Все будет хорошо. В понедельник аккредитация и билеты, во вторник утром - вылет с военного аэродрома. Хорошо, что я отпросился сегодня не приходить - неохота полностью. Надо еще успеть с собой грибов набрать. Поехать, что ли, прямо сейчас за грибами - и ну ее на хрен, эту работу? Нет. Успею. Ну их, эти грибы. Магомед достанет ЛСД, что, кажется, лучше - если попрошу. Хотя я уже полгода, как решительно отказался от кислоты. Кончилось мне ее действие. Но - вдруг т а м пригодится? В любом случае - за грибами ехать больше часа на электричке пока ломает. Пойду лучше, заберу старшую дочку из детского сада и сходим с ней в парк. На лошади прокатиться - ей, пива выпить - мне, в тире пострелять - нам обоим. Отличная идея.
      Смеюсь, пью чай, курю, сажусь работать. Тоже мне работа - настоящее творчество. "Для начала, - думаю, - об этой как раз медитации и напишу. Не такая уж она, в этом случае, будет неудачная. Была, вернее. открытое пространство - вне времени, центра и пределов. Для блага всех живых существ - и это пожелание мы традиционно делаем на санскрите... Ладно. Ом мани пеме хунг - и вперед."
      Я вспоминаю свой прошлогодний летний отдых в Крыму. О Чечне никто не думал - еще и в Дагестане ничего существенного не происходило, вот-вот предстояло начаться кровавому мочилову. Терракты с сотнями невинных жертв еще только подступали. Оттого и ожидание вселенского бардака - пока в абсолютной норме. Мы с Веркой усыпили дочь - Верка усыпляла, я читал старую газету а потом забивал косяк - и пошли прогуляться по ночному приморскому городу Ялте. Ни городу герою, ни городу - предателю. Спокойному, как надо.
      Покурили у дискотеки "Лимпопо" - и пошли куда-нибудь посидеть. Пришли, и сидели на веранде под звездным небом открытого ночного клуба. Смотрели шоу - неокончательный мужской стриптиз. "Мистер Экстаз и мистер Мускул!" провозгласил со сцены мужик в пиджаке, и шатающейся походкой скрылся за шторой. Взвыла "АББА". Мы с Веркой как следует пригубили текилы. Анаша долбила - что надо.
      - Я тебя люблю, - только и успел сказать я, как мы были поражены зрелищем выскочивших на сцену - в разноцветных лучах осветительных примочек и двух шелковых плавках - мистера Мускула и мистера Экстаза. На Экстазе в плюс к плавкам была надета огромная львиная голова - грязная и с пролежнями, как будто ее использовали в сценах уничтожения первых христиан у режиссера Гриффита лет семьдесят назад. Все это было отчетливо, текила впахивала, убивалась "АББА" - и была интересной картина про парочку милых пьяненьких антидостоевских проституток, махающих руками так, словно они сбрасывают несильную усталость от неискреннего секса. Вскоре девчонок усадили обратно, в большую бандитскую компанию, из которой они вышли потанцевать, хлебнув как следует красного портвейна или еще чего-нибудь. Их мало что волновало минут пять назад одной из них сильно съездил по лицу ее кавалер, но даже это было уже забыто.
      Шоу набирало обороты. Покрутившись вместе с мистером Мускулом в разные стороны вокруг металлического шеста, торчащего из центра сцены, мистер Экстаз выбежал в зрительный зал, уставленный круглыми столиками без свободных мест, и стал изображать пылкую страсть к наиболее эффектным внешне посетительницам. Профессионально не помня о других страстях, танцор был практически бесконтактен. Легкий массаж спины. Всем было весело - все были здесь сезонными завсегдатаями.
      Первым мистер Экстаз подбежал к Верке - все-таки от 182-х сантиметровой московской фотомодели, пребывающей в длительном счастливом замужестве, энергетика прет более, чем эффектная. Экстаз мельком посмотрел на меня - я успел сделать легкий дружелюбный жест рукой - и схватил Верку в свои объятия. Танцевать она умела - правда, предпочитала рок-н-ролл, как и я, а не эту попсятину.
