ГЛАВА ПЯТАЯ

К радости Солдата, Лайану не покидал здравый рассудок до самого его отъезда. На рассвете за капитаном зашла Велион, которая должна была возглавить левшей-карфаганцев. Лайана прошептала лейтенанту на ушко:

— Присмотри за моим муженьком, ладно? Ты же знаешь, когда решается вопрос жизни и смерти, его импульсивность граничит с безрассудством.

— Нам кажется, что он действует спонтанно и необдуманно, — тихонько ответила ей Велион, — но на самом деле он просто очень быстро соображает. Конечно, я присмотрю за ним; не сомневайся, мне он тоже дорог, как друг.

— Спасибо тебе.

Ворон вернулся после длительного отсутствия, и тут до него дошли слухи, что Солдату предстоит возглавить спасательную операцию.

— Ты что удумал? — воскликнул Ворон, приземляясь на круп лошади Солдата. — Ты в своем уме? На своей земле ханнаки неуязвимы. Тебя на куски порежут.

— Я совершил ошибку. Мне ее и исправлять.

— Послушай… а правда королева так уж зла на тебя? Почему она не послала на этот раз Каффа? Очень глупо с ее стороны. Кафф наверняка способен убедить ее, что ты не в состоянии командовать войском. Разве он не выдвинул свою кандидатуру в качестве наилучшего командира?

Ворон недоумевал, не в силах понять решения королевы.

— Я знаю, что ты, Ворон, невысокого мнения о моей доблести, однако не все с тобой согласны, в том числе и королева, хвала богам.

— Не спеши благодарить богов, — воскликнул Ворон, улетая. — Скоро представится возможность сделать это лично, когда тебя убьют ханнаки!

Капитан Кафф стоял у ворот во главе отряда имперских гвардейцев в полной готовности— выступать. На запястье его правой руки в этот раз крепилась орлиная лапа: какой-то практикующий маг срастил сухожилия и связки птичьей лапы с тканями Каффа. Сращение было выполнено на совесть — лапа приросла к человеческой плоти намертво, и у Каффа появилось дополнительное личное оружие, которое он мог использовать как кинжал и короткий меч. Кафф подъехал к Солдату.

— Знаешь, я благодарен тебе за то, что ты лишил меня кисти. Эта лапа во многом ее превосходит.

— Очень рад, — сказал Солдат. — Впрочем, не ожидай, что я поверю, будто ты не затаил на меня зла.

— У меня и без того хватает причин посчитаться с тобой.

— Я так и думал. И все-таки не забывай, что командую здесь я. Я могу поинтересоваться твоим мнением, и все. Мое слово — закон. За неподчинение прикажу повесить и не посмотрю, рядовой это или капитан. Я понятно выразился?

— Куда как, — хладнокровно ответил Кафф. — На месте командующего я стал бы требовать от своих подчиненных того же.

Солдат коротко кивнул:

— Хвала богам, что ты тоже военный, а не слизняк наподобие Гумбольда. И не сомневаюсь: будь он на твоем месте, мы беспрестанно обменивались бы пикировками и петушились друг перед другом из одной только личной неприязни. А так у нас есть некоторые шансы на успех операции. Очень тебе признателен.

На третий день пути лагерь разбили у подножия горного кряжа. Солдат поднялся на хребет, осмотрел простирающуюся впереди местность, а заодно и поразмышлял в одиночестве. Все его мысли сводились к одной извечной проблеме: кто он такой и как оказался в чужой стране. Солдат знал — точнее сказать, у него было чувство, — будто он не единственный пришелец из другого мира. Здесь есть по крайней мере еще один человек из его родных земель. Не исключено, что и больше. Интересно, а тот, другой, тоже не имеет представления о том, кто он такой, и не помнит своего происхождения? Есть какой-то смысл в том, что их сюда занесло? Может, они должны что-то выполнить? Ищут они друг друга или, наоборот, избегают? Так много вопросов и так мало ответов…

Солдат пытался убедить себя, что ему безразлично, кто он и откуда родом. Он вполне сносно устроился и здесь, на этой земле, и если существует другая, так и пусть себе варится в своем собственном соку. Но подобный взгляд на вещи годился лишь временами. И еще Солдату было стыдно, что порой ему приходится лгать Лайане. Он утверждал, что он любит и любил только ее. Солдат действительно любил жену всем сердцем, это правда. Но тот, другой человек, из мира, которого он никак не мог вспомнить, в свое время тоже кого-то любил.

