В редкие минуты начальственного благоволения секретарша все норовит выспросить, почему именно Циолковский. Никогда ей, дурехе, не узнать.

Подойдя к утыканной булавками огромной, во всю стену карте города, хозяин кабинета выдернул булавку с красной головкой из заштрихованного квадрата «дом N 11» по Большому Казачьему переулку (бывш. переулок Ильича) и воткнул в «дом N 18» по Можайской улице: таков был сегодняшний код у потайной двери.

Карта бесшумно поползла вверх, открыв недлинный, скупо освещенный коридор на пять дверей – по две слева и справа и одна торцовая. Максимыч прислушался. Из-за ближайшей доносилось невнятное «бу-бу-бу». Он бесшумно приоткрыл дверь. Довольно просторное помещение без окон. Ничего лишнего, стол, а перед ним стул. Стены, да и потолок облицованы белым кафелем. Кафель ослепительно отражает холодный свет неоновых ламп, словно это не рядовая комнатка, затерянная в переплетении коридоров петербургского Дома Офицеров, а прозекторская.

Справа от стола дверь. С этой стороны – дверь, а с той – встроенный шкаф в кабинете начальника рекламного отдела «РомЭкс». У рекламного отдела свой кабинет, хотя на рекламу фирма тратится скупо: клиентов и без того хватает.

Но не это сейчас главное. За столом, лицом к Максимычу, сидел Петя. Торопливо чиркал одноразовой ручкой показания в протокол, так и не избавившись от детской привычки то и дело облизывать губы.

Зато от чего парню удалось избавиться, так это от того, чтобы вытягиваться по стойке «смирно», завидев начальника. Молодец, даже виду не подал, что узрел вошедшего. И то, что работает одноразовой ручкой – тоже похвально. Набирается опыта помаленьку. Есть такое мнение: будет из парня толк.

– Вообще-то я журналист, – глухо пробубнил «порченый», не догадываясь, что в помещении появился третий.

– Как фамилия, спрашиваю, – прибавил металлу в голосе Петя. Чуть-чуть переигрывая.

– Боборосов.

– Профессия?

– Ну, не то, чтобы журналист... Так, пописываю иногда для «Третьего глаза». Внештатно.

Голос допрашиваемого показался Максимычу смутно знакомым.

– Как вы очутились в чужой квартире? – На Пете был дорогой пиджак. Хороший пиджак, и сидит хорошо. И галстук фасонистый. Понятно, пока ни жены, ни детей – какие у парня расходы?

– Можно, я по порядку, – очень неуверенно предложил задержанный.

– По порядку предлагаешь? – пронзил Петя жертву, как думал он, «рентгеновским» взором. – Ну что ж, давай по порядку.

Задержанный придвинулся ближе, шмыгнул носом.

– Ну, короче, это, один знакомый мужик сказал, что там колдун настоящий живет. Вот я и полез сдуру...

Петя собрался тут же задать какой-то каверзный вопрос, но вспомнил, как Максимыч его намедни отчитывал: «Никогда не мешай подозреваемому выговориться», и промолчал.

– Подумал – это ж какую статью можно забабахать! Бомбу, а не статью, в смысле – для газеты. Вот. Ну, в общем, с крыши по веревке я спустился, окно открыто было. Кактусы, помню, какие-то на подоконнике, чуть вниз не екнул... – Задержанный опять шмыгнул носом. – В общем шуму наделал, конечно. Но все было тихо. Достал, это, фонарик, включил. Огрызок яблока на столе. Вот как сейчас вижу: тараканы от него во все стороны – шасть. – Шмыг-шмыг носом. – Чучело совы со шкафа зенками своими стеклянными на меня таращится... Я эту сову, короче, сфоткал...

Петя вдохнул воздуху что-то спросить, да опять спохватился: нельзя.

А задержанный наклонил к Пете голову и даже руки положил на стол, увлеченный собственным рассказом.

