Глава 14

– Митя, ведь это – арест, – прошептал Феликс, как только любезно улыбающийся следователь исчез за поворотом улицы.

– Боюсь, что да, – ответил Колычев. – Скажи спасибо, что ты увенчан громким титулом и подвергаешься всего лишь домашнему аресту, был бы ты мещанином – уже сидел бы в арестном доме. Но поскольку ты – князь...

– К черту этот княжеский титул! – перебил его Феликс. – Митя, мне порой кажется, что я самозванец и не имею никаких прав ни на этот титул, ни на имение, ни на уважение в обществе. Гримаса судьбы – и я из последнего бедняка превращаюсь в богатого аристократа, а мог бы всю жизнь протирать локти в адвокатской конторе, скрывая родословную, чтобы не позорить знатный род своим убожеством.

– Успокойся, пожалуйста. Я пониманию, что ты расстроен, но давай обойдемся без дамских истерик – как ты только что справедливо заметил, не стоит позорить знатный род. Пока ничего страшного не происходит – обычные юридические формальности, неизбежные в ходе любого расследования.

– Митя, неужели ты не понимаешь, что я – под подозрением! Я знаю, эта бабенка, пришедшая к следователю менять свои показания, – первая ласточка в проклятых заплатинских играх. Это Алексей настроил ее отказаться от сказанного прежде. Теперь его дружки и подружки будут по одному приходить в Окружной суд и под разными предлогами отказываться от показаний...

– Даже если это и так – для обвинения в убийстве нужны более веские улики, чем показания о том, что ты отсутствовал на дружеской вечеринке. Ты же все-таки юрист служил в известной адвокатской конторе и должен понимать такие вещи. Не теряй голову.

– Но ведь сначала я сказал, что был у Заплатина, а теперь выяснится, что не был... Что я лгал следователю... Это сразу бросит на меня тень. Эх, Митя, почему ты не остановил меня тогда?

– А разве это было возможно? Не хочу тебя упрекать, но ведь я тебя предупреждал...

– Ну, – замялся Феликс, – положим, предупреждал. Но ты всегда так занудно произносишь правильные слова, как резонер в классических драмах. Прости, но тебя совсем не хочется слушать в такие минуты.

– Стало быть, и пенять тогда нечего, – подвел итог Колычев, и они в молчании дошли до открытой террасы кофейни.

– Какого черта мы сюда притащились? – остановился Феликс уже в дверях заведения. – Я совершенно не хочу ни есть, ни пить, остолоп-следователь отбил мне это желание на многие годы вперед.

– Феликс, мы пришли сюда вовсе не для того, чтобы есть, я тебе это уже объяснял. Посиди спокойно, отдохни, отвлекись от проблем, а я займусь делом.

Колычев попросил у хозяина две чашки кофе, бумагу и чернильницу с пером. Кофе был подан сразу, а чернильницу и бумагу долго искали (это были не те предметы, что пользуются в подобных рыбацких кофейнях большим спросом), но все же из уважения к близкому другу его сиятельства князя Рахманова писчий прибор и пожелтевшую бумагу откуда-то принесли.

Дмитрий тут же принялся строчить пером по листу, записывая рассказ госпожи Куропатовой и сведения, сообщенные следователем. Феликс, вновь погрузившийся в мрачные думы, лениво мешал ложечкой свой кофе, растворяя и без того уже растаявший сахар.

Колычев еще не успел закончить свои записи, когда в кофейне появился Христо Амбарзаки. Поздоровавшись с ним за руку, Дмитрий пригласил рыбака к их столу.

