Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Автобиография (№2) - Опасный возраст

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Хмелевская Иоанна / Опасный возраст - Чтение (стр. 12)
Автор: Хмелевская Иоанна
Жанры: Биографии и мемуары,
Публицистика
Серия: Автобиография

 

 


Необходимость сбавить скорость укоренилась во мне накрепко, но нас вело предназначение. Нога приросла к педали, щиколотка одеревенела. Срезать поворот нельзя — мотоцикл тоже как раз поворачивал. Я пошла большой дугой, нас выбросило на обочину — бугристую, ещё покрытую льдом, правые колёса швырнули машину влево, я крутанула руль вправо…

Веди я другую машину, ничего не случилось бы, я уже почти вышла из виража. Случись такое позже, когда наездила опыт, спокойно отправилась бы дальше. Но вместе взятые моя неопытность и неустойчивость треклятой «шкоды» привели к плачевному результату: я получила по башке лампочкой и сдрейфила, не выполнила пустяка — малюсенького поворота рулём влево. Упёрлась во что удалось — спиной в сиденье, ногой в педаль газа.

— Эвуня, дорогая, летим, — оповестила я безнадёжно.

Эвуня подняла голову от приёмника и увидела перед собой небесные просторы. Мы действительно полетели. На полной скорости красивой дугой перелетели с шоссе в кювет, внизу машину задержал бетонный столбик, уже кем-то до нас свёрнутый набок. На этом столбике пришлось пережить тяжёлую минуту — зад машины взлетел, а ведь у «шкоды» жесть мягкая. Господи, опрокидываемся!.. Судорогой сдавило горло… но машина встала на место, и мы застыли; прежде всего, как любой водитель, я обратилась к Эве:

— Эвуня, дорогая, жива?!..

— Черт возьми это радио, — рассвирепела Эва. — Играет и играет!

И в самом деле приёмник продолжал работать. Я попыталась прийти в себя и осмыслить ситуацию, во всяком случае, осмотреть машину. Внутри особых повреждений не наблюдалось, только коленом выломала рычаг ручного тормоза, и все. Вылезла в шпильках прямо в тёкший под нами ручеёк и вязкую предвесеннюю слякоть, хотя сзади лежали резиновые сапоги. Машину перекорёжило впереди слева: согнулось крыло и упёрлось в покрышку, разбились фары и подфарники, капот, бампер, решётка радиатора… Мотор и прочее большого урона не понесли: багажник был спереди, а все важные потроха сзади. Меня сразу же осенило — выволочь все это на шоссе.

Откуда-то с поля прилетел мужик, он-де специально лошадей держит на такие случаи.

— Ох, пани! — повествовал он снисходительно. — Всякий год кучами тут валяются такие. И все из Варшавы!

Я восприняла его сетования с ожесточением на себя — ведь знаю же этот каверзный поворот, десятки раз проезжала на мотоцикле, яснее ясного — сбросить скорость, так нет же, ленивая скотина, не сбросила! Может, и предназначение, да только и с предназначением надо уметь повоевать!

Лошадьми не воспользовалась, на шоссе остановился грузовик и ещё две или три машины. Две кретинки в кювете — редкостная утеха! Несколько мужиков поднавалились и выволокли нас наверх. Двигатель работал, мешал сломанный тормозной рычаг и крыло, врезавшееся в покрышку.

Через пять минут объявились милиция, представитель Госстраха и множество болельщиков. В эту пору года я оказалась единственной сенсацией. Войтеково регистрационное свидетельство оказалось бесценным — прокурорская машина, формальности мгновенно закончились, даже крыло отогнули, дабы колесо вращалось, на буксире отправились мы в Пасленк. В обстановке полной почтительности завершила я все дела, Эва ждала в машине, элегантно причёсанная, умело подкрашенная, цветущая — бутон розы, а не женщина!

— Не желаю выглядеть жертвой аварии, — решительно заявила она. — И так чувствовала себя обезьяной в клетке, весь город сбежался поглазеть.

