Я видал при таких же обстоятельствах Шихаб ад-Дина Махмуда ибн Караджу. То, что было у нас с ним, уже уладилось, и он прислал передать моему дяде : «Прикажи Усаме поскорее выехать мне навстречу с одним всадником, чтобы мы могли отправиться и высмотреть место для засады против Апамеи и дать бой ее войскам».
      Дядя велел мне это сделать. Я поехал встретить Ибн Караджу, и мы высмотрели удобное место. Затем наше войско соединилось с его войском. Я находился во главе отряда из Шейзара, а он предводительствовал своими войсками. Мы двинулись к Апамее и встретили франкскую конницу и пехоту в развалинах этого города. Лошади не могли там свободно двигаться из-за камней, колонн и фундамента разрушенных стен. Нам не удалось их выбить оттуда, и один воин сказал мне: «Тебе хотелось бы разбить их?» – «О да!» – воскликнул я. «Поезжай тогда с нами к воротам крепости». – «Отправляйтесь», – сказал я, и тут говоривший раскаялся в своих словах. Он понял, что франки нас затопчут и раньше нас будут у крепости. Он хотел отклонить [98]меня от этого, но я не соглашался и двинулся к воротам.
      Как только франки увидали, что мы направляемся к воротам, их конница и пехота повернулись к нам. Они затоптали нас и опередили. Всадники сошли с коней перед воротами крепости и ввели их в самую крепость. Франки выставили концы своих копий в воротах. Я был вместе с одним моим товарищем из вольноотпущенников отца, да помилует его Аллах, которого звали Рафи ибн Сутакин. Мы стоили уподножия стены, напротив ворот. В нас бросали много камней и деревянных стрел. Шихаб ад-Дин со своей свитой стоял в отдалении, так как боялся курдов .
      Лошадь одного из наших товарищей, которого звали Хариса нумейрит, – а это был родственник упоминавшегося выше Джум‘ы – случайно получила рану копьем в грудь. Копье с силой вонзилось в тело лошади, лошадь забилась, и копье выскочило. Вся кожа с груди лошади была сорвана и повисла на передних ногах.
      Шихаб ад-Дин держался в стороне от боя. В него попала стрела, пущенная из крепости, и вонзилась около кости запястья, но не вошла в кость даже на ячменное зернышко. Ко мне пришел от него гонец и передал: «Не уходи со своего места и собери людей, разъехавшихся по области. Я ранен и ощущаю рану, как будто в сердце. Я еду обратно, а ты береги людей».
      Он уехал, а я вернулся со своими людьми и сделал привал у башни Хурейба. Франки поставили на ней дозорного, чтобы обнаружить нас, когда мы захотим сделать набег на Апамею. Вечером я прибыл в Шейзар. Шихаб ад-Дин был в доме моего отца и хотел развязать свою рану и лечить ее. Мой дядя удержал его и сказал: «Ради Аллаха, не развязывай раны нигде, кроме своего дома». – «Я в доме своего отца», – сказал Шихаб ад-Дин, разумея моего отца, да помилует его Аллах. «Когда ты приедешь к себе домой, – сказал [99]дядя, – и твоя рана заживет, дом твоего отца будет к твоим услугам».
      Шихаб ад-Дин выехал при заходе солнца и отправился в Хама. Он остался там на другой и на следующий день, а потом его рука почернела, он лишился сознания и умер. И случилось это с ним только вследствие окончания жизненного срока.

      Из замечательных ударов копьем мне пришлось видеть один, который нанес как-то рыцарь из франков, да покинет их Аллах, нашему всаднику по имени Сайя ибн Кунейб килябит. У него было рассечено три ребра с левой стороны и три ребра с правой стороны. Острие копья ударило ему в локоть и отделило его, как отделяет суставы мясник. Он тотчас же умер.
      Один из наших воинов, курд по имени Майях, ударил копьем франкского рыцаря. Кусок кольчуги вонзился ему в живот, и он был убит. Через некоторое время франки произвели на нас набег. Майях тем временем женился и вышел в бой в доспехах, поверх которых было красное платье (часть свадебного наряда), делавшее его очень заметным. Один франкский рыцарь ударил его копьем и убил, да помилует его Аллах. «О, как близка была его тризна к свадьбе!»
