Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сага о Видящих (№2) - Королевский убийца

ModernLib.Net / Фэнтези / Хобб Робин / Королевский убийца - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 7)
Автор: Хобб Робин
Жанр: Фэнтези
Серия: Сага о Видящих

 

 


Я зашел в таверну, где Молли, Дик, Керри и я часто пили бренди. Обычно мы брали самый дешевый черносмородиновый бренди. Сейчас я сидел один и молча потягивал пиво из своей маленькой кружки. Но вокруг меня люди чесали языками, и я многое узнал. Не только строительство судов способствовало расширению Баккипа. Верити объявил о наборе команд для своих кораблей. На этот клич немедленно откликнулись мужчины и женщины из всех прибрежных герцогств. Некоторые приходили, чтобы отомстить за родных, убитых или «перекованных» пиратами. Другие искали приключений и надеялись на военные трофеи, у третьих в разграбленных городах просто не было никаких других перспектив. Некоторые вышли из рыбачьих или купеческих семей и были обучены искусству мореплавания. Другие были прежде пастухами и фермерами в разоренных поселках. Это не имело большого значения. Все они собрались в Баккипе, жаждя крови пиратов красных кораблей.

Большинство из них поселили там, где прежде были склады. Ходд, обучавшая детей в Баккипе боевым искусствам, тренировала их, отбирая тех, кто, по ее мнению, был бы полезен на кораблях Верити. Остальным предлагалось наниматься в солдаты. Множество лишних людей переполняло город. Они толкались в трактирах, тавернах и других местах, где можно было перекусить. Я слышал также, что многие из тех, кто пришел наниматься на корабли, были эмигрантами с Внешних островов, выгнанными с собственной земли теми самыми пиратами, которые теперь разбойничали на наших берегах. Они тоже утверждали, что стремятся к отмщению, но не многие из жителей Шести Герцогств доверяли им, и некоторые торговцы в городе отказывались иметь с ними дело. Это спровоцировало возмутительное поведение людей в гудящей таверне. Они тихо посмеивались над островитянином, которого накануне побили в доках. Никто не вызвал городской патруль. Когда перешептывания приняли совсем уж безобразную форму и люди стали говорить, что все островитяне шпионы и из простой предосторожности следовало бы выжечь их гнездо, я не смог больше выносить это и покинул таверну. Неужели не было места, в котором я мог хотя бы на час освободиться от интриг и подозрений? Я шел в одиночестве по зимним улицам. Начинался шторм. Безжалостный ветер хлестал по стенам домов, обещая скорый снегопад. Такой же сердитый холод крутился и бился во мне, так что я переходил от ярости и ненависти к безнадежности и обратно к ярости. Они не имели права так поступать со мной. Я был рожден не для того, чтобы стать их орудием. Я имел право свободно прожить свою жизнь, оставаясь самим собой. Неужели они думают, что могут согнуть меня по своему желанию, использовать меня, как захотят, и я никогда не отплачу им за это? Нет. Время придет. Мое время придет. Какой-то человек шел мне навстречу. Лицо его было закрыто капюшоном от ветра. Человек поднял голову, и наши глаза встретились. Он побледнел и свернул в сторону, поспешно возвращаясь туда, откуда пришел. Что ж, его дело. Я чувствовал, как моя ярость разгорается все сильней и сильней. Ветер стегал мои волосы и пытался охладить меня, но я только ускорял шаг, чувствуя, как разгорается пламя моей ненависти. Она манила меня, и я следовал за ней, как за запахом свежей крови.

Я завернул за угол и оказался на рынке. Испуганные приближающейся бурей, самые бедные торговцы закрывали свои товары одеялами и матрасами. На окнах маленьких магазинчиков захлопывались ставни. Люди рассыпались в стороны. Я несся вперед, не заботясь о том, что они думают обо мне.

Я подошел к магазину торговца животными и оказался лицом к лицу с самим собой. Он был тощим, глаза его были темными и мрачными. Он глухо рычал, и волны ярости, исходившие от него, омывали меня. Наши сердца бились в унисон. Я почувствовал, как моя верхняя губа приподнимается, словно в оскале, и обнажает мои жалкие человеческие зубы. Я овладел своим лицом и снова начал контролировать свои эмоции. Но сидящий в клетке волчонок с грязной серой шкурой смотрел на меня и раздвинул черные губы, обнажив грозные клыки.