Мы сняли самый маленький номер в гостинице, на восемь человек, я заплатила за весь, позвонила Войтеку и сразу же вспомнила Ирэниного мужа: насчёт состояния человеческого фактора Войтек не осведомился, справлялся исключительно про машину. На следующий день велел его ждать.

В номере на восемь человек мы с Эвой сожрали цыплёнка для брата в армии и вылакали бутылку яжембяка для Влодека и Боженки. Брату написали искупительное письмо, которое он якобы хранит до сих пор и перечитывает, когда взгрустнётся. Эву от яжембяка одолела икота, не желавшая отвязаться. Выяснился и ещё один понесённый нами ущерб, у неё лопнула сзади по шву юбка, которую мы, за неимением других, зашили белой ниткой.

На следующий день рычаг установили, разогнули крыло; меня привязали к воротам овина и велели исполнять приказ: «Пани, задний ход!» Приехал Войтек, злой, надутый, оскорблённый в лучших чувствах, порицающий, вёл себя омерзительно, машину повёз в авторемонтную мастерскую в Эльблонг, а мы с Эвой отправились в дальнейший путь автобусом. Добрались мы только до Сопота, остановились в «Гранде» и пошли на ужин, я с больным коленом, разбитым об рычаг, Эва в юбке с белой ниткой на заду, заказали суперизысканное блюдо — сосиски в томатном соусе. А позже таки у Эвы оказалась трещина в ребре, к счастью, одна и продольная, и все из-за приёмника, который держала на коленях.

Отработала я эту аварию добросовестно и эффективно и решила — все, хватит. И в самом деле, с тех пор наши машины попадали в аварии исключительно в моё отсутствие.

Конфликты на почве пользования средствами передвижения росли у нас как-то неопределённо, графически выглядели бы как сплошные зубцы вверх и вниз. Однажды вечером решила я съездить в город, захватив Ежи, чтобы он забежал к отцу за алиментами, затем решила смотаться по своим делам, возможно, ребёнок тоже собирался куда-то. Войтек оставался дома.

— Где регистрационное свидетельство? — осведомилась я вполне спокойно.

— На буфете.

Я взяла свидетельство, снова вошла в комнату:

— Дай ключи от машины.

Войтек лежал на тахте. Машинально полез было в карман, остановился:

— А где твои ключи?

— Не знаю, — с нетерпением ответила я. — Не нашла с тех пор, как запустила ими в тебя на кухне.

— Ну так найди.

— Спешу. Возьму твои.

— Не дам.

Я взвилась с маху, куда-то очень спешила. Швырнула в него свидетельство и молча пошла из дому, забрав ребёнка.

Войтек вышел на балкон.

— Держи! — крикнул он, бросив оба предмета — свидетельство и ключи; упали прямо около нас.

— Не поднимай! — рявкнула я на Ежи.

Ежи уже наклонился и поднял.

— Мать, ты что?..

— Говорю, не смей поднимать! — прошипела я не хуже разъярённой змеи.

— Так что же мне делать?

— Брось!

Я обошла машину и пешком направилась к Бельведерской. Перепуганный Ежи спешил за мной, все ещё держа в руках камень преткновения. За Кондукторской во мне расцвела решительная мысль.

— Дай это сюда!

Забрала у ребёнка свидетельство и ключи и спрятала в сумочку. В город поехала на такси, Ежи взял алименты, я подвезла его куда-то, сделала свои дела и вернулась домой. Наверх поднялась не сразу, спустилась в подвал и зарыла машинные принадлежности в угольной крошке за дверью. Между планками в двери рука проходила свободно. Только после этого пошла домой.

Войтек попытался разрядить ситуацию неубедительно, без всякой энергии, а посему результатов не достиг. Поздно вечером потребовал вернуть свои вещи, с утра собирался ехать на работу. Пока он сидел в ванной, я отыскала под кухонным буфетом свои ключи и закопала их в горшке с фикусом.

— У меня их нет, — ответила я холодно.

— Как это нет? Ведь Ежи все подобрал. Что ты опять натворила?

— Бросила в сток на улице.

— Ты в своём уме?!

— В своём. Выбросила. Коли не имею права пользоваться машиной, на черта мне сдались ключи.