      - Аккуратней, у нее остеохондроз, - сказал я мистеру Экстазу и засмеялся в ответ грустной секондхендовской львиной ухмылке. Эта смешная голова вела свою собственную, независимую ноту в грусти разухабистой атмосферы. Верка - тоже лев. Да еще и коза - по году.
      Намявши спину сияющей Верке, Мистер Экстаз убежал, откуда прибежал. Потом мы еще несколько раз заходили в то место - только пили уже портвейн, потому что деньги быстро кончались. Да - летние воспоминания самые лучшие, это точно. Как я упал со скалы в полнолуние - и даже не ободрался о камни, только выкупался в одежде. Как плюнули с фуникулера менту на фуражку - и спрятались, а потом стали целоваться, как Микки и Мэлори. Как занялись сексом среди рододендронов в Ботаническом саду. Как тогда еще слегка ругались - и сильно мирились. Счастье, короче. У нее третий курс психиатрического отделения главной медицинской академии страны. Суперженщина, уникальнейших ума и красоты. Настоящая любовь. На двести процентов женщина и на сто мужчина - характер, воля, полная независимость, чистейшая насыщенность солнцем на всю жизнь. Другой Верки быть не может.
      Что с того, что я отлично помню свою первую физически возлюбленную пятнадцатилетнюю подругу-пэтэушницу. Подсудное дело. Помню и свою первую официальную жену-еврейку, уехавшую в объединенную Германию через два месяца после развода со мной, расписавшись с незнакомым мне начинающим пианистом, сидевшим с родителями на чемоданах по немецкой квоте за Холокост. Год назад, кстати, я из литературных соображений попытался найти ее через Интернет, давал объявления от имени бывшего одноклассника - но поклевок не было. Помнил я еще девчонок, за которыми таскался в школе, помню вторую жену - а чего ее не помнить, если мы из-за ребенка видимся больше раза в месяц? Но все это мало интересно по сравнению с тем, что со мной случилось, когда я впервые встретил свою супердлинноногую Верку с огромным сердцем и великой кармически обусловленной душой. Да, я помню, как мы с бывшей женой устраивали дочь в бассейн, как я с ней гулял - но гораздо больше я уже с ней общался, живя отдельно. Она, небось, и не помнит, как мы жили вместе. У нее потом новый папа был, потом опять - только я, старый, на стороне. В общем все, как у современных людей. Жизнь продолжается. Вот я с утра переживал, что за три года прогресса никакого - а почему не вспомнил те семь лет до этого? Когда очень много пил, разводился и женился - так, что вскоре это стало главной темой моей коммуникации с окружающей средой. Слава богу сначала подоспела Верка, потом Ксюха маленькая, и теперь - сильный буддизм. А теперь еще и Чечня - но это хорошо, следствие буддизма, не иначе. В смысле - личное очищение подходит к концу. Или - или. Не слишком записывается, но верно.
      - Чухонский экспресс, - говорю я вслух, вспомнив про гонконгскую любовь режиссера Карвая, - Калифорния дримс...
      И песенка в голове немного, но очень четко играет.
      Интересно, как там дочка в Ялте засыпает без своего любимого музыкального сопровождения - йогин на кассете бесконечно поет мантру, отгоняющую смерть? Мамаша в попыхах в Москве забыла - ну, ничего. Там, кстати, и магнитофон у них сломался - Верка сообщала в позапрошлый телефонный разговор. Сколько бы я сам не медитировал под эту мантру - все никак не мог отогнать раздумья о способах борьбы за политическую свободу Тибета. Никакая это не медитация - под магнитофон. Хотя дочке очень нравится - не то, что даже с детства, а прямо с пресловутого перинатального периода. Когда я еще был уверен, что она - мальчик. Потому что УЗИ Верке делали, но пол ребенка не сказали - так уж мы с ней их попросили, не сговариваясь. Мысли то у нас - синхронные.
