похоже, что закончен черновик

того, что предстоит уже потомкам.

370

Тактично, щепетильно, деликатно —

беседуя, со сцены, за вином —

твержу я, повторяясь многократно,

о пагубности близости с гавном.

371

Поскольку жутко тяжек путь земной

и дышит ощущением сиротства —

блаженны, кто общается со мной,

испытывая радость превосходства.

372

Как судьба ни длись благополучно,

есть у всех последняя забота;

я бы умереть хотел беззвучно,

близких беспокоить неохота.

373

Кто на суете сосредоточен

в судорогах алчного радения,

тех и посреди кромешной ночи

денежные мучают видения.

374

Угрюмо ощутив, насколько тленны,

друзья мои укрылись по берлогам;

да будут их года благословенны,

насколько это можно с нашим Богом.

375

Разуверясь в иллюзии нежной,

мы при первой малейшей возможности

обзаводимся новой надеждой,

столь же явной в ее безнадежности.

376

Мы к ночи пьем с женой

по тем причинам веским,

что нету спешных дел и поезд наш ушел,

и заняты друзья, нам часто выпить не с кем,

а главное – что нам так хорошо.

377

Раздвоенность —

печальная нормальность,

и зыбкое держу я равновесие:

умишко слепо тычется в реальность,

а душу распирает мракобесие.

378

Как раньше в юности влюбленность,

так на закате невзначай

нас осеняет просветленность

и благодарная печаль.

379

Здесь еврей и ты и я,

мы единая семья:

от шабата до шабата

брат наебывает брата.

380

Все время учит нас история,

что получалось так и сяк,

но где хотелось, там и стоило

пускаться наперекосяк.

381

Нынче различаю даже масти я

тех, кому душа моя – помеха:

бес гордыни, дьявол любострастия,

демоны свободы и успеха.

382

Нет, мой умишко не глубок,

во мне горит он тихой свечкой

и незатейлив, как лубок,

где на лугу – баран с овечкой.

383

Благословенна будь, держава,

что век жила с собой в борьбе,

саму себя в дерьме держала,

поя хвалу сама себе.

384

Конечно, всюду ложь и фальшь,

тоска, абсурд и бред,

но к водке рубят сельдь на фарш,

а к мясу – винегрет.

385

Весь Божий мир, пока живой, —

арена бойни мировой,

поскольку что кому-то прибыльно,

другому – тягостно и гибельно.

386

Я слышу завывания кретина,

я вижу, как гуляет сволота,

однако и душа невозмутима,

и к жизни не скудеет теплота.

387

Спать не зря охоч я очень,

сонный бред люблю я с юности,

разум наш под сенью ночи

отдыхает от разумности.

388

Всякий нес ко мне боль и занозы,

кто судьбе проигрался в рулетку,

и весьма крокодиловы слезы

о мою осушались жилетку.

389

Мой деловой, рациональный,

с ухваткой, вскормленной веками,

активный ген национальный

остался в папе или в маме.

390

Гуляка, пройдоха, мошенник,

для адского пекла годясь, —

подвижник, аскет и отшельник,

в иную эпоху родясь.

391

Замшелым душам стариков

созвучны внешне их старушки:

у всех по жизни гавнюков

их жены – злобные гнилушки.

392

От коллективных устремлений,

где гул восторгов, гам и шум,

я уклоняюсь из-за лени,

что часто выглядит как ум.

393

Клокочет неистовый зал,

и красные флаги алеют...

Мне доктор однажды сказал:

глисты перед гибелью злеют.

394

Пока присесть могу к столу,

ценю я каждое мгновение,

и там, где я пишу хулу,

внутри звучит благословение.

395

Время тянется уныло,

но меняться не устало:

раньше все мерзее было,

а теперь – мерзее стало.

396

Проходят эпохи душения,

но сколько и как ни трави,

а творческий пыл разрушения

играет в российской крови.

397

Был я молод и где-то служил,

а любовью – и бредил, и жил;

даже глядя на гладь небосклона,

я усматривал девичьи лона.

398

Кто книжно, а кто по наитию,

но с чувством неясного страха

однажды приходишь к открытию

сообщества духа и паха.

399

Иступился мой крючок

и уже не точится;

хоть и дряхлый старичок,

а ебаться хочется.