      Это напомнило мне рассказ о пророке, да благословит его Аллах и да приветствует. При нем произнесли слова Кайса ибн аль-Хатима :
 
Я сражаюсь с ними в день ярости без кольчуги, и рука моя с мечом – точно жгут игрока. [101]
 
      Пророк, да благословит его Аллах, спросил присутствовавших ансаров , да будет доволен ими Аллах: «Был ли кто-нибудь из вас в сражении в день рощи?» . Один из ансаров ответил: «Я участвовал, о посланник Аллаха, да благословит тебя Аллах и да приветствует. Кайс ибн аль-Хатим был тут же, хотя он недавно женился. На нем был красный плащ, и клянусь тем, кто послал тебя с истиной, он так действовал в сражении, как сам сказал о себе». Вот еще один удивительный удар копьем. Один курд по имени Хамадат, наш давнишний друг, ехал с моим отцом, да помилует его Аллах, в Исфахан ко, двору султана Мелик-шаха . Хамадат был уже стар, и его зрение ослабло. Сыновья у него были взрослые. Мой дядя Изз ад-Дин, да помилует его Аллах, сказал ему: «Ты уже состарился, о Хамадат, и ослаб. На нас по отношению к тебе лежит долг и обязанность. Что, если бы ты оставался в твоей мечети? (А у него была мечеть у дверей его дома.) Мы назначили бы твоих сыновей в совет, а ты бы получал каждый месяц два динара и куль муки, сидя в своей мечети». – «Сделай так, о эмир!» – сказал Хамадат. Все это выплачивалось ему в течение короткого времени, а потом он пришел к моему дяде и сказал: «О эмир, клянусь Аллахом, не желает душа моя сидеть дома, и мне приятней быть убитым на лошади, чем умереть в постели». – «Дело твое», – ответил ему дядя и приказал вернуть ему прежнюю должность.
      Прошло немного дней, и на нас сделал набег ас-Сардани, властитель Триполи . Наши люди пошли против франков, и Хамадат был в числе тех, кто наводил страх. Он остановился на пригорке, обратившись лицом к кыбле . Тут на него напал с западной стороны один [102]франкский рыцарь. Товарищи закричали Хамадату: «Эй, Хамадат!» Он обернулся, увидел всадника, направлявшегося к нему, повернул голову своей лошади влево, схватил рукой копье и направил его в грудь франка. Он ударил его и пронзил, так что копье прошло насквозь. Франк вернулся при последнем издыхании, повиснув на шее своей лошади. Когда бой кончился, Хамадат сказал моему дяде: «О эмир, если бы Хамадат был в своей мечети, кто бы нанес такой удар?»
      Это напоминает мне слова аль-Финда аз-Зимадани :
 
О, что за прекрасный удар престарелого, дряхлого, изможденного старца!
Я помолодел от него, тогда как подобные мне питают отвращение к оружию.
 
      А этот аль-Финд состарился, но участвовал в сражении. Он ударил копьем двух всадников, стоявших рядом, и сбросил их обоих вместе.
      Нечто подобное произошло уже с нами раньше. Один феллах из верхней деревни прискакал к моему отцу и дяде, да помилует их обоих Аллах, и сказал: «Я видел отряд заблудившихся франков, которые пришли из равнины. Если бы вы вышли им навстречу, вы бы их захватили». Мой отец и оба дяди сели на коней и выехали с войском навстречу обившемуся с дороги отряду. Вдруг появился ас-Сардани во главе трехсот всадников и двухсот туркополей (а это франкские лучники). Увидев наших товарищей, франки сели на коней и ринулись на них. Они обратили их в бегство и продолжали преследовать. Один из рабов моего отца по имени Якут Длинный упорно сражался с франками, и дядя с отцом, да помилует их обоих Аллах, смотрели на него. Он ударил одного из рыцарей, рядом с которым был другой, и оба они преследовали наших товарищей. Якут свалил и всадников и лошадей.