Я ненавижу тебя. Вас всех. Подойди, подойди ближе. Я убью тебя. Я вырву твое горло, после того как искалечу тебя. Я у строю пир из твоих кишок. Я ненавижу тебя.

— Вы что-то хотите?

— Крови, — сказал я тихо, — я хочу вашей крови.

— Что?

Я оторвался от волка и посмотрел на человека. Он был грязным, от него пахло. Во имя Эля, как от него воняло! Я чуял пот, прогорклую пищу и его собственные испражнения. Он был одет в плохо выделанные шкуры, и вонь от них тоже стояла невыносимая. У него были маленькие, как у хорька, глаза, и жестокие грязные руки, и дубовая палка, обитая медью, у пояса. Все, что я мог сделать, это удержаться от того, чтобы вырвать у него из рук эту ненавистную палку и вышибить с ее помощью его жалкие мозги. На нем были прочные толстые сапоги, чтобы удобнее было лягаться. Он подошел ко мне слишком близко, и я вцепился в собственный плащ, чтобы не убить его.

— Волка, — с трудом выдавил я из себя горловым, прерывающимся голосом, — я хочу волка.

— Ты уверен, парень? Он злой. — Он пнул клетку ногой, и я прыгнул на нее, ударившись зубами о деревянные прутья и разбив морду, но мне было все равно. Если бы я мог хоть раз дотянуться до его тела! Я бы разорвал его на куски или никогда бы не отпустил.

Нет. Отойди. Уйди из моей головы. Я тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение. Торговец странно смотрел на меня.

— Я знаю, чего я хочу. — Я говорил безо всякого выражения, не выпуская наружу волчьих эмоций.

— Знаешь, а? — Человек наблюдал за мной, решая, чего я стою. Он оценивал, сколько, по его мнению, я мог предложить. Одежда, из которой я вырос, не понравилась ему, как и моя молодость. Но я подозревал, что волк этот у него уже давно. Он надеялся продать его щенком. Теперь, когда волку требовалось больше еды, а он не получал ее, торговец, по-видимому, был согласен на любую цену. Тем лучше для меня. Много у меня не было. — Зачем он тебе нужен? — небрежно бросил торговец.

— Яма, — равнодушно ответил я, — он тощий, но, может, немножко силы в нем осталось.

Волк внезапно бросился на прутья, широко раскрыв пасть. Зубы его сверкали.

Я убью их. Я убью их всех. Вырву их глотки. Распорю их животы…

Замолчи, если хочешь свободы. Я мысленно толкнул его, и волк отскочил назад, словно укушенный пчелой. Он отошел в задний угол своей клетки и сжался там. Зубы оскалены, но поджатый хвост болтается между ног. Неуверенность переполняла его.

— Собачьи бои, а? О, он будет хорошим бойцом. — Торговец снова пнул клетку толстым сапогом, но волк не отреагировал. — Он тебе выиграет прорву денег, этот выиграет. Он злее росомахи. — Он сильнее пнул клетку. Волк совсем съежился.

— Да уж, так он и выглядит, — сказал я пренебрежительно. Я отвернулся от волка, как будто потерял к нему интерес. Я рассматривал птиц в клетках позади него. Голуби и горлицы выглядели так, словно за ними ухаживали, но две сойки и ворон сидели в грязной клетке, полной гнили и птичьего помета. Ворон выглядел нищим в черных обрывках перьев.

Клюньте этого яркого жучка, предложил я птицам. Может быть, вы найдете выход. Ворон тоскливо торчал там, где сидел, глубоко погрузив голову в перья. Но одна сойка перелетела на жердочку повыше и начала клевать металлический штырь, запиравший клетку. Я снова посмотрел на волка.

— Я все равно не собирался пускать его в бой. Я только хотел бросить его собакам, чтобы разогреть их. Немного крови подбодрит их.

— О, ну он будет тебе хорошим бойцом. Вот погляди-ка. Вот что он сделал со мной месяц назад. Я просто пытался накормить его, а он на меня бросился.

