Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кровь звезд

ModernLib.Net / Научная фантастика / Хеннеберг Натали / Кровь звезд - Чтение (стр. 6)
Автор: Хеннеберг Натали
Жанр: Научная фантастика

 

 


— Ненадолго! — сказала она. — Если судить по отсутствию у него сегодня настроения… Да и разве он уверен уже, что узнал тебя? Хорош жених, который прогуливается с огненным призраком!

Анна подскочила к Жасинте и дала ей пощечину. Дочь рано умершей фламандской королевы, пятнадцатая принцесса была странной и туго соображала, вялость у нее сочеталась с ужасными приступами гнева, во время которых она теряла контроль над собой. Эту ее особенность приписывали тому, что она была зачата в момент опьянения родителей ячменным пивом. Пощечина была сильной, Жасинта упала и завопила. Другие принцессы приняли сторону кто Анны, кто ее противницы. Соризмонда, взобравшись на сардониксовую пальму, исподтишка дергала Светлейшую Бертильду за волосы; принцессы Корналина и Маго вцепились друг в друга, а Анна закричала:

— Это дьявол! Он спит с дьяволом!

Все стало неописуемым с этого мгновения: попугаи заливались в клетках, персидские кошки царапали перламутровые и коричневые стулья, обезьяны усаживались верхом на газелей и борзых. Шум дошел до личных апартаментов королевы. Глухим ревом выразили свой гнев львы. Поэтому вынуждены были вмешаться евнухи и гладиаторы.

Когда в гинекее восстановился относительный порядок, Анна все еще глухо стонала, лежа на краю бассейна; у Жасинты был подбит глаз, а что касается Бертильды, то жестокость маленькой сестренки выдала ее тайну: она носила парик. Стоя с голым черепом, она кусала губы, вид у нее был ужасный. Оскорбления такого рода считаются серьезными в гареме: о них помнят во многих поколениях.

Ночью две прикрытые вуалями тени вышли из дворца и направились к крепостным стенам, где жила чернокнижница. Та, взяв жабу и обвернув ее красной сутаной, надела на нее корону и нарекла «Жильбером». Дамы стали колоть ее длинными иголками, затем, тщательно перемешав кровь и сердце жабы с воском, они изготовили фигурку, которую медленно растопили в огне костра. Но, наверное, они боролись с кем-то более могучим, чем они сами, так как получили ответный удар и были как в лихорадке. В долине Иозафата прокаженные преследовали их, закидывая камнями. Они возвратились утром, охваченные ужасом, и тут же слегли.

Когда королю Ги сообщили об этом, он позвал своего карлика Зейнеддина (как и все государи, он не доверял своим советникам и, чтобы получить достоверные сведения о происходящем, прибегал к помощи этого выродка, злого и чрезвычайно хитрого). Этот карлик проделал в обивке стен отверстия и стал свидетелем драки между принцессами. Он обо всем сообщил королю, передал все жесты и слова. И король опечалился, так как он был добрым отцом.

— Кажется, — заключил он, — весна действует на этих дам. Бертильда хорошо сделала бы, если бы уединилась на горе Кармель. А я потороплю свадьбу Анны. Но что это за история девушки — воплощения Огня, которая доставляет столько неприятностей?

Вдруг раздались звуки труб и дудок: на площадь выезжал отряд рыцарей. Этот шум возвещал о приезде гостя, почти такого же грозного, как голод или нашествие врагов, — Гуго Монферратского! Король в отчаянии заметался. Карлик побежал за скипетром и державой. Затем взобрался на сундук, надел тиару на голову своего повелителя и вцепился в краешек его плаща. Ги де Лузиньян быстрым шагом прошел в тронный зал, где благодаря атрибутам королевской власти и витражам чувствовал себя лучше, готовым к нападению и защите.

Гуго Монферратский взбежал по лестнице, за ним следовали командоры и какой-то прелат-паломник. Он принес ужасную новость, которую уже знала вся пустыня, но не канцлеры короля: Рено, принц страны за рекой Иордан, захватил направлявшийся в Мекку караван и пленил мусульманскую принцессу… сестру дамасского эмира. Это объединило Дамасск и Баодад… вероятно, будет война!

