Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гость из Альтрурии

ModernLib.Net / Классическая проза / Хоуэллс Уильям Дин / Гость из Альтрурии - Чтение (стр. 10)
Автор: Хоуэллс Уильям Дин
Жанр: Классическая проза

 

 


— Ну это едва ли, во всяком случае, не в Америке, — возразил я.

— А почему бы и нет? — спросил банкир. — На деле рабочие принадлежат нам в гораздо большей мере, чем мы готовы признать. И что в этом такого уж плохого? Новое рабство совсем не будет похоже на прежнее. Бессмысленные избиения, разлучения семейств, купля-продажа — все это ушло безвозвратно. Пролетариат будет, по всей вероятности, принадлежать государству, как это было когда-то в Греции, или крупным корпорациям, что больше в духе наших свободных институтов, а под давлением просвещенного общественного мнения будет издан закон, который оградит его от плохого обращения. Однако рабочие будут находиться под надзором полиции, прикреплены к определенному месту, и деятельность их будет строго регулироваться и контролироваться. Насчет страданий, возможно, будет полегче, чем теперь, когда человека можно заставить подчиниться любым требованиям, припугнув, что иначе пострадает вся семья, когда его можно взять на измор или выкинуть за борт в случае непокорности. Будьте уверены, ничего подобного в этом новом рабстве происходить не будет. Даром, что ли, мы уже почти два тысячелетия исповедуем христианство.

Банкир умолк, но затем разрядил затянувшееся молчание взрывом смеха — я испытал при этом колоссальное облегчение, — а со мной, думаю, и все остальные. До меня дошло, что он шутил, в чем я окончательно убедился, когда он повернулся к альтрурцу, положил руку ему на плечо и сказал:

— Понимаете, я и сам в некотором роде альтрурец. Я не вижу причины, почему бы нам не основать у себя новую Альтрурию, по предложенному мною образцу. Разве среди вас никогда не было философов — если хотите, назовите их филантропами, я не возражаю — моего склада?

— О да! — сказал альтрурец. — Однажды, незадолго до того как у нас кончилась наконец эпоха неуемной конкуренции, очень серьезно ставился вопрос о том, не должен ли капитал владеть трудящимися, вместо того чтобы трудящимся владеть капиталом. Это было несколько сот лет тому назад.

— Счастлив оказаться в рядах таких передовых мыслителей, — сказал банкир, — и как вы додумались до того, что трудящиеся должны владеть капиталом?

— Мы решили это голосованием, — ответил альтрурец.

— Ну что ж, — сказал банкир, — а наши молодцы все еще сражаются за это и зарабатывают по шеям.

Позднее вечером я наткнулся на него — он разговаривал с миссис Мэйкли.

— Милостивый государь, — сказал я, — мне чрезвычайно понравилась откровенность, с какой вы говорили с моим альтрурским гостем. Я не отрицаю, может быть, и стоит выставлять напоказ свои недостатки, только чего мы добьемся, если нам совсем уж нечего будет сказать в свое оправдание?

Он ничуть не был обижен, как я того боялся, недостатком почтительности с моей стороны и ответил все с тем же беспечным смехом:

— Великолепно! Что ж, может, я и правда чересчур разоткровенничался — со мной это случается. Но разве вы не видите, что это дает мне прекрасную возможность заставить его заговорить о своем отечестве, когда мы перенесем войну на территорию Альтрурии.

— Да, если нам это удастся.

— Как раз об этом мы и говорили только что. У миссис Мэйкли есть план.

— Совершенно верно, — сказала эта дама, указывая на свободный стул рядом с собой, — садитесь и слушайте.

10

Я сел, и миссис Мэйкли продолжила:

— У меня все это продумано, и я требую вашего признания, что во всех житейских делах мужской ум уступает женскому. Мистер Буллион тоже так думает, и мне хотелось бы, чтобы и вы со мной согласились.

— Совершенно верно, — подтвердил банкир, — когда доходит до дела, одна женщина стоят двух мужчин.