      Легко быть любвеобильным к самому себе - но когда никуда больше не денешься, тут и разверстывается самоотреченность, тут-то и встречаешь Ее самую, что ни на есть. Вечером того дня, когда я познакомился с прибывшей поездом из Симферополя юной первокурсницей-психиатричкой, Майкл Рожков выжал газ секундой раньше, чем эта Верка приготовилась сесть в машину и ехать вместе с нами двумя за анашой в некое северное Бутово. От нее еще пахло морем - вагон, видать, был фирменный. Мы познакомились на Курском вокзале я вез своему покинутому ребенку аллигатора, а также и часть каких-то гонораров бывшей жене - когда мы с еще не моей женщиной столкнулись лбами у столика с порнографическими фильмами. "У нас в Крыму одна эротика," сказала Верка, очень приятно улыбнувшись этому обаятельному андеграундному парню в рыжей затертой кожаной куртке, синих шортах и желтых кедах. Да. и с большой с серебряной сережкой в ухе. То есть - со мной. Я же, вспомнив старика Шоу, поинтересовался акцентом и генотипом - вроде греческо-крымско-татарский, безошибочно - в общем, заобщался со всей свойственной мне душевностью, благородно, по-рыцарски без ограничений. Как будто в последний раз. Потом я продемонстрировал аллигатора, рассказал про ребенка и мы пошли погулять и выпить пива. И когда Майкл Рожков выжал газ секундной раньше - Верка ударилась правой надбровной дугой где-то об железку машины - в результате чего у нее появился такой же шрам, как у меня. Абсолютно такой же. С тех пор мы почти неразлучны - если бывает, то совсем на чуть-чуть, пара-тройка месяцев, по обстоятельствам нашей жизни, легкой духовно и средней материально. Сила и молодость - вот, что значительно выше среднего. Почти до неба.
      Так что, сам браток, если жалуешься на судьбу - это не судьба, а так, какое-то жалкое замешательство перед смертью. Если реально хочешь чему-то помешать - так оно и будет, но в зависимости от твоей реальности, и здравый смысл тут - не большее заклинание, чем невольно вырвавшееся радостное ругательство в оценке той фразы из свежекупленной книги старика Юнга, вполне истинные слова которой только вчера самостоятельно сформулировал и записал в собственный ежедневник. Надо ли было? Что за судьба? Любовь - вот это дело! А мысли - так, инсталляция. Высшая бестелесная суть повторения. Как у Кьеркегора - только не без секса, увольте. Хотя - кто его знает? В общем, самое главное - погрузиться как можно глубже. Неважно - в женщину, или в роман. В неразделимую единственную ясность. И дети обязательно появятся. И маленькие, и большие. Похоже, я один и переделываю сейчас эту реальность. Естественно, вместе с Буддой - который я без всяких "я". Который пока еще не всех достал. Что без жестких взглядов. Эх, хорошо быть! Эх, хорошо быть писателем! Что ни делай - все медитация. Как ни медитируй - все равно, пока не напишешь, не умрешь.
      Представляю, как вваливаюсь в наш буддийский центр на Цветном бульваре - радужный, окрыленный, сумасшедший. Кричу с порога:
      - Просветлился я! Накрыло! Улетаю! Обещаю вернуться!
      А продвинутые мне и отвечают:
      - В Чечню опять? Ну ничего, ничего. Если убьют - Пхову сделаем. Попадешь в чистые страны.
      И мыслей - нет. Одни чувства. Опять - потому что пунктик у меня. Как напьюсь с буддистами пива - так и грожусь сразу в Чечню улететь. Мне всегда верят - на то и буддисты.
      Но сейчас я еще не улетел. Иду со своей шестилетней Варькой в парк Сокольники - а куда еще? Мы все время с ней туда ходим.
      - Пап, а мы у бабушки останемся? - спрашивает дочка.
      - Ну, - отвечаю, - Это как ты сама хочешь.
      - Я с тобой хочу, - говорит.
      - Мне работать надо... - вру я.
      Как ей объяснить, что не могу я ночевать у своих родителей, дедушки с бабушкой, которым бывшая жена частенько ее оставляет. И не потому не могу, что напротив тюрьма "Матросская тишина" - с балкона по бритым дядькам в детстве яйцами кидались, я к ней привык, это только мой батя мог выбрать такое местожительства, между тюрьмой, психушкой и больницей - а потому, что из каждого угла ползут детство, слабость и унижение. Ребенку не понять своего унижения - ей еще не жаль, что она родилась. А мне - только-только уже не жаль. Потому что - поздно.
