Под нахлынувшие мысли о металлическом человеке Дегтярь закрыл дверь, постоял у нее с видом философа: лоб наморщен, углы глаз плотно сжаты, губы - как тиски. Постоял, фыркнул и поплелся в зал.
      В новом просмотре видеозаписей лысый казался уже до боли знакомым мужиком. Ничего не поделаешь. Таков эффект телевидения. Один раз подсмотрел, запомнил человечка и уже воспринимаешь его как члена семьи. Что шоу-мена, что депутата, что министра, что лысого с бабочкой как вот сейчас.
      Только бабочка выглядела глупо на такой мускулистой шее. Ей будто бы хотелось улететь, но она не знала, получится ли у нее это. Ведь до этого она никогда не летала.
      Дом и телевизор качнулись одновременно. Стекло, самое большое стекло в окне, лопнуло со звуком кастаньет, и сыпануло осколками по паласу, по серванту и ногам сыщика.
      В испуге вскочив с дивана, он с удивлением посмотрел на людей в телевизоре, которые все так же ходили по экрану и взрыва не замечали. У левой ноги на паласе расплывалось алое пятно.
      "Порезался", - решил Дегтярь и похромал на кухню.
      Здесь стекла уцелели. Сыщик вскинул взгляд на форточку и понял почему. Форточка была прикрыта, а в зале, спасаясь от жары, он наглухо закупорил все створки.
      Следующий взгляд заставил его забыть обо всем сразу. И о форточке,
      и о порезанной ноге, и о человечке с тесной бабочкой на шее.
      У подъезда буйным желтым пламенем горели остатки машины. Огонь
      покрыл все, кроме багажника. Багажник принадлежал его родным
      "жигулям", и сыщик как-то несуразно подумал, как же сосед смог уехать на его машине, если у подъезда остался багажник. А пламя раз за разом стало выбрасывать из себя черный копотный дым, что-то еще раз лопнуло внутри машины, только лопнуло меленько, негрозно. Так лопается щепочка в костре.
      К машине подбежали какие-то люди. Появились ведра с водой. Пламя зашипело, заогрызалось на воду. А сыщик все стоял и никак не мог решиться хоть на какие-то действия. Все происходящее казалось ему кадрами из очередной пленки видеостукача. Непонятным было лишь одно: почему эти кадры цветные? Всю оперативную съемку экономный видеостукач делал на черно-белый формат.
      - Вызовите "скорую"! - заорал кто-то истеричный у подъезда. - В машине - человек!
      - Не лезь! - остановил его еще более истеричный голос. - Он мертвый! Ты что, не видишь какое пламя!
      "Ключи. "Жигули". Роддом. Сосед", - телеграфно, словами - урывками подумал Дегтярь и ему стало холодно. На улице царили тридцать два градуса жары, теперь уже перемешанные с огнем пожара, в квартире тоже было не меньше тех же тридцати двух, только без пожара, а спина и ноги сыщика наливались подвальным холодом.
      То истинное, что составляло сущность Дегтяря, на минуту заставило его забыть о спине и ногах, забыть о машине и глупо погибшем соседе. Оно заставило его вскинуть глаза на дальний край улицы, на припаркованные у тротуара машины.
      Одна из них тронулась, и сыщик до рези сощурив глаза, все-таки разглядел номер. Боль вновь проколола левую ногу. Дегтярь оторвал ступню от пола, балансируя на одной правой, повернул ступню подошвой к себе и рывком вытащил узкую, как ручка, стекляшку из пятки.
      На осколке алела свежая кровь. Ею он и написал на подоконнике
      номер отъехавшей машины.
      Глава пятьдесят третья
      КОНСПИРАЦИЯ - ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ
      Для русского человека любое серьезное дело если оно не обмыто, то это вроде как бы и не дело. Тем более - приезд.
      Подняв рюмку с прозрачной водкой, Топор так и сказал:
      - Ну, дернули за приезд!
      Хотя до этого точно такую же фразу говорил и Жора Прокудин, и Жанетка.
      Просто в этот раз, прохрустев болгарскими солеными огурчиками, Топор впридых высказался:
      - Не-е, Жорик... Зря мы менжуемся. Надо было сходу, как шмотки сбросили, лететь под Клин. Уже б давно "бабки" нашими были!
