Часом позже я села на шаттл, летящий в Окленд, и в моем распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы обдумать глупость, которую я сотворила.
      Почти три месяца — с той самой ночи, когда мы говорили об этом с Боссом, — я впервые, наверно, в своей жизни чувствовала себя легко и свободно относительно моей «человечности». Он сказал мне, что я «женственна не меньше, чем сама праматерь Ева» и что я спокойно могу рассказывать всем и каждому, что я ИЧ, потому что никто мне не поверит.
      Босс был почти прав. Но он не рассчитывал на то, что я стану доказыватьсвою «нечеловечность» — юридическую «нечеловечность» по новозеландским законам.
      Моим первым порывом было требование, чтобы меня выслушал весь семейный совет, но… мне было заявлено, что мой вопрос уже разбирался на совете без моего участия и голосование состоялось — шестеро «против» и ни одного «за». Я больше не вернулась в дом. По телефону (в ботаническом саду) Анита сообщила, что все мои личные вещи упакованы и отправлены в камеру хранения на шаттл-вокзале.
      Конечно, я могла настаивать на том, чтобы «приговор» был произнесен мне всем домом, не довольствуясь заявлением одной Аниты. Но зачем? Чтобы выиграть спор? Доказать свою правоту? Или помахать после драки кулаками? Пять секунд ушло у меня на то, чтобы осознать — все, чем я дорожила, пропало. Гордая, как телеграфный столб, вся надувшаяся от спеси, как мыльный пузырь, отныне я — больше не «часть». Те дети — не мои. И никогда мне уже не кататься с ними по полу.
      Я размышляла об этом с холодным сожалением и так старалась сохранить глаза сухими, что чуть было не забыла — Анита обошлась со мной весьма «благородно». В контракте, который я подписывала с семьей, черным по белому было написано, что в случае нарушения мною данного контракта, я обязана выплатить всю сумму полностью незамедлительно. Быть «нечеловеком» — значит нарушить контракт? (Хоть я ни разу не просрочила ни единого взноса.) Итак, с одной стороны, если они исключают меня из семьи, мне причитается около восемнадцати тысяч новозеландских долларов. С другой — мне не только не принадлежит выплаченная часть моей доли, но я еще должна уплатить им сумму в два с половиной раза большую.
      Но они поступили «благородно»: если я тихо и незаметно исчезну, они не станут выдвигать обвинений против меня. Что произойдет в случае, если я буду подымать шум и нарываться на публичный скандал, не оговаривалось, но ясно подразумевалось.
      Я исчезла без шума.
      Мне не нужен психоаналитик для того, чтобы понять — я сделала это ради себя самой. Это я и так прекрасно понимала с той самой минуты, когда Анита объявила мне «приговор». Вопрос другой: почемуя это сделала?
      Я поступила так не ради Эллен, и у меня не было ни малейших оснований тешить себя иллюзией, будто я сделала это для нее. Наоборот, мой идиотизм напрочь лишил меня возможности хоть как-то помочь ей.
      Почему я сделала это?
      От злобы.
      Другого ответа я найти не могла. От злобы на весь род людской за то, что моя порода считается у них «нелюдью», а стало быть, такие, как я, не имеют у них права на нормальное отношение и на элементарную справедливость. За то, что с первого дня своей жизни я столкнулась с непреложной истиной: у рожденных детей изначально есть привилегии, которых никогда не будет у меня по той простой причине, что я нечеловек. Возможность быть принятой за человека — это возможность очутиться в стане привилегированных, но это не означает, что я приняла собственно систему. Наоборот, я испытывала еще большее ее давление на себе, потому что не могла это высказать. И наступил день, когда для меня стало важнее знать, примет ли меня моя семья такой, какая я есть, чем сохранение теплых отношений под маской. Я хотела получить ответ на этот вопрос.
      И я его получила. Ни одиниз них не вступился за меня… Как ни один не вступился за Эллен. Думаю, я знала это — поняла, что они отвергнут меня, как только узнала, что они предали Эллен. Но этот уровень моего знания запрятан так глубоко, что я сама его не очень хорошо понимаю — это та самая черная дыра, где, по словам Босса, происходит самый главный процесс моего подлинного мышления.
      Прилетев в Окленд, я выяснила, что опоздала на сегодняшний рейс полубаллистика на Виннипег. Зарезервировав место на завтрашний рейс и сдав в багаж все, кроме спортивной сумки, я стала раздумывать, чем бы заняться в ближайшие двадцать два часа. И конечно, тут же подумала о своем Вежливом Волке — о капитане Жане. Судя по тому, что он мне говорил, шансы на то, что он в городе — один против пяти, но… В его квартире, если она свободна, наверно, все-таки приятнее, чем в отеле. Я отыскала терминал и набрала его код.
      Через несколько секунд экран засветился и на нем появилось довольно симпатичное и радостно улыбающееся лицо молодой девицы.
      — Привет, меня зовут Торчи, а вы кто?
      — Я Марджи Болдуин, — ответила я, кажется, я не туда попала. Мне нужен капитан Тормей.
      — Нет, крошка, ты попала, куда надо. Подожди минутку и я выпущу его из клетки. — Она отвернулась и, отходя от экрана, позвала: — Эй, красавец! Там роскошная девка на проводе? Она знает, как тебя зовут.
      Когда она отвернулась и стала отходить от экрана, я увидела сначала обнаженную грудь, а потом и всю ее целиком. Отличное тело — быть может, чуть широковатый таз, но длинные ноги, тонкая талия и ягодицы — точь-в-точь, как у меня… А на мои еще никто никогда не жаловался.
      Я тихонько выругалась — ведь я прекрасно отдавала себя отчет в том, зачем я позвонила капитану: чтобы забыть о трех мужчинах в объятиях четвертого. Я застала его дома, но… кажется, место уже занято.
      Он появился перед экраном одетый, но не слишком — с полотенцем вокруг бедер, это, по-моему, называют «лава-лава». На лице его сначала появилось удивленное выражение, а потом он узнал меня.
      — О-о-о! Мисс… Болдуин! Вот здорово! Вы откуда?
      — Из аэропорта. Представился случай сказать вам «привет»!
      — Стойте, где стоите. Не двигайтесь и не дышите. Семь секунд, чтобы натянуть брюки и рубашку — и я подъеду за вами.
      — Нет, капитан. Я правда только хотела сказать «привет». Я опять здесь транзитом.
      — Куда вы летите? В какой аэропорт? Когда вылет?
      А, черт! Я же заготовила версии заранее… Ну что ж, иногда бывает лучше сказать правду, чем выдавливать из себя вымученное вранье:
      — Возвращаюсь в Виннипег.
      — Серьезно? Тогда вы разговариваете с вашим пилотом. Завтрашний рейс — мой. Скажите мне точно, где вы стоите, и я заеду за вами минут через сорок, если мне повезет с такси.
      — Капитан, вы очень любезны, но совершенно свихнулись. У вас уже есть одна гостья, и больше вам не осилить — та молодая дама, которая ответила на мой звонок. Торчи.