27

Самолет Феликса Суворина нырнул под низкие облака и взял вправо, держа курс вдоль береговой линии Белого моря.

В снежном пространстве проступило ржавое пятно, начало постепенно увеличиваться, и вскоре кое-что можно стало разглядеть. Поникшие краны, пустые причалы подводных лодок, заброшенные строительные площадки… Должно быть, это Северодвинск, большая брежневская ядерная свалка на побережье неподалеку от Архангельска, где в 1970-е годы строились подводные лодки, призванные поставить империалистов на колени.

Он смотрел вниз, пристегнувшись ремнем. Какие-то мафиозные группировки сновали здесь год назад, пытаясь купить боеголовку для иракцев. Он помнил это дело. Чеченцы в тайге! Невероятно! И все же в один прекрасный день они сумеют своего добиться, подумал он. Слишком много этих никому не нужных железных игрушек, слишком мало охраны, слишком много денег предлагают за них. Закон спроса и предложения вкупе с законом Больших чисел когда-нибудь сделают свое дело.

Закрылки задрожали. Самолет продолжал снижаться, проваливаясь в воздушные ямы. Снегопад усилился. Северодвинск куда-то исчез. Суворин видел внизу серые круги замерзшей воды, плоскую гладь болотистой земли, деревья со снежными шапками. Кто может здесь жить? Никто, разумеется. Они на краю земли.

Самолет еще минут десять с трудом продвигался вперед на высоте не более пятидесяти метров над верхушками деревьев, и вдруг впереди Суворин увидел огни в снегу.

Это был военный аэродром, скрытый в лесу, на краю посадочной полосы виднелся бульдозер со скребком для расчистки снега. Посадочную полосу только что очистили, но она снова спряталась под тонким белым покровом. Они спустились еще ниже, чтобы разглядеть аэродром, затем двигатели натужно взвыли, они снова поднялись и сделали поворот, заходя на посадку. Во время поворота Суворину открылся вид на Архангельск — далекие кварталы домов-башен, чадящие трубы, — и самолет, подпрыгивая, побежал по бетону, поднимая винтами миниатюрные снежные вихри.

Когда летчик выключил двигатели, наступила тишина, буквально оглушившая Суворина. В Москве всегда слышатся какие-то звуки, даже в так называемой ночной тишине: звуки уличного движения, соседской ссоры… Но здесь воцарился абсолютный покой, и это тревожило. Суворин заговорил, только чтобы разорвать тишину.

— Отлично! — сказал он летчику. — Вот мы и прибыли.

— С приземлением. Кстати, из Москвы вам поступила радиограмма. Вы должны перед выездом позвонить полковнику.

— Перед выездом?

— Именно так. Перед выездом куда?

Высоты кабины не хватало, чтобы выпрямиться. Ему пришлось скрючиться. Когда машина подкатила к большому ангару, он увидел выстроившиеся в ряд бипланы, выкрашенные арктической защитной краской.

Дверь кабины распахнулась. Температура упала до пяти градусов ниже нуля. Снежинки кружились над фюзеляжем. Суворин подхватил свой атташе-кейс и спрыгнул на бетон. Техник в меховой куртке кивком показал ему на ангар. Тяжелая раздвижная дверь была приоткрыта. В тени возле двух джипов, припрятанных от снега, стояли встречающие: три человека в форме МВД с автоматами «АК-74», представитель милиции и, что выглядело совсем странно, пожилая женщина в тяжелом мужском пальто, скрюченная, как хищная птица; она стояла, опираясь о палку.

Что-то случилось, Суворин понял сразу, — и, что бы это ни было, явно малоприятное. Он знал это, когда протянул руку старшему из представителей МВД — молодому человеку с жесткой линией рта и бычьей шеей, который представился как майор Кретов, — а тот ответил небрежным движением руки к виску, что выглядело скорее как оскорбление, нежели как приветствие. То же самое можно было сказать о двух его спутниках, никак не отреагировавших на появление Суворина. Их куда больше занимала разгрузка боеприпасов из джипа: запасных магазинов для их «АК-74», сигнальных ракет и большого пулемета старой модели «РП-46» с патронными дисками и металлической сошкой.

— И что же нас здесь ждет? — спросил Суворин Кретова, стараясь держаться по-приятельски. — Маленькая перестрелка?

— Поговорим об этом по дороге.