— Кроме того, мы только что согласились, — поддакнул я, — что если у нас и есть джентльмены, то их надо искать среди дам. Миссис Мэйкли, не вдаваясь в подробности, я безоговорочно признаю, что самая неделовая женщина превзойдет в деловитости самого дельного мужчину, и что во всех практических делах мы блекнем рядом с вами, превращаемся в фантазеров или доктринеров. А теперь продолжайте, прошу вас!

Но зря я воображал, что смогу так легко отделаться, — она принялась похваляться, как это случается со всеми женщинами, стоят только дать им потачку.

— Вот вы, мужчины, — сказала она, — уже целую неделю стараетесь выведать у мистера Гомоса хоть что-нибудь о его стране я в конце концов взваливаете эту задачу на плечи бедной слабой женщины; во всяком случае, она должна придумать, как к этому подойти. Я совершенно убеждена, что, находясь в его обществе, вы так упиваетесь собственными рассуждениями, что не даете ему рта раскрыть — оттого-то вы еще ничего и не вызнали об Альтрурии.

Вспомнив, как решительно она вмешалась в разговор в гостях у миссис Кэмп, перебив Гомоса, когда он совсем было начал подробное и откровенное повествование об Альтрурии, я подумал, что это довольно-таки нахальное заявление, но, опасаясь, как бы ни было хуже, сказал:

— Вы совершенно правы, миссис Мэйкли. Увы, я не могу не согласиться, что каждый раз, разговаривая с ним, мы постыдно теряли чувство меры, и если нам вообще суждено выведать что-то от него, то только потому, что вы научите нас, как это сделать.

Она клюнула на эту наживку. И, проглотив ее, тут же сказала:

— Хорошо вам так сейчас говорить. А вот скажите, где бы вы теперь были, не начни я ломать над этим голову? Так вот слушайте! Эта мысль осенила меня, когда я думала о чем-то совершенно постороннем. И вдруг будто что-то сказало мне: вот же оно, благая цель и общественное событие одновременно!

— А именно? — осведомился я, теряясь в догадках по поводу этого удивительного внезапного озарения.

— Вы же знаете, что деревенская церковь Всех Христиан находится в весьма плачевном состоянии; дамы все лето только и говорят о том, что нужно что-то сделать в ее пользу, что-то организовать — поставить спектакль, или устроить концерт, или танцевальный вечер, или еще что-нибудь в этом роде и на вырученные деньги отремонтировать церковь внутри — она в этом крайне нуждается. Но, конечно, танцы и прочее богоугодными начинаниями не назовешь, ну и, кроме того, устраивать благотворительные базары — это такая скука: готовишь призы, по возможности равноценные, а все равно все считают себя обманутыми. С лотереями вообще одни неприятности, о них и думать нечего. Нужно что-то необычайное. Сперва мы подумывали о салонном чтеце или, может, чревовещателе, но они всегда норовят побольше содрать так, что по уплате расходов ничего не остается.

Она, по-видимому, ждала какого-то отклика на свои слова, поэтому я сказал:

— И что же?

— Да то, — ответила она мне в тон, — что тут-то мы и используем вашего друга мистера Гомоса.

— Используете? Но каким образом?

— Очень просто! Мы уговорим его прочесть лекцию об Альтрурии. Как только он узнает, что это задумано с хорошей целью, он тотчас загорится желанием выступить. Они ведь там, у себя, так привыкли жить сообща, что появиться на публике ничего, кроме удовольствия, ему не доставит.

План этот показался мне удачным, и я сказал ей об этом. Но миссис Мэйкли была в таком восторге от своей затеи, что моя сдержанная похвала не удовлетворила ее.

— Удачный? Он великолепен! Как раз то что надо! И я продумала его до мельчайших подробностей…

— Простите… — прервал ее я, — неужели вы считаете, что существует такой интерес к этой теме за пределами нашей гостиницы, что можно собрать полный зал слушателей? Мне не хотелось бы подвергать его унижению — читать лекцию перед пустыми скамьями.

