В оформлении книги использованы наскальные рисунки древних евреев

Гарики из Атлантиды

Я свой век почти уже прошел

и о многом знаю непревратно:

правда – это очень хорошо,

но неправда – лучше многократно.

1

Бежал беды, знавал успех,

любил, гулял, служил,

и умираешь, не успев

почувствовать, что жил.

2

Я ощущаю это кожей,

умом, душой воспламененной:

любовь и смерть меня тревожат

своею связью потаенной.

3

Дух оптимизма заразителен

под самым гибельным давлением,

а дух уныния – губителен,

калеча душу оскоплением.

4

Приходит час, выходит срок,

и только смотришь – ну и ну:

то в эти игры не игрок,

то в те, то вовсе ни в одну.

5

И здесь, и там возни до черта,

и здесь, и там о годах стон,

зато в отличие от спорта

любви не нужен стадион.

6

Нет, человек принадлежит

не государству и не службе,

а только тем, с кем он лежит

и рюмкой делится по дружбе.

7

Вот человек. Борясь со злом,

добру, казалось бы, мы служим.

Но чем? Камнями, кулаком,

огнем, веревкой и оружием.

8

Засмейся вслух, когда обидно,

когда кретином вдрызг издерган;

по безголовым лучше видно,

что жопа – думающий орган.

9

По жизни мы несемся, наслаждаясь,

пьянея от безоблачности века;

но разве, к катастрофе приближаясь,

предвидит ее будущий калека?

10

Сперва, воздушный строя замок,

принцесс рисуешь прихотливых,

потом прелестных видишь самок,

потом бежишь от баб сварливых.

11

Фортуна если жалует немилостью,

не жалуйся, печаль душе вредна,

и недруга встречай с невозмутимостью,

убийственной, как пуля из гавна.

12

Поближе если присмотреться,

у воспаленных патриотов

от жара искреннего сердца

бывают лица идиотов.

13

Когда мы выбраться не чаем,

само приходит облегчение:

вдруг опьяняешься отчаяньем

и погружаешься в течение.

14

Вокруг окраины окрестности

плывет луны латунный лик,

легко кладя на облик местности

негромкой грусти бледный блик.

15

Спутница, любовница и мать,

слушатель, болельщик, оппонент —

бабе очень важно понимать,

кто она в мелькающий момент.

16

Прекрасен мир, где всякий час

любой при деле понемногу:

прогресс к обрыву катит нас,

а мы – мостим ему дорогу.

17

Судьба решается на небе

и выпадает нам, как рыбам;

она подкидывает жребий,

предоставляя шанс и выбор.

18

Предупредить нас хоть однажды,

что их на небе скука гложет,

толпа ушедших остро жаждет,

но, к сожалению, не может.

19

Я радуюсь, умножив свой доход,

страхующий от голода и холода;

бессребреник сегодня только тот,

кто ценит преимущественно золото.

20

Пусты, сварливы, слепы, дерзки,

живем ползком или бегом —

свои черты ужасно мерзки,

когда встречаются в другом.

21

От замаха сохнут руки,

от безделья разум спит,

гулко трескаются брюки

у неловких волокит.

22

Когда на всех, на всех, на всех

удушье мрака нападает,

на смену слез приходит смех

и нас, как смерть, освобождает.

23

Течет зима. Близ моря пусто.

Но вновь тепло придет в сады,

и миллионы нижних бюстов

повысят уровень воды.

24

Тонул в игре, эпикурействе,

любовях, книгах и труде,

но утопить себя в еврействе

решусь не раньше, чем в воде.

25

Годы, будущим сокрытые,

вижу пламенем объятыми;

волки, даже очень сытые,

не становятся ягнятами.

26

Есть во взрослении опасность:

по мере близости к старению

высоких помыслов прекрасность

ужасно склонна к ожирению.

27

Аскетом я б весь век провел,

но тайным страхом озабочен:

святого блесткий ореол

для комаров приманчив очень.

28

Сегодня день истек в бесплодной,

пустой и мелкой суете,

и мерзкий серп луны холодной

зияет в мертвой пустоте.

29

Едва-едва покой устроим,

опять в нас целится Амур,

и к недосыпу с перепоем

приходит сизый перекур.

30

Медицины гуманные руки

увлеченно, любовно и плохо

по последнему слову науки

лечат нас до последнего вздоха.

31

Когда средь общей тишины

ты монолог сопишь ученый,

услышь себя со стороны

и поумнеешь, огорченный.

32

С утра за письменным столом

гляжу на белые листочки;

а вот и вечер за окном —

ни дня, ни строчки.

33

Поэты бытие хвалой венчают

с дописьменной еще эпохи древней;

дух песенности стены источают,

и тем они звучнее, чем тюремней.

34

Стяжательством и суетностью затхлой

измотанный, однажды выйдешь в ночь

и вздрогнешь от гармонии внезапной,

раскрывшейся тебе, чтобы помочь.

35

В реке времен, как в море – рыбы,

не зря безмолвствуют народы:

свобода – это страх и выбор,

ломает плечи груз свободы.

36

Воспринимая мир как данность,

взгляни на звезды, не спеша:

тягчайший грех – неблагодарность

за то, что воздухом дышал.

37

Мы – необычные рабы,

мы быть собой не перестали,

есть упоение борьбы

в грызенье проволочной стали.

38

Вполне по справедливости сейчас

мы трудимся, воруем и живем:

режим паразитирует на нас,

а мы – паразитируем на нем.

39

Мы все – опасные уроды,

мы все достойны отвращения,

но в равнодушии природы

есть величавость всепрощения.

40

В горячем споре грудь на грудь,

уже не видя ничего,

войдя в азарт, не позабудь

на ужин выйти из него.

41

Мы из любых конфигураций

умеем голос подавать,

мы можем стоя пресмыкаться

и на коленях бунтовать.

42

В любви, трудах, игре и спорте,

искусстве, пьянстве и науке

будь счастлив, если второсортен —

у первосортных горше муки.

43

Война ли, голод – пьет богема,

убийства, грязь – богема пьет,

но есть холсты, но есть поэмы,

но чьи-то песни мир поет.

44

Мы часто ходим по воде,

хотя того не замечаем,

висим над бездной в пустоте

и на огне сидим за чаем.

45

Безумство чудаков – их миллион,

толкующих устройство мироздания, —

вливается в витающий бульон,

питательный для вирусов познания.

46

Зря нас душит горечь или смех,

если учат власть интеллигенты:

в сексе понимают больше всех

евнухи, скопцы и импотенты.

47

Не ограничивайся зрением,

пусть обоняние не чахнет:

что привлекательно цветением,

порой кошмарно гнилью пахнет.

48

На трупах и могилах вдруг возник

шумливый рай пивных и кабаков,

и лишь «за что боролись?» хилый крик

стихает у последних стариков.

49

Духа варево и крошево —

нынче так полно эрзацев,

так измельчено и дешево,

что полезно для мерзавцев.

50

Я не борец и не герой,

но повторить готов над плахой:

во всех суставах свихнут строй,

где не пошлешь мерзавца на хуй.

51

От наших войн и революций,

от сверхракет материковых

приятно мысленно вернуться

к огням костров средневековых.

52

Мы все – душевные калеки,

о чем с годами отпечалились,

но человека в человеке

найти, по счастью, не отчаялись.

53

Какое ни стоит на свете время

под флагами крестов, полос и звезд,

поэты – удивительное племя —

суют ему репейники под хвост.

54

Свистят ветра, свивая вьюгу,

на звездах – вечность и покой,

а мы елозим друг по другу,

томясь надеждой и тоской.

55

Когда вокруг пируют хищники,

друг другом чавкая со смаком,

любезны мне клыками нищие,

кому чужой кусок не лаком.

56

Одно за другим поколения

приемлют заряд одичания

в лучащемся поле растления,

предательства, лжи и молчания.

57

Стреляя, маршируя или строясь,

мы злобой отравляем нашу кровь;

терпимость, милосердие и совесть

откуда возникают вновь и вновь?

58

На всем человеческом улее

лежит сумасшествия бремя,

изменчив лишь бред, а безумие

скользит сквозь пространство и время.

59

Наплевать на фортуны превратность,

есть у жизни своя справедливость,

хоть печальна ее однократность,

но прекрасна ее прихотливость.

60

Просачиваясь каплей за года,

целительна и столь же ядовита,

сочится европейская вода

сквозь трещины российского гранита.

61

Неизбежность нашей смерти

чрезвычайно тесно связана

с тем, что жить на белом свете

людям противопоказано.

62

Просветы есть в любом страдании,

цепь неудач врачует случай,

но нет надежды в увядании

с его жестокостью ползучей.

63

Когда б остался я в чистилище,

трудясь на ниве просвещения,

охотно я б открыл училище

для душ, не знавших совращения.

64

У страха много этажей,

повадок, обликов и стилей,

страх тем острее, чем свежей,

и тем глубинней, чем остылей.

65

В года рубежные и страшные

непостижимо, всюду, молча

ползут из нор кроты вчерашние,

зубами клацая по-волчьи.

66

Природа позаботилась сама

закат наш уберечь от омерзения:

склероз – амортизация ума

лишает нас жестокого прозрения.

67

Живешь блаженным идиотом,

не замечая бега лет,

а где-то смерть за поворотом

глядит, сверяясь, на портрет.

68

Из глаз, разговоров и окон

озлобленность льется потоками,

грядущего зреющий кокон

питается этими соками.

69

Когда грядут года лихие,

в нас дикий предок воскресает,

и первобытная стихия

непрочный разум сотрясает.

70

Конечно, веру не измеришь,

поскольку мера – для материи,

но лучше веровать, что веришь,

чем быть уверенным в неверии.

71

Мы колесим, ища покой,

по странам и векам,

но всюду возим за собой

свой собственный вулкан.

72

Глядят в огонь глаза смурные,

и смутный гул плывет в крови;

огонь тревожит в нас немые

пещерной памяти слои.

73

Когда восторг, триумф, овации

и сам эфир блаженство пьет,

порочный дух еврейской нации

себя усмешкой выдает.