      Солнце сияет, люди вокруг торгуют чем попало. Почему я их не вижу, не запоминаю, не могу описать? Да надоели они мне за тысячу разных историй, где все одно и то же - в лучшем случае глупость, а в худшем такое, что лучше на этих людях и не фокусироваться. Надо будет - в морду дадим. Много людей вокруг - пятница, многие желают нажраться уже в три часа дня. Остальные подгоняют время во вред окружающим - торопятся отключиться вечером. Или мне это только кажется? Тем более - не хрена за ними наблюдать, запоминать, забивать в память. Все сдохнут - никуда не денутся. Вон, столб придорожный упал, машина, должно быть. в него врезалась. Что это? Непостоянство. Вон к церкви кого-то на крови - я туда школьником раз десять заходил, даже молился - подъезжает джип с батюшкой. Десяток нищих крестится. Что это? Причина и следствие. Там у них внутри - многочисленные орудия пыток. Главное - на маковке. И внутри храма есть комната, где никто не живет - но куда женщин вообще не допускают, даже в платках, после ихнего причастия. Чего они женщин-то боятся? Чем, спрашивается, не ваххабиты? Ладно - каждому своя пилюля. Юношеский максимализм.
      - Чего ты больше хочешь, - спрашиваю Варьку риторически, - На машинках кататься или на лошадке?
      - На лошадке! - честно говорит она.
      Мы входим в парк. Идем по аллее. Сколько симпатичных девочек на коньках - просто замечательно. Так называемые влюбленные кое-где - да ладно. без скепсиса - настоящие влюбленные.
      - Телевизор смотришь? - спрашиваю Варьку неожиданно для себя.
      - Смотрю, - говорит серьезно, - Даже новости, с мамой.
      - А мама-то чего? - удивляюсь.
      - Она хочет быть депутатом, - отвечает.
      - А я в Чечню еду, - говорю, - Знаешь. что такое Чечня?
      - Знаю, - говорит, как само собой разумеющееся, - А зачем ты туда поедешь?
      - Ну вот смотри, прикинь, - говорю я ей, - Пойдешь ты на будущий год в школу, и у тебя единственной будет папа-герой. Ну, может, не у единственной, конечно - неважно. Зато единственный, кто может об этой ситуации внятно рассказать. приду я к вам на открытый урок. сядете - а я вам расскажу о том, что такое Чечня. Учительница. ясное дело, загрустит. А ты будешь смеяться. Как думаешь - выгонят тебя из школы?
      - Нет, - твердо сказала она, - Тебя выгонят.
      - Ну, милая моя! - я крепко пожал ей руку, - Я уже и так все-все знаю. Побежали на лошадок?
      - А потом - в тир-р-р! - радостно завопила дочь.
      И мы побежали на лошадок. А потом - в тир. По животным я не стрелял только по вертолету, крутящему от меткости винтами и "скорой помощи", включающей мигалку и сирену. Варька смеялась.
      Затем мы пошли на выставку живых гигантских насекомых - но не дошли, потому что в глубине рощи стала слышна автоматная стрельба, потом громыхнула пушка, стали видны клубы дыма и послышались возгласы: "Стоп! Стоп! Еще раз!"
      "Вертеньев, - подумал я, и почесал затылок, - А ведь он мне действительно что-то такое говорил. Вот ведь, сама работает, подкорочка..."
      - Папа, это война? - радостно спросила Варька.
      - Это мои друзья, - говорю, - Пойдем туда, к ним.
      На поляне, неподалеку от ресторанчика "Фиалка", идут съемки клипа. мой друг Вертеньев в гуще событий - командует реконструкцией ожесточенного боя между отрядиком РККА и группкой Вермахта. У них есть даже пушка - ее как раз не могут перезарядит и почти солдатские слышны матюки.
      - Перерыв! - командует Вертеньев и подходит к нам.
      - Моя дочь, представляю Варьку, - Длинные ноги. Будущая актриса.
      - Хочешь сигарету? - Вертеньев достает из кармана пачку сигарет и протягивает Варьке.
      Варька смущается и прячется за меня - но на клипмейкера смотрит уже с нескрываемым восторгом.