400

Я остро ощущаю временами

(проверить я пока еще не мог),

что в жизни все случившееся с нами

всего лишь только опыт и пролог.

401

Сбываются – глазу не веришь —

мечты древнеримских трудящихся:

хотевшие хлеба и зрелищ

едят у экранов светящихся.

402

Идеей тонкой и заветной

богат мой разум проницательный:

страсть не бывает безответной —

ответ бывает отрицательный.

403

Вокруг хотя полно материальности,

но знают нынче все, кто не дурак:

действительность загадочней реальности,

а что на самом деле – полный мрак.

404

Уходит черный век великий,

и станет нем его гранит,

и лишь язык, живой и дикий,

кошмар и славу сохранит.

405

Бурлит российский передел,

кипят азарт и спесь,

а кто сажал и кто сидел —

уже неважно здесь.

406

Мы уже судьбу не просим

об удаче скоротечной,

осенила душу осень

духом праздности беспечной.

407

Вой ветра, сеющий тревогу,

напоминает лишь о том,

что я покуда, слава Богу,

ни духом слаб, ни животом.

408

Не числю я склероз мой ранний

досадной жизненной превратностью;

моя башка без лишних знаний

полна туманом и приятностью.

409

Не травлю дисгармонией мрачной

я симфонию льющихся дней;

где семья получилась удачной,

там жена дирижирует ей.

410

Художнику дано благословлять —

не более того, хоть и не менее,

а если не художник он, а блядь,

то блядство и его благословение.

411

С разным повстречался я искусством

в годы любованья мирозданием,

лучшее на свете этом грустном

создано тоской и состраданием.

412

Предай меня, Боже, остуде,

от пыла вещать охрани,

достаточно мудрые люди

уже наболтали херни.

413

Когда близка пора маразма,

как говорил мудрец Эразм,

любое бегство от соблазна

есть больший грех,

чем сам соблазн.

414

Плачет баба потому,

что увяло тело,

а давала не тому,

под кого хотела.

415

В одном история не врет

и правы древние пророки:

великим делают народ

его глубинные пороки.

416

Ты к небу воздеваешь пылко руки,

я в жестах этих вижу лицемерие,

за веру ты принять согласен муки,

а я принять готов их – за неверие.

417

Бог печально тренькает на лире

в горести недавнего прозрения:

самая большая скверна в мире —

подлые разумные творения.

418

Я храню душевное спокойствие,

ибо все, что больно, то нормально,

а любое наше удовольствие —

либо вредно, либо аморально.

419

Схожусь я медленно, с опаской,

по горло полон горьким опытом,

но вдруг дохнет на душу лаской,

и снова все пропало пропадом.

420

Господь не будет нас карать,

гораздо хуже наш удел:

на небе станут нагло жрать

нас те, кто нас по жизни ел.

421

Жила-была на свете дева,

и было дел у ней немало:

что на себя она надела,

потом везде она снимала.

422

Тайным действием систем,

скрытых под сознанием,

жопа связана со всем

Божьим мирозданием.

423

Когда мне почта утром рано

приносит вирши графомана,

бываю рад я, как раввины —

от ветра с запахом свинины.

424

Вульгарен, груб и необуздан,

я в рай никак не попаду,

зато легко я буду узнан

во дни амнистии в аду.

425

Людей давно уже делю —

по слову, тону, жесту, взгляду —

на тех, кому я сам налью,

и тех, с кем рядом пить не сяду.

426

У внуков с их иными вкусами

я не останусь без призора:

меня отыщут в куче мусора

и переложат в кучу сора.

427

Я живу в тишине и покое,

стал отшельник, монах и бирюк,

но на улицах вижу такое,

что душа моя рвется из брюк.

428

Первые на свете совратители,

понял я, по памяти скользя,

были с несомненностью родители:

я узнал от них, чего нельзя.

429

Покуда наши чувства не остыли,

я чувствую живое обожание

к тому, что содержимое бутыли

меняет наших мыслей содержание.

430

Ум – помеха для нежной души,

он ее и сильней, и умней,

но душа если выпить решит,

ум немедля потворствует ей.

431

Я от века отжил только треть,

когда понял: бояться – опасно,

страху надо в глаза посмотреть,

и становится просто и ясно.