Она, это неизвестная теперь женщина, ютилась в потаенных уголках его сознания, и все-таки ее присутствие было весьма ощутимым. Это чувство сопровождалось лишь одним туманным воспоминанием: она отбрасывает с безупречного лба золотисто-каштановые волосы, стройная фигура неторопливо бредет по берегу ручья, зеленовато-карие очи не отрываясь смотрят в его глаза. Воспоминания заливали призрачные волны света, и когда казалось, что он вот-вот увидит и узнает, они рассеивались.

И еще в сердце Солдата таилось очень много необъяснимой ненависти, больше, чем может вынести один человек. Солдат принес эту ненависть, этот гнев, эту горечь из того, другого мира. Иногда, когда его переполняла страсть — в пылу битвы или на ложе любви, — это чувство вскипало кроваво-красной волной и выливалось через край. Те, кто видел, как Солдат расправился с человеком-псом Вау, остерегались его. Никто не хотел стать очевидцем очередного пробуждения спящего вулкана. Какая-то чудовищная несправедливость свершилась с Солдатом в прошлой жизни, а расплачивались за нее уже здесь. Впрочем, людей, павших от руки Солдата, нельзя было назвать невинными жертвами вспышек ярости безумца, но в том преступлении, за которое они несли наказание, была не их вина. В такие моменты глаза Солдата застилала красная пелена, и он не думал ни о чем, кроме мести. Когда же страшные чары сходили с него, он едва отдавал себе отчет в содеянном.

«Ну почему я не могу быть доволен жизнью? — говорил он себе, взяв пригоршню земли и рассеивая ее по ветру. — У меня жена, положение в обществе, меня уважают — все как с неба упало. Я пришел в лохмотьях, с выщербленным мечом в руках, и теперь я — капитан, муж принцессы, о моей доблести слагают легенды. Я — мать дракона, приемный отец колдуна, да не простого, а самого Короля магов. Мне завидуют как никому. Почему я не могу быть счастлив тем, что имею, и не думать, не гадать, какое оно — прошлое? Быть может, другой мир — иллюзия, и я родился здесь, чудо природы с голубыми глазами?»

Вот такими отговорками тешил себя Солдат, хотя прекрасно понимал, что ему не избавиться от цепких объятий несуществующего мира, в котором он был единственным обитателем.

Стараясь отвлечься, он стал рассматривать раскинувшийся перед ним пейзаж. Внизу лежала чудесная плодородная долина. Под крутым утесом стояла изба. Фермер, который при ближайшем рассмотрении оказался здоровяком, держался за плуг. Две крупные лошади выполняли его команды. Крестьянин как раз пропахал очередную борозду и разворачивал плуг, когда к нему подошел Солдат. Толстый потрепанный ремень из кожи был перекинут через правое плечо крестьянина и уходил под мышку, образуя подобие упряжи. В левой руке землепашец держал поводья, а правой сжимал рукоятку плуга. Солдат залюбовался его осанкой и движениями и решил подойти поближе, чтобы познакомиться. В некотором смысле он завидовал человеку, избравшему себе такое мирное занятие.

— Сэр, — обратился он к фермеру, — вы так сноровисто управляетесь…

Крестьянин прервал работу. Солдат явно вмешался в его раздумья. На лоне природы крестьянин предавался размышлениям о своей мирной жизни. Он приподнял шапку и отер лоб.

— Спасибо. Только ведь я с самого детства на земле. Неудивительно, что получается хорошо.

Жирные черные борозды вспаханного поля убегали далеко вперед. Солдат с крестьянином любовались сделанной на совесть работой: землю будто кто-то причесал. Пара белых меловых валунов слепили глаз на свету. Отовсюду слетались птицы — в основном чайки и грачи, которые высматривали вынесенную на поверхность пищу. Вдоль оврага крадучись бежала лиса; подобно рыжему призраку она скользнула вниз и исчезла из виду.

— Мне показалось, что ты размышлял о чем-то, — сказал Солдат, — когда я подошел к тебе. Прости, я нечаянно прервал твои думы.

— Я верующий человек, — негромко ответил фермер. — Только я молюсь не богам. Я прислушиваюсь к гласу окружающего меня мира, слушаю, как бьется сердце земли. Чувствую, как наши души сливаются. Мне хорошо от этого.

— Немудрено при такой тихой жизни стать философом. Что ты думаешь о войне и воинах? Посмотри на меня. Я командир. Я веду в бой живых людей и порой возвращаюсь с мертвыми. Ты презираешь таких, как мы, — тех, кто пускается на поиски славы, вместо того чтобы слушать песнь мироздания?