— Я предпочел бы обсудить это сейчас.

Кретов, видимо, сомневался. Похоже, он хотел бы послать Суворина ко всем чертям, но они были одного звания, а кроме того, он еще не успел как следует оценить этого военного в дорогом импортном пальто.

— Побыстрее, ребята, — бросил он, раздраженно щелкнув пальцами, одному из молодых милиционеров. — Расскажи ему, что произошло.

— Кто вы? — спросил Суворин.

Милиционер вытянулся в струнку.

— Лейтенант Корф, товарищ майор.

— Итак?

Лейтенант доложил быстро, заметно нервничая.

Вскоре после полудня московское руководство известило архангельскую милицию о том, что в городе или его окрестностях, по-видимому, находятся двое иностранцев, которые хотят вступить в контакт с Сафоновым или Сафоновой. Удалось найти одного человека с этой фамилией, свидетельницу Варвару Сафонову, — он кивнул в ее сторону, — сделано это было в течение девяноста минут после получения телекса из Москвы. Она подтвердила, что два иностранца посетили ее и ушли приблизительно час назад.

Суворин приветливо улыбнулся ей.

— И что же вы им рассказали, товарищ Сафонова? Глаза ее были опущены.

— Она рассказала им, что ее дочь умерла, — нетерпеливо вмешался Кретов. — Умерла во время родов сорок пять лет назад. Она родила сына. Ну, можем двигаться? Я все это уже из нее вытянул.

Мальчик, подумал Суворин. Так и должно быть. Девочка была бы не в счет. Но мальчик… Наследник…

— Этот мальчик жив?

— Он вырос в лесу, говорит она. Как волчонок. Суворин нехотя повернулся к майору Кретову.

— Келсо и О'Брайен, по всей вероятности, отправились в лес охотиться на этого волка?

— Они опережают нас примерно на три часа. — Кретов развернул карту на капоте ближайшего джипа. — Вот дорога, — сказал он. — Другого пути назад, как той же дорогой, нет, и снег их задержит. Не беспокойтесь. К ночи мы их настигнем.

— Каким образом? У нас есть вертолет? Кретов подмигнул одному из милиционеров.

— Боюсь, товарищ майор не успел как следует изучить местные условия. Тайга пока еще не оборудована посадочными площадками для вертолетов.

Суворин сохранял спокойствие.

— И как же мы их догоним?

— На бульдозере, — ответил Кретов, словно это подразумевалось само собой. — Мы вчетвером поместимся в кабине. Или втроем, если вы не захотите промочить свою модельную обувь.

Суворин снова с трудом сдержался, чтобы не вспыхнуть.

— Каков ваш план? Мы прокладываем дорогу, по которой они следом за нами вернутся в город?

— Если это будет необходимо.

— Если это будет необходимо… — медленно повторил Суворин. Теперь он начинал понимать. Он посмотрел в холодные серые глаза майора, затем на двух других милиционеров, только что закончивших разгрузку джипа. — Так что это такое? Эскадрон смерти? Обстановочка здесь у вас, как в Южной Америке?

Кретов начал складывать карту.

— Нам нужно двигаться немедленно.

— Я должен поговорить с Москвой.

— Мы уже поговорили с Москвой.

— Мне нужно поговорить с Москвой, и если вы вздумаете уехать без меня, то, заверяю вас, следующие несколько лет вы будете строить в тайге посадочные площадки для вертолетов.

— Не думаю.

— Если дело дойдет до схватки между СВР и МВД, то запомните: СВР победит играючи. — Суворин повернулся и поклонился Сафоновой. — Спасибо за помощь. — Потом кивнул Корфу, который следил за происходящим с выпученными глазами. — Пожалуйста, отвезите ее домой. Вы все сделали правильно.

— Я говорила им, — вдруг сказала женщина. — Я говорила им, что ничего хорошего из этого не выйдет.

— Возможно, вы правы, — сказал Суворин. — Лейтенант, поезжайте, — велел он Корфу. — Где тут у вас телефон?

О'Брайен настоял на том, чтобы снять сюжет минут на двадцать. Языком жестов он уговорил русского запаковать свои реликвии, снова их вынуть, держа каждый предмет перед камерой и объясняя, что это такое. («Его книга», «Его фотография», «Его волосы».