— Ты совсем одурела? Ключи и свидетельство вместе?!..

Я пожала плечами. Войтек прямо-таки обезумел, вытащил Ежи из комнаты и потребовал начать поиски. Мой сын опешил.

— Мать, что мне делать?..

— Да ничего, ребёнок, поищи, почему не поискать?

Ребёнок усёк ситуацию и принял мою сторону, а может, ему просто понравилось развлечение. Обыскали всю улицу, у Войтека слов не хватало, а я сияла от величайшего удовольствия.

Ночью я не выдержала — Войтек непрерывно бегал на балкон, скрипел полом, стучал дверью. Мне требовалось хоть немного поспать.

— Успокойся, — обронила я с презрительной снисходительностью. — Никто не украдёт твою машину, свидетельство и ключи в надёжном месте.

— Где?!

— А тебе-то что? Довольно и того, что я знаю где, перестань бегать как наскипидаренный. Дома их нет.

Утром поехал на работу автобусом. Я выдержала характер ещё дня два. и больше уже никогда он не осмеливался мне отказать, к тому же кредит за эту телегу выплачивала в основном я. В разной, правда, форме, порой швыряла Войтеку две тысячи злотых мелкими купюрами, но все-таки платила. Время от времени случались ситуации и наоборот.

Откуда-то со двора мы выезжали задним ходом, за рулём сидел Войтек, забыл следить, что делается впереди, и сорвал крышку от бака. Я промолчала.

— Ну скажи же что-нибудь! — потребовал он со злостью. — Почему молчишь?

— А что мне говорить? Придираться?

— Я бы придрался.

— Знаю. А я нет. Ты же ведёшь машину, глупо нервировать тебя за рулём. Починишь эту крышку, и ладно.

Случилось это на море, во Владиславове. Никто в бак нам не плевал, возвращаться мы собирались через Быдгощ, где был магазин с запчастями для «шкоды», открытый до трех. Накануне отъезда вечер мы провели у Влодека с Боженкой.

И здесь даже гипс не поможет, могу ошибаться на целый год. После того как с меня сняли эту мерзость, я разрабатывала руку в бешеном темпе — срочно собиралась делать флокировку для Юрека, дающую неплохой заработок. Сперва возбудила всеобщий интерес в больнице на Барской, где установила всеобщий рекорд по оздоровлению, потом мне велели для разработки руки раздавать карты и резать хлеб. Мы поехали во Владиславов, играли в бридж, я раздавала карты за всех, а хлеб — двухкилограммовые буханки — резала маленьким ножом, против чего восстали и дети и Войтек.

— Не станем жрать хлеб, политый твоими слезами! — орали они согласным хором.

— Вон! — шипела я сквозь стиснутые зубы. — Станете! Мне нужна рука.

И действительно, не могу вспомнить, когда это было: в том же году, когда Войтек сорвал крышку от бака, или в предыдущем. Во всяком случае, с крышкой рука у меня уже действовала.

И надо же, как раз в это время Влодек и Боженка въехали в сезон матримониальных конфликтов.

Вся история их брака весьма поучительна, только поэтому и опишу её, а вообще-то я очень их люблю и не имею ни малейшего желания подложить свинью. От Боженки никогда не скрывала, что думаю, так что я не поливаю их за спиной, так сказать.

Влодек познакомился с Боженкой вскорости после того, как отказался от меня. Она приехала отдыхать на море, понравилась, да и неудивительно — прелестная женщина: огромные прозрачные голубые глаза сиротки Марыси, обворожительно сладкая мордашка, ну и все остальное. Влодек мужик умный, интересный, оперативный, предприимчивый, компанейский, прекрасно и охотно танцевал, имел виллу, машину, множество живых мехов и чувство юмора. Чувством юмора, и прямо-таки всесторонним, обладала и Боженка, и видно, сошлось много бед и неурядиц, коли брак их не выдержал испытаний.

Одна из этих «неурядиц» — явно Баська, младшая дочь Влодека. У него две дочери, старшая уже замужем, младшая, Баська, училась в Варшаве и приезжала домой на лето. Был ещё сын, подросток типа трудная молодёжь, но он отравлял существование в основном милиции всего побережья, а не Боженке.

