Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь замечательных людей (№255) - Вахтангов

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Хеpсонский Хрисанф Николаевич / Вахтангов - Чтение (стр. 3)
Автор: Хеpсонский Хрисанф Николаевич
Жанр: Биографии и мемуары
Серия: Жизнь замечательных людей

 

 


Богратион Сергеевич рвёт и мечет. Неблагонадёжный сын ведёт себя чересчур вызывающе. Революционер в собственном доме!

Евгений возвращается в Москву и с увлечением распространяет на фабриках и заводах революционную литературу…

Первая любовь

Любовь влетает из окна

С кустов ночной сирени.

И в каждой паре глаз весна

Поёт романс весенний.

Саша Чёрный

Нам придётся вернуться назад.

Надя Байцурова не скрывала от подруг, что с первой же встречи влюбилась в смуглого гимназиста с кавказским профилем, русыми волосами и большими горячими серо-голубыми глазами. Это было в тот памятный вечер, в октябре 1901 года, когда четыре девушки пришли во Владикавказскую мужскую гимназию на репетиции незатейливой пьесы Печорина-Цандера «Пробел в жизни».

Женя Вахтангов смотрел на юную гостью снисходительно, свысока, с насмешечкой, и Наде захотелось доказать ему, что она вовсе не принадлежит к легкомысленным кисейным барышням.

Между ними началась маленькая война — возможный предвестник серьёзных осложнений.

В роли эмансипированной своенравной девицы Людмилы больше всего Наде доставляла удовлетворение пренебрежительная, реплика: «Кто нюнит? Леонид Карлович? Он больше ни на что не способен. Эх вы, плакса!..» Дело в том, что роль этого слабохарактерного мямли-аптекаря играл Женя… На репетициях и спектакле Надя с особенным мстительным удовольствием бросала свою реплику ему в лицо, вызывающе отворачивалась и больше на него не смотрела.

После спектакля был бал. Женя пригласил Надю на первый вальс, затем на мазурку. Надя, как всегда, старалась танцевать обстоятельно, «по всем правилам». А Женя как будто все обращал в шутку. Он вёл свою даму легко, свободно, весело. И заставлял её поневоле двигаться как-то легкомысленно. Её это раздражало. И злило, что он учит её, всё время показывает, как нужно танцевать…

После бала Женя попросил разрешения проводить её домой. Надя, ёжась в своей небогатой шубке, невесела. Нет, не в том дело, что Женя — всем это известно — влюблён в красавицу с чёрными глазами Лелю Джидоеву, и не в том, что сама Надя, скромная конторская машинистка, на первых порах чувствует себя несколько связанной рядом с сыном богатого фабриканта. В этом не её вина. Хуже другое — только сейчас она поняла: он, конечно, был прав, вальсируя и отплясывая мазурку с милым юношеским воодушевлением, а она со своей тяжеловесной старательностью вела себя просто неумно.

Придя домой, она долго не смыкает глаз, обсуждая недостатки своего упрямого характера.

А Женя на другой улице, в ненавистном отцовском доме, укладываясь спать, вспоминает не по годам строгое лицо Нади, прямой взгляд, волну пышных, аккуратно уложенных волос над высоким чистым лбом, чуть суховато поджатые губы… И он завидует тому, что она, несмотря на свою юность, уже окончила институт в Тифлисе, работает машинисткой в конторе у нотариуса, готовит детей осетин к экзаменам в учебные заведения, делает переводы с французского для местной газеты «Терек» — словом, готовится жить самостоятельным трудом.

Пришло лето. Женя, впервые пробуя свои силы в режиссуре, ставит с друзьями маленькие комедии-водевили А. Чехова «Предложение» и «Медведь». Роли Натальи Степановны и вдовушки Поповой он поручает Наде: и в той и другой роли как бы между прочим нужно показать скрытую под внешней воинственной оболочкой мягкую женственность, ожидающую счастливого применения своим застоявшимся силам.