Он закатал рукав, обнажив грязное запястье, исполосованное лиловыми шрамами. Некоторые еще не зажили. Я наклонился, как будто слегка заинтересовавшись:

— Похоже, воспалилось. Думаете, потеряете руку?

— Ничего не воспалилось. Просто медленно заживает, вот и все. Послушай, парень, надвигается буря. Мне надо собрать товар в повозку и отчалить, пока она не разразилась. Так ты собираешься мне что-то предложить за этого волка? Он тебе будет хорошим бойцом.

— Из него может выйти приманка для медведя, не больше того. Я дам тебе… ну… шесть медяков. — У меня с собой был огромный капитал. Целых семь монет.

— Медяков? Мальчик, мы тут говорим по крайней мере о серебре. Гляди-ка, это хороший зверь. Немножко его подкормить, и он станет больше и злее. Я могу получить шесть медяков за его шкуру где угодно.

— Тогда лучше поспеши, пока он совсем не запаршивеет. И пока не соберется откусить тебе вторую руку. — Я наклонился ближе к клетке, и волк сжался еще больше. — Похоже, он болен. Мой хозяин разозлится на меня, если я его приведу, а собаки заболеют, когда убьют его. — Я посмотрел на небо. — Буря приближается. Лучше я пойду.

— Один серебряный, парень. И ты его получишь.

В это мгновение сойка преуспела в вытягивании стержня. Дверца клетки распахнулась, и птица вскочила на ее край. Я небрежно встал между человеком и клеткой. Я слышал, как за моей спиной сойки прыгают по крыше клетки с голубями. Дверь открыта, заметил я ворону и услышал, как он гремит взъерошенными перьями. Я подхватил кошелек у моего пояса и задумчиво начал его подкидывать.

— Серебряный? У меня нет серебра. Да это и неважно. Я только сейчас понял, что мне не отвести его домой. Лучше я не буду его покупать.

Сойки у меня за спиной взлетели. Человек изрыгнул проклятие и кинулся к клетке. Я умудрился столкнуться с ним, так что мы оба упали. Ворон дошел уже до дверцы. Я стряхнул с себя торговца и вскочил на ноги, стукнувшись о клетку, чтобы вспугнуть птицу. Ворон с трудом, но все же отлетел на крышу соседнего трактира. Когда торговец вскочил на ноги, ворон захлопал потрепанными крыльями и издевательски закаркал.

— Целая клетка моего товара пропала, — начал он обвиняюще, но я схватил свой плащ и показал дырку на нем.

— Мой хозяин будет страшно сердиться, — закричал я и ответил ему таким же гневным взглядом.

Он поднял глаза на ворона. Птица распушила перья на ветру и бочком отошла под укрытие трубы. Ему никогда снова не поймать его. У меня за спиной внезапно заскулил волк.

— Девять медяков! — внезапно предложил торговец. Он был в отчаянии. Я готов был побиться об заклад, что в этот день он ничего не продал.

— Я сказал тебе, мне никак не отвезти его домой! — сделал я ответный выпад. Я натянул капюшон и посмотрел на небо. — Буря уже пришла, — заявил я, когда сверху посыпались крупные мокрые хлопья. Погода будет отвратительная. Слишком тепло, чтобы замерзло, и слишком холодно, чтобы растаяло. При дневном свете улицы будут сверкать ото льда. Я повернулся, чтобы уйти.

— Тогда дай мне эти проклятые шесть медяков, — безнадежно взревел торговец. Я медленно вытряс монеты из кошелька и стал вертеть их в руках.

— А ты довезешь его туда, где я живу? — спросил я, когда человек выхватил у меня деньги.

— Неси его сам, парень. Ты меня разорил, и прекрасно знаешь это.

С этими словами он схватил клетку с голубями и горлицами и погрузил ее в тележку. За ней последовала клетка ворона. Он не обратил внимания на мои сердитые протесты, влез на сиденье и натянул вожжи. Старая кляча потащила скрипящую тележку в сгущающиеся снежные сумерки.

— И что мне теперь с тобой делать? — спросил я волка.