74

О законе ли речь или чуде,

удручающий факт поразителен:

рано гибнут хорошие люди,

и гуляет гавно долгожителем.

75

Простертая по миру красота

доступнее ломтя ржаного хлеба,

но душу затмевает суета,

и пошлость заволакивает небо.

76

Другим народам в назидание

Россия избрана и призвана

явить покой и процветание,

скрестив бутылку с телевизором.

77

Серые подглазные мешки

сетуют холодным зеркалам,

что полузабытые грешки

памятны скудеющим телам.

78

Задавленность густой чиновной кашей

лишает смысла жалобу и крик,

лишен лица хозяин жизни нашей,

хотя коварен, туп и многолик.

79

Растет познанье. Но при этом

душе ни легче, ни просторней:

чем выше ветви дышат светом,

тем глубже тьма питает корни.

80

Семейный дом – наследственности храм.

Живу. Сижу с гостями. Эрудит.

Но бешеный азарт по временам

стреноженное сердце бередит.

81

В умах – разброд,

вокруг – неразбериха,

царит разбой, и тьмою застлан свет;

везде притом спокойно, мирно, тихо,

и разве только будущего нет.

82

Дай мне, Боже, спать ночами

без душевного мучения,

утоли мои печали,

остуди мои влечения.

83

Ум с добротой неразделимо

связуют общие черты,

дурак всегда проходит мимо

разумной пользы доброты.

84

Повадка женщины изменчива,

поскольку разнится игра

подруги дня, подруги вечера,

подруги ночи и утра.

85

Весна размывает капризно

завалы унынья и грязи

внезапной волной оптимизма,

шальной, как вода в унитазе.

86

Мы рады, когда чванные авгуры

дурачат нас, лицом туманясь хмурым,

а правду говорят нам балагуры —

но кто же доверяет балагурам?

87

Нам непонятность ненавистна

в рулетке радостей и бед,

мы даже в смерти ищем смысла,

хотя его и в жизни нет.

88

Чем глубже скепсис и неверие

при неизбежности притворства,

тем изощренней лицемерие

и выше уровень актерства.

89

Страдалец, мученик и узник,

насилий жертва и увечий —

всегда по духу чуть союзник

того, кто душит и калечит.

90

Сгорают поколенья, как поленья,

их копоть поглощает высота,

а пламень их, не ведающий тленья,

нетленно воплощает красота.

91

Чреваты лихом все дороги,

полны волнений волны дней,

сам разум наш – дитя тревоги

и потому податлив ей.

92

Игра ума, и листьев арфа,

и вкус вина, и жар объятий —

даны сегодня. Ибо завтра

полно любых невероятий.

93

Я столько всякой видел пакости,

что лишь единственно от разности

я мог бы стать сосудом святости,

когда б не стал бутылью праздности.

94

Себя раздумьем я не мучаю

и воле свыше не перечу:

когда идешь навстречу случаю,

судьба сама идет навстречу.

95

Веками власть по душам шарит,

но всем стараньям вопреки

дух человека – ртутный шарик,

неуловимый для руки.

96

А со мною ни с того ни с сего

вдруг такое начинает твориться,

словно в книгу бытия моего

кем-то всунута чужая страница.

97

Умами книжными и пыльными

скрипят мыслители над нами,

а нам то цепи служат крыльями,

то крылья вяжутся цепями.

98

Сколь гибко наше существо

к занятий резкой перемене:

солист поет про божество,

а в животе кишат пельмени.

99

Развитию грядущих поколений

положена жестокая граница,

и если возникает новый гений,

то рядом слабоумие родится.

100

Жрецам и сторожам увялых истин,

протухших от побегов до корней,

особенно бывает ненавистен

наивный любознательный еврей.

101

Нутро земли едят заводы,

поя отравой кровь реки,

ложатся на глаза природы

аэродромов пятаки.

102

Всегда любой философ и сапожник

за творчеством коллег его следит,

и чем пугливей в личности художник,

тем дерзостней судья и эрудит.

103

Бутылка непристойно хороша,

сулит потоки дерзостных суждений,

и ей навстречу светится душа,

любительница плотских услаждений.

104

Всего слабей усваивают люди,

взаимным обучаясь отношениям,

что слишком залезать в чужие судьбы

возможно лишь по личным приглашениям.

105

Чтобы легче было жить и сохраняться,

учат нас учителя словами свойскими

пресмыкание рассматривать как танцы

со своими эстетическими свойствами.

106

Большое счастье – вдруг напасть,

бредя по жизненному полю,

на ослепительную страсть,

одушевляющую волю.

107

Блажен, кто вовремя заметил

ту тень тревог и опасений,

которой дышит сонный ветер

в канун великих потрясений.

108

Еще я много напишу

и многое скажу,

пока плывет прозрачный шум

под светлый абажур.

109

В огонь любых на свете бедствий

из окон, щелей и дверей,

из всех немыслимых отверстий

обильно сыплется еврей.

110

Сижу, прохладный и пустой,

курю обильно,

а в голове как под тахтой —

темно и пыльно.

111

Не делай сказку былью, вожделея,

не жалуйся, когда не удалось:

несбывшееся ярче и светлее

того, что получилось и сбылось.

112

Мы все виновны без вины,

что так давно и плодовито

опасный бред, что все равны,

внедрился в разум ядовито.

113

Стихии цель свою не знают

и дел не ведают своих,

всегда и страшно погибают

те, кто развязывает их.

114

Покуда есть вино и хлеб

и дети льнут к отцу,

неблагодарен и нелеп

любой упрек Творцу.

115

Я в поездах души надлом

лечу с привычным постоянством:

лоб охлаждается стеклом,

а боль – мелькающим пространством.

116

Отец мой молча умер без меня —

уставши, я уснул темно и пьяно;

нет, я ни в чем себя не обвинял,

я просто это помню постоянно.

117

По мере разрастания корней,

питающих твердеющие души,

мы делаемся глубже и сильней,

но пасмурней, умеренней и суше.

118

Познание плодит свои плоды,

повсюду, где случится и придется,

вытаптывая всякие следы,

оставшиеся от первопроходца.

119

К познанию не склонный никогда,

искал себе иные я занятия,

и тайна зарождения плода

волнует меня менее зачатия.

120

Живи игрой, в игру играя,

сменяй игру другой игрой,

бывает молодость вторая,

но нету зрелости второй.

121

Я был не худшим и не лучшим

из тех, кто жизнью награжден:

то эгоизмом больно мучим,

то альтруизмом изможден.

122

Душа предчувствием томима,

а дни несут одно и то же,

и жизнь моя проходит мимо,

как мимо нищего – прохожий.

123

Дурак – не случай, а культура,

внутри которой, в свой черед,

самонадеянная дура

страшней, чем наглый идиот.

124

У нас внутри, как в помещении,

бес словоблудия живет

и, оживляясь при общении,

нам разум пучит, как живот.

125

На слух – перевернутым эхом

звучит наших жизней истома:

то стон выливается смехом,

то смех неотличен от стона.

126

Соблазны тем и хороши,

что лечат душу от спокойствия,

и только тот всерьез грешит,

кто множит грех без удовольствия.

127

Жизнь увязана мертвым узлом,

над которым азартно хлопочут

смельчаки, что дерутся со злом

и добро по мозолям топочут.

128

Открытием сконфузятся потомки,

начала наши взвесив и концы:

выкармливали мерзость не подонки,

а честные, святые и слепцы.

129

Если отнестись не подозрительно

к жизни, а доверчивей и проще,

многое, что страшно было зрительно,

будет восхитительно на ощупь.

130

Естественна реакция природы

на наше неразумие и чванство,

и нас обезображивают годы,

как мы обезобразили пространство.

131

Заслыша брань души с умом

на тему дел моих,

бегу, чужой в себе самом,

и лью нам на троих.

132

Сколь явно дедушек уроки

заметны в опыте внучат:

сегодня все вокруг – пророки,

но прозревают и молчат.

133

Мне часто снится чудный сон,

кидая в дрожь и мистику:

что женских юбочек фасон

опять вернулся к листику.

134

У значимых событий есть кануны,

предчувствиями полнится земля,

и звучные неслышимые струны

поют, предупреждая и суля.

135

Какая бы у власти волчья стая

ни грызлась, утоляя злобу волчью,

возмездие незримо прорастает

сквозь кровью удобряемую почву.

136

Я уверен, что в этой стране

потеплеет однажды и вдруг,

и мы с миром пойдем наравне,

как бегун, отстающий на круг.

137

Нас как бы время ни коверкало

своим наждачным грубым кругом,

не будь безжалостен, как зеркало,

и льсти стареющим подругам.

138

За веком вслед свистим скворцом,

полощем голос в общем гаме,

потом ложимся вверх лицом,

и нас несут вперед ногами.

139

Вертеть я буду карусель,

покуда хватит интереса;

печаль, что жизнь имеет цель,

нам посылается от беса.

140

Текла бы жизнь моя несложная,

легко по радостям скользя,

когда бы я писал про можное,

касаясь лишь того, что льзя.

141

В литературном алфавите

я сзади всех до одного:

сперва идут, кто блядовитей

и гибче выя у кого.

142

В связи с успехами науки

и от космических причин

сегодня бабы влезли в брюки,

а завтра – выебут мужчин.

143

Книга нашей жизни столь мудра,

что свихнется всякий, кто листает:

зло проистекает из добра,

а добро на зле произрастает.

144

Пьеса «Жизнь» идет в природе

не без Божьей прихоти:

одеваемся на входе

и лежим на выходе.

145

Одиноко бренчит моя арфа,

расточая отпущенный век,

и несет меня в светлое завтра

наш родной параноев ковчег.

146

Торжествует, кипит и ликует

вся страна от зари до зари,

шалый ветер истории дует

в наши мыльные пузыри.

147

Познанья высокое дело

доверив ученым людям,

мое посвежевшее тело

к неграмотным ходит блядям.

148

Климат жизни, климат духа,

климат зрения и слуха

в этом лучшем из миров

замечательно херов.

149

Певцы несхоже вырастают

и разно строят свой уют:

одни тайком поют, что знают,

другие – знают, что поют.