      - Не спорь, Толик, - устало махнула рукой Жанетка. - Жорик умнее тебя. Он эту историю раскручивал, пусть до конца и доводит...
      - Только б твой поэт не подвел, - обернулся к окну Жора Прокудин.
      - Никакой он не мой! - огрызнулась Жанетка.
      - Ну ладно... Не дуйся. Я в том смысле, что он сюда дорогу-то найдет?
      - Не ребенок! Он в Москве учился. Город знает...
      Троица сидела вокруг стола на кухне. А стол был не круглым, а прямоугольным, как и положено кухонным столам, крытым поверху льдистым пластиком, но только Жорику все-таки чудилось, что сидят они вокруг, как бы у костра, и красные молдавские помидоры, горкой возвышающиеся в вазе в центре стола, напоминали пламя костра.
      - Это вы где снимались? - заметил Прокудин прикнопленную фотографию под полочкой.
      - Я перед отъездом этой старой вешалке дусту под дверь подсыплю, самой себе пьяно сказала Жанетка.
      - В Нью-Йорке сейчас уже светает, - пояснил пустой рюмке Топор.
      - А ты откуда знаешь? - удивился Жора Прокудин. - Ты разве там был?
      - Чего? - не понял, что у него спросила рюмка, Топор.
      - Дусту! Побольше дусту!.. И дверь подожгу!
      - Ну да, - перестал Жорик лезть с вопросами.
      В застольях он всегда пьянел позже Жанетки и Топора. Та штукенция в организме, что отвечает за хмель в башке, заводилась у него как-то замедленно, будто проржавевшая пружина часов. Он не понимал фразы про первую рюмку, пошедшую колом. У него первых три-четыре шли колом. Потом что-то со скрежетом проворачивалось в голове, и мир начинал отделяться от него какой-то пленкой.
      Сейчас он сидел трезвее трезвого, вяло жевал жесткий помидор и думал, что они зря поехали на квартиру к Жанетке. Во-первых, здесь было так же убого и неуютно, как у Топора или у него самого в Измайлове, во-вторых, Босс вполне мог обнаружить их и здесь, а в-третьих... Да, как они ни старались, как ни брели по лестнице, прислушиваясь к шумам подъезда, а на площадки их все-таки встретила старушенция с пустым ведром.. А ведь явно видно было, что не от мусоропровода она шла с ним. Чистеньким, сухеньким оказалось ведро, когда мельком бросил он взгляд на донышко. Имитировала бабка вынос мусора. Явно имитировала.
      Но и спускаться во двор смысла не было. Такси уехало. Старушенция их все равно засекла. И к тому же так после перелета ломило спину, и так муторно, зуболомно болела голова, точно чьи-то крепкие пальцы пытались ее открутить, но никак не могли пересилить шею.
      И еще он уловил насмешливо-загадочный взгляд старушенции, брошенный из-под седеньких бровей. Жанетка, впрочем, ответила еще
      более вызывающим взглядом и так хлопнула дверью, что штукатурка осыпалась на кафель лестничной площадки...
      - Еще можно ей позвонить и, когда она откроет на цепочку, вбросить мышь, - придумала Жанетка. - А-а, каково?
      - Далась тебе эта бабка! - не поддержал ее Жора Прокудин.
      - Бабки, бабочки, бабулечки, - скорее о "бабках" как о деньгах, чем о бабках как людях, проскороговорил Топор. - Почему же приемник не врубился. Когда мы вошли и дверь того... захлопнули?
      - Да ты его в спешке, как сваливали, не включил, - решила Жанетка.
      - Нет, увк... увк... включил!
      - Нет, не включил!
      Звонок в дверь оборвал разгорающуюся перепалку.
      - Я сама, - первой сорвалась с места Жанетка.
      И уже от двери, от паршивого мутного глазка прокричала:
      - Это Беник!
      - Козел он, а не Беник, - громко отрыгнул Топор.
      - Не суетись, - опустил ему ладонь на плечо Жора Прокудин. - Он все равно не в команде. Попользуемся и ноги об него вытрем...
      - Вот это по-нашему, братан!