      Этот слуга был большой путаник и проказник и постоянно совершал проступки, достойные наказания. Но каждый раз, когда мой отец собирался наказать его, дядя говорил: «Брат! Заклинаю тебя жизнью, отпусти [103]ради меня его вину и не забывай о том ударе». И отец прощал его из-за слов своего брата.
      Хамадат, о котором я упоминал раньше, был очень остроумен в разговоре. Мой отец, да помилует его Аллах, рассказал мне следующее.
      «Однажды я спросил Хамадата , когда мы ехали рано утром по дороге в Исфахан: «Ел ты что-нибудь сегодня, эмир Хамадат?» – «Да, эмир, – отвечал он, – я ел сариду ». – «Мы выехали вечером, не останавливались и не разводили огня, – сказал я, – откуда же у тебя сарида?» Хамадат ответил мне: «О эмир, я сделал ее во рту. Я жевал хлеб и запивал его водой, так что получилось нечто вроде сариды». [104]

      Мой отец, да помилует его Аллах, участвовал во многих войнах. На его теле были ужасные раны, но он все-таки умер на своей постели. Однажды он участвовал в сражении, надев доспехи; на голове у него был мусульманский шлем с забралом. Какой-то воин ударил его концом дротика (франки чаще всего сражались так с арабами в то время). Конец дротика попал в забрало шлема, оно согнулось и окровавило нос. Удар не причинил отцу вреда, но если бы Аллах, да будет ему слава, предопределил дротику отклониться от забрала, он бы его погубил.
      Другой раз его ударила в ногу деревянная стрела и попала в сапог. А за сапогом у него был засунут кинжал. Стрела сломалась, ударившись о кинжал, и не ранила моего отца. Это случилось благодаря благому попечению великого Аллаха.
      Мой отец, да помилует его Аллах, участвовал в сражении с Сейф ад-Даула Халафом ибн Мула‘ибом аль-Ашбахи, владыкой Апамеи . Оно произошло в воскресение, двадцать девятого шавваля четыреста девяносто [105]седьмою года в области Кафартаба . Отец надел панцирь, но слуга забыл второпях застегнуть боковые застежки. В отца попала пика и ударила его в то самое место над левым грудным соском, которое слуга забыл прикрыть. Пика вышла из его тела над правым соском. Причина его опасения в том, что божественная воля допустила совершиться удивительному, так же как и рана его случилась оттого, что Аллах, да будет ему слава, предопределил нечто удивительное.
      В этот же день мой отец, да помилует его Аллах, ударил копьем одного рыцаря. Он потянул в сторону лошадь и, согнув руку с копьем, вытянул его из тела раненого. «Я почувствовал, – рассказывал он мне, – как что-то укололо меня в кисть. Я думал, что это происходит от раскаленных пластинок моего панциря, но копье выпало у меня из руки. Я поднял его, и оказалось, что я ранен в руку и она расслаблена, так как некоторые сухожилия рассечены».
      Я был при нем, да помилует его Аллах, когда Зейд, хирург, лечил его рану, а над его головой стоял слуга. Мой отец сказал: «О Зейд, вытащи этот камешек из раны». Хирург ничего ему не ответил, и отец повторил: «О Зейд, разве ты не видишь этого камешка, что не вынимаешь его из раны?» Когда это надоело Зейду, он сказал: «Где же камешек? Это кончик сухожилия, которое разорвано». А сухожилие было действительно бело и похоже на камешек из камней Евфрата.
      В этот день отец получил еще одну рану, но Аллах хранил его, пока он не умер на своей постели в понедельник восьмого рамадана пятьсот тридцать первого года , да помилует его Аллах.
      Он писал красивым почерком, и рана в руку не изменила его. Он ничего не переписывал, кроме Корана. Однажды я спросил его: «О господин мой, сколько ты списал списков?» – «Придет время, узнаете», – ответил он. Когда перед ним предстала смерть, он сказал: «В этом сундуке лежат списки, и для каждого из них я написал разные заключения. Положите их, эти списки, [106]мне под голову в могилу». Мы их сосчитали, и оказалось сорок три списка.