Каждую вещь он целовал и выкладывал на алтарь.) Затем О'Брайен показал ему, как сесть за стол, велел закурить трубку и читать дневник Анны Сафоновой. («Помнишь исторические слова товарища Сталина, сказанные Горькому: „Задача пролетарского государства — производить инженеров человеческих душ…“)

— Потрясающе, — сказал О'Брайен, двигаясь вокруг него с камерой. — Фантастика. Это же фантастика, Непредсказуемый!

— Отнюдь нет, — отозвался Келсо. — Это дешевый цирк.

— Задайте ему пару вопросов, Непредсказуемый.

— И не подумаю.

— Да будет вам, хотя бы спросите, что он думает о новой России.

— Нет.

— Два вопроса, и мы сваливаем отсюда. Обещаю вам.

Келсо не решался. Русский смотрел на него, поглаживая усы мундштуком трубки. У него были некрупные пожелтевшие зубы. Нижний край усов — слегка влажный от слюны.

— Мой коллега хотел бы узнать, слышали ли вы о тех больших переменах, которые свершились в России, и что вы об этом думаете.

Мгновение тот молчал. Потом повернулся и посмотрел прямо в объектив.

— История старой России состояла в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били, потому что это было доходно и сходило безнаказанно. Таков уже закон эксплуататоров — бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма. Ты отстал, ты слаб — значит, ты неправ, стало быть, тебя можно бить и порабощать.

Он откинулся назад, прикрыв глаза, посасывая трубку. О'Брайен с камерой в руках стоял за спиной Келсо. Он прикоснулся к его плечу, прося задать еще один вопрос.

— Я не понимаю, — сказал Келсо, — что вы хотите сказать? Что новая Россия разбита и порабощена? Но ведь большинство людей утверждает совсем другое: как бы ни была тяжела жизнь, они, по крайней мере, обрели свободу.

Снисходительная улыбка в камеру. Русский вынул трубку изо рта, наклонился вперед и ткнул ею в грудь Келсо.

— Но, к сожалению, одной лишь свободы далеко еще не достаточно. Если не хватает хлеба, не хватает масла и жиров, не хватает мануфактуры, жилища плохие, то на одной лишь свободе далеко не уедешь. Очень трудно, товарищи, жить одной лишь свободой.

— Что он говорит? — прошептал О'Брайен. — Это имеет какой-нибудь смысл?

— Кое-какой. Правда, странноватый.

О'Брайен уговорил Келсо задать еще несколько вопросов, на которые последовали столь же выспренние ответы. Келсо отказался их перевести, и О'Брайен попросил русского выйти, чтобы снять несколько последних кадров в лесу.

Келсо наблюдал за ними в узкое грязное окно: О'Брайен ставил метку в снегу, затем возвращался к избе, показывал метку и знаками давал понять русскому, что ему следует делать.

Создавалось впечатление, что он ждал их, подумал Келсо. «Так вы те самые… — сказал он раньше, — Вы те, кого я поджидал…»

«Об этой тетради и идет речь?..»

Очевидно, он получил образование, лучше сказать — его натаскали. Он умеет читать. Он вырос с ощущением своей судьбы, с мессианской уверенностью в том, что однажды в лесу появятся незнакомцы с тетрадью и что они — кто бы они ни были, пусть даже империалисты, — те самые, кого он ждет…

Русский, по-видимому, пребывал в хорошем настроении, он подносил к лицу указательный палец, помахивал им перед камерой, улыбался, наклонялся, скатывал снежки и игриво швырял ими в спину О'Брайена.

Homo sovieticus, подумал Келсо. Советский человек.

Он пытался что-то припомнить, то место из волкогоновской биографии Сталина, где цитируется Свердлов, сосланный вместе со Сталиным в Сибирь в 1914 году. Сталин не поддерживал контакты с другими большевиками, и это поразило Свердлова. Мало кому известный человек далеко за тридцать, ни дня не проработавший в своей жизни, без ремесла, без профессии; он замкнулся в себе, охотился и рыбачил, и создавалось впечатление, что он чего-то ждет.

Охотится. Рыбачит. Ждет.

Келсо перестал смотреть в окно, быстро спрятал тетрадь в кожаный мешочек и запихнул под куртку. Он снова взглянул в окно, затем подошел к столу и начал перелистывать сталинские сочинения.