К обществу господина Колычева Христо уже вполне привык и считал московского следователя почти за своего человека, а вот присутствие за столом князя его явно смущало и заставляло быть сдержанным и молчаливым. Дмитрию стоило большого труда разговорить рыбака, поэтому он не сразу приступил к расспросам о том, что его волновало. Наконец, когда собеседники успели обсудить и погоду, и виды на урожай винограда, и цены на рыбу, и долго вынашиваемые планы совместного выхода в море на ночной лов, Колычев между делом перешел к теме железнодорожного сообщения и задал вопрос:

– Скажи-ка, Христо, а если кто-нибудь решит добираться до станции не лошадьми, а морем, в каком месте нужно сойти на берег, чтобы попасть поближе к железной дороге?

– Ну, это уж, ваша милость, смотря куда вы ехать желаете. Если в столицу или там, к примеру, в Москву или в Харьков – дело одно, а ежели дальше по нашей губернии до конечной станции – совсем другое дело.

– Как гак?

– Да вот так. Поезд большую петлю делает и в горах медленно плетется, там одна колея. Часа четыре, а то и пять на этом потеряете. Вот и выгадывайте, как так исхитриться, чтобы эту петлю вовсе избежать. Можно на лошадях до станции Сухой Кут добираться – дорога от города не близкая, двенадцать верст, но зато до конечной станции остается – рукой подать. Ну а ежели в сторону центральных губерний ехать собрались, так от нашей станции весь полный крюк в объезд по степи и по горам делать придется и лишних пять часов по железке трястись. Так что, когда вам в Москву возвращаться нужда придет – прямой смысл идти морем до Ай-Шахраза, всего-то час в хорошую погоду. Там поезд, сделав петлю, снова к побережью выходит, и до станции недалеко. Пересядете в Ай-Шахразе на железку и домой в Москву прямым путем. Считайте, полдня на этом выгадаете.

Феликс во время этой беседы молчал и с тоской разглядывал приятеля – ну вот, и Мите надоела эта возня с убийством, уже засобирался домой в Москву... Конечно, нельзя требовать, чтобы он тратил свое время и силы на расследование гибели Веры, но теперь Феликсу придется остаться со всеми проблемами один на один.

Между тем Колычев, руководствуясь какими-то своими соображениями, продолжал задавать вопросы.

– Христо, а на лодке ведь до Ай-Шахраза не дойти?

– Дойти можно, но трудно. Зачем? Днем туда ходит пароход, а вечером можно договориться с нашими парнями, чтобы подкинули на шхуне. Рублей за пять доставят, да еще и багаж разгрузят.

– А многие обращаются за помощью к вашим парням?

– Не сказать чтобы многие, хотя случается и перевезем кого. Но если бы имели много пассажиров, так и рыбалку пришлось бы бросить. Ха! Заколачивать каждый вечер по пятерке! Да стал бы я тогда возиться с бычками? – ухмыльнулся Христо.

Следующий вопрос Колычева заставил Феликса вздрогнуть.

– Христо, голубчик, а ты не помнишь, в ту ночь, когда в поезде убили княгиню, никто из города не просился до Ай-Шахраза? Ваши парни никого на шхуны не подсаживали?

– Надо подумать, вспомнить, уже сколько дней прошло, – невозмутимо ответил рыбак. – Сам я никого не вез, а с парнями поговорю. Может, кто и брал человека на борт.

– Я уж было подумал, что ты собрался обратно в Москву, – не удержался от замечания Феликс на обратном пути в имение. – Ты с такой дотошностью расспрашивал этого рыбака про железную дорогу.

– Москва не уйдет. Ты пригласил меня провести бархатный сезон на юге, и кто скажет, что я его тут не провожу? – хмыкнул Дмитрий.

– А как много интересного открылось в разговоре с этим рыбаком! – продолжал Феликс. – Я сколько здесь живу, никогда не думал, что удобнее идти по морю до Ай-Шахраза и там уже садиться на поезд. Как-то привык пользоваться ближней станцией и других путей не искал...