      Отец написал столько же заключений, сколько было списков. Одно из них, очень объемистое, он разукрасил золотом. В нем излагались коранические науки: разночтения, редкие слова, арабские обороты, отменяющие и отмененные стихи , толкования, причины ниспослания Корана и его законы. Все это было написано чернилами, голубой и красной краской. Это заключение было озаглавлено: «Большой комментарий». Отец написал золотом еще другое заключение, без толкования. Остальные заключения были написаны простыми чернилами, но десятые и пятые части Корана, начала стихов, сур и всех тридцати двух частей отмечались золотом.
      Упоминание об этих подробностях в моей книге не вызывалось необходимостью, и я вспомнил про них только для того, чтобы тот, кто будет ее читать, призвал на моего отца милость Аллаха.
      Возвращаюсь к предшествующему рассказу. В этот же день слуга моего дяди Изз ад-Даула Абу-ль-Мурхафа Насра , да помилует его Аллах, по имени Муваффак ад-Даула Шим‘ун, получил опасную рану; он принял ее на себя, защищая другого моего дядю, Изз ад-Дина Абу-ль-Асакир-султана, да помилует его Аллах. Случилось, что мой дядя впоследствии послал его гонцом в Алеппо к правителю Рудвану, сыну Тадж ад-Даула Тутуша . Когда Шим‘ун предстал перед ним, Рудван сказал своим слугам: «Пусть бы таковы были слуги и все честные люди по отношению к своим господам». Затем он обратился к Шим‘уну: «Расскажи им о том, что произошло с тобой в дни моего, отца и что ты сделал с твоим господином». – «О господин наш! – [107]сказал Шим‘ун. – Я участвовал вчера в бою вместе со своим господином. На него бросился один всадник, намереваясь ударить его копьем. Я встал тогда между ними, чтобы выкупить моего господина своей душой. Рыцарь ударил меня копьем и сломал у меня два ребра. Клянусь твоей милостью, они у меня в корзине». – «Клянусь Аллахом, – воскликнул правитель Рудван, – я не отпущу тебя, пока ты не пошлешь принести эту корзину с ребрами!» Шим‘ун остался у него и послал принести корзину, в которой действительно лежали две кости из его ребер. Рудван очень удивился этому и сказал своим приближенным: «Поступайте так же, служа мне».
      А происшествие, случившееся во дни отца Рудвана Тадж ад-Даула, о котором Рудван спрашивал Шим‘уна, было такого рода.
      Мой дед Садид аль-Мульк Абу-ль-Хасан Али ибн Мукаллад ибн Наср ибн Мункыз , да помилует его Аллах, послал своего сына Изз ад-Даула Насра, да помилует его Аллах, на службу к Тадж ад-Даула, который расположился лагерем в окрестностях Алеппо . Однако Тадж ад-Даула схватил моего дядю, заточил и поставил людей сторожить его . К нему никто не входил, кроме его слуги, этого самого Шим‘уна, а сторожа оставались вокруг палатки. Мой дядя написал своему отцу, да помилует их обоих Аллах, чтобы он прислал ему в такую-то ночь (он точно указал ее) нескольких его товарищей, которых назвал по именам, и лошадей, которых надо было привести в определенное место. Когда настала указанная ночь, Шим‘ун вошел к своему господину и снял свою одежду, тот надел ее и вышел ночью на глазах сторожей, и они его даже не заподозрили. Мой дядя пошел к своим товарищам, сел на коня и уехал, а Шим‘ун проспал на его ложе. Шим‘ун обыкновенно приходил к дяде на заре, ко времени омовения [108](мои дядя был один из тех аскетов, что простаивают ночи, читая книгу великого Аллаха).
