнее сообщить нечто такое, что вызовет у ребенка ощущение, что его, как ни странно, понимают.

Когда ребенок говорит: «Я слаб(-а) в арифметике», мало проку отвечать ему (или ей): «Да уж, ты не дружишь с цифрами». Также не имеет смысла затевать с ребенком спор, стараясь опровергнуть сказанное им, равно как и давать дешевые, «трафаретные» советы типа: «Если бы ты больше занимался(-ась), у тебя получалось бы лучше». Бездумная и бездушная реакция подобного рода только ранит самолюбие ребенка, а передаваемый ею смысл подрывает его уверенность в себе.

К заявлению ребенка «Я слаб(-а) в арифметике» можно отнестись со всей серьезностью и пониманием. Подходит любая из нижеследующих реакций:

Двенадцатилетняя девочка сообщает, что она почти лишается чувств от счастья, когда отец говорит с ней с подобным участием и выражает ей понимание, если она приносит домой плохую отметку. И ее внутренний позыв: отец в меня верит, я должна оправдать его ожидания.

«Я – глупый(-ая)» – такое признание достаточно часто делают родителям сын или дочь, оказавшись не в духе. Уверенные в том, что их дитя не может быть глупым, родители принимаются убеждать ребенка в обратном: что он очень даже сообразительный, совсем как его папа.

Если ребенок заявляет, что он тупица, дурак или урод и что он кругом плох – как ни возражай ему, чего ни предпринимай, – представление ребенка о себе немедленно не изменится. Угнездившееся в человеческом сознании представление о себе самом сопротивляется любым прямым попыткам его изменить. Как сказал один ребенок своему отцу: «Папа, я знаю, что ты хочешь сделать как лучше, но я не настолько дурак, чтобы клюнуть на твои заверения в том, что я умен».

Когда ребенок выражает негативное представление о самом себе, от наших возражений и протестов ему мало пользы. Они лишь заставляют его с еще большим упорством настаивать на своем. Лучшая помощь, которую мы в состоянии ему предложить, – демонстрировать серьезность нашего отношения не только к тому, что ребенок о себе заявляет, но и понимание специфического подтекста его заявлений.

Пример:

Такая беседа, скорее всего, не изменит представления ребенка о себе в ту же секунду и не сходя с места. Но он может засомневаться в своей проблеме. Ребенок может, скажем, задуматься вот о чем: «Если мой отец понимает меня и считает, что все у меня в порядке, быть может, я не такой уж никчемный». Ощущение близости к отцу, инициированное подобной беседой, может привести к тому, что сын захочет оправдать отцовскую веру в него. И, в конце концов, он, возможно, перестанет считать себя таким уж безнадежным.

Если ребенок говорит: «Мне никогда ни в чем не везет», никакие аргументы и уверения в обратном не изменят его представление о себе. На каждый приводимый нами пример того, как ему однажды повезло, у ребенка заготовлены два развернутых повествования о его неудачах и несчастьях. Истово демонстрировать, насколько глубоко мы разделяем с ребенком его чувства, связанные с высказанным убеждением, – вот, пожалуй, и все, что мы можем сделать:

Такая беседа, возможно, не изменит веру ребенка в то, что он – неудачник. Тем не менее ребенок вдруг почувствует, какой же он счастливчик, раз у него такая понимающая мать.

Рыба плавает, птица летает, а люди испытывают разнообразные, порой противоречивые чувства

Дети могут одновременно любить и ненавидеть. Они испытывают двоякие чувства по отношению к родителям, учителям и всем прочим людям, имеющим над ними власть. Взрослым трудно принять такую присущую жизни амбивалентность. Не принимая ее в себе, они не выносят подобной раздвоенности чувств и в своих детях. По мнению родителей, есть что-то в корне неправильное в таком противоречивом отношении к людям, в особенности к членам семьи.

Мы можем научиться снисходительно относиться к явлению раздвоенности чувств – и в себе, и в своих детях. Во избежание бессмысленных конфликтов дети должны знать о том, что эмоциональная амбивалентность – нормальное явление. Мы вольны помочь ребенку существенно облегчить испытываемое им чувство вины и избавить от беспокойства простым признанием существования противоречивых чувств и озвучиванием проблем:

Спокойная, лишенная критики констатация амбивалентности помогает детям. Поскольку убеждает их в том, что даже такой «коктейль» чувств не является чем-то запредельным, не достойным понимания. По словам одного ребенка: «Если к твоим смешанным чувствам можно отнестись с пониманием, они не такие уж и смешанные». С другой стороны, абсолютно неконструктивны заявления, подобные этому: «Ну и ералаш у тебя в голове! Минуту назад ты превозносил своего друга, а теперь поносишь его. Приведи в мозги в порядок, если, конечно, они у тебя есть».