— Господи, да о чем вы? Ведь в радиусе десяти миль нет ни одной фермы, где не знали бы о мистере Гомосе, и нет ни одного слуги под этой крышей или в любом из пансионов, который не слышал бы чего-нибудь об Альтрурии и не хотел бы узнать побольше. Мне кажется, ваш друг проводит гораздо больше времени с коридорными и конюхами, чем с нами.

Как раз этого я больше всего и опасался. Несмотря на все мои предостережения и просьбы, он продолжал вести себя с каждым встречным так, словно тот был ему ровня. Он, очевидно, не имел ни малейшего представления о той разнице в общественном положении, которую создает у нас разница в занятиях. Он признавался, что видит ее, и из разговоров с членами нашей маленькой группы понимает, что она существует, но когда я, заметив с его стороны промах относительно правил общественного поведения, ставил ему это на вид, он только отвечал, что просто вообразить не мог, что то, что он видит и слышит, может и впрямь существовать. Уговорить его перестать расшаркиваться перед нашей официанткой было невозможно, каждое утро он, поздоровавшись со мной, так же крепко пожимал руку старшему официанту. В гостинице из уст в уста передавался жуткий рассказ, как он бросился опрометью по коридору на помощь горничной, тащившей два тяжеленных ведра с водой, чтобы наполнить кувшины на умывальных столиках. Может, это было и не так, но я сам видел, как однажды днем он, скинув пиджак, помогал косить сено на лугу, примыкавшем к гостинице, как простой батрак. Он сказал, что не знает гимнастики лучше и ему немного стыдно, что приходится оправдываться, будто без подобных упражнений ему грозит запор. Сообщение довольно-таки неуместное, на мой взгляд: говорить об этом не пристало столь воспитанному и развитому человеку. Он был джентльменом и человеком высокообразованным — против этого не возразишь, — и в то же время он при каждом удобном случае совершал поступки, не совместимые с хорошим тоном, и никакие мои уговоры на него совершенно не действовали. На следующий день после того, как я попенял ему насчет работы на сенокосе, меня ждал еще худший удар — я увидел его в компании судомоек, которые собирались под сенью дома послушать старшего официанта, читавшего им вслух — с молчаливого согласия постояльцев слугам разрешалось пользоваться небольшим лужком возле конюшен какой-то час в послеобеденное время. Я сделал вид, что не вижу его, но не мог удержаться впоследствии от замечания по этому поводу. Он ничуть не обиделся, только сказал, что его несколько разочаровал отбор книг и замечания, которыми они обменивались по поводу прочитанного, — он ожидал, что с их образованностью и притом, что они по своему опыту знали, что жизнь — не шутка, им должны были бы нравиться произведения не столь банальные. С другой стороны, он полагал, что сентиментальный роман, где бедная американская девушка выходит замуж за английского лорда, служил им щитом от грубой действительности, так мало обещавшей и так низко их ценящей. Пытаться втолковать ему, что водить компанию с прислугой по меньшей мере неприлично, было бесполезно.

Хуже того, его поведение — насколько я мог видеть — начало развращающе действовать на объекты его не по адресу направленной вежливости. Вначале слуги никак не откликались на его выходки и даже воспринимали их как безвкусные шутки, но в неправдоподобно короткий срок — стоило им увидеть, что вежливость его искренна, — они стали принимать ее как должное. У меня всегда были отличные отношения со старшим официантом, и я считал, что спокойно могу обменяться с ним улыбками, наблюдая странное поведение моего друга по отношению к нему самому и его товарищам по работе. К большому моему удивлению, он сказал:

— Не вижу причины, почему бы ему не обращаться с ними, как с дамами и господами, ведь обращается же он так с вами и вашими знакомыми.