– Общаться с людьми вообще не вредно – от кого же и узнаешь новое, если сидеть в своем имении как сыч, – поддел Феликса Дмитрий. – А разговор на железнодорожную тему я завел по простой причине – теперь ясно, что если убийца из вашего городка, он мог легко добраться до Ай-Шахраза, сесть там ночью на петербургский поезд и получить в свое распоряжение часа четыре, чтобы совершить убийство, выйти на одной из ближних станций и вернуться в городок. Мне сейчас важно собрать любые факты, чтобы представить себе картину убийства. Пока в общем тумане рисуются три смутных версии – некто преследовал Веру от самого Петербурга; некто, случайно оказавшись вместе с ней в поезде, по каким-то причинам пошел на убийство; и, наконец, та, о которой я уже говорил – некто из ваших мест добрался до железной дороги, проник в поезд и убил Веру в пути. Петербургскую версию пока придется оставить на совести судебного следователя, а я склонен всерьез заняться последней. Фактов пока крайне мало, а они как кусочки мозаики – изображение сложится, только если соберется много этих кусочков.

– Митя, а почему ты все время говоришь – некто, некто? Почему прямо не скажешь, что из наших мест выехать навстречу поезду и убить Веру мог один Заплатин. Что бы ты мне ни рассказывал о своих сомнениях по поводу Алексея, согласись – ни у кого больше нет мотивов для подобного преступления...

– Друг мой, не нужно подгонять наши скудные факты под заранее составленную схему – она может оказаться ошибочной. Если мы с тобой не знаем о чьих-то мотивах, это не значит, что их не существует. Да, у Алексея мотив очевидный, а алиби вызывает сомнения, и к тому же, чертову панаму он тоже носит... Но этого мало, чтобы объявить человека убийцей. Давай продолжим собирать факты.

– Я всегда знал, что ты – на редкость занудливый тип. Посуди сам, как я могу собирать факты, если буду сиднем сидеть в своем имении? Мне их на блюде никто не принесет... Я ведь отныне нахожусь под домашним арестом!

– Но я-то, к счастью, пока свободен как ветер. Если уж кто и принесет тебе факты на блюде, то это, скорее всего, буду я.

– Митя, я не перестаю радоваться, что ты оказался рядом. Ты только не сердись, если я иногда ворчу на тебя. Я и сам понимаю, что несправедлив, но пойми мое теперешнее состояние. Легко ли пережить такое? Без тебя я просто не вынес бы этой жизни...

Феликс еще долго расточал комплименты, пока не заметил, что Колычев его совсем не слушает, погрузившись в собственные мысли.

– Дмитрий, очнись! – князь окликнул приятеля. – О чем ты думаешь?

– Честно говоря, не знаю, стоит ли обсуждать то, о чем я думал, с тобой...

– Нет уж, говори, раз начал!

– Я задумался, где убили Веру, и пытался себе это представить, – ответил Колычев, глядя куда-то вдаль.

– Что значит – где? – удивился Феликс. – В вагоне поезда...

– Это понятно. Но вагон – большой. В каком именно месте на нее напали так, что никто ничего не увидел и не услышал? И как ее потом ухитрились выкинуть из вагона, чтобы никто этого не заметил? Допустим, убили в купе – если дверь купе была прикрыта, другие пассажиры могли не услышать шум. Но как потом избавиться от тела? Окно в купе полностью не откроешь, оно опускается, оставляя свободное пространство лишь в верхней части рамы. Поднять тело мертвой женщины и протолкнуть его в этот узкий проем тяжело, к тому же существует риск, что жертва застрянет в окне... Вынести мертвую женщину в тамбур тоже непросто... Но допустим, преступник был достаточно силен, чтобы поднять тело Веры на руки и донести до вагонной двери. Или преступников было двое и они легко справились с ношей. Но ведь каков риск – тащить мертвое тело по вагону, где в любой момент можно натолкнуться на проводника или других пассажиров! А если предположить, что Веру убили в тамбуре и сразу же выбросили из поезда, картина преступления становится более реальной. Но встает вопрос – кто и как мог выманить ее ночью из купе и вызвать в тамбур? Скорее всего, какой-то хорошо знакомый ей человек, вряд ли она пошла бы туда с незнакомцем...

