Глава I

День пастухов

В год консульства Друза Цезаря и Норбана Флакка, в девятый день до июньских календ, уже с самого раннего — прозрачного и солнечного — утра в Риме царила праздничная атмосфера. И неудивительно — именно на этот день пришлись сразу три знаменательных события, наполнявших радостью сердца граждан и многочисленных гостей из провинций.

Испокон веков отмечали эту дату — двадцать первое апреля — италийские пастухи и скотоводы, воздавая таким образом честь Богине Палле, покровительнице их нелегкого труда. И сам праздник назывался Паллилии — День пастухов.

Но что еще более важно, в этот же самый день — правда, было это давным-давно — буйный Ромул, сын весталки Реи Сильвии, во главе вооруженного отряда (состоявшего преимущественно из пастухов) штурмом взял дворец царя Амулия, вернул незаконно отобранную власть своему деду Нумитору, а сам вместе с братом Ремом решил основать новый город.

Так возник великий Рим, и с тех пор каждый год двадцать первого апреля благодарные квириты чтили память своего прародителя.

Но сегодня — спустя семьсот шестьдесят восемь лет после того, как Ромул очертил плугом границы будущего города — к этим двум праздникам добавился еще и третий.

Вот Друз Цезарь, сын Тиберия, консул, устраивает для народа грандиозные игры и представления от своего имени и от имени брата Германика. Будут торжественные процессии, раздача хлеба и вина, гладиаторские бои и травля диких зверей, состязания колесниц в Большом цирке и выступления лучших актеров Империи в театре Помпея.

Скупой Тиберий, который терпеть не мог подобную, как он выражался, «показуху» и заискивание перед плебеями, скрепя сердце согласился все же на предложение сына. Что ж, сейчас у него были причины, чтобы забыть на время об экономии и швырнуть немножко золота на подачки римскому народу, всегда жаждавшему увеселений и подарков, panem et circenses — хлеба и зрелищ.

Да, Тиберий имел основания быть благодарным Богам-покровителям. Ведь еще недавно власть его выглядела столь непрочной и эфемерной, что трусоватый цезарь готов был даже отречься от нее, дабы сохранить жизнь и душевный покой. Восстали легионы на Рене и Данувии, грозя ввергнуть страну в хаос и открыть границы варварам; беглый раб Клемент, выдававший себя за внука Божественного Августа Агриппу Постума, собрал немалый отряд и готов был силой отобрать причитавшееся ему наследство, в самом Риме дерзкие язвительные сенаторы откровенно насмехались над тугоумным Тиберием, а люди на улицах свистели ему в спину и громко орали вслед: «Пьяница! Тиберий! Старый козел!»

Лишь железная воля его матери Ливии, вдовы Августа, и энергия преданного префекта преторианцев Элия Сеяна удержали тогда цезаря от позорного бегства и капитуляции. Что ж, теперь надо признать, что они были правы. Им пришлось пережить несколько дней панического страха, пришлось изо всех сил бороться со всепоглощающим отчаянием, но усилия не пропали даром и Боги олимпийские не оставили без защиты Тиберия и его сторонников.

Обстановка вдруг начала меняться с головокружительной быстротой. Сын цезаря Друз с помощью Сеяна и его гвардейцев неожиданно легко усмирил бунт в Далмации, Германик, верный своему гражданскому долгу, не бросил границу и привел войска к присяге на верность Тиберию, отряд мятежника Клемента (или же Агриппы Постума — какая теперь разница?) был разгромлен, а сам предводитель захвачен в плен и казнен; главу сенатской оппозиции Гнея Сентия Сатурнина бросили в тюрьму по обвинению в государственной измене, и остальные крикуны сразу же поутихли, а народу удалось заткнуть рот, оперативно выплатив завещанные Августом подарки.

Да, теперь Тиберий наконец-то мог вздохнуть свободно и почувствовать себя истинным повелителем Империи. Ради этого стоило раскошелиться. Так сказала ему императрица Ливия, а цезарь, по своему обыкновению, лишь молча кивнул и поплелся в библиотеку Палатинского дворца, где он любил проводить долгие часы вместе с самым близким ему человеком — астрологом Фрасиллом, копаясь в древних книгах и ведя философские диспуты.

Друз, избранный консулом на нынешний год, с радостью взял на себя организацию празднеств. Он очень любил повеселиться; особое предпочтение сын цезаря отдавал гладиаторским боям в амфитеатре, причем, чем больше крови лилось, тем большее удовольствие он получал.