Выпусти меня. Освободи меня.

Не могу. Небезопасно. Если бы я отпустил волка посреди города, он никогда бы не добрался живым до леса. Здесь было слишком много собак, которые бы сбились в стаю, чтобы загнать его, и слишком много людей, которые могли бы застрелить его, польстившись на шкуру. Или просто потому, что он волк. Я нагнулся к клетке, намереваясь приподнять ее и посмотреть, насколько она тяжелая. Он бросился на меня, оскалив зубы.

Назад! Я мгновенно пришел в ярость. Это было заразно.

Я убью тебя. Ты такой же, как он. Человек. Ты будешь держать меня в этой клетке, да? Я убью тебя. Я вспорю тебе живот и буду играть с твоими кишками.

Назад, я сказал! Я толкнул его, сильно, и он снова сжался. Он скалил зубы и скулил, обескураженный тем, что я сделал, но отскочил в угол клетки. Я схватил клетку и поднял ее. Она была тяжелой и, оттого что волчонок метался по полу, легче не становилась. Но я мог нести ее. Не очень далеко и недолго. Но если делать это с остановками, я смогу вынести его из города. Взрослым он, наверное, весил бы столько же, сколько я. Но сейчас это был тощий щенок. Моложе, чем мне сперва показалось.

Я поднял клетку и прижал ее к груди. Если бы он бросился на меня сейчас, то мог бы причинить какой-нибудь вред, но волчонок только скулил и жался в угол. Из-за этого клетку было очень трудно нести.

Как он поймал тебя?

Я тебя ненавижу.

Как он поймал тебя?

Он вспомнил логово и двух братьев. Мать, которая приносила ему рыбу. И кровь и дым, когда его братья и мать превратились в зловонные шкуры для человека в сапогах. Его вытащили последним и швырнули в клетку, которая пахла хорьками. Он питался одной падалью. И жил ненавистью. Ненависть. Вот на чем он вырос.

Ты родился поздно, раз твоя мать кормила тебя нерестящейся рыбой.

Он рассердился на меня.

Все дороги шли в гору, а снег сделался липким. Мои изношенные сапоги скользили по обледеневшей булыжной мостовой, плечи болели от неудобной ноши. Я боялся, что начну дрожать. Мне приходилось часто останавливаться, чтобы отдохнуть. Я твердо решил не думать о том, что делаю. Я сказал себе, что не буду связан с этим волком или каким-нибудь другим существом. Я обещал себе. Я просто откормлю этого щенка, а потом отпущу его где-нибудь. Баррич никогда ничего не узнает. Мне не придется снова вызвать его отвращение. Я поднял клетку. Кто бы мог подумать, что такой паршивый щенок окажется таким тяжелым.

Не паршивый! — Негодующе. Блохи. Клетка полна блох.

Значит, я не вообразил себе этот зуд на груди. Прелестно! Мне придется снова мыться сегодня, если я не хочу делить постель с блохами до конца зимы.

Я дошел до Баккипа. Начиная с этого места дома встречались редко, а дорога круто шла вверх. Очень круто. Снова я опустил клетку на заснеженную землю. Щенок сжался в ней, маленький и несчастный теперь, когда его оставила ненависть, поддерживающая его. Он был голоден. Я принял решение.

Я собираюсь вытащить тебя. Я собираюсь нести тебя.

Никакого ответа. Он внимательно смотрел на меня, пока я возился с замком и открывал дверь. Я думал, что он проскочит мимо меня и исчезнет в темноте. Вместо этого он, сжавшись, сидел на своем месте. Я протянул руку в клетку и схватил волчонка за шкурку, чтобы вытащить. Он прыгнул, как молния, и в ту же секунду оказался на мне, упираясь лапами в мою грудь. Пасть его была раскрыта. Он метил в горло. Я поднял руку как раз вовремя, чтобы пихнуть ее ему в рот. Я продолжал держать его за шиворот, и с силой пихал руку ему в пасть — глубже, чем ему бы хотелось. Его задние ноги рвали мой живот, но камзол был достаточно плотным, чтобы ему не удалось поранить меня. Через мгновение мы покатились по снегу, щелкая зубами и рыча, как дикие твари. Но у меня было преимущество веса и многолетний опыт возни с собаками. Я повалил его на спину и держал так, беспомощного, пока он мотал головой и называл меня отвратительными именами, для которых нет слов в человеческом языке. Когда он окончательно изнемог, я нагнулся над ним. Я схватил его за горло, склонился ниже и взглянул ему в глаза. Это был физический приказ, который он понял. Я добавил к этому: Я волк. Ты щенок. Ты будешь подчиняться мне.