— Господи! — воскликнул король Ги. — Что сделали такого… что мы натворили, чтобы заслужить это? Этот Рено всегда был отъявленным разбойником. Пусть он вернет принцессу ее брату. Мы отказываемся от него. Ну что еще?

Великий Магистр гневно возмущался, от звука его голоса дрожали стекла и даже пажи. Речь, конечно же, шла не об отдельном преступлении: все королевство должно покаяться. Этот город стал вторым Вавилоном! Нравы христиан оскорбляли неверных, которые по крайней мере воздерживаются от крепких напитков; бароны содержали в гаремах девушек-христианок, которые чахли в рабстве; и вот теперь самый младший сын в дворянской семье, разрушая и сжигая все, добивался при помощи секиры королевства. Принцы Эдесы, Тортосы и Арамеи прожигали свою жизнь в полной апатии и разладах между собой. Эти солдаты Христа, одетые в шелка, выдергивали себе брови и использовали мускус циветы.

— Я видел таких, — добавил Великий Магистр, как будто сплевывая сгусток крови, — тех, кто носил косички и кольца в носу.

В тронном зале царил полный беспорядок, все время вбегали советники и все разом говорили. Стало известно о падении звезды, о резне евреев, о тридцати ученых мужах из разных стран, запертых в подземелье и сожженных там, а также о болезнях, которыми вот уже долгое время страдает королевство, о презрении Баодада и ненависти Дамасска, о пылающих, как факелы, на границе христианских замках и об огромной охотничьей собаке, борзой Абд-эль-Малека, которая разрывает на куски побежденных. Ги заткнул уши и, не видя ничего из-за сдвинувшейся на лоб тиары, крикнул:

— Я знаю! Все правда! Замолчите!

Он не это хотел сказать. Позднее он признался, что оговорился. Но никто уже не следил за своими словами. В тронном зале обстановка накалялась; золото и драгоценные камни, казалось, горели, и даже всем известные факты приобретали ужасный вид плоти и крови. Равнодушный и скептически настроенный, де Лузиньян, который обычно умолял Бога дать ему спокойно, мирно закончить свое долгое царствование среди детей, роз и сожительниц, застыдился вдруг своего малодушия и с сожалением вспомнил те дни, когда сильная своей верой армия взбиралась на эти холмы и рыцари называли себя Годоррами, Таккредами, Богемонами. Умереть под Тау казалось ему судьбой, достойной зависти.

— Отец мой! — простонал он, хватаясь тонкой рукой за Меркуриуса де Фамагуста. — Что делать? Как вернуться к первоначальной святости? Надо приказать публичное покаяние или объявить неверным войну?

Это не входило в намерения посланца. Все тотчас почувствовали скромное влияние того, кто противостоял разрушительным действиям Стихии. Приятный бриз шевелил хоругви, и многие из присутствующих неуверенно провели руками по лицам.

— Первым делом, — сказал твердым голосом Меркуриус, — необходимо приказать провести всеобщее покаяние и начать переговоры. Только чистые руки будут служить Господу в его Городе. Справедливость должна восторжествовать.

— Конечно, — сказал Ги, — конечно! Я даю вам полную свободу действий. С чего нужно начать?

— Всякий виновный, даже на ступеньках трона, должен быть наказан. Вы, наверное, колеблетесь, повелитель?

— Никогда! — воскликнул король. — Впрочем, если бы я колебался, это сделали бы другие…

— Нет, повелитель!

— Но перейдем к делу. О каком виновном идет речь? Кто является самым тяжким грешником?

— Ваше Величество не знает этого?! — воскликнул Гуго Монферратский.