      На кухню под экскортом раскрасневшейся Жанетки прошаркал долговязый бомж в дырявом клетчатом пиджаке и с намертво слипшимися, торчком стоящими волосами. Под левым глазом синел густой фингал, а шея была такой грязной, будто она состояла не из кожи, мяса и позвонков, а из подмосковной глинистой земли.
      - Нашел! - гордо объявил бомж и улыбнулся.
      Только после этого он превратился в поэта Бенедиктинова. В бледного измученного стихоплета с горящими глазами.
      - Умойся, - предложила Жанетка. - Да хоть здесь, на кухне...
      Властным нажатием ладонью на его затылок она заставила поэта согнуться над раковиной и как собственного ребенка стала его умывать. Бенедиктинов фыркал и стонал. Гуашь из как бы синяка стекала синими струйками, краска для волос с шеи смываться не хотела.
      - Чего ты нашел-то? - первым не сдержался Топор.
      Он не был инициатором этой маскировки под бомжа. Сделать из Бенедиктинова чучело и послать его в разведку мог только Жора Прокудин. Топору не терпелось самому вышибить двери сарая и вывезти мешки с деньгами. Правда, он плохо представлял на чем же он будет их вывозить и поэтому в его воображении мешки вывозились как бы сами собой. По воздуху. Они летели низенько-низенько, в полуметре над землей, и пачки денег внутри них поскрипывали, как кожаные сидения в "мерседесе".
      - Слышь!.. Так чего нашел?!
      - Ф-фух!.. Ф-фых! - ладошками попытался стереть с лица воду Бенедиктинов, но ладошки - не самый лучший предмет для этого. Впитывать капли они не умеют.
      Оттого на лице выпрямившегося поэта лаком блеснула вода, а тонкие синие полосочки от гуаши на шее лежали героическими шрамами. Как у какого-нибудь жигана из колонии.
      - Я нашел этот дом... Там от станции нужно проехать на автобусе восе... нет, девять остановок... Вот... А потом еще идти через лес. Так короче...
      - Большой поселок? - не сдержался Топор.
      - Типичный дачный поселок... Домов так э-э... на восемьдесят...
      - Ого! - за всех удивилась Жанетка.
      - Тот номер... ну, что надо, он как бы с левого краю поселка. У него и с фасада, и с тыла - улицы. Дом хороший, хотя там есть и получше... Вот... Я, как и говорили, - испуганно посмотрел он на мрачного Жору Прокудина, во все дворы подряд стучался... ну, и где открывали, спрашивал, не требуется ли чего по хозяйству сделать... В том дворе... ну, нужном для нас, калитку открыл пенсионного возраста мужчина... Такой, знаете, по внешнему виду из отставников: ровная причесочка, выправка, грудь колесом...
      - Дед, что ли? - только сейчас понял Топор.
      - Да... Седой такой мужчина. Очень благородное лицо... Лет... ну, лет ему примерно шестьдесят пять... Да, где-то шестьдесят пять, не больше... На мой вопрос он ответил так же, как и большинство других жителей поселка: "Не нуждаюсь..." В работе, в смысле...
      - Ну, понятно, - нервно дернул головой Жора Прокудин. - Что - двор?
      - Я успел его осмотреть... Мужчина-то на голову пониже меня. Я рассмотрел... Дом, два сарая...
      - Два? - почему-то удивился Топор.
      - Да-да, именно два...
      - Во дела!
      Мешки с деньгами в придуманной Топором картинке вылетали из одного-единственного сарая. Второго на этой картинке не было. И это отличие реального пейзажа от придуманного как-то враз ударило по мешкам. Они испарились, И Топор испуганно заерзал по стулу, будто это пропали настоящие деньги и пропали именно из-за него.
      - Вот... Два сарая, - сбился Бенедиктинов. - Точно - два... Справа будка, но собаку я не увидел.
      - А цепь была? - тихо спросил Жора Прокудин.
      - Кажется, была...
      - Когда кажется, креститься надо! - осадил поэта Топор.
      - На фасаде дома - три окна. Два внизу и одно, видимо, мансардное... Так вот... Когда я разговаривал с мужчиной в верхнем из них, то есть мансардном, появилась фигура... Мужская... Судя по тому , что голова у фигуры была вровень с верхним срезом окна, рост у человека довольно большой...
