6

— Докладывай, — невесело сказал майор, он же подынспектор Эдик Бежан своему подчинённому Роберту Гурскому, только что получившему звание поручика, иначе комиссара.

Роберт уже держал наготове свой служебный блокнот и деловито начал:

— Один из самых богатых людей в стране. Фотограф-график. Природа, больше фауна, меньше флора. Публикации, в том числе в «Нейшнл Джиографик», пользуется большим спросом, так как снимки действительно великолепные. Связи с финансовым капиталом довольно странные: банки, акционерные общества — все что попало. В целом нелюдим, одинокий. Застрелен из своего собственного ружья, жаканами на кабана, два выстрела, в том числе один — прямо в глаз.

— Неприятно, — пробормотал Бежан.

— Очень, — согласился Гурский. — Тринадцатого. Пролежал в запертом кабинете полных четверо суток и ещё частично одни, в сумме пять. Кабинет — настоящая крепость, вскрывали его несколько часов.

Гости у него бывали редко, так что он мог бы там лежать до скончания века, но его в буквальном смысле слова унюхала домохозяйка или как её там назвать…

— Постоянная?

— Нет, приходящая. Скорее даже приезжающая.

Из Варшавы. По мнению Вильчинского, влюблена в него до смерти и все ещё надеется, что он на ней женится. Пустые фантазии. Только ему и не хватало жениться на ней или на ком-то ещё…

— Педик? — заинтересовался Бежан.

— Ничего подобного, исключительно женщины.

Но и тех почти нет, страшно осторожен в вопросах секса…

— Онанист!

— Да нет, здоров, как кабан, вскрытие показало.

Но какой-то он не такой.., не знаю, меня там при этом не было… Отсутствие сексуальных потребностей, или как?

— Возраст?

— Сорок пять лет. В самом расцвете сил. И, как я уже сказал, пышащий здоровьем. Несколько старых переломов костей, идеально сросшихся. Вёл упорядоченную жизнь, уезжал редко, имел квартиру в Варшаве, иногда у него бывали разные типы, домохозяйка знает, кто, но не хочет говорить…

— А как её фамилия?

— Михалина Колек. Типы — крупные рыбы из высших сфер, прежних и нынешних, никаких друзей, исключительно деловые связи. В кабинет никого не пускал. Михалина Колек, кстати, все ещё пребывающая в состоянии окаменелой истерии, упёрлась, что шлёпнула его, как она говорит, та сучка.

— Какая сучка?

— Бывшая жена. В паспорте у него записано «холостой», так что, наверное, разведённый, и тут начинается винегрет. Дело в том, что бывшая жена действительно существует, в Заверче, но эта Колек упрямо сообщает варшавский адрес, Рацлавская, шесть.

Некая Иза Брант. У той, которая из Заверча, с фамилией все в порядке — Ганна Доминик, а в доме шесть на Рацлавской ни на одном этаже никакой Изы Брант нет и в помине…

Бежан наконец-то активно включился в доклад.

— Стой, теперь у тебя винегрет выходит. Похоже, ты слишком кратко излагаешь.

— Я докладываю все, что успел раздобыть, — оправдывался Гурский. — Последние данные из компьютеров учёта населения, да и то лишь благодаря Эле.

— Это та, что сидит на работе, потому что ненавидит свой дом?

— Она. Заодно малость мне пожаловалась на жизнь, так время и пролетело.

Бежан кивнул с полным пониманием. Ненавидящая дом Эля нередко оказывалась настоящим кладом, её услугами можно было воспользоваться даже тогда, когда рабочий день уже давным-давно закончился, правда при одном условии, что вы готовы принять на себя целый поток обид и горестей. Впрочем, никто особо не удивлялся, она и в самом деле жила в ужасающих условиях, и жилищных, и семейных.

— Ладно, начнём разбираться в деталях. Самоубийство сразу же долой, никто не может два раза выстрелить в себя из длинноствольного оружия.

