Доктор Фаулер застонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.
      - Все кончено. Я так и знал. Сразу понял - после прихода того посетителя. Пятнадцать лет не было ни одного посетителя, ни одного!
      - Похоже, парень пользовался успехом, - заметил я, крутанув колесико своей "Зиппо", и сунул кончик сигареты в пламя. - Где он сейчас?
      - Понятия не имею. - Фаулер выпрямился. Кажется, этот разговор отнял у него все силы. - Я никогда не видел этого пациента после войны.
      - Но, доктор, ведь он куда-то отправился?
      - Не знаю. Как-то ночью, давным-давно, за ним пришли какие-то люди. Он сел вместе с ними в машину, и они уехали. Больше я его не видел.
      - В машину? Мне казалось, он был совершенно невменяем.
      Доктор моргнул и потер глаза.
      - К нам он прибыл в коме. Но уже через месяц встал на ноги и чувствовал себя неплохо. Лечение дало отличные результаты. Днем мы играли с ним в теннис.
      - Значит, он уехал нормальным?
      - Нормальным? Это гадкое слово, "нормальный". Абсолютно ни о чем не говорит. - Нервные пальцы Фаулера сжались в кулаки на выцветшей клеенке. На левой руке у него блестела золотая "печатка" с пятиконечной звездой. - Что же касается вашего вопроса... - Либлинг не был похож на нас с вами. Придя в себя и вновь обретя речь и зрение, он по-прежнему страдал от острой амнезии.
      - То есть, от потери памяти?
      - Совершенно верно. Он понятия не имел, кто он и откуда появился. Даже собственное имя ничего для него не значило. Он уверял, будто он - кто-то другой и когда-нибудь вспомнит все. Я сказал, что он уехал с друзьями, но мне пришлось поверить этим людям на слово. Джонатан Либлинг не узнал их. Для него они были чужими.
      - Расскажите об этих друзьях поподробней. Кто они? Как их звали?
      Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
      - Это было так давно. Я постарался выбросить все из памяти.
      - Только не пугайте меня еще и своей амнезией, док.
      - Их было двое, - медленно произнес он, и слова словно приходили издалека, просеиваясь сквозь сито сожаления. - Мужчина и женщина. О женщине не могу сказать ничего: было темно, и она оставалась в машине. В общем, раньше я ее не видел. Мужчину я знал, встречал его несколько раз. Именно он выполнил все формальности.
      - Как его звали?
      - Он назвался Эдвардом Келли. Проверить я не мог. Я записал это имя в свою черную книжечку.
      - А что за формальности? В чем дело?
      - Деньги! - Доктор выплюнул это слово, будто кусок гнилого мяса. - У каждого человека есть своя цена. Я не исключение. Однажды этот парень Келли пришел ко мне и предложил деньги...
      - Сколько?
      - Двадцать пять тысяч долларов. Может, сейчас эта сумма не кажется огромной, но во время войны о большей я и мечтать не смел.
      - Ну, и в наши дни с такой суммой можно воплотить кое-какие мечты, заметил я. - И что Келли хотел от вас?
      - Вы и сами догадываетесь: выпустить Джонатана Либлинга, не оставляя записи в медкарте. Уничтожить все свидетельства о его выздоровлении. И, самое главное, мне следовало делать вид, будто он все еще числится пациентом в "Эмме Харвест".
      - Именно так вы и делали?
      - Это оказалось несложным. У Либлинга не было посетителей, кроме Келли и его театрального агента... или менеджера, не помню точно.
      - А как звали этого агента?
      - Фамилия, кажется, Вагнер, имени не помню.
      - Он был заодно с Келли?
      - Насколько я знаю, нет. Я никогда не видел их вместе, и похоже, он не знал, что Либлинг исчез. Он звонил раз в год или чаще, чтобы спросить, не пошел ли пациент на поправку, но сам никогда не приезжал. А потом звонить перестал.
      - А как же клиника? Администрация не заподозрила, что у них пропал пациент?