Я держал его, глядя ему в глаза. Он быстро отвел взгляд, но я не отпускал его до тех пор, пока он снова не посмотрел на меня и я не увидел в нем перемены. Я отпустил его, встал и отошел в сторону. Он лежал неподвижно.

Встань. Подойди сюда. Он перевернулся и двинулся ко мне — брюхо почти у самой земли, хвост поджат. Подойдя ближе, он упал на бок и повернулся животом вверх. Он тихо скулил.

Через мгновение я смягчился.

Все в порядке. Нам просто надо было понять друг друга. Я не хотел причинять тебе боль. Теперь пойдем со мной. Я протянул руку, чтобы почесать ему грудь, но, когда я дотронулся до него, он взвизгнул. Я ощутил красную вспышку его боли.

Что у тебя болит?

Я увидел обитую медью дубину человека с клетками.

Все.

Я старался быть очень осторожным, ощупывая его. Старые струпья, шишки на ребрах. Я встал и кровожадно пнул клетку ногой, отбрасывая ее в сторону. Он подошел и прижался к моим коленям. Голоден. Замерз. Так устал. Теперь его чувства снова вливались в мои, как кровь. Была ли это моя ярость или его собственная? Я решил, что это не имеет значения. Я осторожно поднял его и встал. Без клетки, крепко прижатый к моей груди, он весил гораздо меньше — только мех и длинные растущие кости. Я пожалел о том насилии, которое применил, но в то же время знал, что это единственный понятный ему язык.

— Я позабочусь о тебе, — я заставил себя сказать это вслух.

Тепло, подумал он благодарно, и я воспользовался моментом, чтобы натянуть на него мой плащ. Его ощущения сливались с моими. Я чувствовал свой запах в тысячу раз сильнее, чем мне хотелось бы. Лошади и собаки, и дым от горящего дерева, и пиво, и запах духов Пейшенс. Я сделал все, что мог, чтобы закрыться от его чувств. Я прижал его к себе и понес вверх по крутой дороге, к замку. Я знал один заброшенный дом. Когда-то там жил старик, разводивший свиней далеко за амбарами. Теперь дом пустовал. Он почти развалился и стоял слишком далеко от города. Но это соответствовало моим целям. Я оставлю его там с костями, чтобы грызть, с кашей, чтобы набирать вес, и с соломой, в которой он мог бы лежать. Неделя или две, может быть месяц, и он поправится и будет достаточно силен, чтобы самому заботиться о себе. Тогда я отведу его к западу от Баккипа и выпущу на свободу.

Мясо?

Я вздохнул. Мясо, обещал я. Никогда ни одно животное не улавливало моих мыслей настолько полно и не передавало мне свои так ясно. Хорошо, что мы недолго будем вместе. Очень хорошо, что он скоро уйдет.

Тепло, возразил он мне. Он положил голову мне на плечо и заснул. Мокрый нос сопел у моего уха.

5. ГАМБИТ

Безусловно, существует древний кодекс поведения, и он, разумеется, гораздо более жесткий, чем сегодняшний. Но я бы сказал, что мы не так уж далеко ушли от этих законов, а только как бы отодвинули их в сторону. Слово воина все еще нерушимо, и среди тех, кто сражается плечом к плечу, нет ничего более отвратительного, чем человек, который лжет своим товарищам или бесчестит их. Законы гостеприимства по-прежнему запрещают тем, кто преломил хлеб за столом человека, проливать кровь в его жилище.