432

В натурах подлинно способных

играет тонкий и живой

талант упрямо, как подсолнух,

вертеть за солнцем головой.

433

Мир совершенствуется так —

не по годам, а по неделям, —

что мелкотравчатый бардак

большим становится борделем.

434

Хотя под раскаты витийства

убийц человечество судит,

но жить на земле без убийства —

не может, не хочет, не будет.

435

Естественно и точно по годам

стал ветошью мой рыцарский доспех,

поскольку у весьма прекрасных дам

терпел он сокрушительный успех.

436

У писательского круга —

вековечные привычки:

все цитируют друг друга,

не используя кавычки.

437

Я подбил бы насильнику глаз,

а уж нос я расквасил бы точно,

очень жалко, что трахают нас

анонимно, безлико, заочно.

438

В чистом разуме скрыта отрава,

целой жизни мешая тайком:

мысля трезво, реально и здраво,

ты немедля слывешь мудаком.

439

Поскольку есть мужчины и юнцы,

просящие готовые ответы,

постольку возникают мудрецы,

родящие полезные советы.

440

Свобода неотрывна от сомнения

и кажется обманом неискусным,

дух горечи и дух недоумения

витают над ее рассветом тусклым.

441

Идея моя не научна,

но мне помогала всегда:

прекрасное – все, что не скучно,

и даже крутая беда.

442

То ясно чувствуешь душой,

то говорит об этом тело:

век был достаточно большой,

и все слегка осточертело.

443

В лени всякого есть понемногу,

а в решимости жить поперек —

и бросание вызова Богу,

что когда-то на труд нас обрек.

444

Чуя в человечестве опасность,

думая о судьбах мироздания,

в истину вложил Господь напрасность

поисков ее и опознания.

445

Посреди миропорядка

есть везде, где я живу,

и моя пустая грядка,

я сажаю трын-траву.

446

Так же будут кишеть муравьи,

а планеты – нестись по орбитам;

размышленья о смерти мои —

только мысли о всем недопитом.

447

Борьба – не душевный каприз,

не прихоть пустого влечения:

плывут по течению – вниз,

а вверх – это против течения.

448

Конечно, я придурком был тогда,

поскольку был упрям я и строптив,

а умный в те кромешные года

носил на языке презерватив.

449

На все подряд со страстью нежной,

как воробьи к любому крошеву,

слетались мы, томясь надеждой

прильнуть к чему-нибудь хорошему.

450

В беде, где все пошло насмарку,

вразлом и наперекосяк,

велик душой, кто рад подарку,

что жив, на воле и босяк.

451

Готовлюсь к уходу туда,

где быть надлежит человеку,

и время плеснет, как вода

над камешком, канувшим в реку.

452

Я не люблю живые тени,

меня страшит их дух высокий,

дружу я близко только с теми,

кого поят земные соки.

453

Я музу часто вижу здесь

во время умственного пира,

она собой являет смесь

из нимфы, бляди и вампира.

454

Осадком памяти сухим

уже на склоне и пределе

мы видим прошлое таким,

каким его прожить хотели.

455

Разгул наук сейчас таков,

что зуд ученого азарта

вот-вот наладит мужиков

рожать детей Восьмого марта.

456

Конечно, слезы, боль и грех

все время видеть тяжело Ему,

но Бог нас любит равно всех

и просто каждого по-своему.

457

Лишь на смертном одре я посмею сказать,

что печально во всем этом деле:

если б наши старухи любили вязать,

мы бы дольше в пивных посидели.

458

Что нес я ахинею, но не бред,

поймут, когда уже я замолчу,

и жалко мне порой, что Бога нет,

я столько рассказать Ему хочу!

459

Любые наши умозрения

венчает вывод горемычный,

что здесь нас точит червь сомнения,

а после смерти – червь обычный.

460

Я думаю – украдкой и тайком,

насколько легче жить на склоне лет,

и спать как хорошо со стариком:

и вроде бы он есть, и вроде нет.

461

Величественна и проста

в делах житейских роль Господня:

не кто, как Он, отверз уста

у тех, кто выпить звал сегодня.

462

Старение – тяжкое бедствие,

к закату умнеют мужчины,

но пакостно мне это следствие

от пакостной этой причины.