      - Лица не разглядел? - выставляя рюмки на столе паровозиком, друг за дружкой, спросил Жора Прокудин.
      - Далеко... Нет, не разглядел... Но вроде крупное...
      - Еще что-нибудь во дворе есть?
      - Качелька детская... Такая, знаете, туда-сюда...
      - А зачем деду качелька? - возмутился Топор.
      - Не перебивай! - приказал Жора Прокудин. - Что еще?
      - Ну, деревья во дворе... Разные... Яблони там, калина, рябина...
      - А это не одно и то же? - удивился Топор.
      - Я сказал, не перебивай! - врезал кулаком по столу Жора.
      Рюмочный паровозик подпрыгнул и развалился. Одна рюмка осталась стоять. Две других раскатились в разные углы стола. Одна добралась до бутылки и звонко чокнулась с ней.
      Стало до тошноты тихо. Топор сидел красным, как помидор, Прокудин еще краснее, лицо Бенедиктинова из бледного медленно превращалось в бумажное.
      - Извините, - еле слышно сказал он. - Можно я схему на листочке нарисую?
      - У тебя есть бумага? - отрывисто спросил Жора Прокудин временную хозяйку квартиры.
      - Где-то есть, - сделала она удивленное лицо.
      - Дай поэту... И ручку тоже... И это... чтоб схему в точном соответствии с размерами. Короче, чтоб масштаб был соблюден. И это... отдельно - схему поселка и как ты к нему добирался... Врубился?
      - Однозначно! - ответил за поэта Топор.
      Его лицо уже приобрело привычный оттенок. Ну, может, было лишь чуть-чуть пунцовее, чем обычно. Все-таки они пили не минеральную воду.
      Пытаясь на ходу пригладить напомаженные под бомжа волосенки на голове, Бенедиктинов поплелся вслед за Жанеткой в гостиную, а Жора Прокудин вернул обе упавшие рюмки в исходное, наполнил их до выгнутой пленки водкой и предложил Топору:
      - Еще по этой выпьем - и все.
      - И все?
      - Ночью на дело идти. До этого еще выспаться нужно. В здоровом теле здоровый нюх. Усек?
      - Однозначно, - чокнулся Топор, расплескав треть своей рюмки. - Поэта берем?
      - А кто ж еще дорогу покажет!
      - Да мы их там, коз-злов! - занес он над столом кулак бывшего боксера.
      - Рожа в окне и будка мне не нравятся, - грустными словами остановил разбег кулака в воздухе Жора Прокудин. - Оч-чень не нравятся. А действовать надо быстро. Пока наши пленники не сбежали...
      - Да ты что! Я их намертво прикрутил к рельсе в том сарае!
      - А если орать начнут?
      - Слабо им... Я сарай сам подобрал. Там заброшенная шахта. Ни один пес не забегает...
      - Нет, все равно надо сегодня брать кассу, - вздохнул Жора Прокудин. Не верю я в рельсы.
      - А чего им дергаться! Хлеба и воды мы им оставили. Жирным банкирам полезно на диете посидеть!
      - Ты даже такое слово знаешь? - удивился Прокудин услышанной "диете", и тут же они оба повернулись на зазвонивший телефон.
      Он был едко-лимонного цвета. Телефоны такого цвета не могут сообщать хорошие новости.
      - Жане-ет, - позвал Жора. - Кто это?
      - Откуда я знаю! - вернулась она на кухню. - Могут квартирной хозяйке звонить. Так часто бывало... Алкаш какой-нибудь... Или ошиблись...
      А телефон звонил и звонил, словно ему было все равно, на третьем гудке снимут трубку или на сорок пятом.
      - Так не ошибаются, - помрачнел Прокудин.
      - А ты сними и скажи чего-нибудь измененным голосом, - предложил Топор. Ты ж умеешь.
      - Ну ладно!
      Оторвав трубку от лежбища и тем самым вернув тишину в квартиру, Жора Прокудин поднес ее к уху и голосом осипшего мужика спросил:
      - Кха- а.. Кха... Але?
      - Здравствуй, Жаиризиньо, - уверенно ответила трубка. - С приездом...