Зима вступила в свои права над замком Баккип. С моря одна за другой шли бури, чтобы обрушить на нас свою ледяную ярость, а потом уйти. Зима обычно бывала снежной, и огромные сугробы заваливали сторожевые башни, как сладкий крем высится на ореховых пирожных. Ночи становились дольше, а если ветер разгонял облака, над нами сияли холодные звезды. После моего долгого путешествия домой из Горного Королевства свирепость зимы не пугала меня так, как прежде. Во время ежедневных походов в конюшню и старый свинарник щеки мои могли гореть от холода, а ресницы слипаться от мороза, но я всегда знал, что дом и теплый камин совсем близко. Бури и морозы были также сторожевыми псами, которые держали красные корабли вдали от наших берегов. Время тянулось медленно. Я ежедневно бывал у Кетриккен, следуя совету Чейда, и уверен, что раздражал ее так же, как она меня. Я не смел проводить слишком много времени с волчонком, чтобы он ко мне не слишком привык. У меня не было твердых обязанностей. В дне оказалось слишком много часов, и все они были наполнены моими мыслями о Молли. Ночи были еще хуже, потому что мое спящее сознание не подчинялось мне, и сны были полны моей Молли, моей девушкой в красных юбках, теперь ставшей такой сдержанной и будничной в синей одежде служанки. Раз я не мог быть возле нее днем, во сне я ухаживал за ней с искренностью и энергией, для которых наяву у меня никогда не хватало мужества. Когда мы гуляли по берегу после бури, ее рука была в моей ладони. Я уверенно целовал Молли и открыто встречал ее взгляд. Никто не мог отнять ее у меня. В моих снах.

Сначала уроки Чейда искушали меня шпионить за ней. Я знал ее комнату на этаже, где жили слуги. Знал ее окно. Я безо всякого умысла узнал часы, когда она приходит и уходит. Мне было стыдно стоять там, где я мог услышать ее шаги по лестнице и увидеть, как она промелькнет, уходя на рынок за покупками. Но как бы я ни пытался, я не мог запретить себе приходить туда. Я знал ее подруг среди служанок. Хотя я не имел возможности разговаривать с ней, я мог приветствовать их и перекинуться с ними словцом, каждый раз надеясь на какое-то мимолетное упоминание о Молли. Я безнадежно тосковал по ней. Сон бежал от меня, еда не представляла для меня никакого интереса. Ничто не могло развлечь меня. Как-то вечером я сидел в солдатской столовой. Я нашел местечко в углу, где я мог прислониться к стене и вытянуть ноги в сапогах на противоположную скамейку, удивив тем самым собравшихся. Кружка эля, стоящая передо мной, стала теплой много часов назад. Я упускал даже возможность напиться до бесчувствия. Я смотрел в никуда, пытаясь ни о чем не думать, когда скамейку выдернули из-под моих ног. Я чуть не упал, потом пришел в себя и увидел, что Баррич садится напротив меня.

— Что с тобой? — спросил он без всякого предисловия. Он наклонился и понизил голос, чтобы его слышал только я. — У тебя был еще один приступ?

Я оглянулся назад, на стол. Ответил я так же тихо:

— Несколько приступов дрожи, но настоящих припадков не было. Они, по-видимому, приходят, только если я напрягаюсь.

Он мрачно кивнул, потом немного помолчал. Я поднял глаза и встретил взгляд его темных глаз. Участие, которое я прочитал в нем, затронуло что-то во мне. Я покачал головой, внезапно потеряв голос.

— Это Молли, — сказал я после паузы.

— Ты не смог узнать, куда она ушла?

— Нет, она здесь, в Баккипе. Работает служанкой у Пейшенс. Но Пейшенс не разрешает мне видеть ее. Она говорит…

При моих первых словах глаза Баррича расширились. Теперь он огляделся и кивнул головой по направлению к двери. Я встал и пошел за ним, а он повел меня в конюшни и потом наверх, в его комнату. Я сел за его стол перед очагом, и он принес свой добрый тилтский бренди и две чашки. Потом он достал свои инструменты для починки кожи и нескончаемую груду упряжи, требующей ремонта. Он протянул мне недоуздок, нуждавшийся в новом ремне, а для себя разложил какую-то тонкую работу с седлом. Баррич подвинул свою табуретку и посмотрел на меня:

— Это Молли. Значит, это ее я видел в прачечной с Лейси? Гордо несет голову? Шкура рыжего оттенка?