Через несколько минут он нашел, что искал: пару страниц с рваными полями в разных томах, строчки, подчеркнутые черным карандашом.

Так и есть: первый ответ русского был прямой цитатой из речи Сталина на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года, второй — из речи перед тремя тысячами стахановцев 17 ноября 1935 года.

Сын говорил словами отца.

Келсо услышал стук сталинских сапог по деревянным ступенькам и быстро положил книги на место.

Суворин вышел из ангара вслед за одним из милиционеров, они двинулись по бетонной полосе к будке возле контрольной вышки. Ветер пронизывал насквозь. Снег проникал в ботинки. Когда они подошли к будке, он уже промерз. Молодой сержант безучастно посмотрел на них. Суворина уже мутило от этого затерянного в лесах аэродрома. Он захлопнул за собой дверь.

— Встать, черт тебя дери, когда входит офицер! Сержант резко подскочил, опрокинув стул.

— Соедини меня с Москвой. Немедленно. Потом подожди снаружи. Оба подождите.

Когда они вышли, Суворин начал набирать номер. Он повернул стул к себе и тяжело опустился на него. Сержант листал немецкий порнографический журнал. Затянутая в чулок женская нога нагло высовывалась из-под стопки бортовых журналов. Суворин услышал слабые сигналы вызываемого номера. Из-за атмосферных помех в трубке потрескивало.

— Сергей? Это Суворин. Соедини меня с шефом. Потом голос Арсеньева.

— Слушай, Феликс. — В голосе чувствовалось напряжение. — Я пытался с тобой связаться. Ты слышал новость?

— Я слышал новость.

— Невероятно! Ты говорил с местными? Ты должен действовать быстро.

— Да. Я говорил с ними и хочу спросить: что это такое, товарищ полковник? — Суворину пришлось заткнуть одно ухо и кричать в трубку. — Что происходит? Я приземлился посреди снежной пустыни и вижу в окно, как три головореза загружают бульдозер таким количеством оружия, какого хватило бы для отражения атаки натовского батальона…

— Феликс, — сказал Арсеньев, — операция вышла из-под нашего контроля.

— Что это означает? Теперь мы должны выполнять приказы МВД?

— Это не МВД, — тихо сказал Арсеньев. — Это спецслужба в форме МВД.

— Спецназ? — Суворин прижал ладонь ко лбу. Спецназ. Бригада «Альфа». Убийцы. — Кто распорядился спустить их с цепи?

Как будто он не знал.

— Догадайся.

— Его превосходительство был, как всегда, пьян? Или пребывал в необычной для него трезвости?

— Поосторожнее, товарищ майор, — сухо ответил Арсеньев.

Заработал тяжелый дизель. От его гула задрожали двойные стекла, на мгновение заглушив голос Арсеньева. Большие желтые фары повернулись, полоснули по снегу и начали приближаться к будке.

— Я хочу получить точные указания.

— Действуй, как найдешь нужным, в случае необходимости — силовыми методами.

— С какой целью я должен прибегнуть к силовым методам?

— Это на твое усмотрение.

— Но цель, какая цель?

— Соображай сам. Я полагаюсь на тебя. Предоставляю тебе полную свободу действий…

Да, полковник хитер и коварен. Большего хитреца не сыщешь. Суворин потерял терпение:

— Так скольких человек мы должны убить? Одного? Двух? Всех троих?

Это шокировало Арсеньева. Он был глубоко встревожен. Если запись этого разговора когда-нибудь прокрутят, — а это наверняка сделают на следующий же день, — его состояние поймут все.

— Никто ничего не сказал о том, что кого-то надо убить! Разве кто-нибудь хоть заикнулся об этом? Например, я?

— О, разумеется нет, — ответил Суворин со всем сарказмом, на какой был способен. — Итак, что бы ни случилось, ответственность ляжет на одного меня. Мое вышестоящее руководство не дало мне никаких указаний. А также, уверен, и этому образцовому майору Кретову!

Арсеньев начал что-то говорить, но голос его потонул в реве двигателя. Бульдозер подкатил к самому окну. Его скребок поднимался и опускался, как нож гильотины. Суворин увидел Кретова на водительском месте, тот провел пальцами по горлу, дал сигнал. Суворин раздраженно отмахнулся от него и отвернулся.

— Повторите, товарищ полковник!