      - Дети и животные любят меня одинаково, - сообщает Вертеньев, - Расход пленки один к пяти. После кризиса это мало кто себе позволяет... Пусть сходит, пообщается с солдатней. Может, стрельнуть дадут.
      Мы отправляем дочь в расположение ребят из военно-исторического клуба Вертеньев дает продюсеру соответствующую команду - а сами отходим к "Фиалке" за пивом. Вертеньев заходит, а я остаюсь - смотреть на небо.
      Борька - мой огромный друг. Если бы не он - не попал бы я к буддистам. Рассказать историю его жизни невозможно - он не существует, как мы. Он не отсюда. Это герой отдельного романа - и проживает он его сам.
      Потом мы сидим на корточках с пластиковыми стаканами в руках и курим.
      - Как сын? - спрашиваю.
      - Не будем о грустном, - говорит, - Хотел его от армии отмазать, а он, оказывается, на опиаты подсел. Зачем деньги тратить? Тем более, что их нет. В общем - пока думаем...
      - Что за клип? - спрашиваю.
      - "Штык для Геббельса", - говорит, - Четыре тысячи всего бюджет. Хорошо, что Васька - вон тот, видишь, полковник РККА - мой отличный приятель. Только что гашиш не курит - а так вполне хороший человек.
      - Каков сценарий? - спрашиваю.
      - Да никакого! - Вертеньев начинает смеяться. - Представляешь, они все с прибабахом! Одному чуть не каждую ночь снится, что он летчик - немецкий асс - и что его сбивают. Вон он, в эсэсовской форме расхаживает, с кобурой. Другой все скупает - вплоть до солдатского нижнего белья того времени. Зачем. спрашивается. ему на съемках клипа нижнее солдатское белье? А кошелек с десятью тысячами натуральных рейхсмарок? Ну, кошелек-то я использую, в результате...
      - Реинкарнация, - говорю, - Других версий нет. У меня у самого дед в 41-м ушел в ополчение, очкарик, винтовка на пятерых. Маме два года было. Так она до сих пор пишет в "Красный крест" - думает, он в плен попал, выжил, осел и теперь у нас родственники в Германии.
      - Да... - говорит Вертеньев, - запутанность та еще. А я, представляешь, даже на похороны к отцу не поехал. Зачем, думаю? И так ведь все ясно.
      Он вздыхает.
      - Ты просто тогда еще Пхову не умел делать, - говорю, - А то бы поехал.
      - А можно ведь и на расстоянии... - улыбается Вертеньев, - кстати, Лама приезжает. В воскресенье в Центре будет телеги двигать...
      - Супер! - говорю, - То, что доктор прописал!
      Разговаривать с ним - одно из самых больших удовольствий. Мира того, что называется дружбой.
      Больше не спрашиваю. Допиваю пиво.
      "Ого! - думаю - Лама! Это круто! Вот ведь как - одни книжки пишут, другие их читают, третьи в Чечне или еще где ошиваются, четвертые ряженые стреляются, и так далее. А кому надо, тот делом занят. Не всякой там чепухой."
      - Скоро, скоро, - говорю Вертеньеву, - Вернусь, к своим баранам...
      Но Вертеньеву я ничего про Чечню не сказал - ему и так все ясно. Он закончил съемки, мы отвели Варьку к бабушке с дедушкой и накачались пивом. И вот, вечером я звоню тебе в Ялту с Главпочтампта на Тверской, - подвыпивший, но внутренне железный, как Терминатор.
      - Солныш! - кричу, - Я все сделаю, чтобы тебе не было стыдно за меня! Я опять пишу роман! С квартиры выгоняют, и поэтому приезжать сейчас рановато! Тем более, что мы с шефом едем на неделю в Элисту, подхалтурим и вернемся! Я тут же сниму новую квартиру - и вы приедете! Потерпишь еще чуть-чуть? Я тут тебе пишу стихи! Знаешь, кто ты? Ты Лотос моей прозы! А я - твой кретин и неудачник! Ничего, Элиста все покажет! Первую буддийскую ступу в России посмотрю! Обойду ее раз сто! Я знаю, что ты держишься молодцом! Привет всем. Пока...