Заметив, что Феликс ничего не отвечает, Дмитрий повернулся к нему. Лицо князя было совершенно серым, даже отдавало в голубизну, а его нежный южный загар казался грязным налетом на коже... На щеке Феликса дергалась какая-то жилка, из-за чего уголок рта с одной стороны все время растягивался в некое подобие ужасной кривой ухмылки.

– Ради Бога, Митя, умоляю тебя, не говори об этом, не говори... Я не могу этого слушать! – прошептал он. – Я представил себе ее смерть...

– Прости, – тихо ответил Колычев.

«Господи, какой же я идиот! Все-таки моя следовательская служба развивает такую душевную черствость, что обычным людям я, верно, кажусь чудовищем. Как хорошо, что мой рапорт об отставке уже пошел по инстанциям – хватит с меня чужих смертей, крови и грязи...», – подумал он про себя.

Глава 15

Подъезжая к усадьбе, приятели издали заметили двоих стражников, топтавшихся у ворот. В тенечке щипали траву лошади в казенной упряжи.

Феликс окончательно пал духом.

– Следователь держит слово, – прошептал он. – Уже распорядился, чтобы местный урядник прислал охрану. Все. Можно считать, что я под арестом.

Колычев сжал его руку.

– Феликс, помни о своем княжеском достоинстве. Возьми себя в руки, чужие люди не должны знать о том, как тебе плохо.

Охранники при виде княжеского экипажа вытянулись и козырнули. Рахманов приосанился и сдержанно поздоровался с ними.

– Что, службу несете? – спросил он. – Вы, братцы, можете перейти в беседку, что стоит в парке у дороги. Оттуда и ворота, и усадьба как на ладони, а караулить в тени под крышей легче будет.

Охрана замялась.

– Так что нам это... Ваше сиятельство! Приказано находиться снаружи, внутрь владения не проникать, – ответил старший.

– Ну что ж, служба есть служба. Я распоряжусь, чтобы вам вынесли скамью и прислали ужин, – кивнул Феликс.

Поздно вечером, когда уже стало темнеть, прислуга доложила, что в усадьбу пожаловал господин Заплатин.

– Прикажете принять, ваше сиятельство? – спросил старый лакей. – А то они, то есть гость-то ваш, с молодцами у ворот беседу завел, как бы оно ни того... Лишнее это.

– Ну что ж, проси, – устало ответил Феликс.

– Если хочешь, я сам поговорю с Алексеем, – предложил Колычев.

– Да нет, я справлюсь. Не все же мне прятаться за твоей спиной.

– Ну здравствуй, князь, – не слишком приветливо поздоровался Заплатин, входя в гостиную. – Я вижу, к тебе охрану приставили, чтобы не улизнул от правосудия. Но это не беда. Прикажи – поможем. Мы, бывало, даже с севастопольской гауптвахты арестантов вынимали, теперь они за границей по пивным гуляют. А тут всего-то охраны – два деревенских чурбана у ворот. Раз плюнуть – и ты на свободе. Но это уж за дополнительную плату, сам понимать должен. А ты-то и по старым счетам не расплатился. Так что ж, ваше сиятельство, приготовил денежки? Если приготовил, то и по побегу твоему столкуемся. Через неделю будешь в Констанце по набережной фланировать...

– Насколько мне не изменяет память, я путешествие в Констанцу в твоей транспортной фирме не заказывал, – перебил его Феликс.

– Да? – удивился Заплатин. – Ну что ж, дело твое. А как насчет того, что я у тебя заказывал? Смотри, все сроки истекли, пора раскошелиться!

– Заплатин, ты не держишь слова, – удивительно спокойным тоном ответил князь. – Потому и дел никаких с тобой у меня больше не будет.

– Не держу слова? Что ты имеешь в виду, сиятельство?