Что я мог на это ответить? Мне оставалось только молча страдать и надеяться, что альтрурец скоро уедет. Прежде я с ужасом ждал, что владелец гостиницы вот-вот потребует, чтобы мой гость освободил номер, теперь я чуть ли не мечтал об этом, но, увы, никаких требований хозяин не предъявлял. Напротив, альтрурец пользовался его исключительной благосклонностью. Он говорил, что ему так приятно видеть человека, любезного со всеми, без исключения, что у него никогда еще не было гостя, к которому все были бы так расположены.

— Разумеется, я нисколько не порицаю его, — сказала миссис Мэйкли. — Что вы хотите при таких странных нравах! Наверное, я и сама была бы такой, если бы, не дай Бог, выросла в Альтрурии. Но мистер Гомос такой душка, в него влюблена вся женская половина гостиницы, все, сверху донизу. Нет, естественная опасность — это что в залах гостиницы не хватит места для всех желающих послушать его, поэтому нам придется установить входную плату повыше — это многих должно удержать. Мы будем продавать билеты по одному доллару.

— Прекрасно! — сказал я. — Что касается фермеров, то вопрос, по-моему, можно считать решенным. Это, по крайней мере, вдвое больше против того, что они платят за сидячее место в цирке и вчетверо — против входного билета туда же. Боюсь, миссис Мэйкли, что слушателей будет маловато, хотя, конечно, все это будут люди достойные.

— Я об этом сама думала и все же буду продавать билеты по одному доллару.

— Отлично! Но ведь медведь-то еще не убит?

— Нет, нет. И вот для этого мне нужна ваша помощь. Как бы получше устроить все — посоветуйте!

Банкир сказал, что оставляет решение этого вопроса нам, но что миссис Мэйкли может полностью рассчитывать на него, если ей удастся уговорить альтрурца выступить с лекцией. Обсудив все, мы решили поговорить с мистером Гомосом вместе.

Я, наверное, никогда не отделаюсь от чувства стыда при воспоминании о том, как эта женщина насела на альтрурца, стоило нам наткнуться на него следующим утром, когда он прохаживался взад-вперед по веранде перед завтраком. Точнее сказать, перед нашим завтраком: когда мы позвали его в столовую, он сказал, что уже поел и теперь ждет Рубена Кэмпа, — тот обещал взять его с собой, когда поедет мимо с поклажей сена для одной из гостиниц в деревне.

— Да, кстати, мистер Гомос, — тут же напустилась на него эта беспардонная особа. — Мы тут затеяли привести в порядок церковь Всех Христиан в деревне и хотим привлечь вас к этому делу. Вы знаете, это такая церковь, где могут по очереди молиться люди всех христианских вероисповеданий. Понимаю, что звучит это несколько странно, но, по-моему, это разумный выход для мест, где люди бедны и не могут залезать в долги ради того, чтобы иметь свои отдельные церкви…

— Но это же восхитительно, — сказал альтрурец. — Мне говорили об этом Кэмпы. Это символ единства, которое должно восторжествовать среди христиан всех вероисповеданий. Чем я могу быть полезен вам, миссис Мэйкли?

— Я была уверена, что вы нас одобрите, — воскликнула она. — В двух словах дело обстоит так — бедная часовенка пришла в такой упадок, что я, например, даже стесняюсь заходить туда и хочу собрать достаточно денег, чтобы покрасить ее снаружи и оклеить внутри новыми хорошенькими обоями с каким-нибудь религиозным мотивом. Должна сказать, что голые беленые стены в трещинах, извивающихся во всех направлениях, так отвлекают меня, что я даже на проповеди сосредоточиться не могу. Ведь обои с каким-нибудь готическим узором очень украсили бы ее? Я, например, в этом уверена, и мистер Твельфмо тоже.

Я услышал об этом впервые, но, встретив предостерегающий взгляд миссис Мэйкли, смог лишь пробормотать в знак согласия что-то нечленораздельное. Во всяком случае, миссис Мэйкли сочла это достаточным и, так и не дав альтрурцу возможности высказать свои мысли по поводу воспитательного воздействия обоев, продолжала:

— Короче говоря, мы хотим, чтобы вы заработали нам для этого деньги, мистер Гомос.