Но связь прервалась, и все попытки соединиться снова ни к чему не привели. И этот звук долго еще стоял в ушах Суворина, когда он втиснулся в кабину бульдозера, который сразу же, подпрыгивая на колдобинах, помчался в сторону леса, — холодное, недружелюбное жужжание в трубке, отрезавшее его от полковника.

28

Снегопад слегка утих, но заметно похолодало — было три-четыре градуса ниже нуля. Келсо надел капюшон и энергично зашагал к краю вырубки. Желтые бумажные метки выглядывали из-под снега, как диковинные зимние цветы.

Выбраться из лачуги оказалось не так-то просто. Когда он сказал русскому, что им нужно вернуться к машине — забрать кое-какие вещи, товарищ, — то прочитал такую подозрительность в его глазах, что ему стало страшно. Но он все же выдержал этот взгляд и, посмотрев на русского почти просительно, получил наконец разрешение. Но О'Брайен и тут попытался его задержать: Непредсказуемый, еще несколько кадров отсюда, — пока Келсо не схватил его крепко за локоть и не потянул к двери. Русский не спускал с них глаз, попыхивая трубкой.

Келсо слышал у себя за спиной тяжелое дыхание О'Брайена, еле поспевавшего за ним, но не дал ему передышки, пока они не оказались вне поля видимости.

— Вы захватили тетрадь? — спросил О'Брайен. Келсо похлопал себя по груди.

— Она здесь.

— Отлично, — сказал О'Брайен. И победно подпрыгнул в снегу. — Господи Иисусе, вот это сюжет! Сногсшибательная история.

— Сногсшибательная история, — повторил за ним Келсо, но думал только об одном: как можно скорее исчезнуть отсюда. Он зашагал быстрее, и ноги его заныли, каждый шаг по снегу давался с неимоверным трудом.

Они вышли на тропу и увидели в сотне метров «тойоту», покрытую толстым слоем влажного снега. В задней части кузова с подветренной стороны слой снега был толще; подойдя ближе, они увидели, что влажный снег превращается в ледяную корку. Машина по-прежнему стояла носом вниз, задние колеса чуть ли не целиком торчали над снегом. Повреждения удалось найти не сразу. Русский выпустил в машину три пули. Одна сшибла замок задней дверцы. Другая повредила запор водительской. Третья пробила капот — видимо, русский хотел вывести из строя сигнализацию.

— Вот псих, — проговорил О'Брайен, глядя на отвратительные дыры. — Эта машина стоит сорок тысяч…

Он забрался на водительское сиденье, вставил ключ и попробовал включить зажигание. Никакого эффекта. Даже щелчка.

— Понятно, почему он не боялся отпустить нас к машине, — тихо сказал Келсо. — Он знал, что мы никуда не денемся.

На лице О'Брайена промелькнула тревога. Он выбрался из машины и провалился в снег. Добрался до багажника, открыл его, облегченно вздохнул, выпустив изо рта облачко пара.

— Похоже, что «Инмарсат» он не тронул, слава богу. Это уже кое-что. — Он оглянулся, нахмурился.

— Что теперь? — спросил Келсо.

— Деревья, — пробормотал О'Брайен.

— Деревья?

— Да. Спутник не над нашими головами, помните? Он висит над экватором. Мы далеко на севере, это значит, что антенну надо направлять как можно ниже, чтобы поймать сигнал. Если деревья близко, они как бы образуют экран. — Он повернулся к Келсо, и тот готов был убить его в ту же минуту — за глупую ухмылку на самодовольном красивом лице. — Нам нужно свободное пространство, Непредсказуемый. Придется возвращаться на вырубку.

О'Брайен настоял на том, чтобы взять с собой все оборудование. В конце концов, Келсо сказал русскому, что они собираются сделать именно это, и не нужно давать ему повод для подозрений. Кроме того, О'Брайен ни в коем случае не собирался бросать электронные игрушки стоимостью более ста тысяч долларов в простреленной «тойоте» посреди тайги. Он хотел, чтобы все это было у него под рукой.

Они поплелись обратно по тропе. Впереди О'Брайен нес «Инмарсат», самый тяжелый из больших кейсов, и аккумулятор «тойоты», завернутым в черный полиэтилен. Келсо тащил кейс с камерой и портативный монтажный аппарат и еле поспевал за О'Брайеном. У него ныли руки. Снег впивался в лицо. Вскоре О'Брайен вошел в лес и скрылся из виду, а Келсо то и дело останавливался, чтобы переложить кейс с этим чертовым монтажным аппаратом из одной руки в другую. Он потел и проклинал все на свете. К тому же он зацепился за невидимый под снегом корень и повалился в сугроб.