Впрочем, из короткоствольного тоже сложно. Так что там с кабинетом? Крепость? И никто не входил?

А может быть, все-таки можно было как-то войти?

— Исключено, — решительно запротестовал Роберт. — Я сам был и все видел. Окно снаружи вообще непреодолимо, открывается исключительно изнутри, стекла пуленепробиваемые…

— А если он, к примеру, открыл его, чтобы проветрить, а кто-то взял и залез?

— К этому мужику не очень-то залезешь. Метр восемьдесят три ростом, восемьдесят пять кило живого веса, физически страшно сильный — раньше служил в спецвойсках. Сейчас ребята копаются в его прошлом, уже известно, что на сборах показывал рекордные результаты.

— А выстрелить снаружи?..

— Из его собственной двустволки? Пришлось бы вначале эту двустволку у него украсть и вынести…

— А второй ключ от двери?..

— Пока наличие дубликата не установлено. Колек настаивает, что был всего один ключ, к тому же он вроде бы сам смастерил эти замки и сделал один ключ ко всем запорам.., то есть задвижек там было много, но все они запирались одним ключом. Очень все это изобретательно устроено. А ключ он всегда носил с собой, никогда не выходил из кабинета, не заперев его, даже когда шёл в туалет. Он и спал с ним, и мылся. И вот этого-то ключа и нет.

— Хорошо искали?

— Думаю, да. Втроём: Вильчинский, Тшенсик и я.

Вильчинский — с энтузиазмом, Тшенсик — из любопытства, а я — из упрямства. Всех остальных оттуда выгнали, как только фотограф, доктор и дактилоскопист закончили свою работу. Ну и сразу после звонка к нам. Я там был через два часа.

— Значит, шлёпнул его, нашёл ключ, вышел и запер, а ключ теперь в Висле…

— А вот в этом я не уверен, — энергично перебил его Гурский. — Если бы отремонтировать то, что они там поразбивали, этот ключик может стоить миллионы, Я имею в виду, что тот, у кого теперь ключ, вполне может так считать. Я эти бумаги не выносил и вообще запретил трогать.

— Постой-ка, — сообразил Бежан. — Ты вроде бы кратко излагаешь, но получается ужасно много. Нужно не только подробно, но и по порядку.

— По моему порядку или вообще?

— Наверное, вначале вообще, что там было, к чему они пришли, а уж потом — твоё…

Тогда Роберт Гурский в деталях описал все поступки и душевное состояние Михалины Колек, которая не преминула открыть Вильчинскому свои ужасные переживания. Расстроена она была смертельно и не скрывала своего отчаяния. Сучка не сходила у неё с языка, однако на настойчивые и конкретные вопросы она отвечала вполне вразумительно.

Благодетеля лишили жизни тринадцатого, так как именно тринадцатого около полудня она оставила его в добром здравии и поехала в Варшаву, а пятнадцатого, когда вернулась, он был уже мёртв. На предположение, что было ещё и четырнадцатое число, она отрезала, что это невозможно, так как телевизионная программа была раскрыта на тринадцатом, корреспонденция на следующий день осталась в почтовом ящике, а свежим полотенцем в ванной никто не пользовался. О пятнадцатом же нечего даже говорить, потому как кружочки на столе так быстро бы не высохли. Только тринадцатое, и ничего больше!

Заключение патологоанатома её словам не противоречит. Жертва скончалась между двенадцатым и четырнадцатым, так что тринадцатое действительно более всего подходит. Кроме того, четырнадцатого ни одна живая душа этого типа уже не видела.

Все это было известно к тому времени, когда Роберт прибыл туда и лично осмотрел место преступления. Только место, так как владельца помещения уже увезли, и его можно было осмотреть в морге, а, точнее, в прозекторской Млавской больницы.

К вскрытию по понятным причинам приступили немедленно.

Таинственный кабинет оказался на удивление большим, хоть в нем и было всего одно окно. Снаружи — зеркальное, а изнутри все было видно, к тому же оно было пуленепробиваемое и теплозащитное. По мнению Роберта, оно одно стоило целое состояние.