— Волосы, — поправил я его неохотно.

— Славные широкие бедра. Она легко перенесет беременность, — сказал он одобрительно.

Я попытался испепелить его взглядом.

— Спасибо, — сказал я ледяным тоном. Он ошеломил меня тем, что ухмыльнулся:

— Сердишься. Уж лучше это, чем такая жалость к самому себе. Ладно, рассказывай.

И я рассказал ему. Вероятно, больше, чем рассказал бы в солдатской столовой, потому что здесь мы были одни и бренди согревал мое горло, и знакомая комната, ее запахи и работа окружали меня. Если где-то в своей жизни я и был в безопасности, так это здесь. Казалось, что именно тут я могу открыть ему свою боль. Он не прерывал меня и не делал никаких замечаний. Даже после того как я выговорился, он продолжал молчать. Я смотрел, как он втирает краску в очертания оленя, которого вырезал на коже.

— Вот. Что мне делать? — услышал я свой вопрос. Он отложил работу, выпил бренди и снова наполнил чашку. Потом оглядел комнату.

— Ты спрашиваешь меня, конечно, потому, что заметил, как я прекрасно справился с задачей найти себе преданную жену и народить кучу ребятишек? — Горечь в его голосе потрясла меня, но прежде чем я успел отреагировать, он сдавленно засмеялся: — Забудь, что я это сказал. В конечном счете это было мое решение, и я давно принял его. Очень давно. Фитц Чивэл, что ты думаешь делать? — Я мрачно уставился на него. — Из-за чего, главным образом, все пошло наперекосяк? — Когда я не ответил, он спросил: — Разве не ты только что рассказывал мне, что ухаживал за ней, как мальчик, когда она видела в тебе мужчину? Она искала мужчину. Так что не злись, как капризный ребенок. Будь мужчиной. — Он выпил половину своего бренди, потом снова наполнил наши чашки.

— Как? — спросил я.

— Точно так же, как ты показал себя мужчиной в других местах. Прими дисциплину и живи для дела, чтобы не видеть ее. Если я что-нибудь знаю о женщинах, это не значит, что она не сможет видеть тебя. Держи это в голове. Посмотри на себя. Твои волосы похожи на зимнюю шкуру пони. Держу пари, что ты носишь эту рубашку уже целую неделю, и ты тощий, как зимний жеребенок. Я сомневаюсь, что таким образом ты заслужишь ее уважение. Задавай себе побольше корма, не забывай о ежедневной чистке и, во имя Эды, найди какое-нибудь дело, вместо того чтобы шляться по караульной. Поставь себе какую-нибудь задачу и занимайся ею.

Я медленно кивнул, выслушав этот совет. Конечно, он был прав. Но я не мог не возразить:

— Но все это не принесет мне никакой пользы, если Пейшенс так и не разрешит мне видеться с Молли.

— В конце концов, мой мальчик, это касается не тебя и Пейшенс, а тебя и Молли.

— И короля Шрюда, — сказал я кисло. Баррич насмешливо посмотрел на меня. — По мнению Пейшенс, человек не может присягнуть королю и одновременно отдать свое сердце женщине. Нельзя надеть два седла на одну лошадь, заявила она. И это говорит женщина, которая вышла замуж за будущего короля и была вполне удовлетворена, хотя он и уделял ей только то время, которое оставалось у него от государственных дел. — Я протянул ему починенный недоуздок.

Он не взял его. В этот момент он поднимал свою чашку с бренди. Баррич поставил ее на стол так резко, что немного жидкости выплеснулось через край.

— Она сказала это тебе? — прохрипел он и впился в меня глазами.

Я медленно кивнул:

— Она сказала, что это неблагородно — заставлять Молли довольствоваться временем, которое оставит мне король.

Баррич откинулся в своем кресле. Целая гамма противоречивых эмоций отразилась на его лице. Он посмотрел в сторону, в огонь, а потом снова на меня. Мгновение казалось, что он готов заговорить. Потом он выпрямился, одним глотком выпил свой бренди и внезапно встал.