      Прощаюсь, выхожу. покупаю еще пива, иду к метро. Средних цен проститутки на улице смотрят на меня с инстинктивной недосягаемостью в глазах.
      "Ом мани пеме хунг, - думаю, - Алмазные свиньи. В том и состоит драгоценность человеческого тела, что его вовсе и нету... Ладно уж. Вспомню вас, когда буду медитировать..."
      Допиваю пиво, еду домой, спать.
      5. Карачаровские мицелии. Кусок пятый.
      Что такое - быть буддистом? Да это просто, когда все - хуйня, кроме самой сути. На что бы ни посмотрел, о чем бы ни подумал. Парламентские слушания, в любой стране. в любое время - это раз. Школа, армия, границы, разные языки, подводные лодки, и ядерные и такие, родственные отношения, чужой ребенок или свой, клонирование, зомбирование, уринотерапия, вера в различных богов. Потому что если кто-то мешает жить, то вряд ли это исправишь касанием. Война - само собой, также бессмысленная штука. Ведь если кто-то унижает женщин, и кому важно, с кем та или иная женщина в какой-то отрезок времени спала - да он ущербен, и вестись на его задирания от того, что он не может жить в мире с самим собой... Если слов не понимает, так по морде ему! Собственно, это война и есть. Что уж тут говорить о товарно-денежных отношения - вообще сплошная абстракция. И из-за этого кто-то где-то должен умирать? Да упрись он рогом в стену, кретин! Нет, ребята - без Дхармы тут не разберешься.
      Например, сегодня суббота. Все другие всегда вспомнят, что у них сегодня день рождение мужа сестры. Они, небось, об этом помнят с предыдущего дня рождения кого-либо из своих близких. А я? Я иду звонить старому приятелю Кащею. Он должен быть дома.
      - По грибы поедем? - спросил он меня сразу после "алле", - А, Толь?
      И взаправду - по другому тут и не скажешь - мы поехали по грибы. Еще больше перепутывать времена. А что делать? Грибы я должен взять с собой это уже давно и прочно вошло в контекст моей жизни с этим романом. Ну, и как без этого - моего романа с этой жизнью. Да, это действительно только лишь "я" - ничего более.
      Это самое место, грибная поляна, находилась вблизи Карачаровского железнодорожного переезда - что было расценено новейшими музыкальными отшельниками как неслучайный фонетический признак особый силы. Обнаружил ее неделю назад знакомый Фриц. Поняв, что остальные места безнадежно вытоптаны неофитами - друзьями тех друзей, которые на этих местах сакрально обещали нам с Фрицем ничего никому не показывать - лидер даб-группы с названием "Калина Юга" отправился в лес и не возвращался несколько дней. О том, что с ним там произошло, он никому не рассказал - только смеялся, потряхивая разлохмаченными волосами, заплетенными в 84 дрэда. Когда мы познакомились, я еще удивился, откуда он знает про 84 тысячи мешающих эмоций, бурлящих в сознании и закрывающих путь наверх - и Фриц сообщил, что я первый, кто удосужился их посчитать, а потом догадался, что мастер, которого менты взяли два месяца назад с афганским чарсом, просто вывел все его мешающие эмоции наружу. Так или иначе, но факт первичности обнаружения карачаровской поляны - куда направлялись теперь мы с Кащеем, давшим клятву никогда и никому не показывать этого места - придал Фрицу ощущения истинной природной беспредельности, о чем он и предпочитал помалкивать дабы не растерять, пятый день как упиваясь текилой в квартире-студии на Каширке и осуществляя задуманное на поляне ушастое буйство психоделического ума.
      Нет, все таки литература - повдумчивей. Когда-то я учился в музыкальной школе по классу фортепиано - даже получил диплом, с которым можно было работать, например, в детском саду. Потом у него была панк-рок-группа "Пес поручика Безбрежнева" - они пили пиво, портвейн, водку, самогон и однажды, по ошибке, растворитель для девичьего лака, залитый во флакон из под одеколона "Саша" - сочиняли дурные тексты и записывали их на старый магнитофон, сводили по дорожкам, слушали и радовались, будто придурки. Много чего было у меня в юности - такого, незначащего - что вспоминать придется разве что перед смертью, да и то будет еще много такого по делу, что до этого и руки не дойдут. Как учились в школе, как думали, что жизнь... Да чего мы могли думать, псевдосуициидальные пубертатные сопляки?