      - С какой стати? Я постоянно делал записи в его карточку, неделю за неделей, а каждый месяц от доверенного Либлинга приходил чек для покрытия расходов. Если по счетам уплачено, никто не проявляет излишнего любопытства. Я выдумал какую-то историю, чтобы медсестры не распускали языки. Да у них и без меня достаточно хлопот с прочими пациентами: В общем никто никогда Джонни не посещал. Все, что мне нужно было делать, - это заполнять официальный запрос, приходивший раз в полгода, день в день, от адвокатской конторы в Нью-Йорке.
      - "Макинтош, Уайнсэп и Спай"?
      - Именно. - Фаулер поднял измученные глаза и встретил мой взгляд. Деньги я не себе брал, так и знайте. Тогда еще была жива моя жена, Элис. У нее обнаружили рак, нужна была операция, которую мы не могли себе позволить. Деньги пошли на эту операцию и на поездку на Багамы, но она все равно умерла. Меньше, чем через год. Боль деньгами не откупишь. Будь это все деньги на свете.
      - Расскажите еще о Джонатане Либлинге.
      - Что вы хотите узнать?
      - Что угодно, всякие мелочи. Его привычки, причуды, какую он предпочитал яичницу. Какого цвета у него были глаза?
      - Я уже не помню.
      - Расскажите все, что помните. Начните с внешних примет.
      - Это невозможно, я понятия не имею, как он выглядел.
      - Док, перестаньте меня дурачить. - Я наклонился вперед и пустил струю дыма в его водянистые глаза.
      - Я говорю правду, - доктор закашлялся. - Молодой Либлинг приехал к нам после радикальной операции по восстановлению лица.
      - Пластическая хирургия?
      - Да. Лицо у него все время было под бинтами. Я никогда не делал ему перевязку и поэтому лица ни разу не видел.
      - Я знаю, почему они называют это "пластической хирургией", - вздохнул я, ощупывая собственный, смахивающий на картофелину нос.
      Доктор впился в меня профессиональным взглядом.
      - Воск?
      - Военный сувенир. Года два он выглядел прекрасно. У парня, на которого я работал, был летний дом на побережье Джерси в Барнегате. Однажды в августе я заснул на пляже, а когда проснулся - он расплавился изнутри.
      - Теперь воск для подобной операции не используют.
      - Мне так и сказали. - Я встал и оперся о стол. - Теперь выкладывайте все, что знаете об Эдварде Келли.
      - Это было давно, - протянул доктор, - а люди меняются.
      - Как давно, док? Когда Либлинг уехал из клиники? - В сорок третьем или сорок четвертом. Во время войны. Точнее мне не вспомнить.
      - У вас снова приступ амнезии?
      - Прошло больше пятнадцати лет, что вам еще нужно?!
      - Правду, док. - Я начал терять терпение.
      - Я и говорю правду, насколько могу ее припомнить.
      - Как выглядел Эдвард Келли? - прорычал я.
      - Тогда он был молодым человеком, лет тридцати пяти. В любом случае, сейчас ему за пятьдесят.
      - Док, вы меня задерживаете.
      - Я встречался с ним всего три раза.
      - Док! - Я хватил его за узел галстука, зажав между указательным и большим пальцами. Не слишком крепкая хватка, но, когда я поднял руку, Фаулер подскочил с легкостью пустого кукурузного початка. - Побереги здоровье, док, не заставляй выбивать из тебя правду.
      - Я рассказал все, что знал.
      - Почему ты покрываешь Келли?
      - Никого я не покрываю! Я почти не знал его, я...
      - Не будь ты старым пердуном, я расколол бы тебя, как пустой орех. Он попытался было вырваться, но я затянул узел галстука чуть сильнее. - Ну к чему такие мучения, когда все можно сделать гораздо спокойней? - В налитых кровью глазах Фаулера застыл неприкрытый ужас. - А ты уже в холодном поту, док. Видно, ждешь не дождешься, когда я исчезну, чтобы взяться за свои отраву в холодильнике?
      - Каждому нужно что-то, помогающее забыть, - прошептал он.
      - А я не хочу, чтобы ты забывал. Хочу, чтобы вспомнил. - Я взял его за руку и повел прочь из кухни. - Вот почему мы сейчас пойдем наверх, в твою комнату, где ты полежишь и подумаешь как следует, пока я схожу куда-нибудь перекусить.