Они смотрели друг на друга, ошеломленные таким тяжелым обвинением, необходимостью назвать имя того, кого нужно бросить на растерзание народу. Но снова внимание всех отвлек ленивый голос Меркуриуса:

— Сир, мы не могли предположить, что Ваше Величество находится в неведении. Речь идет об одном молодом принце, который поддался чарам дьявольских сил. Но надо различать жертву и обладателя адских волшебных чар. Монсеньор Жильбер Трипольский недавно прибыл в эти края и не мог знать ту особую силу, которую принимает здесь злой дух. Он… Он отвез в сионский патриархат голую девку, вышедшую из очага колдуна! И, по-видимому, укрывает ее там для себя.

— Голая девка, у патриарха?! — воскликнул Ги. — Это немыслимо!

— Эта девка — демон! Такие преступления искупляют только на костре!

Все были подавлены, и в установившейся тишине на пол глухо упало чье-то тело. Это потерял сознание карлик Зейнеддин, стоявший у трона. Ги машинально снял свою тиару.

— Да-да, — сказал он, — конечно… Этот Жильбер является тем не менее женихом моей дочери, видным христианским государем, а Триполи обладает самым сильным флотом. И к тому же через неделю начинаются празднества, посвященные свадьбе, и будут все эмиры, которых я пригласил. Предъявить такое обвинение в присутствии неверных, какая потеря престижа для королевства! Графы Тулузы являются вассалами короля Феранции, подумайте об этом!

Гобелены задрожали снова, забил источник в водоеме: кто-то шел на помощь Пи-Гермесу. Присутствующие почувствовали, как приятная свежесть дохнула им в лицо, а король попросил стакан воды.

— Такое уважаемое собрание, как ваше, — сформулировал ленивый голос, — переходит пределы разумного. Поясню: принц Жильбер является жертвой и не в ответе за свое состояние одержимости. Насколько мой скромный разум понимает все это, этот молодой господин был околдован дьявольским существом с ангельским лицом; такие метаморфозы подчиняли своей власти самых мудрых: святой Антоний подвергся в пустыне нападению дьяволов в образе соблазнительных женщин, а философ Аристотель таскал на себе куртизанку. Однако ни монаха, ни мудреца не осудили. Мы вряд ли можем требовать большей твердости от молодого принца, чьи качества, кроме того, высоко оцениваются: имеются соглашения с небом…

— Но сказано определенно: «Не дай жить колдунье!»

— Правильно, — прошептал король Ги, ухватившись за это удачное решение проблемы. — Дадим закончиться этим празднествам. Затем займемся этой девкой. Я отдаю ее вам — делайте с ней, что хотите, она ваша.

В тот же вечер совсем маленький арапчонок вручил Жильберу послание с гербом де Лузиньяна, смысл которого он понял, так как стал уже привыкать к обычаям Анти-Земли. Послание состояло из мухи, соли, расплавленного свинца, коралла, волоса человека и сломанной стрелы: сердце короля горело в беспокойстве за него, к ногам Жильбера клали титул и богатства короля, но ему грозила смертельная опасность. Встреча была назначена на полночь.

Сопровождаемый арапчонком, принц Д'Эст вернулся в огромные королевские сады. Будь он хотя бы немного эльмом, то определил бы эти светлые полосы на границе зарождающегося элементного спектра. Пепельного цвета земля была нетвердой под его ногами, а все остальное, кроме этих полос, исчезло.

Никогда не видели в оранжереях де Лузиньяна таких необыкновенных лилий оранжевого цвета. Арапчонок привел принца в беседку, наполненную запахами обвивающих ее сетку жасмина и левкоев — символа верности. Жильбер преклонил колени, и кто-то мягким голосом заговорил с ним через решетчатую перегородку беседки. По дрожащему голосу и слезам Дест узнал принцессу Анну.

Она сказала ему, что страдает от непрекращающейся боли, уединяется на ложе из аквилегии (безумие, печаль), ветреницы (беспомощное состояние) и орфизы (наказание). Землянин ничего из этого не понял, его познания в цветах были скудны. Она добавила, что ему угрожает опасность. Тамплиеры, врачи дома оклеветали его в глазах короля. Жильбера обвиняли в колдовстве и темных преступлениях. Особенным нападкам подвергся один человек из его окружения. По-видимому, нужно будет его выдать.