— Здесь слишком тихо. Пошли вниз, в город, ладно?


И на следующий день я встал и, не обращая внимания на стук в голове, поставил перед собой задачу вести себя не так, как больной от любви мальчик. Молли оказалась потерянной для меня из-за моей мальчишеской порывистости и легкомыслия. Теперь я решил попробовать мужскую сдержанность. Если ожидание подходящего момента было единственным путем к ней, я приму совет Баррича и хорошо использую это время. Я начал вставать рано, даже до поваров. В уединении своей комнаты я разминался, а потом немного упражнялся со старым деревянным мечом. Я работал до пота и головокружения, а потом шел вниз, в бани, чтобы попариться. Медленно, очень медленно жизненные силы начали возвращаться ко мне. Я набрал вес, и мышцы на моих костях стали восстанавливаться. Новая одежда, которая огорчила миссис Хести, потому что висела на мне, как на вешалке, теперь стала мне почти впору. Меня все еще временами охватывала дрожь. Но припадков стало меньше. И мне всегда удавалось вернуться в свою комнату прежде, чем я ослабевал настолько, что мог упасть. Пейшенс сказала, что я стал значительно лучше выглядеть, а Лейси была в восторге от того, что получила возможность кормить меня при каждом удобном случае. Я начал чувствовать себя лучше.

Каждое утро я ел со стражниками, в обществе, в котором количество съеденного было всегда гораздо важнее хороших манер. За завтраком следовало путешествие в конюшни, чтобы забрать Суути и галопом проскакать по снегу, не давая ей потерять форму. Возвратив лошадь в конюшни, я сам чистил ее, и это было по-домашнему приятно. До наших злоключений в Горном Королевстве мы с Барричем были в плохих отношениях из-за моего Уита. Я был практически изгнан из конюшен, так что теперь получал больше чем просто удовлетворение, когда чистил и кормил Суути. Тут была суета конюшен, теплые запахи животных и замковые сплетни, как их могут рассказывать только конюхи. В удачные дин Хендс или Баррич находили время остановиться и поговорить со мной. А в другие, суматошные дни было одновременно горько и сладко смотреть, как они советуются по поводу хрипов какого-нибудь жеребца или лечат больного кабана, приведенного в замок соседским фермером. Тогда у них бывало мало времени для развлечений и они ненамеренно исключали меня из своего круга. Так и должно было быть. Я перешел к другой жизни. Я не мог ожидать, что прошлое вечно будет открыто для меня.

Эта мысль не отменяла ежедневного укола вины, когда я ускользал в заброшенный дом за амбарами. Мой вновь обретенный мир с Барричем длился еще не так долго, чтобы я мог быть в нем уверен. Слишком свежа была в моей памяти боль от потери его дружбы. Если Баррич когда-нибудь заподозрит, что я вернулся к использованию Уита, он выгонит меня так же безжалостно, как в первый раз. Каждый день я спрашивал себя, почему я не боюсь рисковать его дружбой и уважением ради волчонка. Единственный ответ состоял в том, что у меня просто не было выбора. Я так же не мог отвернуться от волчонка, как не смог бы уйти от умирающего от голода и посаженного в клетку ребенка. Для Баррича Уит, который иногда открывал для меня сознание животных, был извращением, отвратительной слабостью, которой не стал бы предаваться ни один настоящий мужчина. Он почти признал собственную скрытую способность к Уиту, но решительно настаивал на том, что никогда не пользовался им сам. Если и пользовался, то я никогда не заставал его за этим занятием. Не то что Баррич. Он всегда знал, что я привязываюсь к какому-то животному. Если я позволял себе применить Уит, это обычно заканчивалось ударом по голове или пощечиной, возвращавшими меня к моим обязанностям. Когда я жил с Барричем в конюшне, он делал все, что было в его власти, чтобы помешать мне связаться с каким-нибудь животным. Это удавалось ему всегда, кроме двух раз. Острая боль от потери связанных со мной животных убедила меня, что Баррич был прав. Только дурак может предаваться чему-то, что неизбежно ведет к такой потере. Так что я был скорее дураком, чем человеком, который может отвернуться от мольбы избитого и умирающего от голода щенка.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10