      - Что еще вам нужно? У Келли были темные полосы и тонкие усы, под стать Кларку Гейблу.
      - Этого маловато, док. - Я силой втащил его по лестнице за воротник твидового пиджака. - Два часика хорошей ломки поможет тебе освежить память.
      - Он всегда дорого одевался, - с мольбой простонал Фаулер. - Строгие костюмы, ничего яркого.
      Я втолкнул его в узкую дверь спартанской спальни и повалил на кровать.
      - Подумай как следует, док.
      - У него были отличные зубы, очаровательная улыбка. Пожалуйста, не уходите...
      Я закрыл за собой дверь и повернул длинный ключ в замке. Такими ключами пользовалась моя бабушка, запирая свои секреты. Я опустил ключ в карман и, посвистывая, спустился по лестнице.
      Глава шестая
      В дом доктора Фаулера я вернулся после полуночи. Единственная лампа горела наверху, в спальне. Этой ночью доку не удастся хорошо выспаться. Но моя совесть была спокойна. Я прекрасно поужинал в гриль-баре и просмотрел двухсерийный фильм, не испытывая ни малейшего сострадания. У меня жестокая профессия.
      Войдя в парадную дверь, я прошел через темный коридор на кухню. В полумраке жужжал холодильник. Сняв с верхней полки бутылочку с морфином для наживки, - я направился наверх, освещая дорогу фонариком. Дверь в спальню была надежно заперта.
      - Уже иду, док! - возвестил я, нашаривая в кармане ключ. - Я принес вам конфетку.
      Повернув ключ, я открыл дверь. Доктор Альберт Фаулер не произнес ни слова. Он лежал на своей постели, откинувшись на подушки, по-прежнему в коричневом костюме в "елочку". Левой рукой он прижимал к груди окантованную рамкой фотографию женщины. А в правой держал "Веблей-Марк V". Он был убит выстрелом в правый глаз. Загустевшая кровь наполняла рану, как рубиновые слезы. От удара правый глаз наполовину вывалился из глазницы, от чего Фаулер стал похож на пучеглазую тропическую рыбу.
      Я коснулся тыльной стороны его ладони. Рука была холодной, словно долго провисела в витрине мясной лавки. Прежде чем потрогать еще что-нибудь, я поставил на пол "дипломат", извлек из внутреннего кармана с клапаном пару хирургических перчаток из латекса и надел их. Во всем происшедшем было что-то не так. Несколько странный способ покончить с собой выстрелом в глаз. Но, предположим, медики разбираются в подобных вещах лучше нас. Я пытался представить себе дока, как он держит "Веблей" рукояткой вверх, откидывает голову на подушку, словно перед закапыванием глазных капель. Не получалось.
      Дверь была заперта, а ключ лежал у меня в кармане. Самоубийство единственное логическое объяснение. "Если глаз твой - враг твой..." бормотал я, стараясь нащупать выпадавшую из общей картины деталь. Комната выглядела точь-в-точь как и раньше. Расческа и зеркало лежали наготове на комоде, а запас носков и белья - в ящиках.
      Я поднял со столика Библию, и из открытой коробки на коврик посыпались патроны: внутри книга была пустой. Я оказался такой же "пустышкой", не найдя патронов раньше. Подняв их с пола и выудив закатившиеся под кровать, я вернул их на место, в Библию.
      Потом я прошелся по всей комнате, вытирая платком все, к чему прикасался во время предыдущего обыска. Полиции Покипси вряд ли это понравится - иногородний сыщик толкает на самоубийство выдающегося местного доктора. Я повторял себе, что полицейские в случае самоубийства не станут искать отпечатки пальцев, однако продолжал усердно тереть платком.
      Почистив дверную ручку и ключ, я закрыл дверь, но не запер. Внизу я опорожнил пепельницу в карман своего пиджака, отнес ее на кухню и, вымыв, поставил рядышком с тарелками на подставку. Потом убрал в холодильник морфин и пакет с молоком и тщательно прошелся платком по всей кухне. Отступил назад, до самого подвала, протирая за собой перила и ручки. Но со скобой на двери сарая делать было нечего. Я поставил ее на место и втолкнул шурупы в ноздреватое, точно губка, дерево. Любой добросовестный полицейский сразу заметит следы взлома.