150

Кто свой талант на провиант

не медлит разменять,

скорее все же не талант,

а одаренный блядь.

151

Он к умным бабам с дружбой лез,

духовной жаждою взыскуем,

но дружбу вмиг поганил бес,

оборотясь его же хуем.

152

С утра философ мылит разум,

чтоб целый мир окинуть глазом;

а я проснусь – и пью вино,

и мир во мне творит оно.

153

Заботясь только о здоровье,

вдруг обнаружишь утром ранним,

что благодушие – коровье,

а здравомыслие – баранье.

154

Намного проще делается все,

когда пуста бутылка на столе;

истории шальное колесо —

не пьяный ли катает по земле?

155

Что за весной приходит лето —

спасибо даже и за это.

На всем запрет. И куртизанки

дают тайком, как партизанки.

156

Любое выберите время

и наугад страну возьмите —

сей миг увидите еврея,

который враг и возмутитель.

157

Мы кишим, слепые тетери,

в тесноте, суетой загаженной,

огорчаясь любой потерей,

кроме дней, сгорающих заживо.

158

Нам неохота даже в рай

от русской гибельной земли,

милее жизни людям край,

где их травили и ебли.

159

Не стоит жизнь у жизни красть,

игра ума – сестра безделья,

а лень – единственная страсть,

после которой нет похмелья.

160

Не страшно мне адских заслуженных мук,

я кинусь в котел безмятежно,

страшнее звонки от вчерашних подруг,

упреки лепечущих нежно.

161

Девицы созревают раньше сроков,

заложенных природой в них самих,

и опыт преждевременных уроков

пленительно просвечивает в них.

162

Россия пребудет во веки веков

под боем державных курантов

страной казнокрадов, святых, мудаков,

пропойц и блаженных талантов.

163

Мы в мир приходим, как в музей:

дивимся травам, звездам, лицам,

заводим жен, детей, друзей

и покидаем экспозицию.

164

С полюса до линии экватора

всем народам нравятся их танцы,

а евреи всюду реформаторы,

потому что всюду иностранцы.

165

Мы по домам, в своей берлоге

держали веку вопреки

базары, церкви, синагоги,

читальни, клубы, бардаки.

166

Хотя живем всего лишь раз,

а можно много рассмотреть,

не отворачивая глаз,

когда играют жизнь и смерть.

167

Как литература ни талдычила,

как бы воспитать нас ни хотела,

а мерзавцы жутко симпатичны,

если туго знают они дело.

168

Здравый смысл умом богат,

не играется в игрушки

и почти всегда рогат

у фортуны-поблядушки.

169

Стариками станут люди,

чей зародыш делал я,

а дотоле сохнуть будет

репутация моя.

170

На все планеты в космос тучный

пора нам парус поднимать,

пока они благополучно

живут без нас, еби их мать.

171

Когда удача отказала

и все не ладится всерьез,

нас лечат запахи вокзала

и колыбельная колес.

172

Среди болезней, горя, плача,

страданий, тягот и смертей

природа снова нас дурачит,

и мы опять плодим детей.

173

Вино и время не жалея,

садись не с каждым, кто знаком:

похмелье много тяжелее,

когда гуляли с мудаком.

174

Взрослеющего разума весна

полна то упоений, то нытья;

становишься мужчиной, осознав

бессмысленное счастье бытия.

175

У веры много алтарей,

но всюду всякий раз

удобней жертву, чем еврей,

не сыщешь в нужный час.

176

Творя семью, не знал Всевышний,

кроя одну для одного,

что третий – тайный, но не лишний —

дополнит замысел Его.

177

Прогресса жернова спешат молоть

на воздухе, на море и на суше,

удобствами заласкивая плоть,

отходами замызгивая души.

178

С поры, как я из юности отчалил

и к подлинной реальности приник,

спокойное и ровное отчаянье

меня не покидает ни на миг.

179

Век играет гимны на трубе,

кабелем внедряется в квартиры,

в женщине, в бутылке и в себе

прячутся от века дезертиры.

180

Из вина и дыма соткан

мой тенистый уголок,

а внутри лежит красотка,

залетев на кайф о’клок.

181

Я в ад попрошусь, умирая,

не верю я в райский уют,

а бляди – исчадия рая

меня услаждали и тут.

182

Душа болит, когда мужает,

полна тоски неодолимой,

и жизнь томит и раздражает,

как утро с бабой нелюбимой.

183

Любой талант, любой мудрец

по двум ветвям растут:

кто жиже, делается жрец,

а кто покруче – шут.

184

Сквозь тугой волосатый аркан

хрипловато мы славим отчизну,

через бочку, бутыль и стакан

все дороги ведут к оптимизму.

185

Когда вседневная рутина

завьет углы, как паутина,

плесни в нее вином из кружки

и выставь хером дверь подружки.

186

Посмертной славы сладкий сок

я променял шутя

на ежедневный долгий сон

и озеро питья.

187

Пренебрегая слишком долго

игрой супружеского долга,

не удивляйся, что жена

с утра слегка раздражена.

188

В роскошных юбочках из замши

гуляют юные девчонки;

однако, никому не дамши,

не одолеть такой юбчонки.

189

Отливом завершается прилив,

похмельями венчаются угары,

эпоха, через кровь перевалив,

кончается, кропая мемуары.

190

Я не гожусь в друзья аскетам,

их взгляд недвижен и мертвящ,

когда под водку с винегретом

я тереблю бараний хрящ.

191

Он обречен, мой бедный стих,

лишь в устном чтении звучать,

свинья способностей моих

рожает только непечать.

192

Не хлопочи из кожи вон,

ища разгадки мироздания,

а пей с подругой самогон

на пне от дерева познания.

193

Пускай отправлюсь я в расход,

когда придет лихое время,

ростками смеха прорастет

мое извергнутое семя.

194

Стихи мои под влагу белую

читаться будут повсеместно,

пока детей не в колбе делают,

а древним способом прелестным.

195

Тверды слова, бестрепетна рука,

но страшно то во сне, то наяву:

без отдыха и без черновика

единственную жизнь свою живу.

196

Для одной на свете цели

все бы средства хороши:

пепел дней, что зря сгорели,

подмести с лица души.

197

Плыву сквозь годы сладкой лени,

спокойной радостью несомый,

что в тьму грядущих поколений

уже отправил хромосомы.

198

В России даже ветреные ветры,

дышавшие озоном обновления,

надули на века и километры

палачества, крушений и растления.

199

Жизнь полна шипами и укусами,

болями и минусами грустными,

но, когда у жизни только плюсы,

вид ее становится приплюснутым.

200

Лишенный корысти на зависть врагам,

я просто корыстно уверен:

отсутствие денег – примета к деньгам,

а лишние деньги – к потерям.

201

Душа засыпает послушно,

вкушая лишь то, что дают;

в России всегда было душно,

а затхлость рождает уют.

202

Сплетни, дрязги, пересуды,

слухов мутная волна;

чем изысканней сосуды,

тем гавней струя гавна.

203

Проживая легко и приятно,

не терзаюсь я совестью в полночах,

на душе моей темные пятна

по размеру не более солнечных.

204

Сейчас в любом из нас так много

смешалось разных лиц и наций,

что голова, как синагога,

полна святынь и спекуляций.

205

Бог сутулится в облачной темени,

матерится простуженным шепотом

и стирает дыханием времени

наши дерганья опыт за опытом.

206

Поскольку мир – сплошной бардак,

в нем бабы ценятся везде,

искусство бабы – это как,

а ум – кому, когда и где.

207

Нас не мучает бессонница,

мы с рождения обучены:

все, что к худшему не клонится,

поворачивает к лучшему.

208

Когда бы Бог в свою обитель

меня живым прибрал к рукам,

имел бы Он путеводитель

и по небесным бардакам.

209

Зачем, не видя дальше конуры

и силы расточая не по средствам,

рожденные для веры и игры,

мы заняты трудом и самоедством?

210

Судьба, фортуна, провидение —

конечно, факт, а не химера,

но в целом жизнь – произведение

ума, характера и хера.

211

Восхищая страну вероломством,

соблазнясь на лимонные рощи,

уезжают евреи с потомством,

оставляя сердца и жилплощадь.

212

Мы брызгаем словесный кипяток,

пока поодиночке и гуртом

трамбует нас асфальтовый каток,

в чем с искренностью кается потом.

213

Я мироздания пирог

в патриархальном вижу духе:

над нами – власть, над нею – Бог,

над Ним – лучи, жара и мухи.

214

Текучка постепенных перемен

потери возмещает лишь отчасти:

в нас опытность вливается взамен

энергии, зубов, кудрей и страсти.

215

Сижу, работая упорно,

и грустно вижу с возмужанием:

пока идея ищет форму,

она скудеет содержанием.

216

Когда живешь в разгар эпохи

высоких слов и низких дел,

не оставляй на завтра крохи,

которых нынче не доел.

217

В мертвящем климате неволи

мы ощутимее живем:

чем гуще фон тоски и боли,

тем ярче проблески на нем.

218

Фигура выкажет сама

себя под кофтой и халатом,

и при наличии ума

разумно быть мудаковатым.

219

У нас едва лишь Божья искра

пробьется где-то под пером,

бежит восторженно и быстро

толпа ценителей с ведром.

220

Судьба кидает чет и нечет

и делит жизни, как река:

кто свиньям бисер пылко мечет,

а кто – коптит окорока.

221

Всеведущий, следит за нами Бог,

но думаю, вокруг едва взгляну,

что все-таки и Он, конечно, мог

забыть одну отдельную страну.

222

Больней всего свыкаться с тем,

что чудный возраст не воротится,

когда могли любой гарем

легко спасти от безработицы.

223

Несладко жить в реальном мире,

где всюду рыла, хари, суки;

блажен, кто булькает на лире

и упоен, как муха в супе.

224

Костер любви чреват распадом,

но угли я не ворошу:

огонь, пошедший серым чадом,

я новым пламенем гашу.

225

Живая речь – живое чудо,

балет ума и языка,

а без нее мудрец-зануда

кошмарней даже мудака.