У окна стоял огромный верстак, оборудованный всевозможными хитрыми приспособлениями: тиски, сверло, микроскоп, какие-то увеличительные стекла со специальным освещением, две разные горелки, баночки, ящички и черт знает что ещё. Рядом стояло вращающееся кресло на колёсиках. На стене за верстаком, напротив входной двери, висело охотничье огнестрельное оружие — две двустволки, в том числе одна с обрезанным стволом, духовое ружьё и штуцер на крупного зверя, кроме того, две скрещённые сабли, армейский штык в ножнах и очень старый дуэльный пистолет, несомненно, — историческая реликвия.

Напротив окна и верстака стоял небольшой письменный стол, а по бокам — множество канцелярских шкафов, доходящих до самого потолка. Вся эта часть помещения была полностью засыпана бумагами, стопками газет и журналов, картонными и пластиковыми папками и какими-то рукописями при полном отсутствии книг. В противоположность идеальному порядку на верстаке здесь царила страшная неразбериха, словно кто-то что-то поспешно искал. И, несомненно, нашёл, так как перекопал не все: одна треть содержимого кабинета осталась нетронутой.

Ещё там находились небольшая металлическая стремянка, обычная деревянная табуретка, в стене недалеко от верстака торчал кран, под ним умывальник. И больше ничего. Ни коврика, ни стула, ни подручного столика, абсолютно ничего — два рабочих места и все.

— Постой-ка, — перебил Бежан. — Ты опять убежал слишком далеко. Двустволка висела на стене?

— Когда я туда приехал, да, на стене.

— Так откуда они взяли, что его пришили из неё?

Роберт посопел, вздохнул и устроился поудобней на стуле.

— Да, вы правы, я, пожалуй, слишком разогнался. Они этого не знали. В первый момент никто этого не знал. Но у Вильчинского проблем с мозгами нет, как только он увидел труп, а он уже знал, кто это, то в первую очередь позвонил нам, а потом вообще сам ничего не трогал и никому не позволил.

Над техником торчал, как палач над осуждённым, глаз с его рук не спускал, а третий глаз у него, похоже, на затылке, так как за фотографом он тоже следил. Ждал меня, уже зная, что я приеду один, так как вы.., это…

— Это, это, — расстроенно пробормотал Бежан, который за последние три дня пережил немало неприятных минут — его вызвали в Пыжицы сообщением, что его жена после ужасной автомобильной катастрофы находится в больнице, только неизвестно, в какой. После чего оказалось, что она-таки в больнице — как медсестра, помогающая жертвам катастрофы, и с ней самой ничего не случилось. Выяснение всего этого заняло немало времени, в результате вызванный в срочном порядке Гурский поехал в воняющий кабинет один, без компании.

— В общем, он предпочёл не в одиночку, — продолжал Гурский. — А уже была ночь, так что мы, каюсь, часика три подремали, до рассвета — днём же удобней — и к полудню все выяснили. Из больницы пришло сообщение о жаканах и времени смерти, а на месте оказалось, что практически все отпечатки пальцев в этом кабинете принадлежат покойному…

— Практически? — с явным подозрением перебил Бежан.

— Практически, — с нажимом повторил Гурский. — Там вообще-то все было чисто, этот тип был педантом, но, например, ставя на место что-то помытое и вытертое, своих пальчиков уже не стирал. А вот на этой двустволке — ни одного отпечатка. Прямо-таки отполирована. И больше ничего, только она одна.

И ещё нашлись три нечётких, как бы смазанных отпечатка, но эксперты говорят, что за эти три они голову на отсечение не дадут. Отпечатки не свежие, довольно старые. А убийца был в перчатках…

— Стой, ты опять от меня убегаешь, — скривился Бежан. — Они говорят, что эти три отпечатка могут быть не его?