      А теперь я вот шел за грибами, и цели мои были практически ясны, но попутчик - интересен разве что как персонаж. При этом описывать Кащея тоже смысла не было - он был собой, как любой опиатный наркоман, даже бывший, даже в приличной компании друга-журналиста. Про литературу мы с ним почти никогда не говорили. Кащей хвалился, что любому в морду даст - но только поверь, как сам в морду и получишь, а его как раз рядом то и не будет, по объективным причинам. Откуда я это знал? Из опыта. Ботинки, джинсы, свитер, кожаная куртка Кащея - все было обманным и метафизическим. Всего этого могло не быть - и было бы совсем другое, и так миллион раз.
      - А если я полностью разуверился и уже не верю в их силу? А, Толь? - в десятый раз спросил Кащей, когда мы шли от станции, ориентируясь по опутанному колючей проволокой забору военной части.
      - Будут знаки, сразу и поверишь, - ответил я. Спорить не хотелось. Все лекции по Теренсу Маккене были прочитаны еще прошлым летом в Сокольниках, когда между пивом и "белым богатством" я обещал сидевшему на жестких наркотиках Кащею, то есть своему старшему дворовому приятелю Вите из далекого детства, свозить его на грибную поляну в грядущий сезон. Нарисовал ему еше рисуночек - как эти грибы выглядят - только цвет забыл указать, о чеи Кащей поведал мне сегодня с самого утра. Потом тем летом я поехал на юг, отдыхать с Веркой и Ксюхой, потом вернулся в Москву, снял очередную квартиру в Чертаново - и только сегодня утром, больше, чем через год, вспомнил свое обещание. Вот как ущербно для здоровья они с Кащеем отметили тогда американский день независимости и вот ведь как пагубно влияет на память героин, даже если это кому-то не нравится. Мне не понравилось. Это было в прошлом.
      - Но ты, Толь, зря за "белый" говоришь... - бессознательно причитнул Кащей, словно уловив что-то в атмосфере.
      - Не зря, - прервал его я, - У меня психика другая. И у тебя так тоже скоро будет, обещаю...
      - Чистой воды аптека! - радостно согласился Кащей, - Помню, взял как-то десять точек...
      - Дерьмо... - сказал я, обходя заминированный большой собакой участок дороги.
      - Точно! - усмехнулся Кащей.
      - Не забывай о знаках, - повторил я, - Впрочем, привязываться к ним не стоит...
      На железной дороге, от которой они удалялись, громко прогудел, скорее всего, электровоз. Затем громыхнул выстрел - явно дети подложили патрон на рельсы.
      - Это знак? - спросил Кащей, - И что у меня будет? Что - именно?
      - Сам узнаешь... - я рассудил, что говорить с Кащеем до грибов бесполезно, и погрузился в собственные мысли.
      Так было лучше. Я вспомнил год в котором родился. Из музыки были созданы рок-опера "Джезус Крайст - Супер Стар" - величайшая, с моей точки слуха, штуковина - плюс один из лучших дисков "Лед Зеппелин", что-то еще и много всего. На подходе были любимые школьные "Ай-Си-Ди-Си". Во всю отрывался Джим Моррисон. Из книг - "Страх и отвращение в Лас-Вегасе", лишь через почти три десятилетия переведенная на русский язык. Нет, культуроведение не развлекало. Хотелось своего. Или - умереть и воскреснуть вне этой культуры, в самом ее начале. Или в конце. Вне структур.
      - А как вам в Чертанове-то? Родные довольны-то? - спросил Кащей, в промежутках между "джанки" устраивающийся работать квартирным риэлтором, каждый раз в новые, не знавшие его пороков сегменты рынка недвижимости, - В Скольниках лучше? Или на Ботаническом? Или в Медведково? На Филях? Где ты там еще жил? На Нагорной? На Юго-Западной?
      - Лучше всего на Теплом стане... - вздохнул я.