Баська, красивая девица, оказалась исключительной стервой. Высшего класса в ней было все: лицо, фигура, ноги, физическая выносливость — плавала как рыба, умная и способная, а вот чей унаследовала характер, я, зная семью, понять не могу.

Абсолютная эгоцентристка, не считалась ни с кем, в качестве надувалы демонстрировала наглость удивительную. Несчастная Боженка, имевшая сына помладше, старалась все расходы на него ограничить алиментами от первого мужа, отдельно покупала ему, например, яблоки. Прятала их в самых фантастических местах, но Баська всегда находила их и злостно сжирала.

Однажды она нарвалась на Войтека, что доставило мне большое удовольствие. В умении врать ему и до пят не достигала — попусту потратила всю вторую половину дня, не добившись ни шиша, — свой свояка видит издалека. Я даже не очень рассердилась на Войтека за все мои сигареты, отданные этой мерзавке, — спектакль стоил того.

Ладно уж, посплетничаю поподробней. Аккурат в то самое лето во Владиславове пребывал Януш Грабянский, по-моему, один из лучших графиков в мире. Отдыхал вместе с женой и детьми, а Кристина Грабянская была, в свою очередь, одна из прекраснейших женщин в Европе. Баська двинула свои чары на Януша. Я покрутила пальцем у виска и спросила, неужто и вправду считает его идиотом, который способен одну гангрену променять на другую, к тому же не такую красивую. Красотой Баська явно уступала Кристине, а характерами, хоть каждая в своём роде, были достойны друг друга. Грабянский же ума явно не лишился, чтобы развестись с Кристиной ради Баськи, развёлся, говорят, позднее и другую жену сыскал, как я слышала, нормальную, а не из гарпиевых хищниц. Так вот, Баська занялась охмурением Януша, а свободные минуты посвящала ненависти к Боженке.

Ненавидела её патологически и всеми силами отравляла жизнь и мачехе и отцу. Боженка, поначалу доброжелательная, тоже озлобилась, чему удивляться не приходилось. Раньше она работала чертёжницей в проектной мастерской и, по моему личному мнению, вышла за Влодека, чтобы иметь более спокойную жизнь и… норковую шубу. Не говоря уж о том, что Влодек просто мог ей нравиться. Карьеру жены зверофермера начала славно, спасая маленькую норочку от воспаления лёгких — животных она любила, казалось, все складывается прекрасно. Дом содержала в идеальном порядке, обеды готовила, выглядела ухоженной и цветущей, и я была уверена, что все обстоит великолепно.

И вдруг выяснилось — не все так ладно. Боженка нервничала, призналась мне, что не выносит домашнее хозяйство, а готовка обедов — её смертная мука. Да, у них сад, но она ненавидит копаться в земле. Не может есть ни кур, ни яиц — все пахнет рыбой. Меха? Получила всего-то воротник и шапку, сын Влодека — сплошное позорище, а Баська и того хуже — монстр, каких мало.

— Погоди-ка, — прервала я, несколько ошарашенная. — Ведь ты всегда можешь вернуться в мастерскую чертёжницей!

Оказалось, Боженка ненавидит проектную мастерскую и черчение, то есть свою профессию, которой посвятила много лет. Это её откровение я переварила с трудом, потому как сама очень люблю черчение. А у Влодека дела были и того хуже.

После длительного периода невезения и неудач он впал в финансовые трудности. Хотел расширить ферму, привёз из Швеции голубых норок, очень дорогих, вспыхнула эпидемия, перекинувшаяся и на других животных. К тому же начались преследования меховщиков, их обложили дополнительными налогами, Влодек лишился всех сбережений и остался на нуле. Спасти могла совсем небольшая сумма, этак тысяч двести…

Вот тут-то мы и провели у них вечер перед отъездом. Я предложила:

— У вас красивая веранда. Ты получишь всякие необходимые бумаги и разрешение, Боженка в качестве хозяйки поведёт дело, откроете маленькое кафе: песочное пирожное и кофе, за один сезон выберетесь.