— Я? — с неподдельным ужасом спросил он. — Но, сударыня, я еще в жизни своей никогда не зарабатывал денег! Я считаю, что получать деньги за что-то дурно.

— В Альтрурии, конечно. Мы все знаем, как обстоят дела в вашей очаровательной стране, и, поверьте, что я, как никто другой, уважаю вашу щепетильность и совестливость на этот счет. Но вы не должны забывать, что находитесь в Америке. В Америке вам приходится зарабатывать деньги, а то… Можно и на бобах остаться. И потом не нужно забывать о цели, о том, сколько добра вы принесете, прочитав маленькую лекцию об Альтрурии.

— Маленькую лекцию об Альтрурии? — вежливо переспросил он. — Но каким образом я могу получить за это деньги?

Ей только того и надо было. Она кинулась с разъяснениями, и они были столь бессвязны и многословны, что я, по утрам ни на что не пригодный, пока не выпью чашки кофе, чуть Богу душу не отдал под ее трескотню, которую альтрурец сносил с завидным терпением.

Получив наконец возможность ответить, он сказал:

— Я буду счастлив исполнить ваше желание, сударыня.

— Правда? — вскричала она. — О, я ужасно рада! Вы так ловко избегали разговоров об Альтрурии, что я ничего, кроме категорического отказа, не ожидала. Но, конечно, я не сомневалась, что вы это сделаете деликатно. Я сама себе не верю! Вы даже не представляете, какой вы душка!

Я заметил, что она подцепила это слово у англичан, живущих в гостинице, и теперь употребляла его к месту и не к месту, однако не мне было прерывать ее.

— Ну что ж, в таком случае, вы должны оставить все заботы мне и не думать ни о чем, пока я не пришлю сказать, что мы готовы слушать. А, вон и Рубен со своей воловьей упряжкой. Спасибо вам огромное, мистер Гомос! Теперь никто не постыдится переступать порог дома Божьего — от избытка благочестивости она даже слегка присюсюкнула, — после того как мы покрасим его и оклеим стены обоями. Не пройдет и двух недель, и все будет готово.

Она энергично трясла руку альтрурца, а я опасался, как бы она не накинулась на него с поцелуями.

— Только я хотел бы поставить одно условие, — начал он.

— Хоть тысячу, — воскликнула она.

— И заключается оно в том, что ни род занятий, ни общественное положение не должны служить препятствием для посещения лекции. С этим я не могу ни в коем случае согласиться даже здесь, в Америке. Мне это отвратительнее даже, чем стяжательство, хотя, в общем, одно другого стоит.

— Я так и знала, что вы поставите именно это условие, — весело воскликнула она, — и могу заверить вас, мистер Гомос, что ничего такого не будет. Послушать вашу лекцию сможет каждый — мне совершенно все равно, кто этот человек и чем он занимается, лишь бы деньги платил. Вас это устраивает?

— Вполне! — сказал альтрурец и терпеливо снес очередное сердечное рукопожатие.

Когда мы шли в столовую, она взяла меня под руку и торжествующе зашептала:

— Теперь не будет никаких неясностей. Он сам убедится, так ли уж интересуются Альтрурией его обожаемые низшие классы, если за удовольствие послушать о ней приходится платить доллар с носа. А уж я-то не отступлю от нашего договора ни на шаг.

Стеная в душе, я мог лишь посмеиваться над неблаговидностью ее поведения.