      Переврать его имя в кличку-фамилию знаменитого бразильского футболиста времен Пеле мог только один человек на огромном земном шаре.
      - Здра... равствуй, Босс, - уже своим голосом ответил Прокудин и остановил тем самым в воздухе кусок вареной колбасы.
      Он висел над столом в пальцах Топора и не хотел никуда двигаться. Ни в его рот, ни обратно на стол.
      - Как съездил на похороны? - безразлично спросил Босс.
      - Но... нормально.
      - Сколько бабке-то было?
      Жора Прокудин сразу вспотел. Всех усилий его молодого организма не хватило на то, чтобы вспомнить, что же он говорил Боссу о своей мифической бабуле. В голове барахтались названия деревень. То ли Сидоровка, то ли Петровка.
      - Восемьдесят... шесть, - остановился на такой цифре Жора.
      - У тебя хорошая наследственность. Долго проживешь.
      - Если менты дадут...
      Босс заразительно громко рассмеялся. Он всегда это умел делать. Жора представил его белые изысканные зубы, розовую кожу лица и ему захотелось положить трубку. Но это было бы похоже на вызов.
      - А почему не звонил? - очистив горло смехом, спросил Босс.
      - Там такая глушь... Можно сказать, Африка...
      - Ну да, Кузбасс.
      - Алтай, - с удовольствием произнес Жора.
      Хорошо хоть это не забылось. А вот село все равно не вспомнилось. То ли Сергеевка, то ли Софроновка...
      - И это... у меня к тому же "мобилу" украли, - с облегчением сказал правду Прокудин. - Вместе со всеми вещами. В поезде.
      - Ты же говорил, что летишь самолетом!
      - До Барнаула - да. А дальше нужно еще немного поездом...
      - И тебя обчистили?
      - К сожалению, да.
      - У меня, честно говоря, в голове не укладывается, что тебя
      кто-то мог обуть... ну вот не вижу я в тебе лоха, Жапризиньо...
      - Я тоже не видел. Пока не обчистили... Ночью дело было. В купе.
      Нас, видно, газом усыпили, а потом...
      - Нас - Это ты, Топор и Жанетка?
      Босс просвечивал сильнее рентгена. Можно было соврать про случайных соседей по купе, попутчиках, ставших вместе с ним жертвами ограбления, но из трубки струилось нечто такое мощное, действительно похожее на радиоактивные лучи, что Жора Прокудин не стал сопротивляться.
      - Да. Они со мной ездили. Друзья все-таки...
      - А тебя не смутило, что своим отъездом вы сорвали все наши планы? Не смутило?
      - Босс, но ведь похороны! Святое дело! Если бы...
      - А за вами хвоста оттуда нет?
      - Да ты что, Босс! Мы в шесть глаз секли! Все путем!
      Колесо колбасы наконец-то опустилось в рот Топору, и он принялся его жевать так медленно, будто оно было раскаленным.
      - Ладно. Это не телефонный разговор, - решил Босс. - Никто из вас мне звонить не должен. Запомнил?
      - Ну, это и так ясно...
      - Не умничай!.. Я вас сам найду. Понял?
      - Да.
      - Заграничные паспорта у вас тоже украли?
      - Я же говорил, все вещи. А в чемоданах в том числе были и паспорта...
      - Ладно. Я новые сделаю...
      Голос Босса начинал звенеть. В нем все сильнее звучал командный металл. Кажется, еще немного - и он станет кричать по-военному рубленными словами: "Молчать! Стоять! Выполнять!" А Жора наконец-то вспомнил: Ивановка. Вспомнил и будто свалил с плеч самого Босса. Даже шея радостно заныла.
      - Из квартиры не высовывайтесь, - продолжал командовать Босс. - Я имею в виду сегодня. Ночью переедите к Топору...
      - А почему не ко мне?
      - Я сказал, к Топору!.. Но только ночью. В пути пару раз смените машины. Понял?
      - Ну это ясно.
      - Когда приехали ничего подозрительного не заметили?
      В голосе Босса впервые прозвучала тревога. До этой минуты он вообще представлялся Жоре Прокудину чем-то похожим на
      непробиваемый сейф.