      Возвращение в город предоставило мне уйму времени для раздумий. Мне не нравилась мысль, что я замучил старика до смерти. Во мне проснулись печаль и сожаление. Запирать его вместе с револьвером было грубой ошибкой. Тем хуже для меня, потому что док многого не успел рассказать.
      Я попытался мысленно запечатлеть эту сцену, как на фотоснимке: доктор Фаулер, вытянувшийся на кровати с дырой в глазу и с мозгами на покрывале. На столике, рядом с Библией, горит электрическая лампа. Фотография в рамке, снятая с комода, крепко зажата в его холодеющих пальцах. Указательный палец другой руки на курке револьвера.
      Я рассматривал эту сцену бессчетное количество раз, но в ней по-прежнему чего-то не хватало, одного кусочка из головоломки. Но какого? И где ему место? Опереться мне было не на что, кроме собственной интуиции. Эта ускользающая деталь тревожила меня, будто заноза. Может, дело в том, что я не хочу примириться с собственной виной? Нет. Я был уверен, что смерть доктора Альберта Фаулера - не самоубийство. Он был убит.
      Глава седьмая
      Утро понедельника выдалось ясным и холодным. Остатки снежной бури были давно вывезены за город и сброшены в гавань. Поплавав в бассейне Молодежной христианской лиги напротив "Челси", где я жил, я съездил в "Ипподром Гэридж", поставил там свой "шеви" и пешком пошел в контору. Около Таймс-Тауэр я остановился и в киоске, торгующем провинциальной прессой, купил вчерашнюю "Покипси Нью-Йоркер". О докторе Альберте Фаулере ни слова.
      В начале одиннадцатого я отпер дверь внутреннего кабинета своей конторы. Напротив, через улицу, мелькали обычные плохие новости: "... НОВОЕ НАПАДЕНИЕ ИРАКА НА СИРИЮ ВЫЗВАЛО... ПОГРАНИЧНИК РАНЕН В СТЫЧКЕ С БАНДОЙ НАРУШИТЕЛЕЙ ИЗ ТРИДЦАТИ ЧЕЛОВЕК..." Я позвонил в юридическую фирму Германа Уайнсэпа на Уолл-Стрит, и вышколенная секретарша тут же соединила меня.
      - Чем могу служить, мистер Энджел? - спросил поверенный. Голос его наводил на мысль о хорошо смазанной дверной петле.
      - Я звонил вам на этих выходных, но горничная сказала, что вы уехали в Сэг-Харбор.
      - Да, вот уж где я могу расслабиться. Ни одного телефона!.. Выяснилось что-нибудь важное?
      - Есть кое-какая информация для господина Сифра. Но я не смог отыскать его в телефонной книге.
      - Вы позвонили как раз вовремя. Мистер Сифр в эту минуту сидит напротив. Передаю ему трубку.
      Послышался приглушенный разговор, как бывает, когда кто-то прикрывает трубку ладонью, затем я услышал мурлыкающий голос Сифра.
      - Как любезно, что вы позвонили, сэр, - произнес он. - С нетерпением ожидаю от вас новостей.
      Я рассказал ему большую часть того, что удалось узнать в Покипси, умолчав о смерти доктора Фаулера. Закончив, я услышал лишь тяжелое дыхание в трубке. Я ждал.
      - Невероятно! - пробормотал наконец Сифр сквозь зубы.
      - Есть три варианта, - пояснил я. - Келли и девушка затеяли устранить Фаворита и увезли его с собой: в этом случае он давно исчез. Возможно, они работали на кого-то другого - но результат тот же. И, наконец, Фаворит симулировал амнезию и сам инсценировал все это. Как бы то ни было, дело смахивает на "совершенное исчезновение".
      - Я хочу, чтобы вы нашли его, - сказал Сифр. - Независимо от того, сколько времени это займет и во сколько обойдется. Мне нужен этот человек.
      - Сомнительное предприятие, господин Сифр. Пятнадцать дет - большой срок. След остыл. Лучшее, что вы можете сделать - обратиться в Бюро розыска пропавших.
