Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Святой Олав (№3) - Святой конунг

ModernLib.Net / Историческая проза / Хенриксен Вера / Святой конунг - Чтение (стр. 17)
Автор: Хенриксен Вера
Жанр: Историческая проза
Серия: Святой Олав

 

 


Она не ответила. Но она видела, куда направлен его взгляд; он смотрел на изображение Иоанна, по-прежнему, как и во времена Эльвира, висящее на хорах. Он заметил, что и она смотрит туда же, и повернулся к ней.

— Мне кажется, я вижу отца на этой картине, — сказал он. — И я думаю о том, что он говорил тебе о Божественной любви.

Сигрид глотнула слюну; она вспомнила, что сама как-то раз увидела Эльвира в изображении Иоанна. Но то был совсем другой случай.

— Отец, будь он жив сегодня, гордился бы тобой, — продолжал Тронд, — когда ты добровольно отказалась от своих надежд на продолжение рода ради того, чтобы спасти меня от греха.

Она опустила глаза.

— Я не понимаю, как это у меня получилось, — сказала она.

Некоторое время он сидел молча; пальцами правой руки он гладил резьбу на подлокотнике: это был дракон; но взгляд его при этом был устремлен к алтарю.

— Сегодня вечером я повторил мою клятву священника здесь, в церкви, — сказал он. — Теперь я знаю наверняка, что именно этого я и хочу.

Некоторое время она удивленно смотрела на него.

— Как ты мог стать священником, если сам не был уверен в себе? — наконец спросила она.

Он по-прежнему сидел и гладил пальцами резного дракона.

— Ты казался непоколебимым в своей решимости, — продолжала она.

— Возможно, я прикрывал этим свою неуверенность, — сухо заметил он. Но потом добавил: — Прости меня, мама, что я был так жесток с тобой, когда ты говорила о продолжении рода, и что я притворялся. Просто я еще не был настолько уверен в себе, чтобы говорить с тобой об этом.

— По-моему, ты сказал, что уже обдумал все.

— Я достаточно продумал все, чтобы знать, как следует поступать, — сказал он, — но этого было недостаточно для того, чтобы осуществить это на деле.

Она опять с удивлением посмотрела на него, и он нетерпеливо мотнул головой.

— Ты, должно быть, поняла, что я был в Икольмкилле не только для того, чтобы служить Господу, — сказал он.

— Нет, — ответила она, — я так не думала.

Некоторое время он сидел молча, глядя прямо перед собой.

— Выполнив наложенное на меня наказание, я остался там ради знаний, — сказал он. — Я уже рассказывал тебе, что мне казалось, будто я открыл для себя новую жизнь; и мне захотелось исследовать ее. Вскоре я заметил, что учеба дается мне легче, чем остальным; очень быстро я освоил письменность. А потом пришла жажда соперничества, и я стал бороться при помощи слова, как раньше я орудовал мечом — и это оказалось не менее увлекательным занятием. И когда аббат сказал, что мне нужно стать священником, я сначала не принял его слова всерьез. Передо мной была вся жизнь, и мне не хотелось лишаться ее ради того, чтобы читать молитвы.

В первое лето, когда я вернулся домой из монастыря, я даже ходил вместе с Кальвом викингом, хотя и знал с детства, что это дурно. И я не получал особой радости от этих походов, сначала ощущая в себе жажду крови и буйства, а потом раскаиваясь в этом. В конце концов я стал бояться самого себя; жажда крови непрерывно усиливались во мне, доводила меня до крайних жестокостей, отвращая меня — как это когда-то было с моим отцом, когда он был еще язычником, — от жизни викингов. И все закончилось тем, что я вернулся к монахам.

Я пробыл в Икольмкилле более года, когда вера всерьез стала овладевать мной. Удивительно жить в таком окружении; через некоторое время тебя начинает интересовать то, что интересует остальных. Может быть, это Бог объединяет всех…

Спустя некоторое время я понял, что воля Бога действительно состоит в том, чтобы я стал священником. Монахи были правы: я должен был выполнить желание отца служить Богу; я должен был использовать Богом данные мне способности, чтобы возвеличить Его. Иначе зачем же Он послал меня в Икольмкилль?