— Я не затем выходила замуж, чтобы обслуживать всякий сброд на собственной веранде, — отрезала Боженка с достоинством.

— Ну вот так-то, — заключил Влодек.

— Минутку. Можете сдать комнату, а если потеснитесь, то и две, условия люкс, ванная, горячая вода, пляж под носом…

— Я не затем выходила замуж, чтобы чужие люди шатались по дому! — весьма энергично запротестовала Боженка.

Меня слегка уколола совесть. Выйди я за Влодека три или четыре года назад, не имел бы он теперь никаких проблем: повятовый архитектор в Пуцке — должность вполне доходная, без труда удалось бы спасти положение. К тому же я ничего не имела против того, чтобы накрывать столики с кофе на веранде, рецепт на песочное пирожное у меня отличный, а о профессии кельнерши многие годы мечтала. Боженка дом вела идеально, хоть и неохотно, но финансовой помощи от неё никакой.

В тот вечер они жутко поссорились. Разумеется, нам надлежало выступить в роли арбитров. Выступили, даже с успехом, однако успех продержался лишь до утра. Утром нам пришлось вернуться домой, упаковаться, собрать детей и до трех дня успеть в Быдгощ.

И вот пожалуйста: автоконфликтов между нами как не бывало. Войтек совсем не рвался за руль, мне предоставлялась честь вести машину. Можно, конечно, показать кукиш — он оторвал эту крышку, не я, но мой характер снова дал себя знать. Раз необходимо, надо во что бы то ни стало сделать, ответственность (чтоб она сдохла!) сидит во мне с детства. Двинулись в Быдгощ после бессонной ночи.

Однако заснуть за рулём мне не грозило определённо. Войтек сидел рядом, трое наших детей сзади. Организовали конкурс, кто первый назовёт марку встречной машины, вернее, кто первый прокричит. Борьба за первенство достигла зенита: выигрывал тот, кто заорёт громче, а участие в игре принимали все четверо. Ежеминутно у меня над ухом раздавался мощный пронзительный ор:

— "Варшава"!

— "Мерседес"!

— "Волга"!

В основном вопили хором — очередную машину успевали заметить одновременно. Я выжимала сто тридцать, больше «шкода» не любила, почти все время на клаксоне. Когда, минуя селения, я немного сбрасывала скорость, Войтек ядовито интересовался:

— Ну что ж, придётся отказаться от этого Быдгоща?..

У магазина я остановилась без четверти три и в течение тридцати секунд заснула, опершись на баранку. Войтек выскочил и побежал в магазин, а дети придумали новую игру: пролетали машину через заднее сиденье насквозь, хлопая дверцами. Я ничего не слышала. До Варшавы вёл Войтек, спокойно продолжая принимать участие в конкурсе.

И все-таки счастье со «шкодой» мне не было суждено на земле, но сначала покончу с Боженкой, ведь она должна послужить поучительным отрицательным примером. После многочисленных усилий, неудач и поражений Влодек обанкротился, продал ферму, недвижимость и машину и перебрался в Варшаву, отчасти под влиянием жены, ненавидевшей заодно и море и желавшей вернуться в город. Купили кооперативную квартиру. Прошло уже несколько лет, когда я после визита у них сидела с Боженкой в машине и пыталась извлечь из неё позитивные намерения.

— Ну ладно, — начала я, будучи уже просто в панике. — Боженка, скажи мне… Проектную мастерскую ненавидишь, моря не выносишь, домашнее хозяйство не терпишь, с землёй возиться не любишь, Влодек тебе больше не нравится, готовка вызывает отвращение, Боже мой, так что же ты любишь?!!!..

— Читать, — не задумываясь ответила Боженка.

— И ничего больше?!!!..

— Ничего. Люблю читать книги, и все тут.