226

По животной, по стадной природе

не гуляющий сам по себе,

человек, как потерянный, бродит,

не найдясь в коллективной судьбе.

227

Живя блаженно, как в нирване,

я никуда стремглав не кинусь,

надежд, страстей и упований

уже погас под жопой примус.

228

Среди тревог, тоски и мук

на всем земном пути недлинном

в углу души стоит сундук

с мечтой под пухом нафталинным.

229

Приметы жизни сокровенны,

хотя известны с давних пор:

жизнь – это влажность, перемены,

движенье, гибкость и напор.

230

А если нас какая сука

начнет учить не воровать,

то улетит быстрее звука,

который будет издавать.

231

Струю вина мы дымом сушим

и начинаем чушь молоть,

чтоб утолить душою душу,

как утоляют плотью плоть.

232

У Бога нету черт лица,

исходной точки и границы,

самопознание Творца

Его твореньями творится.

233

Не лежи в чужих кроватях,

если нету наслаждения,

очень стыдно, милый, мять их

лишь для самоутверждения.

234

Совесть Бога – это странные,

и не в каждом поколении,

души, мучимые ранами

при любом чужом ранении.

235

Не года вредят горению,

а успешные дела:

души склонны к ожирению

не слабее, чем тела.

236

Весь день дышу я пылью книжной,

а попадая снова к людям,

себя с отчетливостью вижу

цветком, засушенным в Талмуде.

237

Мир полон жалости, соплей

и филантропии унылой,

но нету зла на свете злей

добра, внедряемого силой.

238

В меня при родах юркнул бес,

маня гулять и веселиться,

но так по старости облез,

что тих теперь, как ангелица.

239

В струе синеватого дыма

с утра я сижу за столом

и время, текущее мимо,

своим согреваю теплом.

240

Для баб одежды мишура —

как апельсину кожура,

где плод порой сухой и синий

и очень слабо апельсиний.

241

Я раньше чтил высоколобость

и думал: вот ума палата,

теперь ушла былая робость —

есть мудаки со лбом Сократа.

242

В чем цель творенья – неизвестно,

а мы – не смеем размышлять,

хотя порою интересно,

зачем то та, то эта блядь.

243

Кто свой дар сберег и вырастил,

начинает путь подвижника:

ощутил, обдумал, выразил —

и спокойно ждешь булыжника.

244

В природе есть похожести опасные,

где стоит, спохватясь, остановиться:

великое похоже на прекрасное,

но пропасти змеятся на границе.

245

И я познанием увлекся бы,

но плохо с умственной поэтикой:

Создатель мыслит парадоксами,

а я – убогой арифметикой.

246

Философов труды сильней всего

античных мудрецов напоминают:

те знали, что не знают ничего,

а эти даже этого не знают.

247

В нас не простая кровь течет,

в ней Божий дух, как хмель в вине,

нас жар сотворчества влечет

к бумаге, женщине, струне.

248

Источник мыслей вулканичен:

за изверженьем – вновь ни слова;

антракт весьма гигиеничен

для заливания спиртного.

249

Все хаосы, броженья и анархии,

бунты и сокрушения основ

кончаются устройством иерархии

с иным распределением чинов.

250

Я – человек: ем пищу ложкой

и не охочусь при луне;

а раньше был, наверно, кошкой —

уж очень суки злы ко мне.

251

Прочтет с улыбкою потомок

про кровь и грязь моей эпохи,

так улыбается ребенок

на похоронной суматохе.

252

В течение всех лет моих и дней

желания мне были по плечу,

сегодня я хочу всего сильней

понять, чего сегодня я хочу.

253

Вылистав завалы книжной ветоши,

вылущив зерно взошедших дум,

жарко друг о друга посоветовшись,

люди поступают наобум.

254

В подвижном земном переменчивом мире

с душой совершаются странные вещи:

душа то становится чище и шире,

а то усыхает, черствея зловеще.

255

Лентяй, люблю я дня конец

в дыму застольных посиделок,

а не лентяй ли был Творец,

оставив столько недоделок?

256

Есть нечто выше бытия —

оно смягчает будни быта

и дарит радость забытья,

отъемля мысли от корыта.

257

Когда плодами просвещения

любуюсь я без восхищения,

то вспоминаю как пример,

что был неграмотен Гомер.

258

Во всем, что каждый выбирает,

покуда тянется прогулка,

его наследственность играет,

как музыкальная шкатулка.

259

У разума, печального провидца,

характер на решения скупой,

история поэтому творится

убийцами, святыми и толпой.

260

Один критерий нам по силам,

чтоб мерить гения заслугу:

на сколько лет затормозил он

свою научную округу.

261

Есть в природе гармония вещая,

от нее наши вкусы и нормы,

отчего содержание женщины —

это прежде всего ее формы.

262

Когда внутри бесплодно пусто,

душа становится присоской,

и жадно гложется искусство,

не проницая хлади плоской.

263

Где нет огня, где нет игры,

фонтана жизни нет,

линяют сочные пиры

в докучливый обед.

264

Я три услады в жизни знал,

предавшись трем любовям:

перу я с бабой изменял,

а с выпивкой – обоим.

265

Мне выпал путь простей простого:

не жрец, не тенор, не герой,

зато в пирах гурманов слова

бывал я поваром порой.

266

Труднее всего сохранить

в толкучке, текучей, как дым,

искусство и мужество быть

всего лишь собою самим.

267

Туманны наши мысли, и напрасно

старание постичь их суть и связь,

а те, кто мог бы выразить их ясно, —

безмолвствуют, народом притворясь.

268

Покинь резец и кисть, легко треножник

оставь, когда в округе зреет пир,

но помни меру выпивки, художник,

похмельных наших мук не стоит мир.

269

Если с прочим трудящимся воинством

нас поглотят конторские пасти,

я стерплю эту долю с достоинством,

ибо служба – не срам, а несчастье.

270

Еще природа властна надо мной

и сладко мне прельстительное рабство,

когда вдруг оживляешься весной

и дикое в душе клокочет блядство.

271

В литературе гладь и тишь,

и пир казенных потаскушек,

порой гора рождает мышь,

но по мышу палят из пушек.

272

Едва лишь, еще незаметна,

зари образуется завязь,

орут петухи беззаветно,

ускорить рассвет напрягаясь.

273

Все музы ныне, хлеба ради,

торгуют краской для ресниц,

а Клио – прямо вышла в бляди,

хотя не прямо из девиц.

274

Всякий шум и всякий ропот,

недовольства всплеск любой

излечим, как учит опыт,

страхом, пивом и халвой.

275

Дойти до истины немыслимо,

пока не очень тянет к ней,

а миф изящнее, чем истина,

гораздо выше и стройней.

276

Кого томит ума пытливость,

кого трезвон монет смущает,

кого тревожит ног потливость —

и столь же душу поглощает.

277

Старея на пути сквозь бытие,

мы свойство не утрачиваем детское:

судьба дарует каждому свое,

а нравится и хочется – соседское.

278

Во тьме тревог и унижений

в душе крепчает благодатно

способность смутных постижений

того, что разуму невнятно.

279

Когда предел влечения высок

и нету утоленья ни на малость,

утешность облегчения несет

внезапная последняя усталость.

280

Размышлять о природе вещей

нас нужда и тоска припекает,

жажда сузить зловещую щель,

сквозь которую жизнь утекает.

281

Психи, одиночки, дилетанты

в яром и слепом ожесточении,

совести и чести дебютанты

бьются в обреченном ополчении.

282

И спасибо, фортуна, тебе

за мою эту странность старушью,

что был тверд в настоящей беде

и рыдал над чувствительной чушью.

283

Когда мы ищем, вожделея,

сигналы, знаки и огни,

то чем знамения темнее,

тем впечатляющей они.

284

Старики сидят, судача,

как мельчают поколения,

и от них течет, прозрачен,

запах мудрости и тления.

285

Я тяготел к проблемам общим,

искал вселенские узлы,

а познавал – зато на ощупь —

конкретных частностей углы.

286

Жизнь становится дивной игрой

сразу после того, как поймешь,

что ничем и ни в чем не герой

и что выигрыш – в том, что живешь.

287

Красоте не дано отнимать,

а уродство – конец и разруха:

жизнь дарует красавица мать,

а уносит – косая старуха.

288

Живу я, как однажды обнаружил

по горестному чувству неуюта, —

чужой и неприкаянно ненужный,

как памятник забытому кому-то.

289

Певцов коронует могила:

Россия их душит и губит,

и чем их быстрее убила,

тем больше впоследствии любит.

290

Мы все общенья с Богом жаждем,

как жаждут грешник и монах,

а личный бог живет при каждом —

в душе, талантах и штанах.

291

Сейчас терпение и труд,

насколько в них осталось толку,

в итоге тренья перетрут

лишь выю, шею или холку.

292

Друзья дымят, и стол вином запятнан,

и длится спор, застигнутый рассветом, —

нужны года, чтоб зрением обратным

увидеть, сколько счастья было в этом.

293

Наш дух и после нас живет в природе —

так в памяти былое угасает,

но слово, дуновение, мелодия —

и все из ниоткуда воскресает.

294

Когда со всех сторон приходит лихо

и свет уже растаял вдалеке,

единственный в безвыходности выход —

собрать себя и выжить в тупике.

295

Под радио немолчный голос волчий

в колеблющийся смутный день осенний

становится осознанней и громче

предчувствие глубоких потрясений.

296

У духа, как у плоти, есть позывы,

но плотские – крепчают, разъярясь,

а духа просьбы тонки и пугливы

и гаснут, незаметно испарясь.

297

Носить одежду – лицемерие,

поскольку ясно, что под ней,

но в этом скрыто суеверие,

что станет скрытое видней.

298

Все в этой жизни так устроено,

что есть всему свои весы,

но хоть и каждый прав по-своему,

а сукин сын есть сукин сын.

299

Не столько душная держава

питомца гонит нелюбимого,

сколь жажда жизненного жанра,

в России неосуществимого.

300

Друзей вокруг осталось мало:

кому с утра все шло некстати,

кого средь бела дня сломало,

кого согнуло на закате.