Фермер некоторое время сосредоточенно размышлял.

— Я не презираю тебя, потому что не знаю, какой ты, и не ведаю того, что заставляет тебя искать ту самую славу. Я могу сказать одно: мне неинтересны такие вещи. Все зависит от того, к какому внутреннему голосу тебя научили прислушиваться. В одних из нас живет голос, который учит радоваться окружающему миру, заимствовать на время его часть и выращивать себе пищу. Другим их внутренний голос велит отправляться на поиски приключений; таким людям не терпится узнать, что там за горизонтом, хочется изменить мир, завладеть им. Если ты следуешь велениям второго голоса, твоя дорога — война.

— Я направляюсь туда, где буду убивать других людей, или сам буду убит, — сказал Солдат. — Я смотрел на тебя и завидовал. Ты сливаешься с окружающим ландшафтом, а я торчу на нем, как увешанный броней истукан, ощетинившийся оружием. Мне хочется походить на тебя.

— А мне жаль, что я не вижу всего того, что видишь ты, — ответил крестьянин. — Тебе довелось побывать в разных странах, разных краях. Однако тебе приходится расплачиваться за свои чудесные приключения. Я не смог бы окропить свою душу кровью другого ради того, чтобы получить все то, чем владеешь ты, вкусить доступные тебе блага.

Фермер снял мех с водой с рукояти плуга и протянул его Солдату. Оба пили большими глотками. Фермер отер губы тыльной стороной ладони, а потом поделился откровением.

— Как-то раз, — сказал он, — я решил, что смогу изменить мир. Мне хотелось сделать так, чтобы окружающие предметы подчинялись моей воле. Однажды, когда я был совсем молод, я бродил по пляжу и слушал, как поет море. Волны играли галькой на берегу. Сотни и тысячи камешков шуршали, издавали разные звуки, ударяясь друг о друга. Их было так много, и все они были такими разными, что от их соприкосновения рождалась чудесная симфония самой природы.

И я решил, что сам смогу создать такую удивительную музыку. Я принялся за работу. Целый год я раскладывал камешки в определенном порядке, отгородив их от волн песчаной насыпью. Я сортировал их по видам и размеру, так, чтобы они издавали разные ноты в некоем подобии музыкального ряда. Я возжелал создать узнаваемую мелодию из их перешептывания, песню моря и камня, которая понравится другим людям.

Тут фермер вздохнул и поглядел в даль.

— Только я не принял в расчет необузданности исполнителя. И вот наконец инструмент был готов. Он ждал, когда я дам ему произвести нужные звуки. Только океан не захотел подчиниться. Я снес песчаную насыпь, и волны хлынули с разной силой, они были разной высоты, изменяли направление с каждым днем, часом, минутой. В результате получилась обычная беспорядочная какофония природной стихии.

Солдат посочувствовал:

— Жаль, что твоя задумка не удалась. Все равно это была хорошая мысль, пусть даже и реализовать ее оказалось невозможно.

— Но мне этого было мало! — воскликнул фермер, отчаянно взмахнув рукой. — Я во второй раз сделал ту же самую ошибку. Однажды утром я услышал предрассветный хор птиц. Никогда прежде не слышал я пения более прекрасного. Но тут же мне захотелось большего. Я и не сомневался, что в этот раз все получится как надо, ведь теперь моими исполнителями будут живые существа, а не изменчивые и непредсказуемые явления природы. Я решил разделить птиц на отдельные группы и научить их петь определенные мелодии. Представь, тут звучат певчие дрозды, там вступают соловьи, следом гогочут гуси с длинными шеями, потом к ним присоединяются все остальные… Увы, птицы утомились и очень скоро затянули свои обычные песни. Им нужно было снова ощутить свободу и непринужденность, чтобы почувствовать индивидуальность, ощутить радость творения, реализовать потребность импровизации.

С тех пор я никогда больше не вмешивался в песнь земли. Да и можно ли заставить ветер петь примитивные сочинения человека? Нет. Я с радостью беру то, что мир дает мне сам, принимаю его дары с благодарностью. Я просто иду туда, куда мир ведет меня за руку, точно мать — дитя.

Двое мужчин пожали друг другу на прощание руки, и Солдат направился обратно к горному кряжу. Когда он взглянул вниз с гребня горы, фермер уже вернулся к своему занятию и работал, крепко сжимая в руках плуг. Солдат подумал: «Ведь этот человек настоящий поэт, хоть и не написал на бумаге за всю жизнь ни единого слова. Этот человек ласкает тело мира, его корни на земле, и он держится за нее, точно дерево за родимую почву».