Евгений горячо делится с Надей всем, о чём идут споры в полуконспиративном гимназическом кружке самообразования. Он называется «Арзамас» в честь знаменитого пушкинского кружка. Бурная эмоциональность Жени уравновешивается трезвой рассудительностью Нади. Они спорят о возмутителях спокойствия молодёжи — Шопенгауэре, Ницше, Льве Толстом, молодом Горьком, о долетавших до гимназистов идеях народовольцев, а позднее — о сокрушительной логике Маркса и Ленина.

Гимназистам не разрешалось ходить вечером в театр. Однажды Женя спросил Надю: «Почему вы не бываете на утренниках?» И они стали встречаться по воскресеньям на утренних спектаклях.

Артисты кажутся Наде существами необыкновенными, из другого мира. Она не берётся судить об их искусстве. А Женя, напротив, видит в герое и в актёре прежде всего человека, который умно или глупо, талантливо или бездарно решает на сцене ту или иную жизненную задачу. И на этом в конце концов сходятся оба: так или иначе театр для них — испытание человека.

Общие интересы у Евгения и Нади переплетаются все теснее. А вместе с тем все очевиднее для обоих становится, как они постоянно нужны друг другу. Когда Евгений уехал в Ригу, а затем перебрался в Москву, разлука обостряет у него чувство душевной неустроенности.

Осенью 1904 года Надя приезжает в Москву, поступает на Высшие женские курсы и поселяется в одной квартире с Евгением, в комнате вдвоём с курсисткой из Вязьмы.

В октябре 1905 года во второе воскресенье — день свадьбы Евгения и Нади. Они решают отпраздновать его тем, что для обоих со дня первой их встречи стало самым дорогим и за четыре года укрепило их союз. Конечно, это театр! Они идут на дневной спектакль в Московский Художественный театр посмотреть ещё раз «Чайку» А. Чехова — пьесу о людях, посвящающих себя искусству. А в шесть часов вечера Евгений и Надя скромно венчаются в церкви Бориса и Глеба на Арбатской площади.

О своей женитьбе Евгений сообщил отцу не сразу, вскользь, в очередном письме. Женитьба — его личное душевное дело, отец давно уже не имеет с этим ничего общего.

Но у Богратиона Сергеевича всегда недоставало чуткости к естественному ходу событий. Узнав о свадьбе, он в бешенстве проклял молодожёнов. Наследник безрассудно нарушил его планы. Отец подыскивал богатую невесту, чтобы и капиталы приумножить и Евгения покрепче привязать к «делу». Но Евгений жил своей жизнью, наслаждаясь свободой.

В дни декабрьского восстания в Москве в одном из переулков у Малой Бронной видели юношу студента, руководившего постройкой баррикад и медицинской помощью раненым. Он вносил в это дело неисчерпаемый энтузиазм, огромную энергию, увлекая других.

Пока я жив

Я знал одной лишь думы власть —

Одну — но пламенную страсть…

…Она мечты мои звала…

М. Лермонтов, «Мцыри»

Революцию Евгений Вахтангов принял как счастливую грозу нравственного освобождения, как великий душевный подъем людей…

Подавление декабрьского вооружённого восстания переживает как личную трагедию.

Его ужасает страшное зарево, несколько ночей полыхающее в небе над героически сопротивляющейся рабочей Пресней. Его подавляют безмерное горе одних, потерявших своих родных и товарищей на баррикадах и в тюрьмах, безмерное малодушие, идейная хилость и предательство других.

Он с отвращением наблюдает торжество полицейского сапога и черносотенцев.

Произошло как будто полное крушение надежд создать новый, гуманный, справедливый мир путём прямой вооружённой борьбы.

Нет, Вахтангов не теряет веры в силы человека — этой веры он не терял никогда, — но он отдаёт дань душевной растерянности.