Когда он вышел на вырубку, О'Брайен уже подсоединил спутниковую тарелку к батарее и начал ее поворачивать. Траектория антенны вела прямо к верхушкам самых высоких елей, стоявших метрах в пятидесяти, и он согнулся над аппаратом, беспокойно двигая подбородком; в одной руке он держал компас, другой нажимал на кнопки. Снегопад почти прекратился, и над головой показалось светло-голубое морозное небо. Позади, в раме из теней деревьев, виднелась серая избушка — одинокая, покинутая, и лишь легкий дымок поднимался из ее узкой железной трубы.

Келсо опустил, почти бросил кейсы в снег и положил руки на колени, переводя дыхание.

— Ну как?

— Пока ничего. Келсо застонал.

Черт меня дернул назвать это дешевым цирком!

— Если эта штука не заработает, — сказал он, — мы застрянем здесь надолго, вы это понимаете? Мы будем торчать тут до следующего апреля, и нам останется только слушать декламацию собрания сочинений Сталина.

Это была столь ужасающая перспектива, что он даже расхохотался, и второй раз за этот день О'Брайен заливался смехом вместе с ним.

— Боже ты мой! На что приходится идти ради славы. Но он смеялся недолго — спутниковый телефон безмолвствовал.

И в наступившей тишине тридцать секунд спустя Келсо снова уловил едва слышный шум воды. Он поднял руку.

— Что такое? — спросил О'Брайен.

— Река. — Он закрыл глаза и задрал голову, напрягая слух. — По-моему, река.

Трудно было отделить этот звук от шума ветра в ветвях. Но звук был постоянный и довольно ровный, создавалось впечатление, что он доносится откуда-то из-за лачуги.

— Пойдем на этот звук, — сказал О'Брайен. Он отцепил клеммы и начал сворачивать антенну. — Тут есть смысл, если подумать. Именно по реке этот тип и передвигается. На лодке.

Келсо поднял два кейса.

— Аккуратнее, Непредсказуемый, — крикнул О'Брайен.

— Что вы хотите сказать?

— Капканы. Помните? Он расставил их по всему лесу.

Келсо неуверенно огляделся, вспоминая снежный вихрь, хватку металлической челюсти капкана. Но зачем думать об этом, все равно им придется идти мимо лачуги. Он подождал, пока О'Брайен упакует «Инмарсат», и они отправились в путь вместе, покачиваясь от усталости. Келсо повсюду теперь чудился русский: в окне убогой лачуги, в щели подпола, за поленницей дров возле задней стены, в бочке с зеленоватой водой, в темноте деревьев. Он представлял себе ружье, нацеленное ему в спину; угнетало жуткое ощущение собственной беспомощности и уязвимости.

Они дошли до вырубки и далее держались края леса. Густой подлесок. Полусгнивший бурелом. Странные белые грибовидные наросты, похожие на расплывшиеся человеческие лица. Иногда вдалеке слышался треск, когда порывы ветра сбрасывали с веток отяжелевший снег. Ничего не было видно дальше вытянутой руки. Они никак не могли найти тропу. Оставалось лишь продираться напролом сквозь заросли.

О'Брайен шел впереди, и ему было труднее: он нес два тяжелых кейса и большую батарею, ему все время приходилось скрючивать свое массивное тело, чтобы пролезать в узкие просветы между деревьями. Его шатало то влево, то вправо, он низко пригибал голову — не было свободной руки, чтобы прикрыться от бьющих по лицу веток.

Келсо старался ступать по его следам, и когда они сделали несколько десятков шагов, создалось ощущение, что лес замкнулся у них за спиной, как массивная дверь.

Несколько минут они тащились в полутьме. Келсо хотелось остановиться, переложить монтажный аппарат в другую руку, но он боялся потерять из виду спину О'Брайена и скоро забыл обо всем, кроме боли в правом плече и в легких. Капли пота и тающего снега попадали в глаза, затуманивали взор. Он попытался поднять руку и вытереть лицо влажным рукавом, как вдруг услышал крик О'Брайена. Он сделал еще рывок вперед, и внезапно — как будто он прошел сквозь стену — деревья расступились, снова стало светло. Они оказались на краю высокого берега, который круто спускался вниз, а у их ног открылась желтовато-серая бурлящая поверхность реки шириной в полкилометра.