Отряд двинулся дальше в сторону земли Да-тичетт, родины ханнаков. Да-тичетт отделяют от Фальюма и Гутрума две непролазные горные гряды, и пройти туда можно, только отыскав потайные переходы и перебравшись через высокие седловины. Гутруму никогда не удавалось подолгу удерживать Да-тичетт в своей власти. Хотя в истории бывали моменты, когда гутрумиты захватывали родину ханнаков, земля эта слишком удалена от империи, люди в ней жили слишком дикие и необузданные, и подолгу удерживать страну в своей власти без полной военной оккупации оказалось невозможным. Тут не удавалось править, как любым другим государством, с помощью назначенного губернатора и символического присутствия войск. Ханнаки представляли собой на редкость твердолобый и упрямый народ, который действовал по принципу: сначала бей, а потом разберешься. Они убивали друг друга, нисколько не мучаясь угрызениями совести, да и особого уважения к властям не испытывали, даже если за властью стояла сила. Силу они уважали, однако с радостью бросали вызов сильнейшему и не слишком-то задумывались о последствиях, а потому и страха не испытывали.

Среди ханнаков ходила поговорка, что когда в Да-тичетте устроят библиотеку, значит, умер последний ханнак.

Войско как раз переходило горы, когда Солдата навестил Ворон.

— У тебя еще есть время повернуть обратно. Пожалуйста, не отмахивайся сразу от моих слов. Не слишком-то у тебя войско крупное для такого дела. Пошли вперед Каффа. Пусть он примет первый удар на себя.

— Отстань, — буркнул Солдат, — не то кто-нибудь услышит.

— Ну хорошо. Сдаюсь.

Ворон взмыл в небо.

Горный переход не охранялся. Ханнаки были уверены в своей безопасности, потому что, когда в прошлый раз их попытались подчинить, они перебили весь оккупационный отряд, не оставив ни единой живой души, сожгли трупы и все хозяйство колонистов и водрузили обугленные человеческие останки на шесты на летней границе вечных ледников.

Эти шокирующие объекты по-прежнему висели там — угольно-черные фигуры мужчин и женщин на фоне белого снега. Они безмолвно разевали черные рты, пялились пустыми глазницами. Их тонкие хрупкие конечности переламывались точно прутья при первом прикосновении. Обугленные кости завывали на ветру. Посланники из мира огня, молчаливое напоминание о равнодушии и презрении, с которым ханнаки отнеслись к пленникам и их семьям.

Путь лежал через горы: туда, где почти не было пригодной для земледелия почвы. При одном взгляде на скудный почвенный покров становилось понятно, почему ханнаки вели такой образ жизни — совершали набеги, жили грабежом, отнимая нажитое тяжелым трудом добро у соседних племен.

Ханнаки, как троглодиты, жили в пещерах. Отвесные стены утесов снизу доверху были испещрены их жилищами, выдолбленными в известняке. Напротив входов в пещеры располагались загоны для скота, где ханнаки держали диких лошадок. Рядом виднелись кострища, по большей части огонь в них не горел; казалось, земля испещрена черными волдырями, которые, лопнув, выплеснули наружу черную жидкость. Через долину протекала мутная от испражнений пони и местного люда речушка. Питьевую воду собирали в огромные шкуры, которые натягивали на козлы. В сооруженных таким образом огромных сосудах купались дети. Они плавали и плескались, а их радостный визг эхом отдавался в вершинах окружающих поселение гор.

Солдат собрал офицеров на совет.

— Что ты думаешь? — обратился он к Велион. — Где держат пленников?

— Может, в одной из тех больших пещер?

Кафф сказал:

— Видел хижину без единого окна? Внизу, у второго загона? Подозреваю, что они там. Зачем вообще нужна хижина без окон? Такое сооружение не пригодно для хранения зерна и съестных припасов; без постоянного притока воздуха все испортится. Не исключено, что там держат скот, хотя сомневаюсь — слишком низкий потолок, не уместишь никого.

Солдат кивнул. Он был впечатлен наблюдательностью Каффа.

— Если пленники там, тогда они сидят на корточках, потому что потолок не выше метра от пола.

— Неплохо деморализует, — согласилась Велион. — Ишь как придумали: держать узников в полной темноте, да еще в такой позе!

Кафф добавил:

— Они после такого не разогнутся и бежать не смогут. Значит, тайное ночное похищение отпадает. Придется использовать лошадей.