— Я не выдаю моих друзей, — сухо ответил Жильбер.

— Речь идет вовсе не о друге, а о странном существе, являющемся на самом деле каким-то отродьем, которое не полностью принимает человеческую внешность…

— Что вы об этом знаете? — спросил он.

Сад, казалось, оживился; каждый куст роз, усыпанный крупными бутонами, каждый фонтан воды в бассейне, все заговорило. Перекликающиеся голоса слышались в темноте.

— Она царит, — говорил куст боярышника, — исчезая вдруг и принося беды, огонь, страсти, проявления гнева и восторга, неистовое безумие. Все, что прикасается к ней, погибает. Ее сопровождают эпидемии чумы, пожары и резня.

— Верна любви, а не любовнику, — рассказывала окруженная глициниями голова тритона, — она несет в себе силы, которые способны уничтожить мир. Ее разум играет с расщепляющимися материалами и любит странствующие кометы, которые состоят из расплавленных металлов и огненного воздуха…

— Все войны… — подтверждала красная роза с черной сердцевиной.

— Нашествия, извержения вулканов, — шептали ракушки, — вот ее стихия.

— Господин, — простонала Анна, — никогда ревность не говорит моими устами. При других обстоятельствах я бы вам посоветовала прибегнуть к хитрости и увезти ее в Триполи, спрятать в секретной башне… Но разве прячут падающую звезду, чья мощь увеличивается каждую секунду и растворяет всякую плоть?

— Вот именно, — сказал Жильбер. — Анна, вы об этом ничего не знаете: падающие звезды, метеориты… Мы же выучили это наизусть: взаимодействие между тысячами космических частиц вызывает потерю кинетической энергии, отсюда сокращение орбит, истощение и утечка массы…

Он цитировал непреложный закон, существующий на Земле, но Анна прервала его:

— Вы, наверное, не знаете, что стихии подчиняются совершенно обратным законам. Надо, по-видимому, перефразировать ваши слова: «Взаимодействие возбуждает атомы, которые сталкиваются друг с другом и развивают свою внутреннюю энергию…» Подумайте, что несколько дней назад вы могли говорить с ней, не беря ее на руки, а сегодня… Я умоляю вас на коленях, принц Д'Эст!

— Анна, — сказал Жильбер. — Вы мне говорили об астрофизике? Откуда вы узнали это?

Луч голубой (самой маленькой) луны Анти-Земли прошел сквозь сплетение садовых вьюнков и лег на бледное лицо землянина. Никогда он не был столь прекрасным. Анна сложила руки и простонала:

— Вы не Жильбер Д'Эст!

Он не был готов к этому и задрожал. Однако в эту минуту опасности Жильбер почувствовал прилив сил: он больше не принц Триполи, а астронавт, настроенный на борьбу, искатель приключений в просторах Космоса, готовый к схватке на этой планете с существом…

Анна отвела рукой ветки и протянула к нему тонкие ладони.

— Я знаю это хорошо! Но другие ни о чем не догадываются. Я узнала это в пустыне, когда вы меня поцеловали: вы не могли быть «другим» Жильбером, бесхарактерным и малодушным, который не желает… Ваши руки были тверды, и так сладки были ваши губы! Господин, о господин, ради вашего спасения я отдала бы свою жизнь!

Она рыдала безутешно, как и все представители Воды. Жильбер взволнованно склонился над этим бледным ртом. Он опускался в бездну и находился сейчас среди водорослей со звездой, в зеркальном отражении мира — он верно шел ко дну, светила разбивались о водовороты, а плавающие лианы захватывали свои жертвы. Эта смерть не уступала смерти в костре Саламандры.

Инстинктивным движением он вырвался из этого сладострастия, из этой опасности.

— Берегитесь! — предупредила Анна, на ее губах выступили капельки крови. — Земля послала вслед за Бичом грозного Охотника, еще лучше подготовленного, чем вы. Тамплиеры являются его сворой, начинается Охота… Прощайте, сердце мое!