Угадывая подавленное состояние сына, Богратион Сергеевич хочет закрепить своё торжество. Весной он посылает Евгению телеграмму с приглашением приехать домой вместе с женой.

Евгений и Надя хорошо знают: там их ждёт безрадостная, жестокая борьба с упрямым, суровым фабрикантом, скупщиком человеческих душ. Но ехать надо. После декабрьских событий Московский университет снова закрыт. Деятельность любительских кружков задушена. Евгений томится в столице без дела. И нет средств к существованию.

Дома Богратион Сергеевич не забывает ежедневно напоминать молодожёнам: если они подчинятся его воле, он наградит их богатым наследством. Этой заманчивой, по его мнению, перспективой он надеется образумить, наконец, сына и, рассчитывая на поддержку молодой рассудительной снохи, вновь настаивает, чтобы Евгений разделил бремя его коммерческих хлопот и вошёл в «дело». Надежду Михайловну он принуждает работать в конторе фабрики и даже кладёт ей небольшое жалованье. Оно пойдёт ей «на булавки»: по его мнению, всем необходимым она. дома обеспечена. За обедом он тем не менее не устаёт повторять: «Вот вы где сидите, на шее сидите!..» Чтобы поменьше слышать тупую пилу, Евгений тоже выполняет мелкую работу в конторе.

Летом 1906 года Евгений с увлечением режиссирует и играет в спектаклях и концертах Владикавказского музыкально-драматического кружка и упорно продолжает преподносить Богратиону Сергеевичу сюрпризы.

Как раз напротив «наследственного» предприятия прохожих привлекает цирк Яралова. На одной стороне улицы красуется солидная вывеска «Табачная фабрика Б.С. Вахтангова. Существует с 1869 года», а на противоположной — афиши, приглашающие в помещение цирка на спектакли музыкально-драматического кружка — какой позор фамилии! — «с участием г-на Вахтангова»: «Сильные и слабые», пьеса в 4 д. Н. Тимковского (29 июня); «Три смерти», лирическая драма в 1 д. А. Майкова (20 июля); «Казнь», драма в 4 д. Г. Ге (6 августа); «Благодетели человечества», драма в 3 д. Ф. Филиппи (25 августа)…»

Среди любителей, группировавшихся вокруг Вахтангова, разумеется, было много молодых людей, которые поначалу не ставили перед собой никаких иных целей, кроме пробы свободного самовыявления. Действовал несложный мотив. Выпавшая на долю человека обыденная личная жизнь скупо ограничена и поневоле бедна — она беднее возможностей, таящихся в человеке, и далеко не исчерпывает их. И вот приходит на помощь вторая жизнь — на сцене, в поэтических образах разных людей, лирическая, героическая, драматическая жизнь, внешне условная, но подчас духовно даже более реальная, чем сама обыденность, поскольку эта новая, поэтическая жизнь посвящена самой важной правде и позволяет тебе полнее и откровеннее выразить твои симпатии и антипатии, а тем самым утвердить себя.

И не ради ли права «лицедея» прожить на сцене не одну, а несколько воображаемых увлекательных жизней, оставаясь в то же время всегда самим собой, идут молодые люди в самодеятельный театр? Не эта ли способность сцены духовно раскрепощать и обогащать человека и вместе с тем содействовать его гражданскому самоопределению их манит?

Здесь всегда присутствует стремление отойти на какое-то расстояние от данности, уйти от обыденной слишком прозаической и «узкой» действительности, испытать свои таланты и душевные качества в каких-то новых интересных вариантах, на каких-то нехоженых тропинках человеческих возможностей.