Но стоило мне покинуть монастырь, как уверенность моя пропадала, и даже в самые просветленные моменты я не испытывал особого желания следовать своему призванию.

Помолчав, он продолжал:

— Богу известно, какую борьбу я вел все эти годы. И когда я принял сан священника, я сделал это главным образом потому, что понимал, что если покину Икольмкилль непосвященным, то священника из меня никогда не будет. И я чувствовал, что для церкви это будет большая потеря, чем для меня самого…

— И что же теперь? — спросила она после некоторого молчания.

— Теперь я понимаю, что играл с огнем, — ответил он.

Он быстро повернулся к ней — и он улыбался.

— Да будет благословенна твоя честность! — сказал он. — Энунд сказал как-то, что самое трудное для священника, это заметить свои собственные ошибки, поскольку никто не осмеливается поучать его. Но у меня есть ты, и я могу быть на этот счет спокоен.

— Ты думаешь остаться в Эгга? — спросила она.

— Все зависит от епископа, — ответил он. — Я не привязан к монастырю в Икольмкилле. Энунду требуется помощь, и я вполне могу служить мессу. К тому же мне может понадобиться совет такого опытного священника, как он, — добавил он и, немного помолчав, продолжал: — Я начинаю наконец понимать, как велика разница между знанием и мудростью, между ученостью и верой… — он снова замолчал, но потом сказал: — Стоя сейчас на коленях перед алтарем, я понял, что сам был одним из тех, о ком писал святой Грегориус: эти люди с большим рвением изучают духовное, но тут же, в своей собственной жизни, топчут все, что узнали.

— Все это не так легко, — задумчиво произнесла Сигрид. — Даже когда человек желает жить согласно своим убеждениям, очень часто все получается как раз наоборот.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Бывало так, что мне казалось, будто передо мной разверзлась небо, — пояснила она, — и я чувствовала, что мое единственное желание — подчинить свою волю Богу. Но ты сам видишь, какой упрямой я бываю в жизни. И я чувствовала, что во мне есть величайший из всех даров: способность любить самоотверженно; но в жизни оказывается всегда так, что мое собственное высокомерие затмевает все.

Он сидел неподвижно, взгляд его был прикован к алтарю.

— Люди, созданные властвовать, благодаря своей способности к пониманию… — медленно произнес он, — … люди соблазняются, словно Люцифер, собственным блеском и величием…

Она смотрела на него, не совсем понимая, о чем он говорит.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

Он повернулся к ней.

— Я вспомнил одну песнь, прославляющую Господа, — сказал он. — Ту, которую сочинил святой Коломб, основатель монастыря в Икольмкилле.

Понимание приводит к опасным соблазнам. Человек опьяняется своей ученостью, словно вином, и начинает думать, что знает все. Человек забывает о том, что если он хочет найти Божественную истину, он должен искать ее в смирении, готовый учиться чему-то у других, готовый признавать свои ошибки.

Он замолчал, но, видя, что Сигрид тоже молчит, продолжал:

— Богу известно, что я не в состоянии нести то бремя, которое несут монахи святого Коломба: никогда не поступать, не говорить и не думать в соответствии со своими желаниями. Но только сегодня я узнал, как мало я продвинулся по пути смирения и покорности, на который они наставляли меня.

Она ничего не ответила на это, но ей в голову пришла другая мысль:

— Раз уж ты не привязываешь себя к Икольмкиллю и собираешься остаться здесь, то я совершенно не понимаю, почему ты не хочешь жениться.

— Дорогая, милая мама! — с улыбкой произнес он, но тут же стал серьезным. — Не думай, что у меня не было такого желания. Но я считаю, что принял верное решение, а этот соблазн я надеюсь с Божьей помощью преодолеть.

Ничего не ответив, она только тяжело вздохнула.

После этого он начал спрашивать ее о Кальве, о его пребывании в Эгга и его отъезде. Сначала она пыталась говорить спокойно, но потом заплакала. И, не отдавая себе в этом отчета, она стала изливать свою душу перед этим человеком, который был для нее одновременно и сыном и священником, — все свои печали, свою вину и раскаянье.

И когда она замолчала, он, ничего не ответив ей, принялся молиться. И она заметила, как взволнованно дышит, повернувшись к ней.