Тонкое понимание человеческой природы подразумевает понимание того, что там, где есть любовь, возможна и толика ненависти; в восхищении возможна толика зависти; а преданность не исключает проявлений враждебности; успех может сопровождаться тревогой. И мудрость заключается в признании того, что все испытываемые человеком чувства допустимы: и положительные, и отрицательные, и амбивалентные.

Принять такую концепцию внутренне отнюдь не просто. Представления, привитые в детстве, и образование, которое мы, повзрослев, получаем, настраивает нас в пользу иного мнения. Нам объясняли, что отрицательные чувства – «плохие», их недопустимо испытывать, их следует стыдиться. Новый подход исходит из того, что судить можно лишь за поступки, а воображаемые действия не могут быть ни «хорошими», ни «плохими». Лишь поведение можно осуждать или поощрять, но не чувства – судить за чувства нельзя, да и невозможно. Оценка чувств и цензура фантазий чреваты двойным насилием – и над личной свободой, и над психическим здоровьем.

Эмоции – часть нашего генетического наследия. Рыбе свойственно плавать, птицам – летать, а людям – испытывать эмоции. Мы то счастливы, то несчастливы; а иногда мы уверены в том, что имеем право переживать гнев и страх, печаль и радость, вожделение и вину, похоть и презрение, восхищение и отвращение. Лишенные возможности выбора возникающих в нас эмоций, мы обладаем свободой выбора, как и когда их проявлять, при условии, что нам известно, каковы они. И в этом вся суть проблемы.

Многие люди не умеют распознавать свои истинные чувства. Неудивительно. Когда они испытывали настоящую ненависть, а им говорили, что это всего лишь антипатия. Они испытывали страх, а их заверяли в том, что бояться им нечего. Они чувствовали боль, а их поучали, что нужно быть храбрым и улыбаться. Многих из нас научили изображать счастье, не чувствуя себя счастливыми.

Что же предлагается вместо всех этих неискренних заверений? Правда. Эмоциональное образование поможет ребенку прояснить, что он чувствует. Для ребенка важнее знать, какие чувства он переживает, чем понимать, почему он их испытывает. Когда ребенок осознает, что он чувствует, он вряд ли будет страдать от ощущения того, что у него внутри «все перемешано и перепутано».

Дети выясняют, на кого они похожи, наблюдая свое отражение в зеркале. Они выясняют свою эмоциональную сущность, воспринимая отражение своих чувств (то есть реакцию на свое поведение) другими людьми. Функция зеркала заключается в отражении образа таким, какой он есть, без приукрашиваний и искажений. Нам совсем не хочется, чтобы зеркало нам говорило: «Ты выглядишь ужасно. Твои глаза налиты кровью, а лицо распухло. Какой ужас. Ты бы сделал с собой что-нибудь». После нескольких сеансов общения со своим отражением в таком зеркале мы станем его избегать, как чумы. От зеркала мы ждем отражения, а не проповеди. Нам может не нравиться отраженный облик, однако мы предпочитаем сами принимать решение о том, к каким косметическим процедурам нам следует прибегнуть.

Также и функция эмоционального зеркала заключается в отражении эмоций такими, каковы они есть, без всяких искажений:

Для ребенка, захваченного чувствами, подобные заявления – главная помощь. Они ясно отражают то, что он или она испытывает. Ясность изображения, как в обычном, так и в эмоциональном зеркале, создает предпосылки для самостоятельного приведения себя в порядок, то есть предпосылки позитивных изменений.

У нас, взрослых, накоплен опыт переживания обид, ярости, страха, неловкости, печали. И для переживания сильных чувств нет лучшего облегчения, чем внимающий и понимающий слушатель. Это верно и для детей. Тактичное общение заменяет критику, нотации и наставления целительным бальзамом человеческого понимания.

Когда наш ребенок находится в состоянии стресса, испытывает страх, смущение или печален, мы нередко бросаемся к нему на помощь, руководствуясь первым побуждением – критиковать и наставлять. При этом наше послание ему, пусть и невольное, вполне конкретно: «Ты слишком посредственен, чтобы знать, что следует делать». Остроту его исходной боли мы дополняем новым оскорблением.

Можно поступать иначе. Посвящая время тому, чтобы понять ребенка и сострадать ему, мы отправляем ему качественно иное послание: «Ты мне важен. Я хочу понять твои чувства». А в основании этого живительного послания лежит заверение: «Умиротворись! И ты сам найдешь лучшее для себя решение».

Неужели похвала вовсе не благо для ребенка?