Подготовка к играм была в разгаре, когда пришло известие из Могонтиака: Германик, главнокомандующий войсками обеих приграничных провинций, во главе своих легионов форсировал Рен и в нескольких битвах разгромил варваров, отбросив их в непролазные леса. Угроза вторжения германцев, которая вот уже несколько лет держала в страхе всю страну, была устранена. И хотя военные действия на правом берегу Рена еще продолжались, уже можно было говорить об успешной кампании.

Естественно, эта новость только добавила энтузиазма, и Друз, повсеместно приветствуемый толпами ликующего и снедаемого нетерпением народа, с удвоенной энергией продолжал подготовку к грандиозным торжествам.

Специальные корабли один за другим входили в порты Остии и Брундизия, доставляя из Африки и Азии всевозможных диких зверей: львов, тигров, пантер, слонов, носорогов. Из Испании везли злобных кантабрийских волков, из Германии — огромных свирепых медведей и диких туров, со всех концов необъятной Империи стекались в Рим сотни и тысячи обитателей лесов, полей, джунглей и саванн, дабы окропить своей кровью арену амфитеатра, доставив тем самым радость многочисленным зрителям и потешить самолюбие устроителей игр.

В повышенную, можно сказать, боевую готовность, были приведены и школы гладиаторов. Ланисты римских Людус Магнус на виа Лабикана и Людус Эмилия возле театра Помпея сбивались с ног, отбирая людей для предстоящего выступления. Не меньший переполох царил и в главных провинциальных заведениях такого рода — из Капуи, Пренесте и Равенны потянулись в столицу представители местных школ. Агенты Друза, не скупясь, вербовали и бродячие профессиональные труппы гладиаторов, которые кочевали по городам страны, давая свои представления.

Несколько сот лучших бойцов Империи должны были вскоре предстать пред взыскательными римскими зрителями, восхитить их своим искусством и потешить видом крови, хлещущей из ран.

В то время, правда, ни сами гладиаторы не горели особым желанием сложить голову на арене, ни ланисты, которые обучали их и организовывали выступления, не хотели лишаться доходного человеческого мяса. Если раньше в амфитеатрах сражались главным образом военнопленные и преступники, которым не приходилось рассчитывать на снисхождение публики, то сейчас ведущая роль постепенно переходила к профессионалам, а те, имея возможность неплохо зарабатывать своим опасным трудом, предпочитали покорять аудиторию не столько видом распоротых животов и срубленных голов, сколько своим мастерством во владении оружием, а потому частенько щадили друг друга, не нанося смертельных ударов.

И с этим приходилось считаться, но на сей раз Друз, которого вид крови приводил в гораздо большее возбуждение, нежели умело выполненный фехтовальный прием, вызвал к себе представителей Союза гладиаторов и различных школ и решительно потребовал, чтобы борьба была самая настоящая, иначе всем придется плохо. Ему не нужны халтура и жалкие пародии в столь торжественный день. А уж о надлежащей оплате он позаботится.

Поэтому хозяева объявили своим бойцам, что шутки кончились и придется драться всерьез. Друз позаботился, чтобы об этом его распоряжении узнали в городе, и люди теперь с еще большим нетерпением ожидали начала игр, ибо успели очень соскучиться по настоящему зрелищу — последнее, устроенное за полгода до смерти Августа, было откровенно скучным, и народ потом еще долго роптал и плевался.

Не были обойдены вниманием устроителя и соревнования колесниц. Большой Цирк во всю готовился к приему двадцати четырех забегов в день — максимально дозволенному законом числу. Сторонники четырех цирковых группировок — Красных, Белых, Зеленых и Синих — потирали руки в предвкушении интереснейших состязаний и уже заранее делали ставки на своих любимцев. У всех на устах были имена знаменитых возниц и их лошадей.

А в столичных театрах труппы лучших актеров — преимущественно греков — проводили последние репетиции своих спектаклей. Трагедии и драмы не пользовались особой любовью римской публики, а потому в программе были главным образом комедии, фарсы, фривольные ателланы и пантомимы. Приехали на гастроли и танцевальные группы из Сирии и Малой Азии. В городе поговаривали, что знаменитый Диомед из Апамеи привез новую постановку, в которой девушки из его балета будут выступать полностью обнаженными.

Так шло время; одни нетерпеливо ждали, считая дни, другие напряженно готовились, чтобы не ударить лицом в грязь. Кто-то уже подсчитывал возможные барыши, кто-то приносил жертвы Богам, моля сохранить ему жизнь или даровать победу, а в вивариях и подземных клетках по ночам грозно рычали львы и тигры. Рычали от голода и предчувствия скорой смерти.

И вот, наконец, наступило двадцать первое апреля — день Богини Паллы, День пастухов, день основания Рима и тот великий день, который должен был снискать Друзу, Германику и всей цезарской семье еще большую любовь и уважение народа.