      - Нет, ничего не заметили, - соврал Жора, хотя перед глазами диском вращалось дно из ведра бабульки.
      - К окнам не подходите. Свет не зажигайте, - продолжал инструктировать Босс.
      - А чего так? Что-то случилось?
      - Боюсь, что вас уже засекли.
      - Кто?! - дернулся на стуле Прокудин и тем самым остановил процесс разжевывания колбасы кривыми зубами Топора.
      - Если уцелеете, объясню.
      И положил трубку.
      - Ты чего так вскрикнул? - первой уловила гудки в трубке Жанетка.
      - Случайно.
      - А если честно?
      - Я же сказал, случайно!
      - Босс не знает о банке?
      - Нет... Вроде бы нет...
      Применительно к Боссу Жора ничего не мог сказать наверняка. Разговор до того взбодрил его, что ни о каком сне не могло быть и речи, но он все-таки скомандовал:
      - Кончаем базар! Всем - спать! Ночью будет работенка!
      Глава пятьдесят четвертая
      КАРАКУРТ - ВЕСТНИК СМЕРТИ
      С первого взгляда на шофера Дегтярь понял, что ошибся. От дверей школы к машине шел... негр. Пестрая рубашка на его груди смотрелась вызывающе, хотя негру, скорее всего, так не казалось. Африканские гены в человеке с русской фамилией делали свое неторопливое дело, и он не мог так уж разительно отличаться по привычкам в одежде от своих далеких соплеменников.
      "Дитя фестиваля молодежи и студентов пятьдесят седьмого года", - решил про себя Дегтярь и встал на пути негра.
      - Гражданин Иванов? - с чрезмерной вежливостью спросил он его.
      - А в чем дело? - с такой же вежливостью на чистейшем русском языке поинтересовался негр.
      - Я - майор милиции, - развернул Дегтярь просроченное удостоверение. Я отвлеку вас на десять минут. Не больше.
      - У меня вообще-то контрольная. Через семь минут с половиной, продемонстрировал дешевые часики на запястье негр Иванов.
      - Тогда всего пять.
      - Слушаю вас. Я только сумку с тетрадями из машины заберу. Надо же предыдущие контрольные раздать.
      - Алгебра? - показав недюжинные математические познания, спросил Дегтярь.
      - Геометрия.
      - Хорошая наука. Синус. Косинус. Тангенс. Котангенс... А скажите, какая может быть контрольная в школе в конце августа?
      Негр снисходительно улыбнулся. При этом его крупные губы стали еще крупнее.
      - Ну, во-первых, это не школа, а лицей. А во-вторых, у нас именно сейчас идет отбор учеников из других школ в класс с углубленным изучением математики...
      - Понятно.
      Последний элемент подозрительности исчез, и Дегтярь почувствовал, что нужно говорить правду. Тем более, что до начала контрольной осталось уже не семь с половиной, а четыре минуты ровно.
      - Вчера была взорвана машина во дворе дома...
      - А-а!.. Знаю - знаю! - перебил негр Иванов. - Но, к сожалению, я не видел момента взрыва. Я как раз пытался завести свой могучий "Запорожец". Я очень спешил по делу, поэтому не стал вылезать из машины. А потом я по складу характера не люблю все чрезвычайное: взрывы, перестрелки, ограбления...
      - Вы ничего подозрительного не заметили? Бегущих или просто идущих людей... Я имею в виду момент до взрыва. Или кто-то слишком быстро отъехал из припаркованных машин сразу после взрыва...
      - Бегущих? - сжал негр Иванов белые морщины на черном лбу. - Нет, не видел... А идущих... Ну, там много кто шел... Москва все-таки. Людей много.
      - А машины?
      - Кто-то впереди меня отъехал. Вроде даже шины взвизгнули. Но я как-то... Знаете, когда твоя колымага не заводится, а ты спешишь, а слева горит взорванная машина и к ней бегут люди, а на душе ото всего так тошно...
      - Марку машины не заметили?
      - Взорванной?
      - Нет. Отъехавшей, - еле сдержался Дегтярь.
      - Что-то импортное... Угловатое... Типа "вольво"...
      - "Вольво"?
      Почему-то сразу вспомнилась Лялечка. Неужели это была она?