Повеситься можно, ей-Богу… При этом она весело смеялась и была очаровательна. Мне обязательно хотелось найти выход, даже пришло в голову, не согласится ли она читать корректуры — при этом ведь приходится читать без удержу, но вовремя спохватилась: как только чтение сделается профессией, Боженка и его разлюбит. Сиднем сидеть дома скучно, раздражает, никакая работа не отвечает вкусам… Короче, все это свалилось на Влодека. В результате развелись с громким скандалом, как раз в это время женился мой Роберт… не стану забегать сейчас так далеко вперёд, напишу обо всем в положенном месте. Во всяком случае, Боженка вышла из всех этих передряг не в наилучшем виде.

* * *

Люцина заболела нетипичной болезнью — какие-то нарушения деятельности внутреннего уха. Началось это после лечения тархоцилином, а вот что лечили, не помню — Люцина располагала большим реестром хворей. Кажется, поначалу речь шла об операции почки. В общем, и на ровном месте ходить она не могла, а уж лестница отпадала вчистую. В это время умерла бабушка.

Да, ничего не поделаешь, слишком много разного происходило одновременно. После отъезда Тересы бабушка жила вместе с моими родителями, и много весёлых минут доставил ей Роберт. Ежи уже вырос, а Роберт по возрасту как раз был во вкусе бабушки. Она ходила с ним в костёл и однажды сдержанно призналась, что стыдоба случилась полная: мой ребёнок устроился в первой же свободной исповедальне и начал тарахтеть и гудеть. Исповедальня превратилась в автомобиль, а тарахтел и гудел так — не только прихожане, но и ксёндз оглядывался от алтаря.

В один прекрасный день я приехала за детьми и на улице около дома застала плачущую бабушку.

— Что случилось? — забеспокоилась я.

Пропал Роберт. Ушёл из дому два с половиной часа назад и до сих пор не вернулся. Ежи пришёл из школы, искали вместе с бабушкой — бесполезно.

Мне сделалось не по себе, но, прежде чем броситься в милицию, решила ещё поискать. Отправила Ежи в сторону Мадалинского, а сама пошла на улицу за домом. Едва завернула за угол, со стороны Ружаной появилось нечто несусветно чёрное. С трудом распознала собственного пропавшего ребёнка.

— Где ты был? — чуть не простонала я.

Ребёнок не скрывал, где был, даже гордился: на

Ружаной помогал какому-то пану перебросать уголь в подвал.

Из первой больницы бабушка сбежала, медицинский персонал, мол, травит всех пациентов насмерть, чтобы освободить кровати. Потом она долго болела дома, пока не вызвали «скорую», от которой бабуля потребовала прихватить вместе с ней и фикус, предназначенный мне, — все равно проезжать мимо, нетрудно и подсобить. «Скорая» в дополнительной услуге отказала, и по бабушкиному желанию я уволокла этот огромный горшок сама, фикус долго служил памятью о бабуле, извели его мои дети, не помню почему; наверное, по глупости.

На бабушкиных похоронах Войтек вёл себя как положено, бережно поддерживал Люцину на лестнице костёла; несмотря на жару, облёкся в чёрный костюм. Вообще со смертью бабушки возникли осложнения, умерла она летом, в июне, не помню, куда подевалось все семейство, но оформлять документы в последнюю минуту пришлось моей матери. От Люцины с её внутреннеушными расстройствами не было никакого толку. Мать отправилась в районное бюро, тогда Народный совет, и начала оформлять, то есть уселась на скамье в скверике перед зданием и сидела.

Не уверена, удалось ли бы когда-нибудь оформить бумаги о смерти и похоронить бабушку, если бы не случай: мимо проходила Марыська, двоюродная сестра матери, та самая, что в «Просёлочных дорогах» жила в Тоньче в вагончике Джималы. Она присела рядом, осведомилась, в чем дело, взяла бумаги и сделала все необходимое.

Вскоре после смерти бабушки удручённая семейными несчастьями Тереса прислала Люцине приглашение в Канаду. Уже несколько окрепшая Люцина поплыла «Баторием», после чего все несусветные семейные катавасии переместились по ту сторону Атлантики.