      - Никакой полиции. Дело сугубо личное. Я не хочу, чтобы оно получало огласку, привлекая к себе толпу назойливых гражданских служащих. Брезгливость, прозвучавшая в голосе Сифра, сделала бы честь любому патрицию.
      - Я предлагаю это потому, что у них есть достаточное количество людей для такой работы, - возразил я. - Фаворит может быть в любом уголке страны, или даже заграницей. Я работаю в одиночку и не могу добиться тех же результатов, что и организация с международными информационными связями.
      Кислота в голосе Сифра стала еще более концентрированной.
      - Короче говоря, мистер Энджел: беретесь вы за эту работу или нет? Если вы не заинтересованы, я найму кого-нибудь другого.
      - Ну конечно, заинтересован, господин Сифр, но с моей стороны было бы нечестно не поставить вас как клиента в известность о возможных сложностях работы. - Почему Сифр делает из меня мальчишку?
      - Разумеется, я ценю вашу откровенность и понимаю огромные трудности нашего предприятия. - Сифр помолчал, и я услышал щелчок зажигалки и вдох видимо, он закурил очередную дорогую "панателлу". Потом он продолжил, и голос его несколько смягчился - наверное, под воздействием ароматного табака. - Я хочу, чтобы вы немедленно включились в работу. Тактика на ваше усмотрение. Делайте то, что считаете лучшим. Впрочем, главное в этом деле конфиденциальность.
      - Я могу быть скрытен, как исповедник, - если постараюсь.
      - Не сомневаюсь, мистер Энджел. Я распоряжусь, чтобы мой поверенный выписал вам чек на пятьсот долларов аванса. Чек придет по почте сегодня же. Если понадобится больше, свяжитесь, пожалуйста, с Уайнсэпом.
      Я сказал, что пять сотен определенно хватит, и мы распрощались. Меня охватило страстное желание приложиться к бутылке, чтобы отпраздновать соглашение, но я пересилил себя и вместо выпивки закурил сигару. Пить натощак - скверная привычка.
      Вначале я позвонил Уолту Риглеру, знакомому репортеру из "Таймс".
      - Что ты можешь рассказать мне о Джонни Фаворите? - спросил я после обычной, ничего не значащей болтовни.
      - Джонни Фаворит? Шутишь! А почему бы тебе не спросить, как звали других ребят, что пели с Бингом Кросби в "Эй-Пи Джипсис"?
      - Нет, серьезно, можешь что-нибудь откопать про него?
      - Я уверен, что в нашем "морге" ведут досье. Дай мне пять-десять минут, и я приготовлю весь материал.
      - Благодарю, дружище. Я знал, что могу на тебя положиться.
      Он проворчал: "Пока", и мы повесили трубки. Разбирая утреннюю почту большей частью счета и уведомления - я докурил сигару и закрыл контору. Обычно я спускаюсь по пожарной лестнице - это быстрее, чем служебный, тесный как гроб, лифт - но на этот раз я не спешил и нажал кнопку, слушая, как стучит на арифмометре в соседнем кабинете Айра Кипнис.
      Здание Таймс-Билдинг на Сорок третьей улице находилось сразу за углом. Я вошел туда, чувствуя себя преуспевающим бизнесменом и, обменявшись хмурыми взглядами со статуей Адольфа Окса в мраморном вестибюле, поднялся на третий этаж, в "комнату новостей". Назвав старику за регистрационным столом фамилию Уолтера, я немного подождал, и вскоре из глубины комнаты вышел Уолтер - без пиджака и с ослабленным узлом галстука, точно репортер из какого-нибудь фильма.
      Мы пожали друг другу руки, и он провел меня в комнату, где в сигаретном тумане стучала сотня пишущих машинок.
      - С тех пор, как в прошлом месяце умер Майк Бергер, это место стало чертовски мрачным. - Он кивнул в сторону пустого стола в первом ряду, на котором в стакане воды, стоявшем на зачехленной машинке, багровела роза.