      Когда настало утро и сторожа увидели, что Шим‘ун не прошел, как обычно, в палатку, они сами вошли туда и увидали там Шим‘уна, а Изз ад-Даула уже скрылся. Они донесли об этом Тадж ад-Даула. Он велел привести Шим‘уна и, когда тот явился к нему, спросил: «Как ты это сделал?» Он ответил: «Я дал господину свою одежду, которую тот надел и ушел, а я проспал на его ложе». – «И ты не боялся, что я велю отрубить тебе голову?» – воскликнул правитель. «О господин мой, – отвечал Шим‘ун, – если ты отрубишь мне голову, а мой господин спасется и возвратится домой, я буду счастлив. Не для того ли он купил и воспитал меня, чтобы я пожертвовал за него жизнью?»
      Тогда Тадж ад-Даула, да помилует его Аллах, сказал своему хаджибу : «Отдай этому слуге лошадь его господина, его вьючных животных, палатки и все его вещи». Он отправил Шим‘уна вслед за господином и не питал против него злобы и гнева за то, что он сделал, служа своему господину. Это и есть тот случай, о котором Рудван сказал: «Расскажи моим приближенным о том, что ты сделал со своим господином в дни моего отца».
      Возвращаюсь к предшествовавшему рассказу о войне с Ибн Мула‘ибом, о которой я уже упоминал. Мой дядя Изз ад-Даула, да помилует его Аллах, получил в этот день несколько ран. Один из ударов копья попал ему в нижнее веко со стороны внутреннего уголка глаза. Копье проникло от уголка до края глаза. Веко было совсем сорвано и висело на кончике кожи у края глаза. Глаз качался без всякой опоры, потому что только веки поддерживают глаз. Хирург зашил и залечил глав, и он стал таким же, как и прежде, так что раненый глаз, нельзя было отличить от здорового.
      Мой дядя и отец, да помилует их обоих Аллах, были самыми храбрыми из своего народа. Я видел, как они однажды выехали на охоту с соколами около Телль-Мильха , [109]где было много водяных птиц. Внезапно войско Триполи сделало набег на наш город. Франки остановились против него, а мы повернули назад. Мой отец еще не оправился после болезни, дядя же во главе незначительного отряда двинулся вперед навстречу франкам. Он переправился через реку вброд, на виду у франков. Мой отец поехал вперед, пустив коня рысью. Я, тогда еще почти мальчик , следовал за ним. Отец держал в руке айву и посасывал ее. Когда мы приблизились к франкам, он сказал мне: «Ступай и войдя в город со стороны плотины». Сам же он перешел реку напротив франков.
      В другой раз я видел его, когда на нас сделала набег конница Махмуда ибн Караджи . Мы были на некотором расстоянии от города, а всадники Махмуда оказались ближе к нему. Я присутствовал при сражении и сам участвовал в бою. Я надел кольчугу, сел на лошадь и взял копье. Отец же, да помилует его Аллах, ехал на муле. Я спросил его: «О господин мой, разве ты не сядешь на коня?» – «Сяду», – отвечал он, но продолжал ехать, как прежде, не волнуясь и не торопясь. Я боялся за него и приставал к нему, чтобы он сел на коня. Наконец мы достигли города, а он все ехал на своем муле. Когда враги ушли и мы оказались в безопасности, я сказал отцу: «О господин мой, ты видел, что враг находится между нами и городом, и не садился на какую-нибудь запасную лошадь. Я говорил тебе, а ты не слушал». – «Дитя мое, – отвечал он мне, – в моем гороскопе сказано, что мне не суждено испугаться».
      Мой отец, да помилует его Аллах, был весьма сведущ в звездах, несмотря на свою богобоязненность, благочестие, вечный пост и чтение Корана. Он усиленно побуждал меня изучать науку о звездах, но я не соглашался и противился этому. Он говорил мне: «Выучи хоть названия звезд, когда какие из них восходят и заходят». Он показывал мне звезды и называл их имена. [110]

      Мне пришлось видеть такой пример храбрости наших людей и их самолюбия в бою. Однажды утром, во время утренней молитвы, мы увидели конный отряд франков человек в десять. Они подъехали к воротам нашего города, прежде чем их открыли, и спросили привратника: «Как называется этот город?» (А ворота были деревянные с перекладинами, и привратник стоял за ними.) Он отвечал им: «Шейзар». Тогда они пустили в него через щели в воротах несколько стрел и повернули обратно, погнав коней рысью. Мы сели на коней, и дядя, да помилует его Аллах, первый вскочил в седло, я был с ним, а франки, не смущаясь, подвигались вперед. Нас догнало несколько всадников из нашего войска, и я сказал дяде: «Если ты прикажешь, я возьму нескольких товарищей, погонюсь за франками и опрокину их, пока они еще недалеко». Мой дядя был опытнее меня в военном деле и сказал мне: «Нет, едва ли в Сирии найдется франк, который не знал бы Шейзара! Это хитрость». Он позвал двух всадников из нашего войска, сидевших на быстрых конях, и сказал им: «Поезжайте, обыщите Телль-Мильх!» А это было обычное место засад франков.