463

Меня пересолив и переперчив,

Господь уравновесил это так,

что стал я неразборчиво доверчив

и каждого жалею, как мудак.

464

Я изо всех душевных сил

ценю творения культуры,

хотя по пьянке оросил

немало уличной скульптуры.

465

Я времени себе не выбирал,

оно других не лучше и не хуже,

но те, кто мог бы вырасти в коралл,

комками пролежали в мелкой луже.

466

Забыть об одиночестве попытка,

любовь разнообразием богата:

у молодости – радости избытка,

у старости – роскошество заката.

467

Хоть живу я благоденно и чинно,

а в затмениях души знаю толк;

настоящая тоска – беспричинна,

от нее так на луну воет волк.

468

Мы стали снисходительно терпеть

излишества чужого поведения;

нет сил уже ни злиться, ни кипеть,

и наша доброта – от оскудения.

469

Я дивлюсь устройству мира:

ведь ни разу воробей,

хоть и наглый, и проныра,

а не трахал голубей.

470

За глину, что вместе месили,

за долю в убогом куске

подвержен еврей из России

тяжелой славянской тоске.

471

Когда я сам себе перечу,

двоюсь настолько, что пугаюсь:

я то бегу себе навстречу,

то разминусь и разбегаюсь.

472

Я недвижен в уюте домашнем,

как бы время ни мчалось в окне;

я сегодня остался вчерашним,

это завтра оценят во мне.

473

Мир хотя загадок полон,

есть ключи для всех дверей;

если в ком сомненья, кто он,

то, конечно, он еврей.

474

Угрюмо замыкаюсь я, когда

напившаяся нелюдь и ублюдки

мне дружбу предлагают навсегда

и души облегчают, как желудки.

475

Время дикое, странное, смутное,

над Россией – ни ночь, ни заря,

то ли что-то родит она путное,

то ли снова найдет упыря.

476

Невольно ум зайдет за разум,

такого мир не видел сроду:

огромный лагерь весь и сразу

внезапно вышел на свободу.

477

Давно уже в себя я погружен,

и в этой благодатной пустоте

я слишком сам собою окружен,

чтоб думать о толкучей суете.

478

С восторгом я житейский ем кулич,

но вдосталь мне мешает насладиться

висящая над нами, словно бич,

паскудная обязанность трудиться.

479

Зевая от позывов омерзения,

читаю чьи-то творческие корчи,

где всюду по извивам умозрения

витает аромат неясной порчи.

480

Мы зорче и мягче, старея

в осенних любовных объятьях,

глаза наши видят острее,

когда нам пора закрывать их.

481

Сегодня – время скепсиса. Потом

(неверие не в силах долго длиться)

появится какой-нибудь фантом

и снова озарит умы и лица.

482

Куражится в мозгу моем вино

в извилинах обоих полушарий;

здоровье для того нам и дано,

чтоб мы его со вкусом разрушали.

483

В его лице – такая скверна,

глаз отвести я не могу

и думаю: Кощей, наверно,

тайком любил Бабу-ягу.

484

Могу всегда сказать я честно,

что безусловный патриот:

я всюду думаю про место,

откуда вышел мой народ.

485

Благоволение небес

нам если светит на пути,

то совращает нас не бес,

а чистый ангел во плоти.

486

От нежных песен дев кудлатых

во мне бурлит, как тонкий яд,

мечта пернатых и женатых —

лететь, куда глаза глядят.

487

Не те, кого не замечаем,

а те, с кем соли съели пуд

и в ком давно души не чаем,

нас неожиданно ебут.

488

Люблю вечернее томление,

сижу, застыв, как истукан,

а вялых мыслей шевеление

родит бутылку и стакан.

489

Всегда сулит улов и фарт

надежда – врунья и беглянка,

а дальше губит нас азарт

или случайная подлянка.

490

Что стал я ветхий старичок,

меня не гложет грусть,

хотя снаружи я сморчок,

внутри – соленый груздь.

491

Душа полна пренебрежения

к боязни сгинуть и пропасть,

напрасны все остережения,

когда уму диктует страсть.

492

Не ведает ни берега, ни дна

слияние судьбы и линий личных,

наружная живется жизнь одна,

а внутренние – несколько различных.