301

Трудно жить: везде ухабы,

жажда точит и грызет;

что с того, что любят бабы,

если в карты не везее?

302

Когда, глотая кровь и зубы,

мне доведется покачнуться,

я вас прошу, глаза и губы,

не подвести и улыбнуться.

303

Уже мне ветер парус потрепал,

рули не держат заданного галса,

простите мне, с кем я не переспал,

особенно – кого не домогался.

304

Надежды очень пылки в пору раннюю,

но время, принося дыханье ночи,

дороги наши к разочарованию

от раза к разу делает короче.

305

Мы кишмя кишим, суета снует,

злоба в воздухе кипятком бурлит,

а на кладбище – соловей поет,

чистый звук точа вдоль покоя плит.

306

Обрызгивая кровью каждый лист,

история нам пишется не впрок,

и кажется порой, что Бог – садист

и нами утоляет свой порок.

307

Мне глядеть на сверстников то грустно,

то досадно, только и всего:

разум, торжествующий над чувством,

рано торжествует торжество.

308

Неужто вы не замечали,

как, подголоском хору вторя,

есть в торжестве налет печали

и привкус праздника у горя?

309

Внешним пламенем согрета

и внутри полна огня,

красота посредством света —

чем-то мудрости родня.

310

Я жизнь любил весьма усердно,

я был решителен и грешен,

за что во дни, где станет скверно,

я буду памятью утешен.

311

Меня порою даже забавляет

возможность грабежей или пожаров:

реальная опасность исцеляет

от множества надуманных кошмаров.

312

Не потому ль добро в углу

так часто сетует и плачет,

что разум всюду служит злу

с гораздо большею отдачей?

313

А назад не гляди, уходя,

выбрав тот из часов непогожих,

когда с неба потоки дождя

скроют слезы твои от прохожих.

314

В России удивительней всего

привычка от партера до галерки

штаны снимать задолго до того,

как жопа назначается для порки.

315

Сколько б мы по базарам ни спорили,

после споров не ставши умней,

только то, что созвучно истории,

обретает созвучие в ней.

316

Всюду волки сумрачно и глухо

воют озверело и напрасно,

ибо плоти подлинного духа

ничего на свете не опасно.

317

Свыкся и прижился к миру я,

было так и будет по сему,

ибо человек – он не свинья

и привыкнуть может ко всему.

318

Всегда художников плеяда

свой услаждала горький век

струеньем уксуса и яда

на выдающихся коллег.

319

Спеши, подруга! Ветер лет

несет нам осень вместо лета,

уже и лес полураздет,

а ты, дружок, еще одета.

320

Я стал спокойней от бессилья

осилить своды мертвых плит,

лишь узкий шрам, где были крылья,

в часы бессонницы болит.

321

Естественно, что с возрастом трудней

тепло свое раздаривать горстями,

замызгана клеенка наших дней

чужими неопрятными гостями.

322

Поскольку в мире все взаимосвязано

помимо и превыше осознания,

общение с гавном не безнаказанно,

и разны только формы наказания.

323

Опять приходит ночь. Я снова пьян.

Как дивно это сделано в природе,

что музыка далеких фортепьян

к желанию напиться нас приводит.

324

Я жил как все другие люди,

а если в чем-то слишком лично,

то пусть Господь не обессудит

и даст попробовать вторично.

325

Надеюсь, что правду, едва лишь умру,

узнаю при личном свидании,

пока же мы с Богом играем в игру,

что будто Он есть в мироздании.

326

Вполне еще держу я свой стакан,

и стелется мне время, как дорога,

я только не смеюсь по пустякам,

и жизнь моя бедней теперь намного.

327

Быть может, завтра непригодней

для жизни будет, чем вчера,

зато сполна дано сегодня

и ночь до самого утра.

328

Люблю замужних, разведенных,

отпетых, шалых, роковых,

пропащих, шалых, забубенных

и просто баб как таковых.

329

А помнишь, как, из губ напившись яда,

подруга от любви изнемогала

и, слепо бормоча «оставь, не надо»,

расстегивать застежки помогала?

330

Душевного огня прозрачный свет

заметно освещает наши лица,

и, сколько мы живем на свете лет,

свечение меняется, но длится.

331

Я много колобродил и грешил,

презревши воздаяния опасность,

а многое сумел и совершил

единственно, чтоб выяснить напрасность.

332

Есть годы, когда время воспаляется

страстями мятежей и революций,

и только мудрецы живут как яйца:

присутствуют, но глубже не суются.

333

Я в зеркале такой кошмар

вчера увидел утром мглистым,

что из души последний пар

немедля вытек с тихим свистом.

334

Ракеты глотают пространство,

гонимы азартом игры

и блажью земное засранство

продлить на иные миры.

335

Есть нечто вне формы и меры,

вне смысла, вне срока, вне фразы,

что острым предчувствием веры

тревожит незрячий мой разум.

336

А славно бы увидеть, как в одежде

я лягу под венки при свете дня

и женщины, не знавшиеся прежде,

впервой сойдутся вместе у меня.

337

Приятель позвонил, что рядом он,

тоскливо будет вечер нами прожит:

бездарен и пронзительно умен,

застольем наслаждаться он не может.

338

Я жил бегом, но вдруг устал,

и новых мыслей – кот наплакал,

и голова моя пуста,

как юбка, скинутая на пол.

339

Вслед музыке, мятущейся по мускулам,

эпоху, как похмелье, держит плен

расслабленного, вялого и тусклого

кануна неизбежных перемен.

340

У множества людей тоскливы лица,

готовые к любому выражению,

когда бы пофартило прислониться

к любому, но сплоченному движению.

341

Я в этой жизни – только странник

и вновь уйду в пространство ночи,

когда души отверстый краник

тепло свое сполна расточит.

342

Бери меня, мотив, томи, зови,

тянись неодолимо и протяжно,

все песни мы поее лишь о любви,

а к Богу или дьяволу – неважно.

343

Ревнители канона и традиции

в любой идеологии и нации

усердно служат злу в его полиции,

преследующей жажду изменяться.

344

Мышлением себя не иссушая,

живу я беззаботно, как барсук,

то дьявола, то Бога искушая

соблазном разделить со мной досуг.

345

День – царство зла. Но в час вечерний,

смывая зависть и коварство,

нам разливает виночерпий

добра и кротости лекарство.

346

Подлинность истории – не в бумажной каше,

красящей прошедшее контурно и бледно,

подлинность истории – смех и слезы наши,

тающие в воздухе быстро и бесследно.

347

Надежды, в Бога душу вашу мать!

Надежды! Вам же следует сбываться!

С надеждами прекрасно выпивать,

но очень тяжело опохмеляться.

348

Судьба отнюдь не полностью и строго

во всем руководится небесами:

супруга нам даруется от Бога,

подруг должны разыскивать мы сами.

349

Он не был чванен и спесив,

под юбку в самом лез начале,

и, что мерзавец некрасив,

они уже не замечали.

350

Отвергнувши все компромиссы,

черты преступив и границы,

евреи бегут, будто крысы,

и сразу летят, словно птицы.

351

Зря не верят в мудрость зада

те, кто мыслит головой:

жопа есть – ума не надо,

ибо ум у жопы – свой.

352

И забытья похож восторг,

и обморочна дрожь,

и даже сам предсмертный стон

с любовным хрипом схож.

353

Участь, приятель, заведомо ясную

наша планета готовит себе,

счастье, что жить в эту пору прекрасную

уж не придется ни мне, ни тебе.

354

Ах, любовь, хладнокровным ты – примус,

и становится мужествен трус,

даже минус, возлегши на минус,

от любви превращается в плюс.

355

Послушно готов я гореть на огне,

но только в преддверье огня

Всевышний обязан ответствовать мне,

горят ли, кто хуже меня.

356

Попыткам осветить свою тюрьму,

несчетным видам веры – нет конца,

по образу и духу своему

творим себе мы вечного Творца.

357

Когда мы пьем, бутылка честно

теплом покоя дарит нас,

и мир становится на место,

остановив безумный пляс.

358

Поток судьбы волочит нас, калеча,

о камни дней, то солоных, то пресных,

и дикие душевные увечья

куда разнообразнее телесных.

359

Боюсь, что еврея постигнет в тепле

разжиженность духа и крови:

еврейское семя на мерзлой земле

взрастает гораздо махровей.

360

Кормясь газет эрзацной пищей

и пья журнальный суррогат,

не только духом станешь нищий,

но и рассудком небогат.

361

Зачем Господь, жестокий и великий,

творит огонь, побоище и тьму?

Неужто наши слезы, кровь и крики

любезны и прельстительны Ему?

362

Душа моя, не внемля снам и страхам

на поприще земного приключения,

колеблет между Бахусом и Бахом

свои непостоянные влечения.

363

В музейной тиши галерей

случайным восторгом согретый,

люблю я, усталый еврей,

забиться в сортир с сигаретой.

364

Друзьям и нянькой, и сиделкой

бывал я бедственной порой,

моей души обильной грелкой

лечился даже геморрой.

365

Подумав к вечеру о вечности,

где будет холодно и склизко,

нельзя не чувствовать сердечности

к девице, свежей, как редиска.

366

Ум полон гибкости и хамства,

когда он с совестью в борьбе,

мы никому не лжем так часто

и так удачно, как себе.

367

Гуляки, выветрясь в руины,

полезны миру даже старыми,

служа прогрессу медицины

симптомами и гонорарами.

368

Корни самых массовых несчастий,

гибелей в крови и слепоте —

лепятся началами от страсти

к истине, добру и красоте.

369

Науки знания несут нам,

и констатируют врачи

то несварение рассудка,

то недержание речи.

370

Чего желать? Служу отчизне,

жена готовит мне обед,

я гармоничен в этой жизни,

как на маевке – менуэт.

371

Я слабо верю в докторов

с их пересадками сердец,

и чем я более здоров,

тем неуклонней мой конец.

372

От юных до пенсионера

сейчас воруют все вокруг,

и не крадет одна Венера,

поскольку нет обеих рук.

373

Плетусь, сутулый и несвежий,

струю мораль и книжный дух,

вокруг плечистые невежи

влекут прелестных потаскух.