– Твои «свидетели» уже принялись менять свои показания и топить меня по мере сил. Так, извини, за что же ты хочешь получить деньги?

Заплатин стал запинаться.

– То есть как... В каком смысле – топить? Я... Я не знаю, о чем ты? Я не понимаю...

– Вот видишь, сам не знаешь, не понимаешь, а деньги за мое алиби тебе подавай! Гнилой товар хочешь всучить. Деловые люди так себя не ведут.

– Что? Да ты просто крутишь, Феликс, чтобы с деньгами не расстаться! Ну погоди, брат, я завтра же пойду к следователю и побеседую с ним откровенно, вот тогда и покрутишься уже всерьез! Чертов убийца! Князь! Не князь ты, а мразь! Мразь, у которой рука поднялась на женщину! Впрочем, Верка получила как раз по заслугам и расплатилась за собственную подлость и дурь! Но и тебе это дело еще отольется! Ты меня в ссылку законопатил, а самому каторги не миновать! Насидишься еще по тюрьмам, гнилое сиятельство!

Рахманов повернулся к лакею:

– Выведите отсюда этого господина! И в дальнейшем в мой дом его не пускать!

Ночью ни Колычев, ни Рахманов не могли уснуть, поэтому они устроились в креслах на балконе, прихватив бутылку вина и вазу с фруктами.

– Митя, ну почему моя жизнь превратилась в такой кошмар? – спрашивал слегка захмелевший князь. – Неужели грехи мои настолько тяжелы, что я всю жизнь буду за них платить? И никогда не узнаю покоя? Я уже не хочу ни счастья, ни любви, только покоя, всего лишь немного покоя... Потеря любимой женщины сама по себе большое горе, особенно как представишь, что пережила Верочка в последние минуты... Так мало мне этой беды – изволь еще выступать в качестве подозреваемого в ее смерти. Вокруг меня теперь толпа мучителей, и каждый норовит задеть побольнее.

– Феликс, я очень хорошо тебя понимаю. Когда-то я тоже похоронил любимую женщину...

– Но тебя, по крайней мере, никто не считал ее убийцей, не таскал на допросы, не приставлял к тебе стражников и не пытался нажиться на твоем горе путем шантажа, – обиженно перебил его Феликс.

– Ты прав, этого у меня не было. Тебе тяжелее. Но я прошу тебя, друг мой, перестань упиваться своим горем, сделай над собой усилие, постарайся взять себя в руки. Иначе не останется сил для борьбы.

– Митя, ты, как всегда, прав. Но мне от твоей правоты, как всегда, не легче...

Наутро Колычев, провожаемый любопытными взглядами сменившейся за ночь охраны, снова отправился в город.

Первым делом он направился к знакомому уже дому под зеленой крышей, в котором квартировал Заплатин. На его удачу хозяйственные особы в кокетливых платочках снова крутились во дворе – одна развешивала на бесконечных веревках мокрые простыни, вторая варила на уличной печурке варенье в сверкающем начищенными боками медном тазу.

Дмитрия женщины встретили как старого приятеля и порадовались возможности немного посплетничать про своего соседа Заплатина, благо нашелся, наконец, заинтересованный слушатель.

Колычеву, собственно говоря, хотелось разузнать кое-что о той молодой замужней даме, заплатинской пассии, что поторопилась поменять свои показания. Но начинать разговор пришлось издалека...

Соседки, которых Дмитрий прозвал про себя Тюрбан и Бантик, отвечали весьма словоохотливо, перебивали друг друга, спеша выплеснуть все накопившиеся сплетни, и совершенно не интересовались, почему, собственно, некий господин пришел к ним во двор и задает разные вопросы.