493

Мы когда судьбе своей перечим,

то из пустоты издалека

дружески ложится нам на плечи

легкая незримая рука.

494

Чтобы избегнуть липких нитей

хлопот и тягот вероятных,

я сторонюсь любых событий,

душе и разуму невнятных.

495

Конечно, это горестно и грустно,

однако это факты говорят:

евреи правят миром так искусно,

что сами себе пакости творят.

496

Бог учел в живой природе

даже духа дуновение:

если деньги на исходе,

то приходит вдохновение.

497

Земное бытие мое густое —

не лишнее в цепи людской звено,

я сеял бесполезное, пустое,

никчемное, но все-таки зерно.

498

Сижу я с гостями и тихо зверею,

лицо – карнавал восхищения:

за что пожилому больному еврею

такое богатство общения?

499

Есть между сном и пробуждением

души и разума игра,

где ощущаешь с наслаждением,

что гаснуть вовсе не пора.

500

Век ушел. В огне его и блуде

яркая особенность была:

всюду вышли маленькие люди

на большие мокрые дела.

501

Я друг зеленых насаждений

с тех лет, когда был полон сил

и много дивных услаждений

в тени их зарослей вкусил.

502

Уже давно стихов моих

течет расплавленный металл,

не сможет мир забыть о них,

поскольку мир их не читал.

503

Как долго гнил ты, бедный фрукт,

и внешне тухлый, и с изнанки,

ты не мерзавец, ты – продукт

российской черной лихоманки.

504

Я с незапамятной поры

душой усвоил весть благую,

что смерть не выход из игры,

а переход в игру другую.

505

Давно уже явилось невзначай

ко мне одно высокое наитие:

чем гуще мы завариваем чай,

тем лучшее выходит чаепитие.

506

Не зря читал я книги, дух мой рос,

дает сейчас мой разум безразмерный —

на самый заковыристый вопрос —

ответ молниеносный и неверный.

507

Еврейский дух – слегка юродивый,

и зря еврей умом гордится,

повсюду слепо числя родиной

чужую землю, где родится.

508

Выбрав одинокую свободу,

к людям я с общеньем не вяжусь,

ибо я примкну еще к народу

и в земле с ним рядом належусь.

509

Совершенно обычных детей

мы с женой, слава Богу, родители;

пролагателей новых путей

пусть рожают и терпят любители.

510

Ведь любой, от восторга дурея,

сам упал бы в кольцо твоих рук —

что ж ты жадно глядишь на еврея

в стороне от веселых подруг?

511

В обед я рюмку водки пью под суп,

и к ночи – до бровей уже налит,

а те, кто на меня имеет зуб,

гадают, почему он так болит.

512

Все помыслы, мечты и упования

становятся живей от выпивания.

513

Дух надежды людям так угоден,

что на свете нету постояннее

мифа, что по смерти мы уходим

в некое иное состояние.

514

На некоторой стадии подпития

все видится ясней, и потому

становятся понятными события,

загадочные трезвому уму.

515

Густеет, оседая, мыслей соль,

покуда мы свой камень в гору катим:

бесплатна в этой жизни – только боль,

за радости мы позже круто платим.

516

Обманываться – глупо и не надо,

ведь истинный пастух от нас сокрыт,

а рвутся все козлы возглавить стадо —

чтоб есть из лакированных корыт.

517

Финал кино: стоит кольцом

десяток близких над мужчиной,

а я меж них лежу с лицом,

чуть опечаленным кончиной.

518

Жизнь моя ушла на ловлю слова,

службу совратительному змею;

бросил бы я это, но другого

делать ничего я не умею.

519

Моя шальная голова

не переносит воздержания

и любит низкие слова

за высоту их содержания.

520

Я злюсь, когда с собой я ссорюсь,

переча собственной натуре,

а злит меня зануда-совесть,

никак не спится этой дуре.

521

Политики весьма, конечно, разны

и разные блины они пекут,

но пахнут одинаково миазмы,

которые из кухонь их текут.

522

Возможно, мыслю я убого,

но я уверен, как и прежде:

плоть обнаженная – намного

духовней, нежели в одежде.

523

Сотрись, не подводи меня, гримаса,

пора уже привыкнуть, что ровесники,

которые ни рыба и ни мясо,

известны как орлы и буревестники.