— Поскачем по двое, — согласился Солдат. — Ты прав. Лучше всего было бы прокрасться туда незамеченными и выпустить их. Однако это слишком рискованно. Ханнаки известные глухари, ушки-то у них крохотные, зато зрение!.. Итак, идем открыто. Ханнаки, как вы знаете, не замедлят среагировать на угрозу, так что действовать надо быстро и наверняка.

Велион согласилась. Кафф кивнул. Возражений не было ни у кого.

Два отряда кавалеристов заняли соответствующие места: правши — с правого фланга, левши — с левого. Велион — во главе своих карфаганцев, Кафф вел имперских гвардейцев. В центре построения двигалась группа из Джундры, состоящая главным образом из женщин, которые с одинаковой ловкостью владели обеими руками. Они дрались двумя мечами, отчего создавалось впечатление, будто в руках у них гигантские ножницы. План состоял в том, чтобы стечь вниз единой волной, разделиться в центре и поглотить хибарку. Затем вывести пленников, посадить их позади наездников Джундры и возвращаться к высокогорным перевалам верхом.

— Мне нужны лучники. Они будут стоять наверху, в полной готовности, и прикрывать отступление, — сказал Солдат. — Каждый лучник выпустит по шестьдесят стрел в песок прямо перед ханнаками и без промедления снова начнет стрелять. Надо снять ведущих ханнаков или их лошадей, чтобы они падали прямо на пути у следующих за ними, создавая живую преграду. Ясно?

Лучники кивнули в знак согласия и заняли позиции на выступе над склонами.

— Все, — сказал Солдат. — Пошли.

Воины потекли по склону.

Почти тут же прозвучал вражеский рожок, и ханнаки выбежали из пещер, а те, что были уже на улице, побросали дела. Вопреки ожиданиям, они не помчались к пони, а побежали защищать свою территорию как были, пешими. Когда колонна приблизилась к атакуемой зоне, воздух внезапно заполнился стрелами ханнаков.

Солдат видел детей, широко раскрытыми глазами наблюдающих за происходящим прямо из своих передвижных бассейнов. Ханнакские женщины спешно собирали драгоценные горшки и со всех ног мчались к пещерам. Всадники неслись прямо на тех ханнаков, которых нападение застигло врасплох. Фланги ощетинились мечами. В голове колонны, точно лопасти ветряной мельницы, вращались стальные клинки. Проникнуть внутрь построения было невозможно. Левши, правши, обоерукие — всадники были защищены со всех сторон.

Атакующее войско окружило низкую хижину. Солдат быстро спешился, подскочил к двери. Она оказалась незапертой. В ушах зазвенело предупреждение об опасности. Из хижины исходил сильный запах скота. Стоило Солдату открыть дверь, как изнутри раздался истошный поросячий визг. Свиньи бросились наутек, к солнечному свету, пробегая меж ног лошадей и вызывая всеобщую панику. Они наталкивались на ханнаков и сшибали с ног, но то были счастливцы. Их товарищей начали рубить нападающие. На глазах Солдата Кафф размахнулся своей орлиной лапой и резанул ею по лицу ханнака, раскроив плоть до самой кости. Велион так и рубила врага мечом, целясь в плечи и шеи. Но было и по-другому. Кое-кого из атакующих уже выбили из седел, а лошадей без седоков уводили прочь ханнакские женщины. Свиньи носились среди кровопролития, с истошным визгом шмыгали взад и вперед, перепуганные и сбитые с толку.

— О боги! — воскликнул Солдат. — Да это же свинарник!

И лишь только им начало овладевать отчаяние, как на плечо ему приземлился Ворон и прогорланил в самое ухо:

— Видишь тотемы? Они там!

Солдат взглянул на курган, что возвышался на самом краю пещерной деревни. В центре его стояли высокие резные монолиты из камня. Они были прикрыты основанием горного хребта, который врезался как шпора в округлое плато прямо напротив пещер.

Солдат снова вскочил на лошадь.

— За мной! — донесся в общей неразберихе его зычный голос. — На курган!

Он развернул лошадь. За ним тут же последовали Кафф и Велион, и вся колонна направилась к каменным стоякам. Вот теперь и Солдат увидел пленников, привязанных к основаниям тотемов. Они были наги и, казалось, совсем пали духом. Не нужно было проявлять чудеса маневренности, чтобы подскочить на полном ходу к камням и перерезать связывающие пленников ремни. Утеллена прыгнула на лошадь позади Велион, ИксонноскИ подсадили к Каффу. А Спэгг… Где Спэгг? Торговец схватился за ближайшего к нему ездока и довольно проворно для человека своего возраста вскочил на круп лошади.