— Бог есть любовь, — сказал он. — Всегда есть надежда на Его милость.

Он прикрыл на миг ладонью глаза, а потом произнес глухим голосом:

— Никогда я не смогу расплатиться с Кальвом за то, что он сделал для меня, никогда не смогу отблагодарить его…


На следующий день Финн Арнисон отбыл из Эгга.

Он в спешке покинул страну; ему нестерпимо было видеть бабу, восседающую на хозяйском месте его брата. Он сказал, что сожалеет о том, что состоит с Трондом в родстве. После разговора в доме Энунда он почти не разговаривал с Трондом. Но когда Сигрид проводила его до корабля, он заговорил с ней.

— Я понимаю, что ты сейчас не в себе, — сказал он. — И это понятно. И мне остается лишь надеяться, что рано или поздно ты образумишься. И тогда поговори с Трондом и скажи ему, что я жду его в Дании.

— Ты отправляешься туда? — спросила Сигрид. И его слова показались ей ответом призрака.

— Король изменил мне, — сказал он, — и он не может ожидать от меня, что я буду служить ему как раб. Я плохо поступил, спасая королевский титул Харальда после гибели Эйнара Тамбарскьелве. Для всех нас было бы лучше, если бы он был изгнан тогда из страны. К тому же я не могу сидеть, сложа руки, когда долгом моим является месть за Кальва. Иначе люди подумают, что я хитростью заманил его в ловушку; всем известно, что когда-то я желал его смерти.

Немного помолчав, он пристально посмотрел ей в глаза и сказал:

— Если даже Кальв и говорил, что я намеревался предать его, это ложь! Я никогда не выступал против него без причины. И я докажу, что ставлю память о нем гораздо выше, чем… чем это делают другие.

Она молча отвернулась от него. Он тоже отвернулся. Потом с горечью произнес:

— Эйнар был хитрейшим из всех хёвдингов; он понимал, что быть другом короля Харальда так же опасно, как быть его врагом. Он вел большую игру, завоевав расположение бондов и настроив их против конунга, пытаясь с помощью власти достичь того, чего не мог добиться добром. Он погиб, но погиб с честью. А я, считавший себя другом Харальда, остался в дураках.

Сигрид ничего на это не ответила; ей казалось равно неуместным и признавать его правоту, и перечить ему. И тут она вспомнила о том, что раньше хотела узнать у него.

— Есть ли кто-то еще из этой местности, кто погиб вместе с Кальвом? — спросила она.

— Я не знаю, — ответил он. — Я покинул это место, как только получил разрешение от короля отвезти Кальва домой. А впрочем, подожди… Да, я знаю одного: это Финн Харальдссон, друг Кальва.

Сигрид вздохнула. Хотя ее собственная скорбь была велика, она все же подумала об Ингерид.

Он протянул ей руку, перед тем, как подняться на корабль.

— Прощай, Сигрид, — сказал он. — Возможно, мы увидимся, если твой сын отправится ко мне в Данию.


Через три дня после похорон Кальва Тронд Эльвирссон вступил во владение Эгга. И он решил, что его хозяйским местом будет не почетное сидение в новом зале, а место, на котором восседали его предки в старом зале.

Он не давал многочисленных и громких обещаний.

Он говорил о своих предках, которые были жрецами в Мэрине; о том, что желание его отца стать священником выросло из этого темного язычества. И он выразил надежду, что исполнил волю отца на небе, став — будучи священником — хозяином Эгга.

Он сказал, что единственным его обещанием будет выполнить волю отца.

И когда он поднес к губам рог, Сигрид почувствовала, как ее переполняет гордость за сына. Но эта гордость смешивалась с горечью по поводу того, что он, скорее всего, будет последним в своем роду.


Однажды осенью Сигрид поднялась на холм Эгга; она искала одиночества, как это часто бывало с ней после смерти Кальва.


Скорбь подобна стреле, сказал ей когда-то Сигтрюгг Шелковая Борода, и тот, кто пытается остановить стрелу в полете, бывает ранен. Когда же ей предоставляют лететь своим путем, она в конце концов впивается в землю, никому не причиняя вреда.

В последние месяцы она часто думала об этом.