Шелест платья сказал ему, что она покинула беседку. Он так и не успел спросить, откуда она знает о Земле, про ее учебники по астрофизике и степень подготовки…

— Прощайте, сердце мое! — повторил хриплый голос.

Он вздрогнул и поднял глаза на пламенеющую ветку: попугай с переливающимися зелеными и голубыми перьями смотрел на него глазами человека.

— Прощайте, сердце мое! — прошептало яблоко, падающее в кувшин.

— Прощайте, прощайте, сердце мое! — повторяли весь сад, фонтаны с оранжевыми лилиями. Это были какие-то колдовство и волшебство. Розовые кусты боярышника открывали свои объятия, наполненный запахами валерианы и ночных ароматов воздух вызывал головокружение.

Дест закрыл глаза, заткнул руками уши и бросился бежать.

Метеорит становится кометой

С этого момента события стали развиваться с поразительной быстротой.

У дворца патриарха, на самом его пороге, Жильбер споткнулся о тело молодого конюха-араба, который убил себя своим кинжалом. Переступив труп, он увидел метавшуюся по залу Эсклармонду. На ней было платье, которое она себе выкроила из золотой ткани, ее невероятно длинные волосы были собраны с помощью заколки, усыпанной черными жемчужинами.

Она непринужденно призналась, что этот парень стал бредить за ее дверью; он говорил безумные слова, приглашая ее сбежать вместе с ним в ущелья Атласовых гор, где племена синих пьют молоко верблюдиц. Это был, уверял он, рай Терваганта! Она смеялась над ним, и юноша бросился на свой нож… Но она призналась также, что позволила ему поцеловать свою лодыжку и ремешок на своих сандалиях.

— Я не предполагала, — добавила она равнодушно, — что он опять упадет и замрет. Ты говоришь, он мертв? Умереть, что это такое? Разве это не значит стать таким же холодным и твердым, как камни? Потрогай его лицо, оно еще горит от возбуждения.

— Этот конюх, — спросил испытывающий душевные муки Жильбер, — он не один тебя преследовал, не так ли?

— Конечно же, нет! Каждый день за дверью этот нескончаемый поток людей. И все говорят глупости.

Итак, ее присутствие, ее осязаемая теплота проникли через стены из кедра. Анна не лгала: энергетическая дуга расширялась. Все находящиеся во дворце люди устремлялись к этой двери; проходящие мимо монахи прикладывали руки к замку, плакал даже какой-то епископ. Носильщики-осетины дрались между собой своими устрашающе кривыми кинжалами. И на плитах, как и говорила Саламандра, стояли лужи красивого красного цвета!

Все жаловались на гнетущую жару, многие бредили. Сохраняя еще ясность ума, Дест отдавал себе отчет о той опасности, в которую она попала сама и которую она таила для других, толкая в пропасть незнания, в котором жила, находя вполне естественными огоньки пламени и все, что относится к любви, проявления жестокости, страсти и убийства. Его охватило предчувствие грядущих несчастий и бед, которые не замедлят обрушиться, как только Огонь пробьется сквозь ее телесную оболочку. Он просил бы совета даже у дьявола. Тут Дест обернулся и увидел Сафаруса.

Тот появился в разорванных одеждах откуда ни возьмись, приветствуя Жильбера. Его голова была покрыта слоем пепла. На пороге зала он пал ниц.

— Ты слышал ее? — спросил принц, словно Сафарус никогда и не уходил от него.

— Да, господин.

— Что делать? Она как будто только что родилась! Первый попавшийся раб воспользовался бы ее наивностью!

— Ну, так что же, — воскликнула Саламандра, — просветите меня! Я чувствую, что найду это забавным… безумно забавным!