Не столько критикуйте ребенка, сколько направляйте его

Критика и похвала – две стороны одной медали. И обе выражают оценку. Во избежание оценочных суждений психологи избегают критиковать детей, чтобы на них не влиять. Они их направляют. В запале критики родители воюют с индивидуальностью своих детей, с особенностями их характера. А направляя детей, мы лишь обозначаем проблему и ее возможные решения. И при этом ничего не сообщаем ребенку о нем самом.

Когда все и без того не складывается – самое неподходящее время поучать бедолагу, критикуя его личные качества. Когда все идет не так, лучшее, что можно сделать, – целиком сосредоточиться на происшествии, не затрагивая личность.

Представьте себе, что вы за рулем, рядом с вами любимая(-ый), и вот вы поворачиваете в неположенном месте. Имеет ли какой-либо смысл близкому человеку говорить: «Почему ты свернул не там? Ты что, знака не видел? Он изображен крупно. Его просто нельзя не заметить». Будете ли вы в этот момент испытывать острый приступ любви к своему заботливому наставнику? Вряд ли вы сможете искренне произнести: «Мне следует совершенствовать свое вождение и умение читать знаки, чтобы не раздражать тебя дорогой(-ая)?». И, вообще, сумеете ли вы отреагировать в такой ситуации по-хорошему? Что принесет пользу? Сочувственный вздох: «Ах, милый (-ая), какая досада!» Или спокойное информирование: «Следующая возможность поворота в одиннадцати милях отсюда».

Когда все идет не так: лучше отвечать, а не реагировать

Во многих семьях ссоры между родителями и детьми разиваются по определенному, давно накатанному сценарию. Вот ребенок говорит или делает что-нибудь «неправильное». Родители реагируют, немножко его обижая. Ребенок в ответ делает еще хуже. Родители остро реагируют – угрозами на повышенных тонах или изобретательными наказаниями. И пошло-покатилось.

Перестанет Натаниэль играть пустой чашкой или не перестанет, не столь важно по сравнению с теми негативными сведениями, которые ребенок получил о себе и своем отце. Возникает вопрос: «А было ли это сражение кому-нибудь необходимо? Была ли схватка неизбежной? Быть может, есть возможность разрешать подобные конфликты более мудрым способом?»

Видя, что сын играет чашкой, отец мог у него эту чашку забрать и переключить внимание мальчика на что-то более подходящее для игры, например на мяч. Или, когда чашка все-таки разбилась, отец мог бы помочь своему сыну собирать осколки, комментируя случившееся таким, например, образом: «Чашки прямо-таки норовят разбиться. Кто бы мог подумать, что такая маленькая чашка могла устроить такой большой кавардак?»

Удивление, вызванное деликатной, приглушенной реакцией отца, могло бы породить у Натаниэля желание загладить вину и извиниться за свою неловкость. В отсутствие криков и тумаков у него скорее достало бы здравого смысла сделать для себя вывод: чашки не подходят для того, чтобы ими играли.

Мелкие неприятности и значимые ценности

В процессе переживания мелких неприятностей дети могут получить урок о действительно значимых ценностях. Ребенок должен иметь возможность научиться у своих родителей отличать незначительные происшествия, которые всего лишь неприятны и досадны, от трагедий и катастроф. Многие родители реагируют на раздавленное яйцо так, будто им напрочь отдавили ногу, а на разбитое стекло так, словно разбилось их сердце. К незначительным невзгодам следует и относиться как к пустяковым, и таковыми представлять их детям: «То есть ты снова потерял перчатку. Какая досада! Но это вовсе не катастрофа, а всего лишь мелкая неприятность».

Потеря перчатки не должна быть чревата потерей терпения; разорванная рубашка не должна служить основанием для того, чтобы раздуть событие и добиться того, чтобы страсти накалились, как в греческой трагедии.

Наоборот, мелкая неудача может служить хорошим поводом задуматься о том, что такое настоящие ценности.

Родительская критика неэффективна. Она порождает злость и обиды. Хуже того: дети, которые регулярно подвергаются критике, учатся клеймить себя и других. Они учатся подвергать сомнению собственную ценность и принижать ценность других. Они учатся подозревать людей и ожидать себе приговора.

Вместо критики отец выдал сыну безоценочную информацию без всяких отступлений, предоставив возможность сыну самому закончить работу. И никакой нервотрепки, никаких ссор с отцом. Вообразите, насколько иначе повел бы себя Джастин, если бы его отец принялся критиковать сына с целью преподать ему важный урок.

Мать девятилетней Барбары понятия не имела о том, как воздержаться от критики, общаясь с дочерью.