      Я последовал за Уолтером мимо грохочущих механизмов к его столу посредине комнаты. На проволочном подносе для входящих бумаг лежала толстая картонная папка. Я раскрыл ее, глянул на пожелтевшие газетные вырезки и спросил:
      - Не возражаешь, если я прихвачу кое-что из этого с собой?
      - Контора говорит: "нет". - Уолт просунул указательный палец под воротник шерстяного пиджака, висевшего на спинке крутящегося стула. - Я отправляюсь завтракать. Если что-нибудь пропадет, моя совесть будет чиста. И имей в виду - в нижнем ящике, - он проникновенно взглянул на меня, пустые конверты.
      - Спасибо, Уолтер. Если когда-нибудь я смогу тебе чем-то помочь...
      - Ну да, как же! Для парня, читающего только "Джорнэл Америкэн", ты неплохо устроился - идеальное место для расследований.
      Я смотрел, как он тащится между рядами столов, обмениваясь остротами с другими репортерами. Вот он махнул кому-то рукой... Я уселся за его стол и открыл папку с материалами о Джонни Фаворите.
      Большинство старых вырезок принадлежали не "Таймс", а другим ежедневным газетам и кое-каким журналам. В основном они касались выступлений Фаворита с оркестром Спайдера Симпсона. Некоторые рассказывали о нем подробнее, их я прочел внимательно.
      Джонни рос сиротой. Его нашел полицейский - младенец лежал в картонной коробке, к казенному роддомовскому одеялу была прикреплена записка с именем и датой рождения: "2 июня 1920". Первые месяцы он провел в больнице для найденышей да Восточной Шестьдесят восьмой улице. Воспитывался Джонни в Бронксовском приюте. В шестнадцать лет начал работать при ресторане посыльным, сменил несколько мест работы. Через год он уже играл на пианино и пел в придорожных закусочных на севере штата.
      "Открыл" его Спайдер Симпсон в тридцать восьмом. Вскоре Джонни успешно выступал с оркестром из пятнадцати музыкантов. В сороковом году, во время недельной аренды "Парамаунта", театр ломился от зрителей, и рекорд посещаемости не был побит вплоть до времен бешеного увлечения Синатрой, в сорок четвертом. В 1941 году тираж его пластинок перевалил за миллион, а вероятный доход превысил семьсот пятьдесят тысяч долларов. В газетах было несколько историй о его ранении в Тунисе; одна газетенка даже ухитрилась сообщить о предполагаемой смерти артиста, но на этом все кончалось. Материалов о его госпитализации или возвращении в Штаты не было.
      Я просмотрел весь материал и собрал маленькую стопку того, что мне хотелось захватить с собой. Два фото, на одном из них - Фаворит во фраке, с блестящими напомаженными волосами, словно застывшая черная волна. Сзади на карточке было отштамповано имя агента и адрес: "УОРРЕН ВАГНЕР, ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ, 1619, БРОДВЕЙ (БРИЛЛ-БИЛДИНГ). УИНДХЭМ 9-3500".
      На другом снимке я увидел оркестр Спайдера Симпсона, каким он был в 1940. Джонни стоял, сложив руки на груди, будто мальчик из хора. Имена оркестрантов были отпечатаны сбоку от каждого, прямо на снимке.
      Я позаимствовал еще три вырезки, заинтересовавшие меня тем, что не подходили к общей подборке. На первой было фото из "Лайф", сделанное в Гарлеме в баре Дики Уэллса, на котором Джонни стоял, облокотившись на кабинетный рояль, с бокалом в руке. Он пел в сопровождении негритянского пианиста по имени Эдисон "Пупс" Суит. Еще я взял вырезку из "Даун-бита", относящуюся к суевериям различных певцов. История гласила, будто Джонни, каждый раз выступая в городе, посещал на Кони-Айленд цыганку, предсказывавшую будущее по ладони, ее звали Мадам Зора.
      Последней вырезкой был памфлет в колонке Уинчелла, датированный 20 ноября 1942, в котором объявлялось, что Джонни Фаворит разрывает свою двухлетнюю помолвку с Маргарет Круземарк, дочерью миллионера Этана Круземарка, владельца компании судовых перевозок.