Но вместе с тем здесь всегда и неотступное желание вернуться в обыденную жизнь, но уже с открыто высказанной критикой существующего. Выразить своё отношение к людям, к понятиям, правилам и нравам, которые тебя окружают, стремление во все внести свои поправки, высказать публично свой протест и свои идеалы. Таким образом, уход от обыденной реальности здесь мнимый, он носит условный характер; сцена, собственно говоря, только приём, только средство, чтобы полнее и определённее выразить своё отношение к существующему. А если при этом ты сумеешь зажечь зрителей, значит владеешь довольно сильным средством общения и убеждения. И что может быть увлекательнее, чем возможность живого воздействия на окружающих людей, благодаря которому они, может быть, пересмотрят свои сложившиеся взгляды, правила, обычаи и под твоим влиянием начнут любить и выбирать в жизни то, что ты им подскажешь, и ненавидеть то, что враждебно тебе?..

Не в этом ли заключается главное «зерно» любительского театра? То «зерно», к которому многие кружковцы поначалу приближались почти бессознательно, а затем, постепенно все больше увлекаясь такой задачей, растили это «зерно» общими коллективными усилиями и все отчётливее осознавали свою общественную роль?

Вот это и привязывало молодого Вахтангова к деятельности руководителя-режиссёра в любительских кружках, а вовсе не желание наскоро набить себе руку, приобрести ремесленно-профессиональные навыки. Он стремился помочь участникам кружков поглубже заглянуть в человеческие характеры и отношения, в повседневную действительность, чтобы осмыслить её, подняться над нею, а затем вернуться к ней со сцены в зрительный зал, будя и будоража чувства, направляя мысль зрителя.

В драме «Сильные и слабые», к которой Вахтангов ещё не раз вернётся, автор Н. Тимковский с презрением разоблачает гнилую беспринципность, бесхребетность, эгоизм приспосабливающихся к жизни ничтожных людей, которые причисляют себя к интеллигенции.

Его возмущает и бессилие либерального прекраснодушия. В мелодраме Г. Ге «Казнь» Евгений играет этакого «блаженненького» молодого помещика Викентия Львовича…

Действие в лирической драме поэта А. Майкова «Три смерти» уносит зрителей в древний Рим.

Евгений Вахтангов играет Люция. Устами своего героя он отвечает тем, кто, столкнувшись с деспотизмом, впадает в отчаяние и спускается до воспевания самоубийства:

Бывают точно времена

Совсем особенного свойства.

Себя не трудно умертвить,

Но, жизнь поняв, остаться жить —

Клянусь, немалое геройство!

Своё критическое отношение к действительности Вахтангов подчёркивает и в постановке драмы «Благодетели человечества» Ф. Филиппи. Пьеса рисует моральное столкновение двух врачей: карьериста Фортенбаха, врача-сановника, выше всего ставящего свою репутацию и положение в обществе, и его бывшего ученика Мартиуса, «красного доктора», человека резкого, грубоватого, но ярко талантливого, честного и принципиального. Поставив впервые эту пьесу во Владикавказе, Вахтангов сыграл в ней Мартиуса.

Но с любителями всегда приходится работать наспех. Исполнение всех ролей, в том числе и собственная игра, в этих скороспелых спектаклях очень далеки от того, о чём мечтается… Но Вахтангов не отступает, он лихорадочно ставит новые и новые спектакли и играет в них самые разные роли (лучше ему удаются образы острохарактерные и драматические).

И ни одного дня он уже не представляет себе без деятельного общения с тем или другим коллективом артистов; вне этого его часы на земле стали бы никчёмными, бессмысленными, лишёнными цели. А ещё более важная цель — воодушевлённое духовное общение, в свою очередь, со зрителями, иначе говоря — с народом. В этом главное, ради чего стоит жить.

Вначале Вахтангов испытывал потребность такого общения почти бессознательно, просто по зову сердца. Но чем больше он отдаёт себя театру, тем яснее становится, что способность к этому общению ещё в юности превращается у него в ищущее выхода дарование, может быть, неповторимое по силе и чуткости.

Не с этого ли всё началось в его необычайно насыщенной жизни в искусстве? С интенсивного общения с людьми?