Когда тризна была закончена и она осталась наедине с собой, она не стала подавлять в себе скорбь. Она жила с этой скорбью и продолжала жить ею.

Когда-то она думала, что сама чем-то напоминает морские водоросли, и прежние мысли часто всплывали в ее памяти в эти месяцы. И она не противилась им, предоставляя приливам и отливам жизни уносить себя, отдаваясь целиком в руки Господа.

«Ты должна научиться ждать», — сказали ей когда-то давным-давно Хильд дочь Инге на Бьяркее.

Картины детства и юности всплывали в ее памяти в эти месяцы. Она видела перед собой людей, которых когда-то знала. И стоило ей подумать о Турире, как он появлялся перед ее мысленным взором: седоволосый человек, отправляющийся в паломничество в Иерусалим; это был тот самый Турир из Бьяркея, молодой и сильный. И ее дети, те, что умерли, и те, что были живы, тоже являлись ей совсем маленькими.

Вместе с ними приходило сожаление; сожаление о том, что она так много не успела сделать для них.

Но мысль о Кальве затмевала все.

Она думала, снова и снова, пока мысли ее не начинали вертеться по кругу, как бы она могла спасти его. Она думала о своей вине и о его собственной вине — и все это переплеталось в ее мыслях в единый, запутанный клубок.

Она говорила об этом с Энундом и с Трондом; и оба сказали, что ей нужно надеяться на любовь и милость Бога. И Тронд без конца молился за Кальва. Но ни то, ни другое не давало ей полной уверенности в том, что душа Кальва обрела мир.

И все же у нее оставалась надежда; надежда на то, что он понял измену короля, понял, что вина его полностью искуплена этим, поскольку он сам, считавший себя изменником, погиб в результате измены, и что в смерти своей он наконец увидел, как Бог снимает с него вину, которой он сам не понимал.

Она пыталась утешить себя этим, вспоминая слова Финна о том, что, получив смертельную рану, Кальв еще некоторое время был жив.

Она думала о словах Энунда, сказанных им когда-то Эльвиру: что Бог никогда не предает тех, кто действительно ищет Его. И ей хотелось верить, что Кальв по-своему искал Бога. Она утешала себя словами Сигтрюгга Шелковой Бороды о том, что Бог простирает свою руку над теми, кого использует в качестве своего инструмента. Она пыталась предоставить себе измену короля Харальда в виде знамения Господа; утешала себя тем, что святой Олав, своим знамением спасший душу Турира, наверняка захочет спасти и душу Кальва.

Но в этой жизни она не могла быть полностью уверена в этом.

Ей так не хватало Кальва; вначале ей была невыносима даже мысль о том, что рядом с ней никогда не будет больше близкого человека, некому будет согреть ее.

Теперь, оглядываясь назад, она считала даже, что последнее время, когда он пил, было для нее счастливым; да, она тосковала даже о прежних тревогах.


Но, поднявшись на вершину холма, она поняла, что самая горькая скорбь уже позади. В ее душе загорелась надежда.

Она почувствовала, что никогда не сможет преклонить в церкви колени, если будет жить с сознанием того, что Кальв осужден на вечное проклятие. И пламя надежды разгоралось в ней все сильнее и сильнее, обещая обретение полного мира в душе.

И, опустившись на землю и глядя на Иннерей, она начала, наконец, думать о будущем.

Тронд прочно обосновался в Эгга. День ото дня он все больше и больше отдавал себя прихожанам. Она даже пожаловалась Энунду, что ее сын больше внимания уделяет другим, чем ей. Но Энунд напомнил ей, что Тронд пытается следовать за Господом, который сам покинул свою мать, заявив, что всякий, кто нуждается в Его помощи, будет для него матерью и братом. Сигрид уже начинало казаться, что она потеряла сына, хотя он и жил с ней в одном доме.

Ее не окружали, как Ингерид из Гьеврана, внуки и правнуки; она не видела продолжения своего рода и постоянно горевала об этом.

— Все должно идти своим чередом, — сказала Ингерид. — Одни умирают, другие рождаются, одно поколение сменяет другое. Мы проживаем свою жизнь, делаем свое дело. И если Богу угодно, мы рано уходим из этой жизни. Ты слишком много думаешь, Сигрид.