На следующий день Сафарус провел ее по потайной лестнице в библиотеку сионского патриарха, которая не могла сравниться с библиотеками ни в Ватикане, ни в Компене, но была все же огромной. Расположенная под крышей дворца и редко посещаемая монахами, людьми добродетельными, эта библиотека стала любимым местом времяпрепровождения Бича. Полки были заполнены папирусными свитками в футлярах из слоновой кости, глиняными табличками и пергаментами. На Анти-Земле, как и на Земле, Александрийская библиотека была подожжена неким Омаром, и уцелевшие после бедствия ценные манускрипты прибыли на византийских кораблях в порт Иоппе, где были гроб Александра Великого и мумия Клеопатры. Позднее путешественники и рыцари Тау доставили туда новые богатства: кореишитские поэмы, рецепты иглотерапии, написанные на шкурах яков кисточкой.

Саламандра оказалась в этом хаотическом нагромождении вещей. Сафарус скрепя сердце оставил ее тут. Он хотел бы ввести ее в океан науки, где он был бы проводником. Но обладая живостью Огня, существо, воплощающееся в Стихию, пожирало всякую пищу, как духовную, так и во плоти, со страшной быстротой. Эсклармонда набросилась на накопленные поколениями знания, страстно стремясь постичь добро и зло, как огонь, который не может рассуждать.

Полчаса… Сафарус отсутствовал всего лишь полчаса, чтобы сделать важные записи у дежурного архивариуса. Когда он возвратился, она, сидя среди гор первопечатных книг, быстро расправлялась с алфавитами! Золотая прядь волос упала ей на нос, она была счастлива, вся покрытая пылью от пролистанных книг. К вечеру первого дня она бегло говорила на мертвых языках и продолжала упорно заниматься. Прочитала гору литературы и уже знала про Одиссею и Георгику, искусство любви и комедии Аристофана, их аналоги на Анти-Земле. Тем не менее она ставила рифмам в упрек их мимолетность и то, что они сочинены лишь для благозвучия. Испугавшись этой новой опасности, Сафарус хотел оторвать ее от книг, но она, обидевшись, закричала, дунула и обожгла ему нос.

С этого момента, запершись в просторных чердаках дворца патриарха, Саламандра пожирала один за другим толкователи всего и Вулгату, множество священных книг и поэм, которые назывались Песнь песней или Камасутра и обсуждали вопросы любви.

— Как, — говорила она, — это все? Только это? Эти существа, говорящие об огне ада и ревности, у которых есть время для того, чтобы писать, и которые, состарясь, умирают! И они называют это любовью?…

Она перешла к философам, и не успела кончиться и первая неделя, как она проглотила здешних Аристотеля и Платона; Тит Ливий заинтриговал ее, она узнала мимоходом нескольких Цезарей, в которых влюбилась. Затем пробежалась по сатирикам, с пренебрежением отозвалась о латинской мысли. Пифагор задержал ее на полчаса; она достаточно полюбила город Святого Августина и восторгалась планетарием в Птоленее.

Жильбер не видел ее больше, она и жила на чердаке. Выучив в суматохе за один день арамейский язык и все семитские диалекты, она напала на Талмуд; на старых, источенных червями полках лежали очень древние рукописи и написанные киноварью апокрифы на глиняных табличках или обожженных кирпичах. Она погрузилась в атмосферу древних моавитских библий.

Она хотела все знать, прикоснуться к тайне создания мира, но чем дальше она продвигалась, тем глубже становилась у ее ног бездна. Понимание существа Стихии углублялось по мере того, как проявлялись ее способности. Но она узнала ужасные вещи.

В последний раз, когда Сафарус снова увидел Саламандру, она, стоя над останками античных религиозных книг, подсчитывала шансы на успех межпланетных путешествий и подъемов во Времени, билась с уравнениями и утверждала с невероятной самоуверенностью, что все в одинаковой степени правда и ложь, что «мессианская заря неотступно преследует древние времена, а некая вещь, взятая в неясной связи действий и причин, которая только и не изменяется, это смешное существо, это насекомое — человек!» Она гордилась тем, что принадлежала к человечеству! Она считала свою власть над ним ограниченной, уязвимой, но великолепной. Уже пергамент сокращался под ее пальцами, как будто его лизали языки пламени, а архивариус, который шпионил за ней, умер; его скрючившееся тело лежало за высокой подставкой под церковные книги.