Вахтангов ещё несмелый подмастерье. Он ещё только начинает разбираться в тайнах мастерства — где ощупью, самоучкой, где путём подражания, а где-то начинает по-своему переосмысливать увиденное в жизни и на сцене. И ничто не в силах заставить его поступиться выношенными надеждами.

Искусство становится для него источником самых больших радостей и сосредоточием духовной жизни человека — таким сосредоточием, которое обязывает и самих актёров быть честнее, умнее, сильнее духом в общественной борьбе.

Проходят тягостные полгода. Богратион Сергеевич ждёт внука. Но в конце августа, несмотря на уговоры отца, молодые покидают его дом. Уезжают в Москву.

Вахтангов с головой окунается в бурную жизнь московских студентов и прежде всего снова находит друзей по увлечению театром.

Кружок Московского университета с участием учеников и учениц музыкально-драматического училища Филармонического общества готовит постановку пьесы «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана. Вахтангов не занят в пьесе, но принимает участие в организации спектакля, как член режиссёрской коллегии кружка. На афише значится «В пользу профессионального о-ва садовников», но участники знают, что часть сбора пойдёт на подпольную революционную работу. Спектакль назначен в помещении Охотничьего клуба на Воздвиженке. На сцене всё готово. Публика ждёт. Неожиданно… администрация клуба не разрешает раздвинуть занавес, пока не будет внесена плата за помещение. А ответственные устроители спектакля из «профессионального о-ва садовников» не являются. Вахтангов с ещё одним студентом едет к ним на квартиры и узнает, что «садовники» скрылись, так как у них дома полиция в этот день произвела обыск и им грозит арест. Спектакль приходится отменить. Деньги, полученные за билеты, обещают публике вернуть через кассу Охотничьего клуба. Неприятные для студентов последствия скандала удалось погасить через ректора университета профессора Мануйлова.

Спектакль «Огни Ивановой ночи» всё же состоялся, уже в помещении «Театра Романова» — в доме Романова на углу Малой Бронной и Тверского бульвара, — в концертном зале «собрания служащих кредитных учреждений». И там же 15 декабря Вахтангов выступает в роли Власа в пьесе М. Горького «Дачники» — кружок ставит её в пользу того же «профессионального общества садовников».

«Пока жив, я буду всегда срывать с вас лохмотья, которыми вы прикрываете вашу ложь… вашу пошлость… нищету ваших чувств и разврат мыслей», — горячо бросает Влас — Вахтангов отщепенцам от русской интеллигенции.

Участники спектакля видят главную идею пьесы в словах Марии Львовны из четвёртого акта:

«В наши дни стыдно жить личной жизнью».

Участники постановки «Дачников» надолго запомнили, как заразительно играл Вахтангов Власа и как хорошо его понимали зрители. Его Влас верил в конечную победу революции, в лучшее будущее, и его вера передавалась другим. Молодые исполнители чувствовали искренность Власа — Вахтангова, они получали опору в общении с ним на сцене. Они говорят: «Мы находили поддержку в глазах друг друга, в правде чувств, владевших нами». И наивно заключают: «Вахтангов играл просто, как поёт птица, ничего не показывая…»

Нет, конечно, не так просто. Вахтангов ничего не делал на сцене бессознательно, как птица. Но верно, что гражданские чувства самого Вахтангова помогли ему понять и передать правду чувств Власа.

Впрочем, впоследствии на программке этого спектакля он записал: «Свистели достаточно много».

В конце декабря Евгений Богратионович с женой снова приезжают во Владикавказ. Но с вокзала они едут в дом матери Надежды Михайловны. Здесь 1 января 1907 года родился у них сын Сергей.

Старик Вахтангов оскорблён. Но желание увидеть внука пересиливает обиду. Впервые Богратион Сергеевич посещает дом матери своей снохи. Он появляется на крестинах.