Оскорбительные эпитеты вредят нашим детям

Оскорбительные эпитеты – как ядовитые стрелы. Их нельзя применять против детей. Когда кто-то говорит: «Этот стул уродлив», – со стулом ничего не случается. Стул не чувствует себя оскорбленным, и он не смущается. Стул остается тем, чем и был: просто стулом, независимо от прилагаемых к нему прилагательных. А вот если детей именовать уродами, дураками или недотепами, с ними определенно что-то случится. Возникающие реакции затрагивают и тело, и душу. Так нагнетается желчность, страх, ненависть. Зарождаются фантазии на тему мести. Ребенок начинает вести себя несносно. Могут проявиться и другие тревожные симптомы. Словесная агрессия инициирует цепочку реакций, которые делают несчастными и детей, и их родителей.

Если ребенка называть растяпой, сначала он, возможно, будет парировать: «Нет, я не растяпа!» В большинстве же случаев этого не происходит. Ребенок верит своим родителям и начинает думать о себе как о растяпе. Спотыкаясь или падая, он даже может воскликнуть, имея в виду себя: «Растяпа эдакий!» И с этого момента он, возможно, начнет избегать ситуаций, требующих быстроты и непосредственности реакций: ведь он уверен в том, что он – растяпа – будет не на высоте.

Когда родители или учителя снова и снова повторяют ребенку, что он глуп, он начинает в это верить. И начинает относиться к себе как к тупому. Он перестает прилагать умственные усилия. Чтобы не услышать в очередной раз дикое вранье про себя, он избегает участвовать в разнообразных олимпиадах и конкурсах. Безопасность для него заключается в прекращении попыток. И девизом его жизни становится «Не хочешь провалиться – затаись и не рыпайся!»

Разве может не изумлять то количество негативных и уничижительных комментариев, которые родители отпускают в адрес своих детей, не задумываясь о ранящих и разрушительных для них последствиях?

Вот некоторые примеры:

К несчастью, дети принимают все эти замечания на их счет всерьез. Особенно маленькие дети. Они целиком зависимы от своих родителей, как от источника информации о том, кто они и на что могут рассчитывать. Детям, для того чтобы развить в себе ощущение собственной полноценности, необходимо слышать снова и снова поощрительные замечания в свой адрес.

Ирония заключается в том, что родителям легче указывать детям на их отрицательные, а не положительные качества. Но если мы хотим, чтобы наши дети росли самодостаточными личностями и в них крепло чувство уверенности в себе, мы просто обязаны использовать любую возможность произносить позитивные комментарии в их адрес, а уничижительные опускать.

Эффективная коммуникация: находить верные слова для выражения чувств

Дети порой большие мастера доводить нас до белого каления. Однако мы должны быть упорны в своем стремлении быть терпеливыми и понимающими. Вот почему иногда мы, выдыхаясь, способны взорваться, скажем, при виде царящего в детской хаоса: «Тебе место – в свинарнике!» Потом мы бываем полны сожаления и пытаемся извиниться.

Мы склонны считать терпение добродетелью. Но всегда ли это так? Во всяком случае, не следует натужно изображать спокойствие в тот момент, когда вас просто распирает от противоположных чувств[1]. В таком случае ваше поведение маскирует ваши чувства, вместо того чтобы их отражать.

Наученные скрывать свои подлинные чувства, мы гордимся тем, что и в эпицентре невероятной суматохи мы обнаруживаем минимум эмоций. Некоторые называют это выдержкой.

Однако детям при общении со своими родителями крайне необходимо получать так называемый конгруэнтный ответ. Им хочется слышать от родителей слова, отражающие переживаемые теми чувства.

Нет ничего удивительного в том, что даже маленькие дети склонны, защищаясь от родительского гнева, бросать родителям в лицо самое чувствительное для них обвинение: «Вы меня не любите!»

«Разумеется, я люблю тебя!» – дико орет в ответ отец или мать. Но это заверение в любви не убеждает ребенка. Ведь охваченный гневом уж точно любви не испытывает.

Воззвав к родительской любви, ребенок заставляет родителей защищаться и этим умным ходом переводит фокус с себя на них. И только родители, выдающие себе разрешение не испытывать любви в припадке гнева, способны ответить на обвинение ребенка, не уходя в защиту: «Сейчас не время говорить о любви, зато самое подходящее время обсудить, что же заставило меня рассердиться».

Чем больше распален родитель, тем острее потребность ребенка получить заверения в том, что его любят. Но выражение любви сердитым голосом не убедительно. Оно не дает ребенку ощущения, что его любят, и лишь вызывает смятение. Ведь ребенок воспринимает не слова любви, но гнев, о котором свидетельствует резкость голоса. Утешительнее для ребенка осознать: родительский гнев не означает, что его бросят, непроявление родителем чувства любви к нему – временное явление; любовь вернется, как только гнев утихнет.

Что делать с собственным гневом