374

Еще лежит земля в морозе,

а у весны – уже крестины,

и шелушится на березе

тугая ветка Палестины.

375

В государстве любом век от веку —

и обманут, и в душу насрут,

а у нас человек человеку —

это друг, и товарищ, и Брут.

376

Чадит окурок дней моих

все глуше и темней,

и тонким дымом вьется стих

с испепеленных дней.

377

Когда вскипает схватка мнений

и слюни брызжут по усам,

я соглашаюсь. Из-за лени.

Но только с тем, что думал сам.

378

Среди прочих нравственных калек

я имел зарплату и заботу

выполнить завет моих коллег:

«Изя, не убейся об работу!»

379

Семья и дом. И видимость достатка.

Дышать и жить – не густо, но дают.

Я не делюсь на счастье без остатка,

и каплей этой горек мой уют.

380

Свобода мне теперь все реже снится,

я реже говорю о ней теперь,

и вялых побуждений вереница

минует замурованную дверь.

А может быть, она, моя свобода,

и прячется в отказе от нее?

Доступны книги, радует природа,

и сладко мне гниение мое.

381

Я никогда не буду классик,

имея вкус к еде и пище

и тяготея больше к кассе,

чем к доле царственной и нищей.

382

В юности тоскуя о просторах,

мы о них мечтаем и поем,

а чуть позже, заперты в конторах,

мы легко в канцлагере живем.

383

Когда мучат житейские муки

и печаль душу вялую лижет,

я немедля беру себя в руки —

той подруги, которая ближе.

384

Извечно всякий фаворит

набить кубышку норовит,

поскольку нынче – фаворит,

а завтра – задница горит.

385

Пел и горланил, как петух,

крылами бил, кипел, как кочет;

устал, остыл, совсем потух,

теперь он учит и пророчит.

386

Бывает время в жизни каждой,

когда судьба скользит из рук,

и горизонта сердце жаждет,

и тупики молчат вокруг.

387

Когда, заметно делая добрее,

уже несет по устью нас река,

черты ветхозаветного еврея

являются в морщинах старика.

388

Я никогда не лез в начальство

не от боязни вылезать,

и сметки вдоволь, и нахальства,

но лень то лаять, то лизать.

389

Поэты любят бабьи ласки

помимо ласк еще за стих,

в котором, их предав огласке,

переживут вторично их.

390

От века не скрыться в бегах,

напрасны просторные степи,

бренчат на руках и ногах

любви беспощадные цепи.

391

Когда за нами, нас достойней,

пойдут иные поколения,

пускай заметят близость бойни

как фактор нашего мышления.

392

В молодых вырастая украдкой,

накаляет их вдруг до кипения

истерическая лихорадка

исторического нетерпения.

393

Я слушаю в сладостной дрожи,

любуясь, как степью – монгол,

когда из пустого в порожнее

божественный льется глагол.

394

Я много лет себя искал

во многом множестве занятий

и вдруг нашел: держа стакан

с подругой около кровати.

395

Вот человек. При всяком строе

болел, работал, услаждался

и загибался, не усвоив,

зачем он, собственно, рождался.

396

Радостнее дни б мои текли,

я бы не печалился, мудила,

если б ось вращения Земли

через мой пупок не проходила.

397

Если стих не рвется на пространство,

большее, чем видит злоба дня,

то страдает печенью от пьянства

Прометей бенгальского огня.

398

Известно всем теперь отныне

из наших опытов крутых:

союз мерзавцев со святыми

опасен только для святых.

399

Вдруг смешно до неприличия

в душной тьме кромешных дней:

чем трагедия трагичнее,

тем фрагменты в ней смешней.

400

Увы нашей бренной природе:

стареем, ветшая, как платья,

и даже пороки проходят,

и надо спешить потакать им.

401

Не зря слывя за совратителя,

всегда и всюду злой еврей

ожидовлял путем соития

иноплеменных дочерей.

402

Терпимость Бога в небесах —

терпенье по необходимости:

Он создал Сам и терпит Сам

наш нестерпимый дом терпимости.

403

Люблю сидеть в уюте света,

вина, тепла и жирной утки,

где разглагольствуют эстеты,

а им внимают эстетутки.

404

Часы летят, как космонавты,

спаляя месяцы дотла,

ползут в глухое послезавтра

позавчерашние дела.

405

Еще не чужды мы греху,

но песни главные отпеты,

и у детей горит в паху

огонь бессмертной эстафеты.

406

Есть личности – святая простота

играет их поступки, как по нотам,

наивность – превосходная черта,

присущая творцам и идиотам.

407

Лицо нещадно бороздится

следами болей и утрат,

а жопа – нежно гладколица,

поскольку срет на все подряд.

408

Кровава и гибельна резкая ломка

высоких и древних запретов,

Россия сказала об этом негромко,

поскольку убила поэтов.

409

В повадках светит седина,

в зубах – нехватка до комплекта,

душа проедена до дна

свирепой молью интеллекта.

410

За женитьбу есть научный

и весьма весомый довод:

холостым повсюду скучно,

а женатым – только дома.

411

Порой астрономы бранятся,

перо самописца дрожит —

опять на «Летучем голландце»

развозит мацу Вечный Жид.

412

Конечно, в жизни слишком часты

мерзавцы, воры и пропойцы,

но всех страшней энтузиасты,

романтики и добровольцы.

413

Традиции наши – крутые,

зато мы ничуть не лукавим:

убитого пишем в святые,

живого – собаками травим.

414

Отчизны верные сыны,

горячим рвением полны,

отчизны верных дочерей

мы превращаем в матерей.

415

Когда кричали мне, что надо —

вперед, вперед! – я думал часто,

что превосходно к цели задом

идут гребцы и педерасты.

416

Женщине к лицу семья и дом,

гости и бесцельные расходы;

занятая умственным трудом,

женщина грешит против природы.

417

Что толку в самом райском рае,

где им отводится квартира,

тем, кто насильно умирает

на перекрестках судеб мира?

418

В России бюджет и финансы

глубокой загадкой богаты:

доходы от общего пьянства —

обильнее общей зарплаты.

419

Чем ниже вниз, тем ниже страсти;

а наверху? Наоборот?

Народ своей достоин власти,

а ей за что такой народ?

420

С утра садятся ребе

бутылку распивать,

потом кидают жребий,

и я бегу опять.

421

Чем ближе мы к земле и праху,

тем умудренней наш покой,

где юность ломится с размаху,

там старость пробует клюкой.

422

Люблю в беседах элемент

судьбы миров и звездной пыли

как тонкий аккомпанемент

к опустошению бутыли.

423

Азарт любовного пылания

с годами горестно меняется:

в душе горит огонь желания,

а тело – не воспламеняется.

424

Есть внутренняя музыка судьбы,

в душе ее мелодии играют,

и, внемля ей, безумствуют рабы,

а вольные – свой путь соразмеряют.

425

Подвижник нами душится стремительно

в обильных обвинениях нелживых,

служение смешно и подозрительно

для служащих, прислуги и служивых.

426

Вот человек: высок и низок,

до гроба предан и предатель,

вчера враждебен, завтра близок,

герой в огне и трус в халате.

427

Жизнь – одоление материи,

пространства, времени, природы,

а не кретинства, лицемерия

и хамства гнилостной породы.

428

Путем непрямым, но фатальным

спешат наши судьбы куда-то,

вершатся исходом летальным,

и дни обращаются в даты.

429

У Фрумы – характер угрюмый,

но женский у Фрумы талант:

Абрам в обрамлении Фрумы

стал чистой воды бриллиант.

430

Удачливость судьбы или провальность

различны в переменном освещении,

фортуна – субъективная реальность,

даруемая в личном ощущении.

431

Какая это дивная затея —

стихи писать, слова перебирая,

то жарко от удачи холодея,

то холодно свой пламень озирая.

432

На плаху здесь возводится струна,

и рвут ее – нет звука безобразней,

азартно аплодирует страна

и плачет, расходясь от места казни.

433

Счастье всем, лишь выигрыши знавшим,

что же до других в житейской гуще —

сдавшимся страшней, чем проигравшим,

думать о бессоннице грядущей.

434

Наряды стали вдруг длиннее,

навязан бабам жуткий стиль —

международные евреи

реализуют свой текстиль.

435

Поступки выбирая, как дорогу,

беречь лицо храню обыкновение,

лицо мы обретаем понемногу,

теряем – за единое мгновение.

436

Изведавшие воздуха тюрьмы

полны необъяснимой ностальгии,

пожизненно уже другие мы,

не лучше и не хуже, но другие.

437

Устройство мироздания посредственно,

как циники твердят и старики:

вее худшее случается естественно,

хорошее – творится вопреки.

438

Время тянет в эмиграцию

от российских берегов

удивительную нацию —

всехних внутренних врагов.

439

В любом из разных мест,

где мы ютимся вместе,

одни несут свой крест,

другие – носят крестик.

440

Застенчив и самонадеян,

всегда с людьми, везде один,

меж русских был я иудеем,

а меж евреев – славянин.

441

С годами дни становятся короче,

несбывшееся вяжется узлом,

и полнятся томительные ночи

пленительными снами о былом.

442

Я верю в честность, верю в честь,

но зорок без отдохновения:

у всякой нравственности есть

свой личный камень споткновения.

443

Нисколько нет особого геройства

в азарте, игровом и добросовестном,

но ценное и редкостное свойство —

умение проигрывать с достоинством.

444

Отменно, что пожить нам довелось.

Что коротко – единственная жалость.

Работа проедает нас насквозь,

а близкие изводят что осталось.

445

Раздвоение и нужно и возможно

в нашем деле, неизвестностью чреватом,

будь безумен в созидании, художник,

но трезвей, имея дело с результатом.

446

Конечно, дважды два – всегда четыре,

конечно, неизменны расстояния,

но все, что мы любили в этом мире,

прекраснеет в минуты расставания.

447

Нас постепенно жизни проза

любовно гладит по щекам,

и слезы раннего склероза

текут из глаз по пустякам.

448

Нет пока толпы на лобном месте,

нет еще трезвона с каланчи,

в дружеском застолье с нами вместе

завтрашние наши палачи.