      Сложив все отобранные мной вырезки, я вытащил из нижнего ящика картонный конверт и спрятал в него материал. Затем, словно по наитию, я выудил фото Фаворита и позвонил по номеру Брилл-Билдинг, напечатанному на обороте.
      - Агентство Уоррена Вагнера, - ответил бойкий женский голос.
      Я назвался и спросил нельзя ли встретиться с мистером Вагнером в полдень.
      - В двенадцать тридцать у него официальный завтрак, поэтому он сможет уделить вам лишь несколько минут.
      - Этого достаточно, - заверил я.
      Глава восьмая
      Еще в 1915 году Артур "Багс" Баер, колонку которого в "Джорнэл Америкэн" я читал ежедневно на протяжении многих лет, шутливо заметил Джорджу Коэну5, что без его пьес на Бродвее все бродвейские развлечения достались бы Бриджпорту. Не знаю, может, оно и так, - в пятнадцатом году меня там не было - но для меня Бродвеем всегда был только Бриджпорт, переулок карнавальных разъездов и тиров, "Покерино" и хот-догов. Теперь от золотой эры, превозносимой "Багсом" Баером, остались лишь два старичка-аристократа - здание Таймс-Тауэр и гостиница "Астор".
      Брилл-Билдинг возвышался на углу Сорок девятой и Бродвея. Подходя к зданию со стороны Сорок третьей улицы, я пытался вспомнить, как выглядела площадь в тот вечер, когда я увидел ее впервые. С тех пор многое изменилось. Был канун Нового, тысяча девятьсот сорок третьего, года. Целый год выпал из моей жизни - я только что вышел из армейского госпиталя с новым лицом и пустыми карманами: в тот вечер кто-то украл у меня бумажник со всем моим достоянием - водительскими правами, справками из госпиталя, "собачьими жетонами"6 и прочим. Стоя в тесной толпе посреди электрической пиротехники и других всевозможных чудес, я чувствовал, как мое прошлое слезает с меня, подобно старой змеиной коже. У меня не было ни документов, ни жилья, ни денег, и я твердо был уверен только в одном - в направлении. Я шел к центру города.
      Целый час я добирался от Палас-театра до площади, что между "Астором" и магазином одежды "Бонд" - местом рождения "двубрючных костюмов". Я стоял там в полночь, глядя на золотой шар на верхушке Таймс-Тауэр. Именно тогда я увидел огни в конторе "Кроссроудс" и доверился инстинкту, приведшему меня к Эрни Кавалеро и работе, которой я верен до сих пор.
      В те дни по обе стороны от электрического водопада на крыше "Бонда" стояли две гигантские статуи - нагие мужчина и женщина. Теперь на их месте сияют две гигантские бутылки "Пепси". Интересно, не прячутся ли внутри этих металлических сосудов те алебастровые статуи, может, они там спят, словно гусеницы в тесной оболочке куколки?..
      Перед Брилл-Билдинг расхаживал бродяга в потрепанной армейской шинели, бормоча всем, кто входил внутрь: "Подлец, подлец". В конце узкого Т-образного вестибюля я сверился с указателем и в длинном списке контор продюсеров-песенников, антрепренеров призовых боксерских матчей и издателей однодневок нашел "Агентство Уоррена Вагнера". Скрипящий лифт поднял меня на восьмой этаж, и я бродил по тускло освещенному коридору, пока не нашел офис - несколько перегороженных комнатушек, соединенных проходными дверями, - в углу здания.
      Я открыл дверь.
      - Вы - мистер Энджел? - пробормотала секретарша, не отрываясь от вязания.
      Я подтвердил и достал карточку из своего запасного бумажника.
      На ней стояло мое имя, но числился я представителем страховой корпорации "Западная жизнь". Мой приятель, владелец печатной мастерской в Виллидже, снабдил меня дюжинами профессий. Что угодно - от водителя "скорой помощи" до зоолога.
      Секретарша взяла карточку, зажав ее ногтями - нежно-зелеными, как крылышки жука. У нее была большая грудь и стройные бедра, что выгодно подчеркивалось розовым свитером из ангоры и узкой черной юбкой. Волосы отливали платиной.
      - Подождите минутку, пожалуйста, - попросила она, улыбаясь и не переставая жевать огромный ком жевательной резинки. - Присядьте.