Крестины обставлены торжественно. Старик очень взволнован. Делает попытку примирения. Внешне отношения начинают налаживаться. Но каждый продолжает жить своей жизнью. Богратион Сергеевич даёт деньги сыну только на учение в университете. По окончании рождественских каникул Евгений возвращается в Москву. Надежда Михайловна с маленьким Серёжей остаётся у матери.

И снова начинаются скитания бродячего актёра-любителя.

Кулак под голову. Пола тощей студенческой шинели на голой школьной парте вместо постели. Другая пола — взамен одеяла. Короткий полусон, не раздеваясь, после спектакля, данного в помещении школы при фабрике мануфактуры Высоцких, в десяти верстах от Клина. «Драматическая труппа студентов Московского университета» показала (25 февраля) драму Семена Юшкевича «В городе»…

Всю ночь Вахтангову не спится. В мозгу проносится с начала до конца всё, что с ним было на сцене, — шаг за шагом с первого выхода и до последнего ухода… И снова эпизод за эпизодом… На этот раз он играл старого, тихого еврея Гланка, который покорно доживает век под башмаком у деспотичной, жестокой жены…

По сцене, как потерянный, бродил маленький, согнутый старичок с седой бородкой и доброй улыбкой. «Ничтожество Гланк», — так зовёт его жена Дина. Она презирает его. Дочерей запросто отправляет торговать собой. Гланк беспредельно любит семью, но он только улыбается, беспомощный, ни в чём не возражая жене и дочерям — «бриллианту» Соне и «второй звезде» Эве, как он их с гордостью называет. Что творится в доме, не доходит до его сознания. Как жалкая пародия на Дон-Кихота, он, однако, постоянно воюет с враждебным вторжением всемогущего, необъяснимого зла, которое неотступно его преследует. С молоточком в руке Гланк обходит квартиру и всматривается, все ли в порядке.

«Когда я вбиваю гвоздик в стену, или в стул, или куда-нибудь, мне кажется, что я уничтожаю какое-то зло. Будет меньше одним злом на земле. Где же мой молоточек?»

Вот голодный Гланк, не смея попросить жену, чтобы она дала ему поесть, мечтательно вспоминает об их квартиранте, который уехал за границу:

«Наверно, сидит, бедный, в вагоне и скучает. Или думает о том, что мы теперь делаем. Или развернул, бедный, корзинку и кушает. Да, кушает».

Кажется, зрителям западали в душу интонации несчастного Гланка? Вахтангову удалось уловить эмоциональную выразительность речи евреев…

Жена Гланка гонит его искать в городе работу. Гланк послушно одевается, но втайне объясняет другу, что он только «как будто» пойдёт в город:

«Все равно ведь, идти или не идти. Ноги болят, улиц боюсь, людей боюсь… Сядем на скамеечку на углу и посидим. А потом вернёмся».

Удалось ли в роли самое важное — трагизм? Потрясли или вызвали только жалость слезы Гланка и уход его, сжавшегося, подрубленного, со сцены, когда из его рук и из рук его дочери Сони вырвали только что родившегося у неё ребёнка, чтобы навсегда передать женщине, занимающейся тёмными делами?..

Вахтангов вспоминает… В зрительном зале кто-то ахнул. Кто-то плакал… Но, по-видимому, они восприняли всю эту историю только как чувствительную, слезливую мелодраму. Вот, мол, посмотрите, как судьба играет маленьким, жалким человечком… А хотелось иного. Хочется потрясти людей. И вызвать у них чувство протеста, гнев, желание не на жизнь, а на смерть бороться не только с отвратительными торговцами детьми, но, главное, с теми силами в обществе, что порождают трагедию бедного Гланка и его семьи. Как это сделать? В чём различие между мелодрамой и трагедией? Может быть, трагедия должна опираться на героя, ведущего героическую борьбу? Что я ещё могу сделать в роли бессильного Гланка?