— Могут, но не обязательно. Говорят, что если бы у них были все десять пальцев владельца, возможно, они бы их и подогнали, но за одни эти гарантий не дадут. Вообще ничего не дадут.

Бежан помолчал.

— Это могло бы значить, что все-таки… А какая двустволка?

— Укороченная. Обрез.

— Он что — браконьер?

— Что вы. Был членом охотничьего общества, имел разрешение…

— А жаканы вы отстрелили для пробы?

— Я так тороплюсь, потому что страшно хочется добраться до конца, — с раскаянием оправдывался Роберт. — Разумеется, отстрелили, немедленно, как только определили, что двустволка вытерта и что это были жаканы, потому что эти сведения пришли одновременно. К пяти утра все это уже было в лаборатории, и вывод однозначный — стреляли из неё.

А жаканы, пара коробочек разного калибра, лежали у него в ящике стола, и отпечатки на коробочках — только его собственные.

— Значит, сам вынул, сам зарядил и с поклоном вручил убийце, чтобы тот малость пострелял…

— Да, похоже на то. Но подождите, по порядку.

Все это время мы искали ключ — он, вроде бы, небольшой такой был. Безрезультатно. И все свидетельствует о том, что гость не был чужим, напротив, кто-то из близких ему людей, которого он сам и впустил…

— Минуточку. Перчатки.

— В этом-то и дело. Искал в бумагах. Письменный стол, полки, папки… Там был Мальчик, он страшно старается после того, как прокуратура его ни за что обругала, так он всем назло решил, что больше к нему никто не прицепится. Времени у него было — кот наплакал, так как Вильчинский его тут же прогнал, но парочку следов он все же нашёл. Перчатки, тонкая кожа. Гладкие. На папках и на письменном столе.

— Значит, убийца что-то искал в макулатуре. А почему близкий?

— Они пили кофе в салоне, — лаконично пояснил Роберт.

— Ну и что? — удивился Бежан. — И откуда это известно?

— От Михалины Колек. У него не было никаких друзей. Практически никогда не бывало гостей. Ну, может, раз в два года. Остальные — их тоже очень мало — по делам: официально, холодно, в библиотеке, иногда с рюмкой алкоголя, чаще — без, и никогда никакого гостеприимства — никакого кофе, никакого чая, никаких бутербродов…

Бежан снова перебил его.

— Подожди. Он ведь фотограф, и у него должна быть тёмная комната и все оборудование. И где все это?

— За библиотекой, которая служила ему гостиной. Вообще у него в библиотеке и компьютер был, и все остальное, а рядом чудо какая фотолаборатория: тёмная комната, все оборудование самого высокого класса. Все вместе — можно сказать, официальное место работы.

— Хорошо, это понятно. А почему близкий человек?

— Так вот, эта Колек настаивает, что он пил кофе и спиртное с каким-то необычным гостем, за столом в салоне, потому как вроде бы остались кружки от стаканов. А на кухне она нашла чашки и все остальное, по две штуки. Все это она, разумеется, вытерла, убрала, столик этот чёртов так не сиял, даже когда новым был, какие уж там следы, но я ей верю. Если бы она все это выдумала, то стала бы закладывать людей по-крупному, а для таких тонкостей она слишком глупа. Кроме того… Сейчас. Порядок выстрелов определить невозможно, оба были смертельными: и тот, что в глаз, и второй, прямо в загривок… Прошу прощения, жаканы ассоциируются с кабаном.

— И при этом дуло обрезано? — с сомнением произнёс Бежан. — На сколько оно обрезано?

Роберт показал руками.

— Примерно вот на столько. У него там вообще были разные вещицы собственной работы или как-то переделанные… Странный тип… Но постойте, это ещё не конец. Тоже сведения от Мальчика. Он говорит, что в этой тёмной комнате — настоящие сокровища, но какие-то странные — ими не пользуются.