Это было потрясающее зрелище — истинно Божье творение, как собор в джунглях, — и минуту ни один не мог произнести ни слова. О'Брайен поставил свои кейсы и батарею, достал компас и показал его Келсо. Они находились на северном берегу Двины лицом прямо к югу.

В десяти метрах ниже и в ста метрах левее виднелась вытащенная из воды и покрытая брезентом маленькая лодка. Похоже, ее припрятали на зиму, и это понятно: лед уже начал покрывать реку, образовав своего рода шельф шириной в десять-пятнадцать метров, который, как показалось Келсо, расширялся прямо на глазах.

На другом берегу реки тянулась такая же белая полоса, за которой виднелся темно-зеленый лес. Келсо поднес к глазам бинокль и исследовал берег в поисках признаков жилья, но ничего не обнаружил. Картина была мрачная, неприветливая, безжизненная.

Он опустил бинокль.

— Кому вы собираетесь звонить?

— В Америку. Чтобы они связались с московским бюро. — О'Брайен уже открыл кейс со спутниковым телефоном и прикреплял пластиковую тарелку. Он работал без перчаток. На морозе его руки стали ярко-красными. — Когда стемнеет? Келсо посмотрел на часы.

— Сейчас почти пять, — сказал он. — Не позже, чем через час.

— Итак, что мы имеем. Даже если батарея выдюжит, я дозвонюсь в Штаты и они вышлют за нами спасательную команду, мы застряли здесь на ночь. Если только не решимся на экстренные действия.

— А именно?

— Воспользуемся лодкой.

— Вы хотите украсть ее?

— Я возьму ее взаймы, конечно. — Он присел на корточки, распаковал батарею, стараясь не встречаться с Келсо глазами. — Да будет вам, не смотрите на меня так, Непредсказуемый. Кому какой от этого вред? Она все равно не понадобится ему до весны — тем более, если температура и дальше будет падать, река покроется льдом через день-другой. Кроме всего прочего, он прострелил нашу машину, разве не так? А мы воспользуемся его лодкой, это будет справедливо.

— А вы умеете обращаться с ней?

— Я умею обращаться с лодкой, я умею обращаться с камерой, я умею передавать картинки по воздуху — я супермен, ё-моё. Да, я умею грести.

— А он? Он будет стоять на берегу и смотреть, как мы уплываем? — Келсо оглянулся. — Вы понимаете, что он, скорее всего, сейчас следит за нами?

— Тогда вам придется заговаривать ему зубы, пока я все соберу.

— О, благодарю вас, — сказал Келсо. — Премного обязан.

— Ну, по крайней мере я что-то предложил. Что предлагаете вы?

Справедливо, вынужден был признать Келсо.

Он навел бинокль на лодку.

Вот способ выживания русского: время от времени он совершал вылазки во внешний мир. Так он приобретал керосин для лампы, табак для трубки, патроны для ружья, батарейки для транзисторного приемника. Откуда он берет деньги? Торгует охотничьими трофе-ями? Или же этот поселок был основан НКВД в 1950-е годы на деньги некоего фонда, который до сих пор кто-то подпитывает?

Лодка была припрятана в небольшой заводи, отделенной от реки невысоким подлеском и скрытой от глаз плывущих. Лодка лежала на киле, чуть накренившись на правый борт, под нее были подложены бревна. На вид крепкая, небольшая, но способная в случае необходимости взять четырех человек. Выступ на корме предполагал подвесной мотор, и если это так и О'Брайен сумеет привести его в действие, они доберутся до Архангельска за пару часов, а может быть, и быстрее, учитывая стремительное течение в сужающейся части реки.

Он подумал о кладбищенских крестах, датах на них, стертых кем-то лицах.

По-видимому, мало кому удавалось выбраться отсюда.

Но ничего другого не оставалось.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Попробуем.

— Вот это мне нравится.

Келсо повернул к лесу, О'Брайен тем временем направил антенну в сторону реки, и вскоре Келсо услышал у себя за спиной благословенный писк «Инмарсата», настроившегося на спутник.