Хотя я не одобрял ее затеи, но не мог не видеть заключавшегося в ней комизма. Так же восприняли ее и остальные члены нашей маленькой компании, которых я специально познакомил с альтрурцем. Правда, священник выразил некоторое беспокойство по поводу нравственной стороны дела, которое передалось и мне, да еще банкир сделал вид, будто сомневается — не бестактно ли это, однако сказал, что, поскольку альтрурец — мой гость, последнее слово остается за мной. Если меня это не смущает, то его и подавно. Никаких возражений по поводу своего плана миссис Мэйкли ни от кого не услышала, и, как только в деревенской типографии были отпечатаны билеты, эта предприимчивая женщина заставила каждого из нас взять по две штуки. Заказала она и рекламные листки, где указывалось время и место Лекции об Альтрурии, и досмотрела, чтобы их распространили повсюду: в гостиницах, в пансионах, а также среди дачников. Лекция должна была состояться в следующую субботу в нашей гостинице днем, чтобы не помешать вечерним танцам. Она оставила билеты для распространения во всех главных магазинах и в аптеках и, кроме того, потащила меня по дачам, чтобы я помог ей продавать билеты там.

Должен сказать, что мне это очень не нравилось, особенно в тех случаях, когда билетов покупать не хотели, а она их усердно навязывала. Все, как один, признавали, что цель прекрасна, вот только средства их несколько смущали. Кое-где дамы задавали нам следующие вопросы: «А кто он, собственно, такой — этот мистер Гомос?» — «Откуда миссис Мэйкли знает, что он действительно из Альтрурии?» — «Не самозванец ли он?»

Тут миссис Мэйкли выпихивала на передний план меня, и мне волей-неволей приходилось рассказывать об Альтрурии и о том, как получилось, что он оказался моим гостем. В результате всех этих выступлений меня вновь начали грызть сомнения относительно него — сомнения, которые возникли у меня вначале и которые я затем отбросил, как слишком нелепые.

Билеты продавались медленно даже у нас в гостинице. Многие находили, что они непомерно дороги, и кое-кто, узнав цену, говорил прямо, что и так все время слышит рассказы про Альтрурию и они успели порядком ему надоесть.

Миссис Мэйкли говорила, что ничего иного от этой публики она и не ожидала — все они пошляки и плебеи и к тому же скупердяи; интересно, с какими лицами они будут предлагать билеты ей, когда сами затеют что-нибудь. Она призналась, что злится на себя за то, что задумала подшутить над мистером Гомосом, и я заметил, что она старалась быть «en evidence»[8] в его обществе, когда появлялся кто-нибудь из несговорчивых дам. Она созналась, что у нее не хватает духу спросить у дежурного, сколько продано билетов из тех, что она оставила в конторе. Как-то утром — на третий или на четвертый день, — когда мы шли с ней завтракать, ее остановил старший официант и смущенно спросил, не может ли она выкроить для него несколько билетов — у него, кажется, будет возможность их распространить. К моему изумлению, эта беспринципная особа ответила:

— Ну, разумеется. А сколько вам нужно? — и тут же достала пачку из кармана, где, по-видимому, всегда держала их наготове.

— А что, если я попрошу двадцать, — спросил он, — это не будет слишком много?

— Отнюдь нет! — ответила она. — Здесь двадцать пять, — и вручила ему всю пачку.

В тот же день, когда мы сидели с ней на веранде, к нам неторопливым шагом подошел Рубен Кэмп и сказал, что если она согласна дать ему попытать счастья, то, может, ему удастся продать какое-то количество билетов на лекцию.

— Берите сколько хотите, Рубен, — сказала она, — и надеюсь, что вам повезет больше, чем мне. Я просто возмущена поведением этих людей.

На этот раз она выудила из кармана несколько пачек, и он спросил:

— То есть вы предлагаете мне забрать все?

— Все до одного, — с моими наилучшими пожеланиями, — беззаботно ответила она, однако, когда он спокойно взял все билеты, она слегка всполошилась. — А ведь их здесь сто штук, знаете?

— Знаю. Я посмотрю, что можно сделать среди здешнего населения. Кроме того, на узловой станции стоит поезд с путевыми рабочими, у меня среди них много знакомых. Думаю, что кое-кто из них захочет прийти.