Просто на показ. Или пользуются раз в два года, что само по себе невозможно, ведь он же снимает…

Отпечатков пальцев страшно мало, а кое-где вообще нет, например, снизу на ручках кресла. Так что же он каждый раз, вставая со стула, вытирал под ручками? Я понимаю, это вращающееся кресло, но ведь так не бывает, чтобы, сидя на нем, человек ни разу до ручек не дотронулся! А ещё он уверенно так утверждает, что на столе, том, что в кабинете, то же самое, хоть он его и обследовал второпях. Какой бы тот ни был педант — пусть он все протирает и натирает, но ведь не до такой же степени!? А, вот ещё что! Один из тех нечётких отпечатков — под ручками кресла.

Странно все это как-то…

Оба они некоторое время молчали, так как Роберту нужно было перевести дух, а Бежан систематизировал в голове полученную информацию.

— Ну ладно, — заговорил наконец начальник. — А теперь, что с той сучкой?

Роберт все прекрасно помнил, а эта сучка его и самого заинтриговала, так что ему не пришлось даже в блокнот заглядывать.

— Вот именно. Эту Колек нужно будет поприжать, потому что, как я уже сказал, пару других она точно знает, но молчит о них, как надгробный камень, одну только эту бабу всю дорогу грязью поливает. В глаза бросается, что ненавидит она её, как чуму. С другой стороны, эта самая Иза Брант — вне всякого сомнения личная знакомая, никакими делами здесь и не пахнет.

— А чем она вообще занимается? Профессия?

Работа?

— Этого Михалина Колек сказать не могла. Я понял, что она — какая-то журналистка, учительница, работница какой-то типографии, издательства, секретарь редакции, литературный критик и вообще отвратная курва. Да, и к тому же вся из себя графиня.

В общем, подлая, коварная гадина.

— Но какая бы она ни была, по указанному адресу её не существует?

— Нет.

— А настоящая разведённая жена? Как её…

— Ганна Доминик. В Заверче. До неё мы ещё не добрались.

— Ну, за эти два дня ты и так достаточно накопал. А что касается засекреченных деловых партнёров…

— То мне кажется, что мы о них знаем даже больше, чем сама Михалина…

— Ну, ну! — предупреждающе прервал его Бежан. — Сдаётся мне, что мы с тобой попадём и в засекреченные времена. Михалине Колек может быть известно столько, что наши сведения ничто по сравнению с этим. А какова она из себя?

— Внешне?

— Внешне.

— Мечта целого экипажа корабля, который слишком долго болтался в море, — сказал Роберт без тени сомнения. — Её бы на всех хватило. Мощь. Потрясающая машина. Если бы кто-то должен был меня лягнуть, то я предпочёл бы лошадь, а не её.

— Понятно. А внутренне?

— Абсолютный примитив. Лишена всяких идей.

Верная, как пёс. Неспособна к самостоятельному мышлению, но из таких хитреньких. При этом беспредельно глупа.

— И похоже на то, что постоянна в своих чувствах, — невесело вздохнул Бежан. — Что вовсе не мешает нам как следует её прижать. Соседей ещё опрашивают, ты распорядился?

— Конечно. Не из-под земли же этот убийца вылез, ему ведь нужно было туда дойти, хотя скорее — доехать…

— Минутку. А Изу Брант покойник мог бы принимать в салоне?

— Колек утверждает, что мог бы даже лечь с ней в постель.

— Так причём тут жена из Заверча? Черт бы побрал эту бабу…

7

Намерения семейства выкристаллизовались за завтраком.

Мне все так же ужасающе не везло, и я решила, что я скоро сойду с ума. Если бы не забота о детях, я бы просто сбежала из дому, наплевав на все поганое наследство.

Дядя Игнатий выдумал, что кроме яйца всмятку он охотно съел бы тосты с сыром и мелко нарезанными шампиньонами, его примеру последовала вся семья. Все вдруг захотели тостов с сыром и мелко нарезанными шампиньонами, возможно, также с добавлением столь же мелко нарезанной ветчины.