Для начала Люцина пропала. Тереса и Тадеуш выехали за ней в Монреаль, осмотрели всех пассажиров «Батория», сестры не сыскали и впали в ужас и отчаяние. Начались поиски. В списке пассажиров она числилась, по дороге никто не утоп, а в Канаде её нету, и привет — куда, на Божескую милость, могла подеваться? Сходили с ума, кидались с расспросами на всех и вся, вконец расстроенные вернулись в Гамильтон. Люцина сидела у соседей в садике.

Кто-то из Монреаля ехал в Гамильтон, и с этим кем-то Люцина улизнула столь артистически, что исчезла незамеченной встречавшими. При виде Люцины в чужом садике Тереса онемела от ужаса: она уже привыкла, что явиться без предупреждения — страшная бестактность, и вообще новые знакомства завязываются после солидной подготовки, а Люпина спокойно впёрлась к незнакомым людям, неслыханно компрометируя семейство. Не помню, что ещё она там натворила, но Тереса своё письмо в Варшаву окропила горючими слезами, Люцина же вернулась в прекрасной форме, поздоровела и помолодела. Морское путешествие в обе стороны перенесла отлично — подумаешь, тарелка супу, а не океан.

Я отправилась её встречать в Гдыню с матерью и тётей Ядей. Высмотрели мы её издалека среди пассажиров, сходящих на сушу, после чего Люцина пропала. Толпа прошла, а Люцины нет как нет, мы нервничали средне — на сушу вышла, в воду свалиться негде, ясно: жива и здорова, но кой черт её опять куда-то унёс?

Наконец Люпина появилась чуть ли не последняя. Оказалось, пережидала людей, хотела узнать, как пройдут таможню пассажиры, привёзшие вагон негритянских барабанов. Может, и два вагона. Почему африканские барабаны везли из Канады, осталось тайной, может, путешествовали вокруг света, во всяком случае я вполне поняла Люцинино любопытство. Мне и самой стало любопытно. А в таможне возникла теоретическая проблема касательно квалификации нетипичного багажа: что же это такое по таможенным правилам — музыкальные инструменты, изделия из кожи или произведения народного искусства?.. В рассмотрение входили и детские игрушки. Чем негритянские барабаны в конце концов признали, не помню, но Люцина не в силах была лишить себя такого зрелища.

В Варшаву выехали уже к вечеру, стемнело. Где-то около Нидицы «шкода» начала барахлить.

Двигатель как-то странно задыхался. С минуту молчал, потом словно бы оживал, но не желал выдавать более шестидесяти километров. Снова задыхался, и все начиналось сначала, пока не задохнулся совсем. Метода действий в таких случаях у меня уже отработана, я вылезла и помахала рукой.

Остановился «мерседес» с водителем и пассажиром. Пассажир не в счёт, мной заинтересовался водитель.

— По-моему, нет искры, — удручённо пожаловалась я. — Не знаю почему.

Начали проверять. И в самом деле с искрой происходило что-то странное: то появлялась, то нет, а причин вроде бы никаких. После получасовых раздумий и мучений водитель «мерседеса» предложил поехать, а он будет эскортом. Если мотор совсем сдохнет, возьмёт меня на буксир, пока работает, надо ехать.

До сих пор почитаю этого «мерседесного» автомобилиста самым порядочным человеком в мире. Тащился рядом со скоростью шестьдесят километров, а мог мчаться в два раза быстрее. «Шкода» двигалась неохотно, но все-таки двигалась, он пас меня до Жолибожа, снисходительно принял от Люцины пачку сигарет «Пэл-Мэл», до дому я добралась самостоятельно.

Войтек на следующий день проверил, зажигание работало, обругал меня автомобильной кретинкой и никакой поломке не поверил. А ещё на следующий день мы отправились в Кабацкий лес вместе с Аней и её мужем — автомобильным маньяком, владельцем «рено», цели экскурсии не помню, по-видимому, хотели глотнуть свежего воздуху, Войтек подскочил на какой-то рытвине, и амба. Конец езды.

— Ну вот видишь, — с удовлетворением констатировала я.

В Варшаву нас отбуксировал «рено». В техобслуживании начали проверять, никто не мог разобраться, в чем дело — машина вроде бы в идеальном порядке. Разобрали её на детали.