      Когда всадники приблизились к нему, на них выскочило все войско Антиохии. Мы поспешно двинулись к [111]франкам, желая воспользоваться случаем, прежде чем затихнет бой. С нами были Джум‘а нумейрит и его сын Махмуд. А Джум‘а был нашим героем и шейхом. Его сын Махмуд попал в середину франкского войска, и Джум‘а закричал: «О доблестные всадники; мой сын!» Мы вернулись с ним с отрядом в шестнадцать всадников и поразили копьями шестнадцать франкских рыцарей. Мы вывели нашего товарища из их среды, но смешались с франками, продолжая бой до тех пор, пока кто-то из наших не схватил голову сына Джум‘ы под мышку. Он был освобожден благодаря одному из хороших ударов копьем. [112]

      Несмотря на это, пусть никто не полагается на свою храбрость и не кичится своей смелостью. Клянусь Аллахом, я как-то совершил вместе с дядей, да помилует его Аллах, набег на Апамею . Случилось так, что ее воины вышли из города, чтобы проводить караван. Они отправили его и вернулись, а мы встретили их и убили около двадцати человек. Я увидел Джум‘у нумейрита, да помилует его Аллах, в теле которого засела половина копья. Оно ударило в подседельник, прошло через его край, вонзилось в бедро Джум‘ы в его задней части и там сломалось. Я испугался, но Джум’а сказал: «Не беда! Я цел». Он схватил копье за зубцы и вытащил его из тела. И он, и его лошадь были невредимы.
      «О Абу Махмуд, – сказал я, – мне хочется подъехать поближе к крепости и посмотреть на нее». – «Поезжай», – сказал я, и мы с ним поехали, пустив коней рысью. Когда мы подъехали к крепости, то вдруг увидали восемь франкских рыцарей на дороге, проходящей над площадью: с возвышения нельзя было опуститься иначе, как по этой дороге. «Постой, – воскликнул Джум‘а. – я покажу тебе, как с ними разделаюсь». – «Это несправедливо, – возразил я, – мы [113]поедем на них вместе». – «Поезжай!» – крякнул он. Мы бросились на них и обратили их в бегство. Потом мы вернулись, воображая, что совершили нечто такое, чего никто, кроме нас, не в состоянии сделать. Нас было двое, а мы обратили в бегство восемь франкских рыцарей!