— Не забудьте, билеты по доллару, — сказала она.

— Это не страшно, — сказал Кэмп, — будьте здоровы!

Когда наконец он удалился, по обыкновению чуть косолапо ступая, миссис Мэйкли повернулась ко мне и сказала растерянно:

— Не знаю как-то!

— Не знаете, что будет, если на лекцию явится целая артель путевых рабочих. Я тоже не знаю, но осмелюсь предположить, что дамы, купившие билеты, будут не очень-то довольны.

— Подумаешь! — сказала миссис Мэйкли с неподражаемым пренебрежением. — Мне-то какое дело, будут они довольны или нет. Только вот Рубен забрал все мои билеты и скорей всего продержит их до последней минуты, а потом вернет, когда их уже не продашь. Знаю я их! Вот что, — воскликнула она торжествующе, — я сейчас же обойду гостиницу и объявлю, что билетов у меня больше нет, а потом зайду к регистратору и велю ему придержать все, что у него осталось непроданным, а уж я его не обижу.

Вернулась она с видом несколько озадаченным:

— У него никаких билетов не осталось. Говорит, что утром к нему зашел какой-то старик из местных и забрал все до единого — он даже точно не помнит сколько. Спекуляцией они, что ли, решили заняться? Если только Рубен Кэмп вздумает сыграть со мной такую штуку… Да что же я? — вдруг прервала она себя. — Раз так, я и сама попробую спекульнуть. Собственно, почему бы и нет? Я с радостью заставлю кое-кого из этих особ заплатить мне вдвойне, да что там — втройне — за билет, от которых они носы воротили. А-а, миссис Белкэм, — окликнула она даму, приближавшуюся к нам с противоположного конца веранды, — вам будет приятно узнать, что я сбыла все свои билеты. Это такое облегчение!

— Сбыли? — переспросила миссис Белкэм.

— Все до единого!

— Я думала, — сказала миссис Белкэм, — вы поняли из моих слов, что, в случае если моя дочь приедет навестить меня, я хотела бы взять нам с ней по билету.

— Вот уж чего не поняла, — сказала миссис Мэйкли, шкодливо подмигнув мне, — но, если они вам нужны, то вам придется сказать мне об этом сейчас безо всяких оговорок и, если мне что-то возвратят — я раздала часть билетов друзьям для распространения, — я продам два вам.

— Они мне нужны! — сказала миссис Белкэм, чуть помолчав.

— Отлично! За две штуки вы заплатите пять долларов. Я почитаю своим долгом выручить как можно больше ради нашей цели. Внести вас в список?

— Да! — сказала миссис Белкэм довольно сердито, но миссис Мэйкли записала ее в свой блокнот, сияя дружелюбием, которое нисколько не потускнело, когда в течение следующих пятнадцати минут к нам поспешно подошли еще с десяток дам, согласных купить билеты на тех же условиях.

Это было выше моих сил. Чувствуя себя в большой степени «particeps criminis»[9], я встал, чтобы удалиться. Совесть миссис Мэйкли была, по-видимому, не замутнена, как слеза младенца.

— Просто не знаю что и делать, если Рубен Кэмп или старший официант не вернут мне хоть сколько-то билетов. Придется поставить как можно больше кресел в проходах и драть за них по пяти долларов. Вот уж никогда не ожидала, что все сложится так счастливо.

— Я завидую вашей способности видеть происходящее в таком свете, миссис Мэйкли, — сказал я с тоской. — А вдруг Кэмп заполнит весь зал своими путевыми рабочими, как это понравится дамам, которым вы продали билеты по пять долларов?

— Тьфу! Какое мне дело до того, что нравится этим кикиморам? Раз уж мы устраиваем сбор на восстановление и украшение дома Господня, то тут все должны быть равны — как в церкви.

Время шло. Миссис Мэйкли запродала невозвращенные билеты всем дамам в гостинице, а в пятницу вечером Рубен Кэмп принес сто долларов; старший официант еще раньше вручил ей двадцать пять.