– В общем, я к книжному шкафу, там всякие, это, Шолоховы с Гайдарами, для отвода глаз, значит. Вдруг мне по кедам что-то – шур-шур-шур... Я фонариком посветил и только заползающий под шкаф крысиный хвост поймать успел. Фу, гадость какая... Но я, значит, о крысах враз думать забыл, потому что увидел такое... Как сразу ласты не отбросил, не знаю, потому что... В общем, увидел я, как со всех сторон ко мне сползаются клопы. Сплошной массой. Полчища! Живой ковер!!!

Максим Максимович, стараясь не выдать присутствия нечаянным шорохом, нервно потер ладони. Кажется, он признал задержанного. Характерные «это», «значит», «в общем». Никакой не журналист сидел на стуле перед Петей, а форточник Витька Крюков по прозвищу Альпинист.

– А тут и чучело ожило, заухало, крыльями шлеп-шлеп... – И задержанный, показывая руками, как именно ожило чучело, в который раз шмыгнул носом. – Фонарик, в общем, я уронил. И луч евоный человека в кресле высветил. Хозяина квартиры. С плетью в руках. Ехидненько так, это, улыбается... Колдун! Скрипнул креслом, взмахнул плетью. Занавески колыхнулись. Меня озноб прошиб. Тонкая, невероятной прочности цепь, закаленная в крысином молоке и состоящая из живых, впившихся друг в друга муравьев, опутала меня по рукам и ногам. С едва слышным щелчком фонарик погас сам собой... Я, это, даже амулетом воспользоваться не успел. А ведь был у меня надежный амулет, гражданин следователь, не вру я...

Дрожащей рукой задержанный достал из кармана небольшой предмет, с расстояния похожий на пробку от шампанского, и протянул Пете.

– Прекратить! – успел скомандовать Максимыч.

Петя успел отдернуть руку[3]. Задержанный успел обернуться на крик. В глазах – пустота.

Да, Максимыч угадал. Это действительно был Витька Альпинист собственной персоной. Только вот незадача: Альпинист погиб три года назад – сорвался с карниза двенадцатиэтажки на Бухарестской. Без сомнений. Труп видела уйма людей, включая самого Максимыча.

Не меняя нелепую позу – рука с пробкой от «шампуськи» вытянута над столом, голова повернута к стоящему за спиной – разом посеревший Крюков окаменел и стал истуканом заваливаться на стол. Что самое ужасное – совершенно беззвучно. А лицо безучастное-безучастное. Будто у топорно сделанной куклы. Беззвучно отломилась в плече и отошла от туловища, как кабель-мачта от ракеты, рука, на которую гость опирался. Упала и скатилась со стола бумажным рулоном, из которого сеялась дорожка чего-то мелкого и сухого, будто перхоть.

Альпинист завалился. Несогнувшиеся ноги в какой-то момент нелепо задрались вверх. И вдруг Крюков стал оседать, опадать, крошиться. Словно не человеческое тело разлагается, а песочная крепость.

Нет, не песочная крепость. Потому что и мельчайших песчинок не оставалось. Словно не обыкновенный воздух разъедал заклятого мертвеца, а серная кислота.

Какие-то секунды – и никаких следов. Даже запаха. Ну и уж тем более никакого лжеамулета.

– Не протягивай руки, а то протянешь ноги, – подмигнул Максимыч чуть не наложившему в штаны, облизывающему губы помощнику. Хотя, признаться честно, сам перетрухнул. Слишком неожиданно и быстро все произошло.

– Что же это... Как же... – Петя взвился со стула; стул упал на спинку. – Это же был допрос только нулевой степени!

Максимыч за три шага оказался там, где полминуты назад сидел оживший мертвец, без лишней щепетильности влепил подчиненному пощечину – мало ли, вдруг пареньку приспичит закатить истерику, – и проворно метнулся к неизменному портрету Циолковского на боковой стене. Единственному украшению помещения. Только тени по кафелю скользнули.