      Мы остановились опять на этом пригорке и смотрели на крепость, как вдруг какой-то человек неожиданно взобрался наверх по этому крутому подъему; у него в руках был лук и стрелы. Он стал пускать их в нас, а у нас не было к нему дороги. Мы бросились бежать и, клянусь Аллахом, не верили, что ускользнем от него благополучно и наши лошади останутся невредимы, Возвращаясь, мы въехали на луга около Апамеи и угнали оттуда большую добычу: буйволов, быков и овец. Мы вернулись, и сердце мое болело из-за этого пешего воина, который обратил нас в бегство, так как у нас не было к нему дороги. И как это один пехотинец обратил нас в бегство, когда мы сами заставили бежать восемь франкских всадников! [114]

      Однажды я присутствовал при том, как на нас напал небольшой отряд конницы Кафартаба. Мы ринулись на них, жаждая сразиться с ними, так как их было мало, но они спрятали против нас засаду, где были их главные силы. Те, кто напал на нас, бросились в бегство, и мы их преследовали, незаметно отдалившись от города. Тут засада выскочила на нас, а те, кого мы гнали, повернули обратно. Мы увидели, что, если мы побежим, они опрокинут нас всех, и встретили их лицом к лицу, и Аллах даровал нам победу над ними. Мы опрокинули восемнадцать всадников. Некоторые из них были ранены и умерли, а некоторые, получив удар копьем, падали с коня невредимыми. У других были ранены лошади, и они стоили на ногах. Те, которые оказались на земле и остались невредимы, обнажили мечи и держались на месте, ударяя мечом всякого, кто проезжал мимо. Джум‘а нумейрит, да помилует его Аллах, проезжал мимо одного из них. Тот подбежал к нему и ударил его по голове, на которой была надета одна шапочка. Удар прорвал шапочку и рассек ему лоб; оттуда полилась кровь. Когда она остановилась, рана осталась открытой, точно рыбий рот. Я встретил его, когда сражение с франками еще продолжалось, и спросил: «О Абу Махмуд, отчего ты не забинтуешь рану?» – «Не время теперь бинтовать и перевязывать раны», – отвечал [115]Джум‘а. На лице у него всегда была черная тряпка: он страдал воспалением глаз, и жилки в них были красны. Когда же он получил эту рану, из нее вышло так много крови, что глаза перестали его беспокоить. Он больше не страдал воспалением глаз, и они не болели. Бывает, что тело становится здоровее от болезни.
      А что касается франков, то они собрали свои войска после того, как мы убили тех из них, кого убили, и остановились напротив нас. Ко мне подошел мой двоюродный брат Захират ад-Даула Абу-ль-Кана Хитам, да помилует его Аллах, и сказал: «Брат, у тебя два запасных коня, а я сижу на этой разбитой кляче». – «Подведи ему гнедую лошадь», – крикнул я слуге. Слуга подвел ее, и мой брат, как только вскочил в седло, сейчас же бросился один на франков. Они расступились перед ним, так что он оказался в середине войска, и его ударили копьем и сбросили с лошади, которую тоже ранили. Затем они перевернули копья и стали колотить его ими. На нем была прочная кольчуга, и копья не могли ничего с ней поделать. Мы все принялись кричать: «Ваш товарищ, ваш товарищ!» – и, бросившись на франков, прогнали их от него. Мы освободили его невредимым, а лошадь пала в тот же день.
      Да будет же слава сохраняющему и всемогущему! Это сражение принесло Джум‘е счастье и исцелило его глаза. Да будет прославлен сказавший: «Может быть, вы чувствуете отвращение к чему-нибудь, а оно оказывается для вас благом» .
      Нечто подобное еще раньше случилось со мной. Я был в Месопотамии в войске атабека . Один приятель пригласил меня к себе в дом. Со мной был стремянный по имени Гунейм, больной водянкой. Его шея стала совсем тонкой, а живот раздулся. Он приехал вместе со мной в чужую страну, и я был признателен ему за это. Он вошел с мулом в конюшню моего приятеля вместе со слугами приехавших гостей. С ними был молодой тюрк, который много пил, и хмель разобрал его. Он вошел в конюшню, вытащил нож и стал бросаться на [116]слуг. Те разбежались, а Гунейм от слабости и болезни положил под голову седло и еще до этого заснул. Он не встал даже, когда все бывшие в конюшне выбежали. Пьяный тюрк ударил его ножом пониже пупка и рассек живот на четыре пальца. Гунейм упал на месте. Тот, кто пригласил нас (это был властитель крепости Башамра), велел отнести его ко мне домой; тюрк, ранивший его был доставлен туда же вместе с ним со скрученными руками. Я его отпустил, а к Гунейму ходил врач, и он поправился, начал ходить и двигаться, но рана его не закрывалась, и из нее продолжали выделяться в течение двух месяцев какие-то корочки и желтая жидкость. Потом рана закрылась, живот похудел, и он опять стал здоров, и причиной его выздоровления была эта самая рана.