      - Да... вздохнул в ответ Кащей, - Я вот, помню, когда меня первый раз прикрыли ненадолго, с "винтом", в Бутырку, на первом курсе энергетического... С чего, собственно, и жизнь моя пошла так, как она пошла...
      - Побойся бога, у тебя мама - банкир.
      Что бы Кащей не делал - варил винт, или кокаиновый "фри-бэйс", или набирал в шприц дозу опиумной отключки - я всегда ему так говорил. Кащей очень радовался этим словам. Что-то они грели в его не шибкой душе. И на этот раз он тоже развеселился.
      - Да мама от меня отказалась окончательно! Неделю еще назад! Слушай снова, раз ты такой! - в пятый за этот день раз начал артистично рассказывать Кащей, - Я искал их возле материной дачи, километров пятьдесят по Волоколамке. Взял сумку с термосом и бутербродами, как белый человек - и не забыл, естественнейшим образом, бумажку с твоим рисунком...
      - Да знаю я все!
      - Сто сорок пять! На голодный желудок! Я даже бутерброды так и не съел. Прихожу домой, а мама...
      - Забудь про маму, - говорю, - Вспомни лучше, что я тебе читал из Теренса Маккены...
      - Да ладно! - слегка завелся Кащей, - Я "германа" себе больше раза в месяц позволить не могу, денег потому что нет, долгов тридцать кусков - а тут с твоей картинкой ползал по болотам, как маленький. Толик! Мне ж, на хрен, скоро тридцать три уже. Как мне лавэ поднять? Не идет у меня работа видно, еще с той судимости, самой первой, на биофаке. Так ведь и остался без образования - все да по "грэгашам", да с их базарами...
      Удивительным словом "грэгаши" он называл южных кровей коммерческих хозяев розничной столичной торговли бытовой электронной техникой - будучи у них продавцом на рынке "Динамо" Кащей как раз и подсел на героин, проторговался, но отдавать долг отказался даже под страхом смертной казни. Ему переломали ноги, и за три месяца он поправил свое здоровье - а я его навещал. В торговлю Кащей не вернулся - пошел в риэлторы. Женился, воспитывал ребенка - но героин не бросал, отчего Вася и пообещал ему помочь тем летом через псилоцибиновые грибы. Чем еще можно вылечить стойкого опиушника? Кроме буддизма, конечно.
      И вот мы пришли на поляну и стали собирать грибы. Собирал в основном я, а Кащей все путал и норовил поедать поганки, приговаривая: "О! Точно! Царские!". Через полчаса я нашел двадцать четыре гриба, и мы, присев по-индейски на свои кожаные куртки под мохнатой лапой ели, аккуратно разжевали ровно по дюжине "истинно апостольских", как выразился этот впечатлительный человек, целиком ушедший в эксперимент.
      Потом я ходил по поляне и думал о политике и о своей стране, о людях, ее населяющих, и о том, что эта поляна, возможно, одно из единственных в ней цивилизованных мест. По крайней мере - сейчас. Это было неправильно - но что поделаешь? Из политики вспоминался президент страны, но объединять мысли о нем с попытками представить наше многомиллионное стадо на пути реформ во имя свободы - хотя бы экономической, куда там трансперсональной - было задачей, сродни попытке объяснить законы Дхармы легковесным языком Кодекса строителя коммунизма. Впрочем, кровь проливают совсем по другим мотивам. При чем здесь какой-то несчастный президент? Женское начало надо в себе не ущемлять - все самое глубинное в человеке всегда женское по природе. В нечеловеке, соответственно, наоборот.
      Однако все это могло статься неважным, если бы не Чечня. Она меня не волновала - она просто переворачивала мой организм, подобно раковой опухоли. Метастазами Чечни была вся дрянь вокруг - я не мог этого не чувствовать. Впрочем, вся дрянь вокруг была и ее первопричиной. Что вообще она такое, эта Чечня, я уже давно не мог никому объяснить. Штампованный животный страх, принявший цивилизованную форму ежесекундной готовностью к смерти вопреки унижениям - и, ясное дело, к унижению до самой смерти - находился там. здесь, везде. Или это грибочки подходят? Одна фигня.