Был ли это обычный процесс развития или она торопила его, следуя какой-то магической формуле, которую прочитала без злого умысла?

Сафарус сбежал. Он долго блуждал по улицам Иерушалаима. Если бы он осмелился!… Верному своему народу, ему бы проявить отчаяние и, катаясь по земле, рвать на себе волосы.

Город тоже невыразимо изменился, вытянутый по склону. Кузнецы подковывали лошадей, во дворах стучали молотками, куя латы; генуэзцы на базаре предлагали молодым людям оружие и мази для ран. В корчмах «Сто экю» и «Одиннадцать тысяч девственниц» только и делали, что обменивались ударами, а старые воины показывали дамам ужасного вида раны и язвы, разъеденные солью пустыни.

Исаак Лакедем дрожал: он давно знал увлечения старой куртизанки Иуды. Феранцузы де Лузиньяна использовали те же выражения, что и рыцари Давида и Гедеона, для объяснения, как атакуют или как обходят противника, они могли бы появиться в некоторые моменты и на тысячах других планет. Но рот Вечного Жида был полон желчи и пепла. Иерушалаим был сейчас для него лишь трупом старой женщины, сотрясаемым гальваническими разрядами.

— Эта война, — шепотом говорил он, — я не хочу этой войны! Она вскроет Сион, как зрелый плод…

— Речь идет не о войне, — неуверенно возразил меняльщик золотых монет, который искал хотя бы какую-нибудь прохладу под колоннами Храма. — Главное сейчас — свобода и турниры. Принц Триполи женится на принцессе Анне…

Сафарус ничего не ответил, настолько нелепым показалось ему это утверждение. Стоя на паперти левитов, он поднял голову и задрожал: в раскаленном небе, прямо над головой, светил огромный диск солнца-Мираха, испещренный темными пятнами.

— Ничего подобного мы не видели, — произнес раввин, сидевший у стены и плакавший о великой резне в Сеннашерибе…

— Нет, видели, — возразил Сафарус, — я помню. При Понтии Пилате…

Когда он вернулся во дворец патриарха, его вызвали к Жильберу. К тому пришел его кузен, сионский патриарх. Исаак Лакедем понял, что дело принимает дурной оборот.

Сидя на троне из белой слоновой кости, патриарх, одетый в ярко-красные одежды, с митрой в форме тыквы на голове, выглядел как большая кукла, которой пугают детей.

— Сын мой, — сказал он Жильберу Д'Эсту, — мы счастливы в эти ужасно знойные дни видеть вас полным сил и бодрости. Пошли слухи…

— Какие слухи? — спросил Жильбер. — Пусть Ваше Блаженство соблаговолит просветить меня…

— Ваши работы… — начал патриарх. — Вы проводите долгие часы и целые ночи, запершись в библиотеке: там не гаснут свечи… Вы поистине усердный молодой рыцарь.

Попытка сделать выговор Десту ни к чему не привела и завершилась сбивчивой фразой:

— Говорят даже, что речь идет не о работах…

Дест подскочил, став белым, как мел:

— Моя личная жизнь не касается никого! Я знаю, откуда идут эти слухи. Да и католические рыцари не имеют права свободно обвинять кого бы то ни было! Разврат в их среде хорошо известен всем!

Сафарус восхитился, как быстро его хозяин научился не только языку, но и ходу мыслей анти-землян.

— Его Величество, король… — пробормотал патриарх.

— Мой кузен Ги хорош, нечего сказать! У него были, и весь христианский мир это знал, три королевы, несколько дюжин сожительниц и столько же ничтожных девок, которые ему нравились! Все дети Силоама зовут его своим отцом, вдвойне отцом, и не только потому, что являются его подданными. Впрочем, — добавил Жильбер, успокоившись, так как он любил короля, — климат и страна требуют подобного образа жизни: султана уважают пропорционально числу его жен. Но я достаточно гордый принц, чтобы разрешить себе иметь гарем и женщин всех цветов кожи!

— Богу угодно, — произнес прелат, — чтобы речь зашла о женщине!