— У меня не хватило духу спросить их — продавали они билеты с надбавкой или нет, — призналась она мне. — Как по-вашему, позволила бы им совесть сделать это?

Под лекцию была отведена большая зала, где танцевала по вечерам молодежь и где устраивались обычные для курортных гостиниц развлечения. У нас уже выступал чтец-декламатор. Мы присутствовали на сеансе черной магии, слушали фонограф, концерт студенческого хора и многое другое. В зале помещалось одновременно человек двести — это при условии, что стулья стояли тесно; а миссис Мэйкли, по ее собственному признанию, продала чуть ли не двести пятьдесят мест, да еще надо было прибавить сюда билеты, которые — согласно ее обещанию — должны были поступить в продажу перед самым началом. Утро субботы она тешила себя надеждой, что многие из тех, кто живет в других гостиницах и на дачах, купили билеты с благотворительной целью, а приходить вовсе не собираются; она прикидывала, что человек пятьдесят, по меньшей мере, останется дома, — но вот если Рубен Кэмп распродал билеты среди местных жителей, то уж эти-то люди, потратившись на развлечение, придут все, как один. Спросить старшего официанта, кому пошли билеты, взятые им, она просто не решалась.

Начало лекции было назначено на три часа, с тем чтобы дать людям хорошенько выспаться после обеда, подававшегося в час, и прийти в соответствующее настроение. Но еще задолго до назначенного часа люди, которые обедают в двенадцать и никогда не спят после обеда, начали прибывать в гостиницу пешком, на телегах, в щегольских колясках, в покрытых засохшей грязью фургонах и всевозможных разбитых повозках. Они ехали, как в цирк — старички со старушками и молодожены, семьи с детьми и хорошенькие девицы со своими кавалерами. А приехав, привязывали лошадей к задкам повозок, уходили в рощицу между гостиницей и станцией и располагались в тени деревьев пикником. Около двух мы услышали пыхтение паровоза, хотя в этот час никаких поездов не ожидалось, и вскоре показался коротенький состав с путевыми рабочими, махавшими из окон платками и, по всей видимости, настроенными на веселый лад. У некоторых были в руках флажки: в одной американский звездно-полосатый, в другой — вероятно, в знак приветствия моему гостю — белый флаг Альтрурии. Многие фермеры явились в гостиницу без билетов, рассчитывая купить их на месте, и миссис Мэйкли приходилось выкручиваться и давать заведомо невыполнимые обещания. Она поминутно совещалась с хозяином гостиницы, который решил раздвинуть дверь, соединявшую столовую с соседней гостиной, так чтобы прислуга и фермеры могли послушать лекцию, не причиняя неудобства постояльцам гостиницы. Она сказала, что он снял у нее с плеч тяжеленный груз и ей больше не о чем беспокоиться, поскольку теперь уже никто не посмеет жаловаться, что его усадили с прислугой и туземцами, и в то же время всем будет отлично слышно.

Она не успокоилась, пока не послала кого-то за мистером Гомосом и не сообщила ему этот восхитительный проект. Я не мог решить, радоваться мне или печалиться, когда он тут же ответил ей, что, если в качестве уступки нашим классовым различиям подобное разделение его слушателей будет осуществлено, он должен будет вовсе отказаться от выступления.

— Но что же нам тогда делать? — простонала она, и на глазах у нее выступили слезы.

— Вы получили деньги за все свои билеты? — спросил он, и в голосе его зазвучало неподдельное отвращение ко всему начинанию.

— Ну да! И еще сверх того. Кажется, в гостинице не найдется человека, который не заплатил бы по меньшей мере доллар за то, чтобы послушать вас, и это ставит меня в весьма щекотливое положение. Милый мистер Гомос! Я не верю, что вы можете быть столь непреклонным в своей принципиальности! Подумайте, ведь все это делается к вящей славе храма Божьего.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13