Второй спектакль — «В городе» — студенты дают на другой день в Клину в зале Общественного собрания. Вахтангов играет резче и строже. Публика чаще замирает в молчании, приглядываясь к Гланку. Но это не та публика, которую интересуют трагедии. Большинство пришло развлечься.

После спектакля актёрам негде отдохнуть, некуда деваться. В зале гремят танцы. Понуро сидят студенты по углам. Слипаются глаза, приходится ждать, пока уйдут по домам веселящиеся пары. Наконец, когда двери запираются за последней шумной компанией, в зале сдвигаются скамьи. Счастливцы захватывают жёсткие диваны. Снова воротник шинели и кулак вместо подушки, пола вместо одеяла. Сон на торчке. Утром табором в путь.

«Вечную любовь» Г. Фабера играли (24 апреля) в Вязьме, в зале трактира.

Выносятся столики, ставятся ряды стульев, к потолку привешивается керосинокалильный фонарь…

Импровизированный занавес раздвинут. Перед глазами зрителей жалкая обстановка в жилище бедного музыканта. Направо — три стула, на одном лежит скрипка в футляре, без струн. Грубый солдатский пюпитр из военного оркестра. Позади — нечто вроде стола, покрытого ковровой скатертью. Слева — неизмеримой величины потёртый трактирный диван. В углу — зелёные ширмы, за ними предполагается кровать несчастного музыканта. Начинается действие. Исполнители не знают текста и равнодушно, лениво мелют чепуху. Еле-еле дотягивают пьесу до конца.

Вечная любовь к искусству? Или горечь сожительства без любви? И отрезвляющее разочарование…

Часть труппы той же ночью уезжает обратно в Москву, трое задерживаются. В номере душно, грязно, на вещах копоть, Всюду разбросаны костюмы, предметы реквизита. Тусклая керосиновая лампа льёт печальный свет на этот кавардак. На грязном столе, среди карандашей, грима, баночек, тряпок, воротничков, недопитые бутылки пива. Один из гастролёров подводит безрадостный баланс поездки. С каждой цифрой лицо его вытягивается. Он окончательно убеждается, что после оплаты расходов остаётся дефицит, который придётся покрывать самим участникам. Сокрушённо покачивает головой и задумывается. Много грустных дум, много горьких дум…

Между страстным отношением Вахтангова к искусству и убогой, антихудожественной практикой любителей-гастролёров с каждым годом углубляется непреодолимая пропасть. Легкомыслие таких представлений приносит ему глубокие страдания. Противостоять безвкусице, пошлости невозможно в условиях, в которые он поставлен…

То, что могло быть счастьем художника, становится для него хроническим несчастьем с редкими проблесками отдельных артистических находок. Собрать бы лучшие находки, объединиться с такими же взыскательными, постоянно ищущими молодыми артистами для создания глубоко продуманных и тщательно подготовленных спектаклей!.. Но где? Как? Мысль об этом уже давно не покидает его.

Корабли уходят… Да здравствуют корабли!

О, как безумно за окном

Ревёт, бушует буря злая…

А. Блок

На Россию надвигаются мутные волны реакции.

У множества художников с чистой совестью и глубокими духовными запросами выбита из-под ног почва. Они в смятении. Широкую популярность у русской интеллигенции приобретает стихотворение А. Блока «Девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех забывших радость свою…». Таковы печальные лейшотивы современной литературы. Вахтангов жадно ищет в ней созвучия своим переживаниям. Его заставляют особенно чутко прислушиваться к словам поэтов и писателей; настигает чувство одиночества, боязнь остаться один на один с неразрешимыми трагическими конфликтами действительности. Его сжигает желание глубокого духовного общения, надежда услышать родственный голос в пустыне. Те же чувства, а кроме того, невыносимое сознание своего бездействия, поиски путей для того, чтобы приложить свои руки к общественному делу, толкают его к письменному столу, приводят в газету, к журналистике. Летом 1907 года он пишет для владикавказской газеты «Терек» очерки на волнующие его темы. Пусть они не свободны от литературного подражания — в них бьёт через край глубокая тоска.