Если учесть, что я жила здесь всего два года и крайне редко что-то жарила, эту проклятую плиту я ещё как следует не изучила. Счастье ещё, что хоть вчерашние куры получились! Однако мне не оставалось ничего иного, как только приступить к изготовлению лакомства, постоянно упрекая саму себя за то, что заранее не подумала о кухонных проблемах. Нужно было заручиться помощью профессионала, иначе каким чудом я смогу готовить завтраки, обеды и ужины на шесть человек, одновременно возя их же по городу и демонстрируя им достопримечательности столицы?

Обрезанный палец с пластырем мне страшно мешал, однако я все же выполнила заказ. Двадцать три тоста — больше на противне не поместилось, — щедро усыпанные всем, чем требовалось, я поставила в печь и сразу же сделала поправку на количество.

Увеличить время жарки. Температуру, естественно, тоже повыше…

Я установила печь на полчаса. Спустя двадцать минут, управляясь с яйцами всмятку, бабушка потянула носом:

— А у тебя, девочка моя, ничего там не сгорело?

Ёлки-моталки!..

Открыв печку, я выпустила в кухню клубы чёрного дыма. Да уж, ничего не скажешь, на полную мощь она жарит быстро… Пришлось им есть обычные бутерброды с ветчиной и сыром, так как булочек на тосты у меня больше не было. Сырых шампиньонов они не захотели. Ну нет так нет.

Что же касается их намерений, то оказалось, что они хотят неделю провести в Варшаве, потом на неделю поехать в Гданьск, потом опять вернуться в Варшаву не меньше чем на неделю, затем поехать в Краков, тоже, видимо, на неделю, а конец каникул провести в Варшаве. Прекрасно, гостиницу я им забронировала, однако по всему выходило, что мне же придётся их и возить. Троих — бабушку, тётю Ольгу и дядю Игнатия. Тётка Иза и дядя Филипп решили передвигаться своим ходом и, возможно, съездить в Гданьск и Краков, хотя, может быть, и нет.

Во время пребывания в Гданьске они хотели бы лично познакомиться с моими детьми в их теперешнем возрасте, так как с маленькими они уже встречались. Так что я явно накаркала, сказав Элеоноре, что ей на голову свалится все семейство.

Я робко осведомилась, не поедут ли они в город одни, потому что мне нужно будет приготовить хоть какой-то обед. Я бы сделала сразу дня на три…

— Как это? — возмутилась в ответ тётка Ольга. — Ты хочешь бросить нас на произвол судьбы?

— В этом городе, наверное, есть хоть какие-то рестораны? — заявила одновременно бабушка деревянным голосом.

Да, Элеонора была права. Одно дело, когда я у них одна, и совсем другое — когда их у меня пятеро. Ну да ладно, куплю что-нибудь во время поездки по городу.

Тётка Иза и дядя Филипп вновь велели вызвать для них такси и укатили отдельно от всех. Мы лишь договорились, что в определённое время встретимся все вместе на обеде, либо в Виланове, либо на Вспульной. Я очень настаивала на этих ресторанах, так как только там у меня были знакомые, и я могла бы получить столик без предварительного заказа.

Ну и началось. В тот момент, когда я остановилась в Аллеях Уяздовских, заверещал мой мобильник. Звонил Рысек.

— Кажется, мне звонит ваш дядя и предлагает пообедать в «Европейском», — сообщил он. — Я уже вроде бы кое-что сообразил. Вы долго не брали трубку?

— Долго, так как не могла вытащить её из сумочки, — призналась я. — А потом он замолчал.

— Нет, стал звонить у меня. Не знаю, как получится в обратную сторону.

— Тогда отключись, я попробую позвонить им…

Результат получился точно такой же, то есть отозвался Рысек.

— Вот видите, я угадал. Не знаю, что они там сделали, но звонки перебрасывает на меня. Я тоже попытаюсь позвонить им и посмотрю, соединит ли меня. В случае чего что им сказать?