      Ладонью Дегтярь провел по бороде, будто бы стирая наваждение. Он не верил, что Лялечка была способна на теракт. Но она могла заказать Дегтяря. Тому же лысенькому с бабочкой. А тот, в свою очередь, мог нанять хорошего подрывника. А женское любопытство толкнуло Лялечку на просмотр документального фильма ужасов.
      Додумав весь сюжет до конца, сыщик вспомнил, что в Москве не одна тысяча машин марки "вольво", и ненависть к Лялечке чуть поослабла.
      - Скажите, гражданин Иванов, а номер модели вы не запомнили? - уже без надежды спросил Дегтярь.
      - Вы имеете в виду регистрационный номер? Нет. Вроде семьдесят семь было - и все...
      - Ну, это понятно. В Москве у всех - семьдесят семь... А номер модели? Ну, там семьсот сороковая или девятьсот шестидесятая...
      - Я в этом вообще не понимаю. Так, в общих чертах... Вроде было слева на багажнике написано по-английски "вольво" - и все...
      - Не густо.
      - Извините, уже минуту назад началась контрольная, а я тут с вами...
      Сыщик без радости пожал руку негру Иванову и под рукопожатие почувствовал, что домой возвращаться нельзя. Вечером ему по горло хватило слез вдовы соседа, которая в истерике орала: "Это ты, сыскарь, убил его своей машиной! Ты! Ты! Ты!" А он и не спорил. Следователи, приехавшие на час позже "скорой", вяло допросили Дегтяря и растворились в толпе, даже не опросив свидетелей.
      И раньше никто никому не был нужен, а сейчас не стал нужен вообще. Сыщик не спал до утра, а сейчас, глядя на эфиопские курчавинки на затылке удаляющегося Иванова, понял, что не сможет
      заснуть и следующую ночь. Взорваться теперь могла уже квартира.
      Оттого он на метро пересек Москву в противоположном направлении, вышел у станции "Планерная", посмотрел на почти забытые окна и с тяжким вздохом пошел к дому.
      На звонок открыл худющий парень с коротко остриженой головой. Его расширенные до предела синие зрачки лежали в глазах кусочками льда. Из одежды на парне были только трусы - такие же синие, как зрачки. На чем они держались, трудно было сказать. Скелеты в учебных классах по анатомии смотрятся упитаннее хозяина квартиры.
      Не проронив ни слова, Дегтярь прошел мимо парня в прихожую, через нее - в единственную комнату.
      В углу, на куче вонючего тряпья лежал еще один скелет. Только женский. В отличие от парня одежды на скелете не было, и тощие оладики на месте грудей намекали на то, что когда-то они
      принадлежали особе женского пола.
      - Убери свою подстилку из хазы! - приказал сыщик.
      - Она это... не местная, - сипло промямлил парень. - Ей итить некуды...
      - Я сказал, убери! - отвернулся от девицы Дегтярь и стал изучать через окно площадь перед домом.
      За спиной долго шушукались, барахтались. Иногда девица что-то выкрикивала вялым голоском, но по большей части молчала. Когда дверь захлопнулась и по ленолеуму очень похоже на пощечины прошлепали босые ступни, Дегтярь разрешил себе обернуться.
      - Каракурт, - властно обратился он к парню, - я поживу у тебя. Пока одну падлу не притопчу...
      - Я вообще-то Виталий, гражданин майор, а не Кара...
      - И еще, Каракурт... Мочалок сюда больше не води. Думаешь, омон не пасет твой притон?
      - Сдался я им!.. Я - нищий!.. Менты на крутых наезжать любят. Там навар хоть какой есть...
      - И это... Шириво свое прекрати, - посмотрел он сначала на льдистые зрачки, потом на исколотую в синяк вену на руке Каракурта. Ты мне трезвяком нужен будешь.
      - Вам легко говорить, гражданин майор, а я без ширива уже не кантуюсь. Если с утра не раскумарюсь, то хоть на стенку лезь. Так что...
      - Каратэ не забыл еще?
      - Как можно, гражданин майор! Черный пояс когда-то имел, по заграницам гонял...