Первым был напечатан небольшой этюд о драме Осипа Дымова «Слушай, Израиль!» — как бы краткая предварительная экспликация к будущему спектаклю музыкально-драматического кружка. Через две недели Вахтангов выступит в нём в роли Якова Энмана. Рассказывая о пьесе, артист хочет оправдать её выбор и подготовить зрителей. Это трагическая история старого еврея Арона, который осмеливается задать богу «самый малюсенький вопрос на свете — за что?..». За что сыплются на голову еврея одна за другой беды? Сын его вынужден стать «выкрестом», чтобы получить возможность учиться; его убивают, и отец не может похоронить сына по еврейскому обычаю; изнасилована любимая дочь старика… За что, за что все это? Не получив ответа на свой вопрос, Арон кончает жизнь самоубийством. Но оправдание постановки драмы в том, что этот вопрос всё-таки задан. И даже самоубийство старика — бунт против бога…

Общественный резонанс пьесы О. Дымова во Владикавказе выходил за рамки собственно «еврейской проблемы». В многонациональном городе очень многим был понятен трагический вопрос угнетённых русским царизмом национальностей «за что?..».

Сам Евгений Вахтангов, конечно, вспоминал при этом и судьбу дедушки Саркиса. Когда тот нанёс себе смертельную рану, это тоже было бунтом против сложившихся нравов, и против Баграта, и против бога, бунтом поруганного человеческого достоинства.

Затем в «Тереке» появляется цикл очерков Вахтангова «Без заглавия». Один из них посвящён реке Тереку. Бурный, непокорный нрав реки вызывает у Вахтангова ассоциации, откровенно перекликающиеся с горьковским Буревестником.

Терек ринулся с гор, «бешеный, как молодой львёнок, полный гибкой страсти, резких движений, упоения жизнью. Кружит, мчится, прыгает, рвётся вперёд.

То тихо журчит… Вдруг победоносно вскрикнет, загудит, заревёт… Порывисто обнимет скалу, тряхнёт белой гривой, отпрянет назад, закружит, бросится в другую сторону и с улыбкой перекатит быстрой и весёлой волной через встречный камень.

Бежит вперёд, вперёд…»

В очерках слышится и перекличка с Александром Блоком, с которым у Вахтангова вообще много общих черт. Сверстники и художники одного исторического поколения России, они пережили много сходных увлечений в искусстве, вплоть до того, что свой личный творческий путь позже оба назовут «фантастическим реализмом».

Во время революции 1905 года и последующей реакции Вахтангова с Блоком сближают не только многие общие мысли, но и больше того — очень схожее образное видение действительности.

Музу Вахтангова, как и музу великого русского поэта, терзают противоречия между зыбким, иллюзорным и стихийным ощущением трагедийной эпохи общественных катастроф и революций, с одной стороны, и стремлением найти опору в демократизме, в голосе трудового народа — с другой. Блок в 1905 году в рецензии на книгу Мирэ «Жизнь» пишет: «Черпать содержание творчества из отвлечённо-бесплодного — значит расстаться с творчеством. Черпать его из самого живого и конкретного — значит углублять и утверждать творчество». Вахтангов переживает то же самое, идёт тем же путём. И путь его так же сложен, противоречив, не свободен от навязчивых влияний, но, главное, этот путь неизменно целеустремлён. В 1907 году Блок пишет, обращаясь к рабочему:

Эй, встань и загорись и жги!

Эй, подними свой верный молот,

Чтоб молнией живой расколот

Был мрак, где не видать ни зги!

В одном из очерков Вахтангов пишет:

«Разогнулась спина. Грохот ада не давит души.

…Взор блещет надеждой и посылает кому-то улыбку борца-победителя.

…Над морем голов легко колышется (красное)[1] знамя, и из груди толпы льётся мощная песнь свободы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21