Выяснилось, отломился стерженёк в зажигании. Отломился неровно, держался на уцелевших зазубринах металла и то цеплялся и включал зажигание, то нет. Бракованный металл попался, никому и в голову не приходило разумное объяснение. Зазубрины сносились, и на рытвине в лесу зажигание полетело окончательно. А главное — в тот момент Войтек вёл машину, а не я.

Затем подлая «шкода» сорвала себе резьбу в дворнике моими руками. Дворники приходилось снимать, чтобы не украли, я противилась всячески, однако Войтек настоял на своём. Снимала я неохотно, резьбу черт побрал, и, конечно же, на меня тут же обрушился ливень. Ехала я с площади Завиши на Мокотов и, слово даю, через дождевую завесу не различала, где автобус, а где велосипедист. К счастью, велосипедист оказался в чем-то красном; убеждённая, что передо мной автобус, я обогнала его, чуть не заезжая на левый бордюр тротуара, случись наоборот, было бы куда хуже.

«Шкода» явно предпочитала Войтека, а не меня. Водить он научился, реакция у него оказалась отличная, но водил рискованно, всегда на грани безопасности, без малейшей дистанции. Как раз в ту пору он заболел желтухой, лежал в инфекционной клинике, потом поехал в санаторий, и она, «шкода», писала ему письма, а не я. У меня до сих пор цела пачка корреспонденции несчастной «шкоды», влюблённой в своего повелителя, который променял её на красную «симку», в итоге чего «шкода» совершила самоубийство. Так и быть, немного из этой переписки процитирую.

Дражайший мой властелин и повелитель!!!

Я прекрасно знаю, что Тебя интересует вовсе не глупая старая кляча, которую Ты здесь со мной оставил, и не идиотская переписка с ней, интересую Тебя исключительно только я. Не намереваюсь ждать, когда она Тебе про меня напишет, пишу сама, не сомневаюсь, доставлю Тебе значительно большую радость, нежели все её глупые каракули.

Скучаю без Тебя, хоть, признаться, и сержусь за выхлопную трубу, коей Ты так долго не мог заняться. Сам понимаешь, сколь неприлично мне показываться в городе с таким ущербным задом. Она припаяла эту трубу, не представляешь, как я нервничала. На станции техобслуживания ей велели дать задний ход вверх по наклонной плоскости над смотровой ямой. Сперва я зашлась от ужаса, вдруг передаст этот манёвр механику из мастерской, явно пребывавшему под крепкой мухой. Она заявила, работники, мол, физического труда после приёма алкоголя работают куда как лучше, чем до, ну а насчёт въехать и у неё появились серьёзные сомнения. Сама въехала. Амбал под мухой подобрал мне красивый кусок трубы и припаял на славу…

…Представь, она говорит о Тебе возмутительные вещи! Уверяет, что Ты занимаешься исключительно мной и любишь только меня… Ты ведь и в самом деле любишь меня?.. Ох, боюсь, забудешь обо мне, перестанешь заботиться и предпочтёшь каких-нибудь баб. Ну что за чушь я горожу, не правда ли? Какие бабы способны затмить мой образ? Никогда не поверю, чтобы Ты позабыл меня, дорогой!..

…Не уверена, даст ли она мне ещё клочок бумаги закончить письмо.

Дала. Могу, дескать, писать Тебе хоть эпопею, она не станет встревать. И очень правильно. Просила я её как человека — сменила бы мне этот аккумулятор, так нет же, уверяет, денег у неё нет. А телефонный счёт собирается оплатить, ну что за идиотка! На телефоне ведь далеко не уедешь!

…Не сомневаюсь, мне Ты ответишь. Она-то надеется, что и ей черкнёшь, да ведь Ты предпочитаешь переписку со мной. Если желаешь передать ей что-нибудь, пожалуйста, передам. А уж предпочитаешь наверняка меня — я молода, красива и послушна.

Целую Тебя, дорогой, и тихонько тарахчу для одного Тебя — любовно и нежно. Возвращайся поскорее! Верю, Ты навсегда мой и будешь любить меня вечно, как люблю Тебя я.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21