524

Уже для этой жизни староват

я стал, хотя умишко – в полной целости;

все время перед кем-то виноват

оказываюсь я по мягкотелости.

525

В российской оперетте исторической

теперь уже боюсь я не солистов,

а слипшихся слюной патриотической

хористов и проснувшихся статистов.

526

Девицы с мечтами бредовыми,

которым в замужестве пресно,

душевно становятся вдовами

гораздо скорей, чем телесно.

527

Печально мне, что нет лечения

от угасания влечения.

528

Конечно, Ты меня, Господь, простишь

за то, что не молился, а читал,

к тому же свято чтил я Твой престиж:

в субботу – алкоголь предпочитал.

529

Век мой суетен, шумен, жесток,

и храню в нем безмолвие я;

чтоб реветь – я не горный поток,

чтоб журчать – я ничья не струя.

530

Подумав, я бываю поражен,

какие фраера мы и пижоны:

ведь как бы мы любили наших жен,

когда б они чужие были жены!

531

Везде, где пьют из общей чаши,

где песни звук и звон бокалов,

на всяком пире жизни нашей

вокруг полным-полно шакалов.

532

Да, мечта не могла быть не мутная,

но не думалось даже украдкой,

что свобода – шалава беспутная

с уголовно крученой повадкой.

533

Весь век меня то Бог, то дьявол

толкали в новую игру,

на нарах я баланду хавал,

а на банкетах ел икру.

Я написать хочу об этом,

но стал я путаться с годами:

не то я крыл туза валетом,

не то совал десятку даме.

Плывут неясной чередой

туманы дня, туманы ночи...

Когда-то был я молодой,

за что-то баб любил я очень.

534

Скудеет жизни вещество,

и явно стоит описания,

как возрастает мастерство

по мере телоугасания.

535

Господь безжалостно свиреп,

но стихотворцам, если нищи,

дает перо, вино и хлеб,

а ближе к ночи – девок ищет.

536

Еще едва-едва вошел в кураж,

пора уже отсюда убывать,

а чувство – что несу большой багаж,

который не успел распаковать.

537

Очень я игривый был щенок,

но, дожив до старческих седин,

менее всего я одинок

именно в часы, когда один.

538

Везде, где нет запоров у дверей,

и каждый для любого – брат и друг,

еврей готов забыть, что он еврей,

однако это помнят все вокруг.

539

Всецело доверясь остатку

духовной моей вермишели,

не раз попадал я в десятку

невинной соседней мишени.

540

Я не пророк, не жрец, не воин,

однако есть во мне харизма,

и за беспечность я достоин

апостольства от похуизма.

541

Купаю уши в мифах и парашах,

никак и никому не возражая;

еще среди живых немало наших,

но музыка вокруг – уже чужая.

542

Как только жить нам надоест,

и Бог не против,

Он ускоряет нам разъезд

души и плоти.

543

Любой, повсюду и всегда

чтоб не распался коллектив,

на вольный дух нужна узда,

на вольный ум – презерватив.

544

Я мир осязал без перчаток

при свете, во тьме и на дне,

и крыльев моих отпечаток

не раз я оставил в гавне.

545

У жизни множество утех

есть за любыми поворотами,

и не прощает Бог лишь тех,

кто пренебрег Его щедротами.

546

Где б теперь ни жили, с нами навсегда

многовековая русская беда.

547

Старик не просто жить устал,

но более того:

ему воздвигли пьедестал —

он ебнулся с него.

548

Заметил я порок врожденный

у многих творческих людей:

кипит их разум поврежденный

от явно свихнутых идей.

549

Всего на свете мне таинственней,

что наши вывихи ума

порой бывают ближе к истине,

чем эта истина сама.

550

Прогнозы тем лишь интересны,

что вместо них текут сюрпризы,

ведь даже Богу не известны

Его грядущие капризы.

551

Я принес из синагоги

вечной мудрости слова:

если на ночь вымыть ноги,

утром чище голова.

552

Сопровождает запах пиршества

мои по жизни прегрешения,

я слабый тип: люблю излишества

намного больше, чем лишения.

553

Ешьте много, ешьте мало,

но являйте гуманизм

и не суйте что попало

в безответный организм.