Сначала, с самого раннего утра, сразу же по восходу солнца, за свои ритуалы принялись почитатели Богини Паллы.

По традиции на жертвенниках покровительницы пастухов возжигали странную смесь, которую приготовляли девственные весталки: засохшую кровь лошади, убитой в честь Марса во время прошлогоднего праздника, смешивали с пеплом умерщвленного несколькими днями ранее ягненка и разными травами, преимущественно со стеблями фасоли. Нежная Богиня не любила кровавых жертв.

Затем, помолившись, люди старательно выметали свои конюшни и загоны для скота новыми метлами, самих животных окропляли чистой родниковой водой, а в садах на деревьях развешивали венки.

На кухне, в присутствии всех домочадцев и рабов, отец семейства разжигал в очаге огонь. Топливом служили ветки оливкового и лаврового деревьев и засохшие цветы. Если дрова начинали громко потрескивать, все бурно радовались — хорошая примета.

Затем приносили еще одну жертву — из хлеба и молока, призывая при этом Богиню помочь им в трудах, умножить стада, дать хорошую траву и воду и простить грехи.

На этом первая часть ритуала заканчивалась. Вторая и последняя наступит ночью, когда запылают костры из соломы, а люди будут прыгать через них, пить молоко и вино и славить свою добрую покровительницу.

Теперь, когда солнце стояло уже довольно высоко над головой, начиналась самая торжественная часть праздника, в которой каждый хотел принять участие, а потому последние молитвы, обращенные к Богине Палле, звучали уже несколько торопливо; народ повалил на улицы.

Сначала устроитель игр Друз в сопровождении своего отца, цезаря Тиберия, и нескольких наиболее достойных сенаторов принес жертву в храме Юпитера на Капитолии, поблагодарив Бога за помощь и пообещав не забывать его в будущем. Затем члены коллегии Верховных жрецов совершили тот же обряд в святилище Аполлона на склоне Палатинского холма.

После этого наступила очередь прочих римских Богов — их храмы заполнились людьми, а служители того или иного культа принялись старательно выполнять свои обязанности. Брызнула кровь жертвенных животных — быков, овец, коз, голубей, затрещало пламя на алтарях, взметнулись клубы дыма над великолепными мраморными строениями: жилищами Юноны и Нептуна, Минервы и Венеры, Меркурия и Цереры, Вулкана и Марса, Геркулеса, Фортуны, Латоны и многих других.

Жрецы чужеземных Богов — таких, как Изида, Астарта или Кибела, — не принимали действенного участия в торжествах и лишь выполняли свои обычные функции. Рим очень терпимо относился к завезенным из покоренных стран религиям, но все же официальными они по-прежнему не считались.

Ливия и другие женщины из цезарской семьи, а также жены и дочери сенаторов, совершали свой обряд в храме Весты, где представительницы прекрасного пола — в отличие от других святилищ — пользовались большими правами, нежели мужчины.

Затем, когда с этим было покончено, сплошные потоки людей потекли с Капитолия и Палатина, из других районов города, чтобы слиться на виа Сакра в огромную, веселую, расцвеченную всеми цветами и оттенками радуги колонну. Теперь процессия направлялась к мавзолею Божественного Августа, чтобы там наконец покончить с официальной частью и отдаться развлечениям.

Впереди похода двигались торжественно и с достоинством ликторы со своими топорами, воткнутыми в связки прутьев. За ними степенно ступала прекрасная белоснежная четверка коней из цезарской конюшни. Она везла раззолоченную, украшенную цветами и лентами колесницу, в которой стояли сам Тиберий и его сын Друз — устроитель игр.

Далее двигались представители всех жреческих коллегий Рима — мудрые понтифики в длинных белых одеждах, зоркие авгуры с обвитыми лавром посохами в руках, суровые гаруспики, которые могли предсказывать будущее по внутренностям жертвенных животных.

За ними легким шагом шли непорочные весталки — девственные жрицы Богини Весты, хранительницы домашнего очага. Их лица и головы были покрыты тонкими белоснежными покрывалами, дабы не смущали они очей народа своей неземной красотой.

Старшая жрица несла чашу с горящим в ней вечным огнем Весты. Это священное пламя никогда не должно было угасать, и девы в своем храме денно и нощно поддерживали его. Тут же на повозке ехал знаменитый Палладиум, которого привез в Рим еще легендарный Эней.

За весталками, весело приплясывая и подпрыгивая, что разительно контрастировало с полным достоинства поведением непорочных жриц, двигались служители грозного Марса, салии, в сопровождении группы музыкантов, во всю дующих во флейты и колотящих в барабаны. Эти были одеты в короткие пурпурные туники военного образца, в шлемы и панцири. На поясах жрецов болтались короткие мечи, а копьями с медными наконечниками они то и дело ударяли в священные бронзовые щиты, которые несли специальные прислужники.