      Однажды я увидел, как сокольничий моего отца, да помилует его Аллах, пришел к нему и сказал: «О господин мой, у этого сокола выпали перья, и он умирает; один его глаз уже погиб. Поезжай с ним на охоту, это ведь ловкий сокол, а теперь он все равно пропадет».
      Мы отправились на охоту. С отцом, да помилует его Аллах, было несколько соколов. Он пустил этого сокола вслед за рябчиком. Сокол бросился в заросли, где рябчик подавал голос в чаще кустарника. Сокол полез туда же за ним. На глазу у него образовалась как бы большая точка; шип одного куста уколол его в эту точку и проткнул ее. Сокольничий принес его; глаз унего слезился и был закрыт. «О господин мой, – сказал отцу сокольничий, – глаз сокола пропал». – «И весь он пропадет», – отвечал отец.
      На другое утро сокол открыл глаз. Он был цел, и сам сокол выздоровел и даже дважды сменил у нас перья. Это был один из самых ловких соколов.
      Я упомянул о нем из-за того, что произошло с Джум’ой и Гунеймом, хотя здесь не место говорить о соколах.
      Я видел одного больного водянкой, которому вскрывали живот, и он умер, а Гунейму этот пьяница проткнул живот, но он остался жив и выздоровел. Да будет же слава всемогущему! [117]

      Однажды войско из Антиохии напало на нас. Наши товарищи уже вступили в бой с их отрядами, шедшими впереди. Я стоял у них на дороге, поджидая, пока они подойдут ко мне, и надеясь, что, может быть, и мне удастся помериться с ними. Но мои товарищи мчались мимо меня, убегая от врага. Среди них проехал с одним отрядом и Махмуд, сын Джум‘ы. «Эй, Махмуд, остановись!» – крикнул я ему. Он остановился на мгновение, потом погнал свою лошадь и уехал от меня. Передовые отряды франков достигли меня, и я попятился, повернув свое копье против франков и следя за ними, чтобы какой-нибудь всадник не успел ранить меня копьем. Передо мной было несколько наших товарищей. Мы находились между садами, которые были обнесены стеной в человеческий рост. Моя лошадь толкнула грудью одного моего товарища. Я повернул голову лошади налево, пришпорил ее, подъехал к стене, перескочил через нее и сдержал лошадь, так что франки оказались против меня, а между нами была стена. Один из всадников быстро ехал мимо; на нем был плащ из зеленого и желтого шелка. Я думал, что под плащом нет панциря, и, дав всаднику со мной поравняться, повернулся, пришпорил коня и, приблизившись к стене, нанес ему удар копьем. [118]
      Он согнулся так, что его голова коснулась стремени, щит и копье выпали у него из рук, а шлем слетел с головы. Тем временем мы соединились с нашей пехотой. Потом всадник снова выпрямился в седле: на нем была надета под плащом кольчуга, и мой удар не ранил его. Его товарищи подъехали к нему, но затем вернулись, а пехотинцы подобрали щит, копье и шлем.
      Когда сражение кончилось и франки отошли назад ко мне подошел Джум‘а, да помилует его Аллах, извиняясь за своего сына Махмуда. «Эта собака убежала от тебя!» – воскликнул он. «Что же из этого?» – сказал я. «Он бежал от тебя, и это ничего не значит?» – воскликнул Джум‘а. «Клянусь твоей жизнью, о Абу Махмуд, – ответил я, – ты сам тоже убежишь от меня». – «О эмир, – сказал Джум‘а, – мне приятнее умереть, чем бежать от тебя». [119]

      Прошло лишь немного дней, и на нас напала конница Хама . Враги захватили у нас стадо быков и загнали его на остров пониже мельницы аль-Джалали. Их лучники поднялись на мельницу, чтобы охранять стадо. Я подъехал к ним вместе с Джум‘ой и Шуджа ад-Даула Мади. Это был наш вольноотпущенник, очень храбрый человек. Я сказал им: «Переправимся через реву и заберем животных». Мы переправились, но в лошадь Мади попала стрела и убила ее; я с трудом отвел его к товарищам.