449

Мы за вождями дружной гущей

готовы лезть в огонь и воду,

властям опасен лишь непьющий,

но он враждебен и народу.

450

Мы все учились понемногу,

сменив учебники не раз,

и неспособность к диалогу

апломбом зубы скалит в нас.

451

Клеймя то подлецов, то палачей,

мы нежимся, заочный суд устроив,

но счастливы – от мерзких мелочей

в характерах талантов и героев.

452

Приходят, проходят, стираются годы,

слетает, желтея, исписанный лист,

прозрачен и призрачен воздух свободы,

тюремный – удушлив, тяжел и нечист.

453

С утра в себе огонь мы легче тушим

и многие слова берем назад,

но утренняя трезвость нашим душам

вреднее, чем полуночный азарт.

454

Жена – в тоску, в запой – шалава,

а сам усоп – и был таков,

и над могилой веет слава —

коктейль восторгов и плевков.

455

Наш век иных тем удивительней,

что обеляет много тщательней

святых лжецов, святых растлителей,

святых убийц-доброжелателей.

456

Я вновь ушел в себя. С раскрытым ртом

торчу, забыв о мире, что вовне:

пространство между Богом и скотом

свободно помещается во мне.

457

В себе я много раз их узнавал —

те чувства, что вскипают вереницей,

когда вступает в жизнь провинциал

в надменной и насмешливой столице.

458

Ничуть не думая о смерти,

летишь, чирикая с утра,

а где-то случай крутит вертел

и рубит ветки для костра.

459

Заботы будней повседневны,

мы ими по уши загружены,

и где-то спящие царевны

без нас окажутся разбужены.

460

Я в литературе жил цыганом:

жульничал, бродяжничал и крал,

ставки назначал с пустым карманом

и надрывно клялся, если врал.

461

Нет, я не жалею, как я прожил

годы искушений и подъема,

жаль, что население умножил

меньше, чем какой-нибудь Ерема.

462

Пользуясь остатком дарований,

вычеркнув удачи и успехи,

я кую из разочарований

плотные душевные доспехи.

463

Живу я много лет возле огня,

друзья и обжигались, и горели,

фортуна бережет пока меня

для ведомой лишь ей неясной цели.

464

Ах, девицы, еврейскими шутками

не прельщайтесь, идя вдоль аллеи,

у евреев наследственность жуткая:

даже дети их – тоже евреи.

465

Пристрастием не снизив бескорыстие,

в моделях постигая бытие,

искусство отвечает не за истину,

а лишь за освещение ее.

466

Во все подряд я в юности играл,

затягивался радостью, как дымом,

и ногу по-собачьи задирал

везде, где находил необходимым.

467

Умей дождаться. Жалобой и плачем

не сетуй на задержку непогоды:

когда судьба беременна удачей,

опасны преждевременные роды.

468

Увы – служители культуры,

сомкнув талантливые очи,

за безопасность и купюры

сдаются много раньше прочих.

469

Ни бедствий боль, ни тяготы лишений

с путей моих не вывихнут меня,

но дай мне Бог во дни крутых решений

с друзьями проводить остаток дня.

470

Мы ищем тайны тьмы и света,

чтоб стать самим себе ясней,

но чем прозрачней ясность эта,

тем гуще мистика за ней.

471

Чужую беду ощущая своей,

вживаясь в чужие печали,

мы старимся раньше и гибнем быстрей,

чем те, кто пожал бы плечами.

472

Набив на окна быта доски,

пришла пора скитаний вольных,

уже в крови скрипят повозки

моих прапредков беспокойных.

473

Я не распутник по природе,

но и невинность не храню,

в безгрешной плоти дух бесплоден

и разум сохнет на корню.

474

Путая масштабы и каноны,

вовсе не завися от эпохи,

рыцарей съедают не драконы,

а клопы, бактерии и блохи.

475

Повсюду люди заводились —

уже земные обитатели,

где с обезьянами сходились

ракет межзвездных испытатели.

476

Где дух уму и сердцу несозвучен,

раздвоен человек и обречен,

самим собой затравлен и замучен,

в самом себе тюремно заключен.

477

Текут рекой за ратью рать,

чтобы уткнуться в землю лицами;

как это глупо – умирать

за чей-то гонор и амбиции.

478

Я сам пройду сквозь гарь и воду

по вехам призрачных огней,

я сам найду свою свободу

и сам разочаруюсь в ней.

479

Любимым посвятив себя заботам

и выбрав самый лучший из путей,

я брею бороденки анекдотам,

чтоб выдать их за собственных детей.

480

Зеленый дым струит листва,

насквозь пронизывая души,

и слабый лепет естества

трубу тревоги мягко глушит.

481

Российские штормы и штили

ритмично и сами собой,

меняясь по форме и в стиле,

сменяют разбой на разбой.

482

Я живу, постоянно краснея

за упадок ума и морали:

раньше врали гораздо честнее

и намного изящнее крали.

483

Традиций и преемственности нить

сохранна при любой неодинакости,

историю нельзя остановить,

но можно основательно испакостить.

484

Россия – это некий темный текст,

он темностью надменно дорожит,

и зря его, смотря из разных мест,

пытается постичь различный жид.

485

За животной человеческой породой

непрестанно и повсюду нужен глаз,

лишь насилие над собственной природой

кое-как очеловечивает нас.

486

В остывшей боли – странная отрада

впоследствии является вдруг нам,

полны тоски отпущенники ада,

и радость их – с печалью пополам.

487

Творец устроил хитро, чтоб народ

несведущим был вынужден рождаться:

судьбу свою предвидя наперед,

зародыш предпочел бы рассосаться.

488

Я много прочитал глубоких книг

и многое могу теперь понять,

мне кажется, я многого достиг,

но именно чего, хотел бы знать.

489

Даром слов на ветер не бросая,

жалость подавив и обожание,

гибелью от гибели спасая,

форма распинает содержание.

490

Синий сумрак. Пустынная будка.

Но звонить никому неохота.

И душа так замызгана, будто

начитался стихов идиота.

491

С того мы и летим, не озираясь,

что нету возвращения назад;

лишь теплятся, чадя и разгораясь,

отчаянье, надежда и азарт.

492

Печалясь в сезоны ненастья

и радуясь дню после ночи,

мы щиплем подножное счастье,

не слишком тоскуя о прочем.

493

Оборвав прозябанье убогое

и покоя зыбучий разврат,

сам себя я послал бы на многое,

но посланец, увы, трусоват.

494

Когда не корчимся в рыдании,

мы все участвуем в кишении —

то в озаренном созидании,

то в озверелом разрушении.

495

Отжив земное время на две трети,

учась у всех, не веря никому,

я рано обнаружил и заметил

недружественность опыта уму.

496

Среди бесчисленного сада

повадок, жестов, языков

многозначительность – услада

высоколобых мудаков.

497

Смущай меня, смятенья маета,

сжигай меня, глухое беспокойство,

покуда не скатился до скота

и в скотское не впал самодовольство.

498

Забавно мне: друзьями и соседями

упрямо, разностильно и похоже

творится ежедневная трагедия,

где жертва и палач – одно и то же.

499

Увы, когда от вечного огня

приспичит закурить какой из дам —

надеяться не стоит на меня,

но друга телефон я мигом дам.

500

Я влачу стандартнейшую участь,

коя мне мила и не обидна,

а моя божественная сущность

лишь моей собаке очевидна.

501

В кишеньи брезгуя погрязть,

души своей ценя мерцание,

отверг я действие и страсть,

избрав покой и созерцание.

502

Вполне собою лишь в постели

мы смеем быть, от века прячась,

и потому на самом деле

постель – критерий наших качеств.

503

Тьмы совершенной в мире нет,

в любом затменьи преходящем

во тьме видней и ярче свет

глазам души, во тьму глядящим.

504

Все творческие шумные союзы

основаны на трезвой и неглупой

надежде изнасилованья Музы

со средствами негодными, но группой.

505

Вконец устав от резвых граций,

слегка печалясь о былом,

теперь учусь я наслаждаться

погодой, стулом и столом.

506

Нам жены учиняют годовщины,

устраивая пиршество народное,

и, грузные усталые мужчины,

мы пьем за наше счастье безысходное.

507

Когда родник уже иссяк

и слышно гулкое молчание,

пусты потуги так и сяк

возобновить его журчание.

508

И жить легко, и легче умирать

тому, кто ощущает за собой

высокую готовность проиграть

игру свою в момент ее любой.

509

Пылким озарением измучен,

ты хрипишь и стонешь над листом —

да, поэты часто пишут лучше,

чем когда читаешь их потом.

510

Не осуждай меня, Всевышний,

Тебе навряд ли сверху внятно,

как по душе от рюмки лишней

тепло струится благодатно.

511

Жил бы да жил, не тужа ни о чем,

портит пустяк мой покой:

деньги ко мне притекают ручьем,

а утекают – рекой.

512

Разгулялись евреи, не чуя узды,

зацвели, как болотные лилии,

распустили язык, любят быстрой езды

и коварно меняют фамилии.

513

Любую стадную коммуну

вершит естественный финал:

трибун восходит на трибуну,

провозглашая трибунал.

514

Вот чудо: из гибельной мглы

бежишь от позора и муки,

а в сердце осколок иглы

вонзается болью разлуки.

515

Ни в чем и ни в ком не уверен,

сбивается смертный в гурты,

колебля меж Богом и зверем

повадки свои и черты.

516

Добро, набравши высоту,

зла непременно достигает,

а тьма рождает красоту

и свету родственно мигает.

517

Не зря мои старанья так упорны:

стишки мои похожи, что не странно,

законченным изяществом их формы —

на катышки козла или барана.

518

Как начинается служение?

Совсем не в умственном решении.

А просто душу мучит жжение

и отпускает при служении.

519

Мягчайшим расстилаются ковром,

полны великодушия и жалости,

любовью одержимы и добром

убийцы, отошедшие по старости.

520

Судьба то бьет нас, то голубит,

но вянет вмиг от нашей скуки:

фортуна – женщина и любит,

чтоб к ней прикладывали руки.