Много веков назад один из этих щитов упал с неба к ногам доброго царя Нумы и громовой голос приказал ему как зеницу ока беречь эту реликвию, ибо щит символизирует мощь и силу Рима.

По совету жрецов Нума приказал изготовить еще одиннадцать таких же щитов, и теперь уже никто не мог разобрать, где подлинный, а где копии. Так что берегли все двенадцать.

Далее, смешавшись в кучу, шли служители прочих культов: фециалы, луперки и множество других.

Замыкали религиозное шествие августалы — недавно созданная коллегия, в чьи обязанности входило попечительство над культом Божественного Августа. Во главе их в легкой повозке ехала императрица Ливия — именно ее, вдову покойного цезаря, сенат назначил главной жрицей нового Бога.

А потом сплошной толпой валили неисчислимые массы народа — степенные купцы из Аргентарского квартала, трудолюбивые ремесленники с виа Импудика, бойкие молодцы неопределенных профессий из Субурры, ободранные пролетарии из Заречья, с нетерпением ожидающие раздачи хлеба и вина; все они шли с семьями, детьми, женами, друзьями и знакомыми. Тут же, опасливо озираясь, семенили крестьяне из Кампании и Самния, прибывшие в столицу посмотреть невиданное зрелище; было много иностранцев, мелькали даже черные африканские лица. Вся эта толпа с гомоном, шумом, свистом и песнями тащилась по просторной виа Сакра, спеша к мавзолею Августа.

Достойные сенаторы, патриции и всадники предпочитали не смешиваться с толпой и — кто в повозках, кто пешком — пробирались к месту последнего жертвоприношения боковыми улицами, которые в это время казались совершенно вымершими.

Впрочем, не совсем. Памятуя о недавних волнениях, осторожная и предусмотрительная Ливия вывела из казарм усиленные наряды преторианцев и расставила их в разных местах, так, правда, чтобы они не бросались в глаза. Но, кажется, предосторожность оказалась излишней — никто не вспоминал мятежного Агриппу Постума и не проявлял ни малейшего желания вступать в конфликт с законной властью. До политики ли сейчас, когда вот-вот откроются цезарские склады и поток дармовой еды, вина и денег обрушится на римский народ? А потом еще будут гладиаторские бои, гонки колесниц, голые девчонки на сцене театра...

— Да здравствует Тиберий Клавдий Нерон! — гремели крики.

— Слава нашему цезарю!

— Пусть хранят Боги щедрого Друза!

— Salve, Imperator![1] Salve! Salve!

Величественное здание мавзолея Августа высилось на Марсовом поле возле Триумфальных ворот. Покойный цезарь построил его еще при жизни, дабы подготовить достойное место для своего праха, но злая судьба распорядилась так, что еще раньше ему пришлось хоронить здесь останки тех, кого он так любил и кто был еще так молод: Марцелла и Друза Старшего, Гая и Луция... А вот прах дочери Юлии, внучки Юлиллы и внука Агриппы Август строжайше запретил помещать в семейную усыпальницу. Что ж, может не без причины.

Возле мавзолея гудящая толпа несколько задержалась, давая жрецам место и возможность выполнить свои обязанности. И те аккуратно, без суеты, приступили к делу.

Ярко светило солнце на небе, легкий ветерок шевелил волосы людей, пронзительно-голубое небо настраивало на лирический лад. Всем было хорошо и весело. В такие дни и сенат, и патриции, и плебеи, и даже рабы начинали вдруг особенно сильно ощущать, что они все крепко-накрепко связаны друг с другом и с этим огромным городом. И никуда от этого не деться. Пусть в будни стоят между ними имущественные и социальные различия, пусть иногда в стычках на Форуме они готовы глотки рвать друг другу, но все же они — единое целое и именно поэтому сумели покорить половину мира и удерживать ее в своей власти. Они — сенат и народ римский, Senatus populus que Romanus. SPQR — эти буквы украшали фасады общественных зданий, знамена непобедимых железных легионов, флаги гордых боевых трирем, бороздивших моря, а также арены амфитеатров и деревянные кресты, с прибитыми к ним врагами этого самого римского сената и народа.

Жрецы и их помощники — пекари с караваями жертвенного хлеба, погонщики жертвенных животных, люди, которые несли кадильницы и ритуальную посуду, — окружили высокие каменные алтари, и вот понеслись в небо слова торжественной молитвы, которую читал Верховный Понтифик, молитвы, обращенной к Богу Августу.