Сигрид понимала, что та по-своему права; ведь теперь, оглядываясь назад, какую пользу она видела в своих размышлениях? Пару раз ей казалось, что небо открывается перед ней. Но после того, как увидишь свет, тьма кажется еще более непроглядной, и человеку лучше от этого не становится.

Ей казалось теперь, что вся ее внутренняя борьба, все ее размышления были просто хождением по кругу: были возвращением к тем простым вещам, о которых говорил священник Йон и о которых всегда знала Ингерид. И теперь она была разочарована. Она вспомнила, как впервые поднялась на башню — это было в Англии. Круг за кругом, она поднималась по крутым, узким ступеням, сама не зная, ради какого удивительного зрелища одолевает всю эту крутизну. И когда она поднялась на самый верх, оказалось, что она находится на том же самом месте, только обзор стал шире.

И все-таки в самом чувстве возвращения домой было что-то обнадеживающее — хотя одновременно и разочаровывающее. И она удивлялась, неужели повседневный покой — это и было то, к чему она стремилась в этой жизни? Что если мир и счастье, проблески которых она изредка видела, были недостижимы для нее на земле и только усиливали ее тоску по небу и по Богу?

И она подумала, что Ингерид из Гьеврана куда ближе к Богу, чем она сама; возможно, ближе, чем Хелена в своей келье.

Ведь чем больше Сигрид думала о Хелене, тем больше она осуждала ее за то, что та покинула своих детей. В течение всего года ее пребывание в Эгга она сама пыталась заниматься детьми Хелены. И она радовалась, видя, как грусть постепенно исчезает в их глазах; теперь дети чувствовали, что о них кто-то заботится.

Сидя на холме, она чувствовала, как ее наполняет тепло при мысли о той любви, которую проявляли к ней дети Хелены после смерти Кальва; эта любовь давала ей новую жизнь.

И в то же время она ощущала тревогу: ей казалось, что она не осмелится начать все с начала, занять свое место в новой жизни, с ее печалями и радостями.


Над фьордом нависали облака; пробивавшиеся сквозь них солнечные лучи падали полосами на поверхность воды — и море отливало золотом, слепило глаза. И далеко вдали, возле пролива Скард, над самой водой лежала голубоватая дымка.

Сигрид мысленно продвигалась через пролив Скард и Трондхеймский фьорд к морю, туда, где в лучах заката сверкала земля обетованная, сверкала и ослепляла своей небесной голубизной. Казалось, вся земная тоска сливается в этой голубизне — тоска по сияющей Вечности.

Ее мысли летели через море, в Торсу, к Сунниве. Там были ее внуки, и она думала, увидит ли она их когда-нибудь.

Возможно, это случится раньше, чем она думает, решила она вдруг; может быть, король отберет у Тронда Эгга. Но она гнала прочь эти мысли. Так открыто король не мог признать свою измену.

Наверняка она больше никогда не увидит Сунниву и ее детей. Не увидит остров Росс, не увидит моря…


Сидя так, она думала, что ей хотелось бы крепко-накрепко врасти в землю Эгга, словно могучее дерево: менять свой облик от весны к лету, от осени к зиме; тосковать, сомневаться, верить, надеяться, молиться; уходя корнями в землю и протягивая свои ветви к небу, с осыпающейся и распускающейся вновь листвой… И чтобы в ветвях всегда шумел ветер — ветер, приносящий вести с моря.

И мысли ее возвращались к этому снова и снова: земля, тоска, надежда…

Надежда ни милость Бога.



КАРТЫ НОРВЕГИИ XII-XIII вв.


Карта 1. Трёнделаг.



Карта 2. Север Норвегии.


Примечания

1

Высший судебный орган в судебном округе Норвегии.

2

25 июля.

3

13 августа.

4

Торговый корабль времен викингов.

5

Перевод С. Свириденко — Старшая Эдда, Издательство М. и С. Сабашниковых, М., 1917, с. 110, «Прорицание вёльвы».

6

Название Руси у древних скандинавов.

7

Ярослав Мудрый.

8

Струнный инструмент, предшествующий скрипке-феле.

9

Руан.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17