— Что с «Европейским» ничего не выйдет, потому что у нас там не заказан столик.

Через пару минут снова зазвенел мобильник. Разумеется, Рысек!

— А меня с ними соединяет. Они сказали, что все в порядке, они туда заглянули и на всякий случай заказали столик. Так что никаких препятствий нет. Они лишь хотели бы договориться о времени.

— Очень разумная идея! — похвалила я. — Договоримся и перестанем тебе звонить. Подожди секундочку, сейчас я их догоню.

Семейство уже направилось осматривать Лазенки.

Я бегом догнала их и изложила ситуацию.

— Мы будем там в четыре! — авторитетно заявила бабушка.

Дядя кашлянул.

— Ну хорошо, в половине четвёртого, — великодушно согласилась бабушка.

— Рысек, скажи им, что в половине четвёртого.

Пусть будут прямо в «Европейском».

Через минуту Рысек снова позвонил.

— Они говорят, что могут немного опоздать, так что начинайте без них и вообще не обращайте на них внимания.

Интересно, как долго он сможет выдерживать такое посредничество. Пару недель?!.

— Вечно с Изой и Филиппом одни проблемы! — проворчала тётка Ольга. — Они всегда все делают по-своему. Если бы эта машина была побольше…

— А я говорил, что нужен микробус, так нет, Филипп упёрся, — с обидой проговорил дядя Игнатий.

— Не Филипп, а Иза, — поправила его бабка. — Заранее было известно, что они этим воспользуются.

— Я подозреваю, что они… — осуждающе начала тётка Ольга и замолчала, остановленная жестом бабушки. Жест был великолепен — величественный, отметавший подозрения тётки, словно метла мусор.

Я поняла, что в семье имеют место разногласия, и те двое, Иза и Филипп, не проявляют стадного инстинкта. Странно, что они вообще приехали вместе со всеми, а не отдельно, впрочем, дай им Бог здоровья, пусть делают, что хотят. Мне сейчас было не до семейных дрязг, так как меня мучил вопрос закупок — каким же образом, черт возьми, я смогу все закупить посреди пленэра и исторических памятников? Разумеется, я заранее сделала кое-какие запасы, набила ими весь морозильник, но не буду же я кормить их замороженным хлебом! Или мороженой колбасой! Свежие продукты — это свежие продукты, но как же мне от них вырваться хоть на минутку?..

За обед в «Европейском» очень решительно заплатил дядя Филипп, так что я снова облегчённо вздохнула. Позже, уже ближе к вечеру, вернувшись домой с этой полной парой и бабушкой, я впустила их в дом и спустилась к машине под предлогом постановки её в гараж. На лестнице я позвонила Рысеку.

— Рысек, ты где?

— Дома. Вы тоже. Я вижу вашу машину.

— Нет, я у тебя под дверью. Выйди, умоляю тебя!

— Без проблем…

— Рысек, ради всего святого, купи для меня продуктов, — нервно сказала я ему уже лично, без посредства телефона, сунув в руки ключи от машины и кошелёк. — Я просто ни на минуту не могу от них отойти. Купи хлеба для тостов, булок, чёрного хлеба, салата, а то они уже весь сожрали, может, немного приличной колбасы, сыра, каких-нибудь фруктов — что будет. Что-нибудь на десерт, печенье или ещё что-то. Поезжай в любой супермаркет, а потом поставь тачку в гараж.

— Без проблем, — беззаботно повторил Рысек. — Сейчас вернусь. А, минуточку! Вас тут менты спрашивали.

— Что? Какие ещё менты?

— Участковые. Рядовые. Спрашивали, живёте ли вы здесь.

— И что?

— Ничего. Моя сестра сказала, что да. Я не вмешивался, да и вообще говорить было трудно, так как близнецы как раз включили свою сирену.

Я махнула рукой, в данной ситуации менты меня как-то не трогали. Жить в своей квартире — не преступление.

— Ладно, не важно. Поезжай и сразу же возвращайся.