      Она протиснулась мимо меня, стукнула костяшками пальцев в дверь с табличкой "Театральный агент" и вошла внутрь. Напротив располагалась точно такая же дверь, с точно такой же надписью; на стенах между ними висели десятки фотографий в рамках, - блеклые лица застыли в улыбках, как мотыльки под стеклом. Я оглядел их и обнаружил ту самую, из-за которой я и пришел сюда. Она находилась высоко на левой стене, между фотографиями женщины-чревовещателя и толстого мужчины, играющего на кларнете.
      Дверь за моей спиной открылась, и секретарша сказала:
      - Мистер Вагнер готов принять вас.
      Я поблагодарил ее и вошел. Размером кабинет был в половину приемной и большую его часть занимал деревянный стол с отметинами от сигарет. Фотоснимки на стенах выглядели поновее, но улыбки были те же. За столом брился электрической бритвой парень в рубашке. "Пять минут", - произнес он, поднимая руку ладонью ко мне, чтобы я мог сосчитать пальцы.
      Поставив "дипломат" на зеленый коврик, я уставился на юношу, заканчивающего бритье. У него было веснушчатое лицо и кудрявые, цвета ржавчины волосы. Очки в роговой оправе не прибавляли ни года к его двадцати четырем или двадцати пяти.
      - Мистер Вагнер? - спросил я, когда он выключил бритву.
      - Он самый.
      - Мистер Уоррен Вагнер?
      - Совершенно верно.
      - Но вы же не могли быть агентом Джонни Фаворита?
      - Вы говорите о папаше. Я Уоррен-младший.
      - Тогда мне хотелось бы поговорить с вашим отцом.
      - Вам не повезло. Он умер четыре года назад.
      - Понятно.
      - А в чем дело? - Уоррен-младший откинулся на обтянутую кожезаменителем спинку кресла и засунул руки за голову.
      - Один из наших клиентов владеет полисом, в котором Джонатан Либлинг значится получателем наследства. В графе "Адрес получателя" указан адрес вашей конторы.
      Уоррен Вагнер-младший рассмеялся.
      - Деньги небольшие, - поспешно добавил я. - Это, скорее, причуда старого почитателя. Вы можете сказать, где мне найти мистера Фаворита?
      Паренек хохотал как сумасшедший.
      - Ну и дела! - фыркнул он наконец. - Тронуться можно. Джонни Фаворит пропавший наследник!
      - Откровенно говоря, я не вижу здесь ничего смешного.
      - Неужто? Ладно, я обрисую вам картину. Джонни Фаворит не слезает с казенной койки в психушке на севере штата. Вот уже двадцать лет он похож на турнепс!
      - Прекрасная шутка. А еще какие вы знаете?
      - Вы не поняли. - Он снял очки и вытер глаза. - Мой папаша сделал крупную ставку на Джонни: он вложил все деньги, до последнего цента, в контракт, который выкупил у Спайдера Симпсона. И вот, когда он ухватил жар-птицу за хвост, Фаворита призвали в армию. А ведь уже были подписаны контракты на киносъемки и все такое прочее. Армия отправляет собственность ценою миллион долларов в Северную Африку и через три месяца возвращает домой мешок гнилой картошки.
      - Очень жаль.
      - Верно, чертовски жаль. А для папы тем более. Он так и не оправился после этого удара. Несколько лет он держался, не терял надежды, что Джонни поправится и вернется с помпой, подсластив ему пилюлю. Наивняк...
      Я встал.
      - Можете дать мне название и адрес больницы, где содержится Фаворит?
      - Спросите у секретарши. Она должна знать.
      Я поблагодарил его за потраченное на меня время и вышел. В приемной, пройдя кучу формальностей, я получил от секретарши записанный на бумажке адрес: "Больница памяти Эммы Додд Харвест".
      - Вы бывали когда-нибудь в Покипси? - спросил я, засовывая сложенную полоску бумаги в карман рубашки. - Прелестный городок.
      - Шутите? Я вообще не выезжала из Бронкса.
      - Ну, а в зоопарке?
      - В зоопарке? А что мне там делать?