– Ой, господин прокурор... что вы говорите? Не прокурор? Скажите, пожалуйста, а выглядите совсем как прокурор. Так вот, дорогой месье, может быть, вам этот Заплатин и приятель, но вы поверьте – человек он не стоящий, и дружить с ним – это себе во вред, – тараторила Бантик, вытирая мокрые руки о передник. – Он тут устроил буквально проходной двор, если не назвать это, пардон, борделем, что тоже соответствует истине – шляется к нему без конца всякая шушера, ночь-полночь, девки, пьяные дружки, одно беспокойство людям. А в квартире у него происходят настоящие оргии, вот вам крест, хотя наша полиция смотрит на это сквозь пальцы. А на какие шиши, позвольте узнать, господин Заплатин так шикарно живет? На что пьянствует и собутыльников своих поит?

– Как на что? – перебила ее Тюрбан, снимая пенку с варенья в фарфоровое блюдце. – Вы тоже скажете – на что? Весь город знает, что Алешка балуется контрабандой. А это, пардон, такие хорошие деньги, что можно и самому пить и гулять, не просыхая, и собутыльников к себе табунами водить. А его братец с таможни это дело покрывает. Вы, месье, уже знаете, что его брат служит на таможне? Да, вот такие у нас таможенные чиновники! Ну известно – рука руку моет! И куда только смотрит полицейский пристав?

– Известно куда, в собственный карман. Братья Заплатины его давно прикормили, мало того, что деньгами дают, так еще и товаром, вот он их и не трогает. Иначе, поверьте мне, полиции ничего не стоило бы давно прикрыть эту лавочку с контрабандой... Братья-то, оба два, с этого кормятся, а теперь и Любка-оторва пристроилась.

– Любка? – переспросил Дмитрий, почувствовав, как в детской игре «холодно-горячо», что становится теплее.

– Ах, есть тут одна, пардон, шалава, – наперебой заговорили женщины. – Просто оторва последняя, иначе не скажешь. Мы о ней можем говорить откровенно, она у нас на глазах выросла, с детства эта Любка нам знакомая, и никогда никто слова доброго о ней не сказал. Еще девчонкой всегда с синяком под глазом, со всеми мальчишками окрестными дралась, подворовывала, шлялась неизвестно где...

– Ну ясное дело, осиротела рано, воспитывал ее дед. А из него какой воспитатель, – горько вздохнула Бантик.

– Да эта сиротка несчастненькая всему городу перцу задавала, странно, как еще не прирезала никого... Сиротство сиротством, а характер никудышный у девки, – отрезала Тюрбан. – Подросла, стала с парнями погуливать, выпивать, правда-правда, сколько раз ее выпившей видели... По улице чуть не ползком, бывает, ползет! Цыгарки, как мужик, смолит. А теперь с вашим приятелем Заплатиным спуталась, прости Господи, из постели у него не вылезает, даже не скрываясь ни от кого. Стыда нет! И в контрабандные дела она тоже влезла.

– Погодите, милые дамы, я краем уха слышат, что у Заплатина роман с какой-то замужней дамой, – уточнил Колычев.

– С замужней! – возмущенным тоном воскликнула Тюрбан. – Да эта-та самая Любка Боришанская замужняя дама теперь и есть. Но ее замужество – сплошная фикция. Уж вы поверьте. Из старика Боришанского песок сыплется, он ей не то что в отцы, в деды годится, а не в супруги. И по мужской части давно ни на что не способен, уж это всем известно. А женился он на Любке просто из жалости, так как с дедом ее покойным приятельствовал...

– Ну не скажите, у Боришанского тоже свои резоны имелись, – не согласилась Бантик. – Он человек одинокий, старый, больной, одной ногой в могиле стоит. А у него дом хороший каменный, сады за городом, деньги тоже кое-какие водятся. В могилу все с собой не унесешь. Вот он и взял из милости сироту, говорил: «Буду болеть, хоть стакан воды поднесет, а помру, так похоронит. А то так и будешь мертвым лежать без упокоения, никто и не узнает, что помер. Мне только и нужно, чтобы живая душа рядом была. Я Любаше дом в наследство оставлю, да и замужество грехи ее, какие были, покроет».