521

Если в бабе много чувства

и манерная манера,

в голове ее – капуста

с кочерыжкой в виде хера.

522

В нас много раскрывается у края,

и нового мы много узнаем

в года, когда является вторая

граница бытия с небытием.

523

Если б еще бабы не рожали —

полный наступил бы перекур:

так уже бедняжки возмужали,

что под юбку лезут к мужику.

524

В период войн и революций

не отсидеться в хате с края —

мы даже чай гоняем с блюдца,

кому-то на руку играя.

525

Душа летит в чистилище из морга,

с печалью выселяясь на чердак:

создавши мир, Бог умер от восторга,

успев лишь на земле открыть бардак.

526

Еврейский дух силен в компоте

духовных помыслов и тем,

но больше нас – без крайней плоти

и крайне плотских вместе с тем.

527

В тот час, когда Всевышний Судия,

увидев, как безоблачно я счастлив,

долил мне слез в кастрюлю бытия,

день был угрюм, неярок и ненастлив.

Горел тупой азарт во всех глазах,

толпа ногами яростно сучила,

моя кастрюля стыла в небесах,

и радость в ней слегка уже горчила.

528

Себя отделив от скотины,

свой дух охраняя и честь,

мы живы не хлебом единым —

но только покуда он есть.

529

Злые гении природы

над Россией вьются тучей,

манит их под наши своды

запах выпивки могучий.

530

Бутылка стоит истуканом,

свой замысел пряча на дне:

пожертвовав душу стаканам,

теплом возродиться во мне.

531

Смотрю косым на правду взглядом,

боюсь ее почти всегда:

от правды часто веет смрадом

доноса, сыска и суда.

532

Что-то поломалось на Руси

в самой глубине ее основ:

дети еще только пороси,

а уже ухватка кабанов.

533

Еще я имею секреты

и глазом скольжу по ногам,

но дым от моей сигареты

уже безопасен для дам.

534

Мир запутан и таинственен,

все в нем смутно и темно,

и дороги к чистой истине

пролегают сквозь гавно.

535

Соль услады слабаков,

тонкий звук на ножках хилых —

на пространстве всех веков

смех никто убить не в силах.

536

Какой выразительной пластики в лицах

добилась природа, колдуя над ликом:

такое под утро однажды приснится —

и в липком поту просыпаешься с криком.

537

В житейскую залипнув паутину,

не думая о долге перед вечностью,

ищу я золотую середину

меж ленью, похуизмом и беспечностью.

538

Знать важно – с кем, важны последствия,

а также степень соответствия;

когда учтен весь этот ряд,

то ебля – вовсе не разврат.

539

В моде нынче – милая естественность

полной слепоты и неготовности,

знание – жестокая ответственность,

а наивность – паспорт невиновности.

540

Судьбой доволен и женой,

живу, копаясь в пыльных книжках,

и крылья реют за спиной,

и гири стынут на лодыжках.

541

Никто не знает час, когда

Господь подует на огарок;

живи сегодня – а тогда

и завтра примешь как подарок.

542

Вслед гляжу я обязательно,

как, нисколько не устав,

девка вертит обаятельно

тазоветреный сустав.

543

Порой нисходит Божья милость,

и правда сказке подражает:

недавно мне соседка снилась,

и вот на днях она рожает.

544

Бог, изощренный в высшей мере,

коварной скрытности лишен —

о чем узнав, мудак уверен,

что сыщет истину лишь он.

545

Где-то уже возле сорока,

глядя вверх медлительно и длинно,

вдруг так остро видишь облака,

словно это завтра будет глина.

546

Убийственны разгулы романтизма,

но гибельна и сонная клоака;

безумие страшней идиотизма,

но чем-то привлекательней, однако.

547

У всех мировоззренческих систем

позвякивает пара слабых ноток;

оккультные науки плохи тем,

что манят истеричных идиоток.

548

Кто-нибудь, кто юрче и хитрее,

должен быть виновен и в ответе,

следовало выдумать еврея,

если б его не было на свете.

549

Ночная жизнь везде кипит,

над ней ни век, ни вождь не властен,

взор волооких волокит

сочится липким сладострастьем.

550

Пускай пустой иллюзией согреты

бывали все надежды на Руси —

однако же вращаются планеты

вокруг воображаемой оси.

551

С утра пирует суета,

чуть остывая ближе к ночи,

бездарной жизни пустота

себя подвижностью морочит.

552

Уже меня утехи карнавала

огнем не зажигают, как ни грустно,

душа светлеет медленно и вяло,

смеркается – стремительно и густо.

553

Скитаясь вдоль по жизни там и тут,

я вижу взором циника отпетого:

печалит нас не то, что нас ебут,

а степень удовольствия от этого.

554

Дух и облик упрямо храня,

я готов на любые утраты;

если даже утопят меня —

по воде разойдутся квадраты.

555

Старость не заметить мы стараемся:

не страшась, не злясь, не уповая,

просто постепенно растворяемся,

грань свою с природой размывая.

556

Похожесть на когдатошних мещан

почел бы обыватель комплиментом,

бедняга так пожух и обнищал,

что выглядит скорей интеллигентом.

557

Увы, как радостно служить

высокой цели благородной,

ради которой совершить

готов и вправе что угодно.

558

С утра вечерней нету боли,

в душе просторно и в груди,

и ветровое чувство воли

обманно разум бередит.

559

Вдруг манит жизнь: я много проще,

и ты, поверить ей готовый,

влипаешь вновь, как кура в ощип,

и пьешь огнем свой опыт новый.

560

Вот человек. В любой неволе

с большой охотой может жить:

пугай сильней, плати поболе,

учи покоем дорожить.

561

Здесь темнее с утра, чем ночью,

а преступники – не злодеи,

здесь идеями дышит почва

и беспочвенны все идеи.

562

Ложь нам целебна и нужна,

и нами зря она судима,

для выживания важна

и для любви необходима.

563

Бесчувственно чистый рассудок

с душой вещевого мешка

и туп, как набитый желудок,

и прям, как слепая кишка.

564

Построив жизнь свою навыворот

и беспощадно душу мучая,

с утра тащу себя за шиворот

ловить мышей благополучия.

565

Пока дыханье теплится в тебе,

не жалуйся – ни вздохами, ни взглядом,

а кто непритязателен к судьбе,

тому она улыбчива и задом.

566

У вождей нынче нравы – отцовские,

мы вольнее о жизни судачим,

только камни свои философские,

как и прежде, за пазуху прячем.

567

Бессильны согрешить, мы фарисействуем,

сияя чистотой и прозорливостью;

из молодости бес выходит действием,

из старости – густой благочестивостью.

568

А ты спеши – пока горяч, пока наивен —

себя растрачивать —

со смыслом или без —

необратим, неотвратим и непрерывен

оскудевания естественный процесс.

569

Чем меньше умственной потенции

и познавательной эрекции,

тем твердокаменней сентенции

и притязательней концепции.

570

Вокруг ужасно стало много

булыжных рыл кирпичной спелости;

украв у детства веру в Бога,

чего мы ждем теперь от зрелости?

571

Мы с детства уже старики,

детьми доживая до праха;

у страха глаза велики,

но слепы на все, кроме страха.

572

Мы травим без жалости сами

летящего времени суть,

мгновений, утраченных нами,

сам Бог нам не в силах вернуть.

573

Высоких мыслей пир высокий,

позоря чушь предубеждений,

не сушит жизненные соки

других прекрасных услаждений.

574

Я многих не увижу новых мест

и многих не изведаю волнений,

нас цепко пригвождает мягкий крест

инерции и низменных сомнений.

575

По счастью, певчим душам воздается

упрямство непрестанного труда,

чем больше забирают из колодца,

тем чище и живительней вода.

576

Кровавых революций хирургия

кромсает по нутру, а не по краю,

ланцетом ее правит ностальгия

по некогда утраченному раю.

577

Наш воздух липок и сгущен

и чем-то дьявольски неладен,

дух изощренно извращен

и прямодушно кровожаден.

578

Стирая все болевшее и пошлое,

по канувшему льется мягкий свет,

чем радужнее делается прошлое,

тем явственней, что будущего нет.

579

Помилуй, Господи, меня,

освободи из тьмы и лени,

пошли хоть капельку огня

золе остывших вожделений.

580

В духовности нашей природы —

бальзама источник большой,

и плоть от любой несвободы

спасается только душой.

581

Наследственность —

таинственный конверт,

где скрыты наши свойства и возможности,

источник и преемственности черт,

и кажущейся противоположности.

582

Песочные часы бегут быстрей,

когда бесплодно капанье песка;

нет праздничности в праздности моей,

удушливой, как скука и тоска.

583

В любой любви – к лицу или святыне,

какую из любвей ни назови,

есть сладкая докучливость в рутине

обряда проявления любви.

584

А может быть, и к лучшему, мой друг,

что мы идем к закату с пониманием,

и смерть нам открывается не вдруг,

а легким каждый день напоминанием.

585

Славы нет – наплевать, не беда,

и лишь изредка горестно мне,

что нигде, никогда, никуда

я не въеду на белом коне.

586

Дни бегут, как волны речки,

жизненным фарватером,

то ебешься возле печки,

то – под вентилятором.

587

Прошла пора злодеев мрачных,

теперь убийцы – как сироп

и между дел на грядках дачных

разводят розы и укроп.

588

А всякое и каждое молчание,

не зная никакого исключения,

имеет сокровенное звучание,

исполненное смысла и значения.

589

Повсюду, где варят искусство

из трезвой разумной причины,

выходит и вяло и грустно,

как секс пожилого мужчины.

590

Зыблется житейская ладья —

именно, должно быть, оттого

прочность и понятность бытия

нам дороже качества его.

591

У нас беда: у нас боязни

и страхи лепятся на месте

любви, сочувствия, приязни,

желаний, совести и чести.

592

Смотрясь весьма солидно и серьезно

под сенью философского фасада,

мы вертим полушариями мозга,

а мыслим – полушариями зада.

593

Россия непостижна для ума,

как логика бессмысленна для боли;

в какой другой истории тюрьма