И он сообщил секретные сведения: простыни в постелях, где спала Саламандра, обгорели, как после пожара; ее волосы пахли горелым и потрескивали, а шея благоухала ароматом амбры. Двенадцать пажей перебили друг друга, увидев торчащую из-под одеяла розовую пятку ее ножки; что касается привратника, который в святой четверг заметил человеческое тело под плащом принца, то этот человек, одержимый злым духом всех пылких людей, повесился.

— Он сделал очень хорошо, — прервал его Дест, — сколько дураков живет в этом мире! Не велика беда! Вашему Блаженству не придется волноваться: дворец больше не будет служить пристанищем для миражей. Я сейчас же ухожу отсюда.

Маленькие глазки патриарха засверкали:

— Было бы неблагоразумным требовать от вас этого, сын мой. Но я слышал, что на Сионском холме свободен Дворец великих раввинов. Это великолепное здание, вы там сделали бы небольшой ремонт и…

В течение недели по приказу Сафаруса пустовавший вот уже в течение ста лет Дворец великих раввинов (так как евреи Иерушалаима считали себя слишком бедными, чтобы содержать его) был заполнен рабочими, обойщиками, золотых дел мастерами. И произошло чудо: вскоре в малахите и мраморе плит пола отражались полированные поверхности потолков; кусты роз заполнили оранжереи, а райские птицы — кущи у дворца. Умельцы-ремесленники обтягивали стены кожей с золотыми прожилками; другие поставляли инкрустированную розовым и зеленым перламутром мебель. Стеганые одеяла на постелях были вышиты дочерями Назарета, кузинами Девы Марии и стоили целого королевства.

После окончания ремонтных работ из патриаршего дворца к роскошному зданию отправились пурпурные носилки. Вся с ног до головы в ярко-красном, Эсклармонда взошла на порог; видны были лишь кончики красных сафьяновых туфелек без задника, да из-под капюшона сверкали большие глаза. Эти глаза с равнодушием смотрели на тысячу и одно чудо, которые ей предлагал Жильбер, ее взгляд остановился на низкой бронзовой двери с изображением львов Иуды.

— Это здесь! — прошептала она с восхищением.

Жильбер приказал открыть дверь. За ней был широкий зал восточной башни. Землянин и его подруга очутились перед фантастическим нагромождением сундуков из кедра и кипариса с замысловатыми замками. Их пирамида достигала высоких сводов зала. Тут были ларцы с мозаикой работы помпейских мастеров, ящики для птиц и цветов. Некоторые из них были обклеены съеденными молью бархатными лентами, другие светились чем-то темно-красным. В зале витал трудно определимый запах благовоний и пряностей, а над саркофагом в форме человеческой фигуры улыбались короли и королевы с нарисованными глазами. Из широко раскрытых ящиков выпали запыленные книги. Эсклармонда подбежала и упала на колени. Потирая переплеты, она восторженно читала: «Каббала, Агафа, Зобар Реба Гамалиель…»

— Наконец-то я их нашла! — вздохнула она. — Люди Тау цитируют имена из этих учебников, но они не осмеливаются узнать их содержание. Мне надо узнать…

— Что? — спросил Жильбер.

— Кто же я в конце концов!

Она стояла на коленях, приоткрыв рот, и была такой прекрасной, что Дест потерял голову и склонился над ней. Но она выскользнула из его объятий и спряталась за сундуками.

— Значит, ты не любишь меня? — спросил он.

— О! — воскликнула она. — Какое это может иметь значение? Неужели ты думаешь, что я не знаю? Ты жених Анны де Лузиньян… все готово для вашей свадьбы, король позвал эмиров из пустыни, с Кипра прибывают рыцари-тамплиеры, будут празднества и турниры! Жильбер! Гости будут биться на них — это так красиво, когда люди бросаются друг на друга на ристалище, когда слышится звон мечей и копья разлетаются на части! Ты тоже будешь сражаться? И ты изберешь как королеву и даму сердца Анну?

— Сафарус сказал тебе это? — спросил угрожающим голосом Дест, — этот подлец…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13