Здешний Циолковский сурово сдвигал брови, вроде как собирался нецензурно выругаться. Поздно, батенька, раньше надо было. Максимыч за раму как за дверную ручку дернул портрет на себя. Под портретом обнаружились кнопки сейфа.

– Какой сегодня код? – вопросом захлопнул рот подчиненному шеф. Ответ он и сам знал, но ведь педагогика – великая сила.

– Это, – Петя потянулся по-детски сунуть в зубы колпачок авторучки, – ну как его... «Пантакль Марса».

– «Понтакль» или «пантакль»?

– «Пон»... Нет, «пантакль».

– Вот так из-за тебя можно раньше сроку в мученики отчислиться.

Пароль был набран. Пароль оказался правильным, и ручка сейфа, выполненная в виде чешуйчатой бронзовой саламандры, кусающей себя за хвост, не ожила и не впрыснула порцию мгновенно действующего яда в отстучавший код палец.

Петя и думать забыл, как бы этак вежливо спросить с командира перехваченные на прошлой неделе сто рублей. Потому что тяжелая огнеупорная дверца с замогильным скрипом отворилась. И из тесного склепика брякнулась под ноги на белый кафель человеческая рука. Мертво-черная... но живая. В первую секунду она больше всего напоминала выброшенную на берег щуку, верткую и готовую вцепиться зубами во что угодно, лишь бы мягкое, лишь бы из-под зубов брызнула кровь.

Черный, почти антрацитовый цвет кожи трудно было как-то оправдать. Будто отчлененную от тела руку некий безумный маляр покрыл непрозрачным черным лаком. А там, где проходила линия отреза, подсохшие струпья обшелушились, и можно было углядеть ветчино-красные прожилки мяса вокруг чуть желтоватой косточки.

С прытью белки черная рука шмыгнула туда, где и праха не осталось от Витьки Альпиниста, и закружила на месте, точно собака, берущая след. От противного звука, когда ногти скребли по кафелю, Петю пронимала дрожь, до тошноты кружилась голова...

– Оружие прихвати, живо! Крест на тебе?! – рявкнул Максимыч. И кинулся к двери. Не той, через которую появился в комнатке. – И прекрати колпачок грызть. Раздражает!

Неоновые зайчики заплясали в глазах помощника. Потные пальцы ног в ботинках инстинктивно поджались. Колпачок шариковой ручки оказался вдруг нестерпимо горьким.

Рука, отгарцевав на белом кафеле, взлетела по мешком сидящему костюму Максимыча и примостилась на плече. Помощник с грохотом дернул к себе ящик стола, от излишнего усердия по комнатке закружили исписанные бумажные листочки, и в руке помощника оказался старинный маузер – верное оружие чекистов.

– Вы мне не говорили, что в сейфе хранится! – с некоторым укором прохныкал Петя.

– Еще спроси: не у негра ли я ее оттяпал! – отрубил пыхтящий командир, и было неясно, шутит он, или всерьез.

А дверь уже была распахнута, и Максимыч уже был за дверью. Барахтался в чужих пальто. Петя неловко, на бегу принялся совать неуклюжий маузер в карман. Чуть не зацепился за упавший стул брючиной. Нательный крестик колотился под рубашкой, словно сердечко.

Чьи пальто маскировали тайный ход, для Пети осталось секретом, потому что в рекламном отделе никого не оказалось. Только светился монитор компьютера, да включенный на громкую автоответчик принимал агрессивное: «Добрый-день-вас-беспокоит-консультатнт-по-рекламе-газеты-»Деловая-неделя"..."

Никто из прочих сотрудников «РомЭкс» их не видел: отдел рекламы размещался особняком в другом крыле.

Потянулся пустой коридор, ломаный, ветвистый, как медь на микросхеме, выходящий к парадной, покрытой пыльной ковровой дорожкой лестнице Дома офицеров. Гремучей, словно литавры. Лестница широкая, как река Амазонка. Ковровая дорожка бурая, как вода в реке Амазонке. И никого. Рано еще. Только от топота бегущих пыль из дорожки летит.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.