      "Сотовик", запиликавший в нагрудном кармане куртки Дегтяря, прервал речь бывшего чемпиона страны по каратэ-до. Лет пять назад сыщик спас его от "десятки" строгого режима. Тогда Каракурт даже не понял, зачем Дегтярь это сделал. Он уже стал забывать лицо майора, и когда он появился, у Каракурта стало муторно на душе. Всем своим видом сыщик как бы говорил, что пора возвращать старый должок, и парень не мог даже представить, сколько стоят в действительности десять лет строгого режима.
      - Слушаю, - прогудел в трубку, отвернувшись от парня Дегтярь.
      - Это ты, милой? - с диковинным ударением спросила старушенция.
      - А кто это?
      - Я по поводу соседки... По поводу шлюхи, извиняюсь... Она севодни приехала. С двумя кобелями сразу... Ты скажи, милой, а втроем живут сейчас?
      - Живут. Только не у нас. Называется "шведская семья"... Впрочем, сейчас и у нас все это есть... Они сейчас в квартире?
      - Да, милой...
      - Что делают, не знаете?
      - Как же я узнаю! У них дверь закрыта! Вы их севодни арестуете?
      На вопросы, заданные таким тоном, нужно отвечать только утвердительно. И сыщик ответил:
      - Обязательно.
      - Только это... вы омоновцев побольше присылайте. К ним еще один парень приехал. Грязный - ну просто ужас! Бродяга прямо. После гражданской беспризорники такими грязными шлялись...
      - То есть их уже там четверо? - удивился Дегтярь.
      - Я и говорю!.. Заарестуйте их?
      - Обязательно, зло ответил сыщик и отключил "сотовик".
      Каракурт уже, оказывается, сел в угол на остывшее после дамы тряпье и кунял. Уши на его стриженой голове выглядели ручками ночного горшка. Хотелось взяться за них и унести горшок подальше от глаз. Но еще сильнее хотелось уйти из грязной вонючей берлоги.
      - Ты когда в норме будешь? - пнул Каракурта в бок ногой Дегтярь.
      - Что?.. Ты не ушла! Пальмы, ли...я, перед глазами... Ты видела пальмы в натуре? Они по... похожи на сосны... Ствол голый, а наверху - Зе... зеленое... По-олный умат!..
      - Вот сучара!.. Как специально!
      Отодрав кусок простыни, сыщик собрал в него шприцы и ампулы не касаясь их пальцами. Огляделся и, не найдя мусорного ведра, вышел на балкон и швырнул поклажу. Шприцы и ампулы осыпались на клумбу, и дешевенькие цветки календулы сразу скрыли их от глаз.
      Глава пятьдесят пятая
      Сначала был человеческий запах. Свежий. Незнакомый. И неприятный.
      Ральф вскинул крупную седую морду и повел ушами. Появился новый запах. Уже не человеческий. Ненавистнее этого запаха, точнее, этой вони Ральф не знал ничего.
      Он вынырнул из будки и просто захмелел от едкой нашатырной вони. Из горла лаем и пеной поперла ярость. Он в два прыжка долетел до черного комка, издававшего противную вонь, но комок почему-то даже не думал убегать.
      Ральф уперся во все свои четыре собачьи ноги, еще трижды ругнулся на извивающегося кота и сцепил на его хребте челюсти.
      Через двор от двери легла желтая полоса. У ее истока стоял маленький седой человечек с армейской выправкой и пытался из-под ладони рассмотреть купающуюся в пыли собаку.
      - Ты чего, Ральф?!
      Рот у собаки был намертво забит вонючей кровавой шерстью, и пес не ответил. Хотя обычно взбрехивал на свое имя.
      - Взбесился? - выросла за спиной человечка огромная фигура.
      В ней было что-то медвежье. Или буйволиное. Во всяком случае, Жоре Прокудину показалось первое, Топору - второе. Поэт
      Бенедиктинов о фигуре не подумал. Он расширенными глазами смотрел на мертвого черного кота в зубах пса и старался не касаться плечом Прокудина. Именно Жорик связал пойманному еще в Москве коту ноги и перебросил через забор. В голове у поэта без остановки вертелась фраза из песенки "Только черному коту и не везет", и он не знал, как остановить это вращение. Другие слова он будто бы позабыл напрочь.