Рысек действительно вернулся очень быстро и привёз, в частности, кашанку [5], заявив, что в Австралии кашанки нет, поэтому для моих гостей она вполне может сойти за местный деликатес. Идея оказалась великолепной, нашей кашанки они не видели целую вечность, а кашу вообще очень любят, так что получился прекрасный горячий ужин, и все было бы хорошо, если бы дядя, жадно её поглощая, не поперхнулся кусочком этого деликатеса. Мы довольно долго стучали его по спине, дёргали за руки и давили на все возможные места, наконец, это все же помогло, и дядя, весь в слезах и соплях, однако отнюдь не потеряв аппетита, продолжил ужин, хотя и несколько более осторожно.

Разве что общая атмосфера стала вроде бы посдержанней.

Ожидая возвращения тётки Изы с дядей Филиппом, я мстительно решила кормить семейство содержимым моей морозильной камеры — пельменями, пызами [6], голубцами… Ладно, шут с ними, дам им ещё свиные отбивные с капустой и тушёные куриные ножки… А вообще просто чудо, что я по какому-то наитию свыше заранее все это закупила и засунула в холодильник.

Тётка с дядей вернулись ночью, в двадцать минут третьего, и жадно докончили кашанку. Я решила дать им запасные ключи, что и сделала немедленно, несколько, правда, опасаясь, что они их потеряют, так как они показались мне излишне довольными жизнью. Они проинформировали меня, что завтрашний завтрак их не интересует, будить их не следует, а уйдут они, когда захотят.

Я не протестовала.

8

Бежан подключился к расследованию и повёл его в двух направлениях.

— Люди — это одно, а события — это другое, — сказал он Роберту Гурскому. — И нам нужно заниматься ими параллельно, иначе они у нас так перемешаются, что мы и концов не найдём. Ты уверен, что все оттуда забрал?

— До последнего кусочка мусора, — с нажимом заверил его Гурский, который как раз привёз весь бумажный хлам, изъятый из дома жертвы. — Ужасно там этого много. И нас уже начинают дёргать.

— Рано или поздно у нас все заберут, не бойся.

Невелика потеря, плакать не будем.

— Потому что убийца своё забрал, не оставив следов? — догадался Роберт.

Именно поэтому Бежан и любил с ним работать — они уже несколько лет действовали вместе. Гурский умел логически мыслить, ему не нужно было растолковывать все до мелочей, и он всегда был полон энергии. Разумеется, убийца, коль скоро он копался в бумагах, нашёл своё и забрал, а остальная макулатура если и представляла собой вещественные доказательства, то уже не против него. Конечно, все это было великолепным материалом для шантажа, но Бежан с Гурским отнюдь не собирались шантажировать государственных деятелей, крупных бизнесменов, директоров и президентов компаний, да и своё собственное начальство. Все это болото их вообще не касалось, они хотели лишь профессионально и успешно делать своё дело, по крайней мере в пределах своей компетенции.

Бежан втайне надеялся, что убийца, торопясь и, без сомнения, сильно нервничая — не каменный же он, — мог что-то проглядеть. Какую-то мелочь, запись, клочок бумаги, которые позволили бы им напасть на след. Может быть, покойник записывал где-то отдельно фамилии или хотя бы инициалы, может быть, он составил список скомпрометированных великих людей, внёс их в каталог? Вот бы найти нечто в этом роде и проверить, кого из списка не хватает…

— Холерная работа, — мрачно констатировал он. — Все просмотреть мы явно не успеем, но хотя бы по диагонали. Фамилии, адреса, немного данных, хотя бы взглянуть, о чем там речь — и поехали дальше.

О том, чтобы все внимательно прочесть, и речи быть не может.

— Его компьютер у меня на дискете, — похвастался Роберт, мимоходом заглядывая в сваленные гигантским штабелем документы. — Господи боже, откуда это у него? И на кой черт ему все это было нужно? Для шантажа?