ПРОЛОГ. Вершители судеб.

Как рождаются герои?..

Да очень просто…

Катится себе по проторенной колее малая, ничего не значащая песчинка. Вдруг хлестанет порыв ветра, взметнет ее выше краев колеи и бросит прямиком меж зубьев громадной шестерни.

Скрипнет шестерня, напряжется, пытаясь размолоть песчинку. И тут наступит момент истины: либо дальше продолжится мерное поступательное движение, негромким хрустом, да быстро растворившимся пыльным облачком недолго напоминая о досадном препятствии; либо дрогнет механизм, остановится на мгновение, а она невредимая выскользнет из жерновов, превращаясь в значимый элемент мироздания.

Так родится очередной герой. Потому что исключительно герой способен хотя бы на миг затормозить привод колеса судьбы, оставшись при этом невредимым.

Вот только скажет ли он потом слова благодарности тем, кто породил ветер, в конечном итоге сделавший его героем? Не слишком ли дорого заплатит он за свою исключительность?

…Четверо из пяти гостей крохотного охотничьего домика притаившегося в самом сердце необъятного лесного массива, обладали такой умопомрачительной мощью, что в сравнении с ними самые свирепые, неограниченные никакими законами диктаторы, казались невинными младенцами. Пятый, подпирающий головой низкий потолок гигант, был исполнителем их воли.

После короткой информации исполина в комнате повисла вязкая тишина, лишь чуть слышно потрескивали догорающие в камине дрова.

Первым прервал молчание старший из собравшихся:

– Полагаю, ни у кого не осталось сомнений в необходимости прекращения поединка? – спросил он и не дожидаясь ответа, продолжил. – Ситуация вышла из-под контроля. Тем не менее, напомню, что при всех наших возможностях, по правилам мы не имеем права тотчас вмешаться в процесс. Однако и промедление повлечет за собой непредсказуемые негативные последствия. Поэтому, слушаю ваши предложения.

Бурная, но непродолжительная дискуссия затихла сама по себе, так и не разрешив проблемы. После того как все окончательно умолкли, почтительно попросил слово великан. Дождавшись кивка председательствующего, он резким движением откинул упавшую на глаза прядь длинных белых волос и произнес тяжелым басом:

– В сложившейся ситуации есть только один выход из тупика, – в отличие от остальных участников за все время встречи ни на минуту не присевший гигант, шагнул из тени в круг света от свисающей с потолка лампочки в немудреном абажуре. – Ввести в игру фигуру умолчания.

Едва уловимая волна движения, пробежавшая по комнате, означала крайнюю степень удивления слушателей. Не обращая внимания на такую реакцию, исполнитель продолжил:

– Я взял на себя смелость дать задание аналитикам. Они просчитали оптимальный вектор воздействия и подобрали кандидата. Прошу вас ознакомиться с полученными результатами, – несмотря на кажущуюся неповоротливость, исполин, раздавая листы с мелко набранным текстом и множеством диаграмм, двигался со стремительной легкостью хищного зверя.

Ожидая решения, он пошевелил кочергой угли в камине и вернулся обратно в тень, скрывая волнение под маской показной невозмутимости.

Прошло не менее десяти минут, прежде чем председатель, внимательно изучавший документ, далеко отставив его от глаз на вытянутой руке, переглянувшись с остальными, высказал общее мнение:

– Это вариант неоправданно рискован.

– Согласен, – пророкотал гигант и в диссонанс с недавней почтительностью, дерзко возразил. – Вы знаете другое решение?

Утонувший в глубоком, с высоченной спинкой кожаном кресле, старец гневно сверкнул на него глазами из-под надвинутого на самые брови капюшона блестящего антрацитом плаща.

Словно обжегшись об этот взгляд, светловолосый великан вздрогнул, склонил голову и уже без вызывающих ноток в голосе, продолжил:

– У нас произошла утечка информации. По имеющимся у меня достоверным данным, за определенной экспертами персоной уже начали охоту игроки. Не мне вам объяснять, что произойдет, если кто-то из них первым найдет этого человека.

– С этого и нужно было начинать, – нахмурившись, но притушив пламя в глазах, сварливо проворчал председатель и кривя губы съязвил: – Я так понимаю, теперь у нас одна дорога?

Его собеседник с виноватым видом только мотнул головой в ответ.

– Хорошо! – старик хлопнул ладонью по столу и неожиданно резво, как молодой, вскочил на ноги, – Мы принимаем твой план… Но если не сработает, – он погрозил исполнителю скрюченным указательным пальцем, – головой ответишь!.. И еще. Срочно выявите источник утечки… Работнички…

Гигант, уронив руки по швам, низко поклонился.

Глава 1. Не верь глазам своим.

Пронзительный визг стремительно сжавшейся мощной пружины рванул за душу. Дверь за спиной захлопнулась с таким грохотом, что заставила непроизвольно вздрогнуть. Вот же страна наоборот! Генералы на дорогущих внедорожниках рассекают, а на элементарный доводчик денег не наскрести. Нет, все верно! Быстрее валить из этой конторы, куда глаза глядят! Да здравствует свобода!

Стало быть, я, Степан Дмитриевич Исаков, тридцати шести лет отроду, бывший начальник отдела по борьбе… впрочем, не важно с чем, новоиспеченный пенсионер. Низкий поклон первому российскому президенту, который, не иначе как, дернув лишнюю стопку коньячка, подмахнул указ о льготном исчислении выслуги лет оперативным сотрудникам таможенных органов. Для тех, кто разбирается в теме – полный абсурд. Но, как ни странно, работает. В чем я и убедился, став обладателем бордового, с нарядными золотистыми буковками на обложке, пенсионного удостоверения.

Миновав контрольно-пропускной пункт, защищаемый неизвестно от каких врагов упитанными дармоедами в звании прапорщиков, я повернул за угол здания. Там на стоянке вызывающе отсвечивала ржавыми пятнами на боках моя, когда-то ослепительно белая тридцать первая «Волга». Несмотря на непрезентабельное обличье, автомобиль был еще вполне на ходу, а эстетика меня волновала мало. Я не клерк из офиса, чтобы переживать за внешний вид машины.

Середина ноября в граде Петра не самая лучшая пора. Прохватывающий до костей сырой ветер в порывах достигал ураганной силы. Небо, который день наглухо задернутое серой хмарью, то кропило землю ледяной моросью, то осыпало колючим снежком.

Замок водительской двери, как назло прихватило набирающим силу морозцем. Пришлось греть ключ зажигалкой, потом долго, с риском разрядить аккумулятор, крутить стартером не желающий заводится мотор.

Зябко поеживаясь, я успел, вытянуть сигарету, дожидаясь пока печка погонит в салон теплый воздух. Выбросив окурок в приоткрытое окно, поднял стекло, воткнул передачу и моргая сигналом поворота, впихнулся в плотный поток машин на проспекте.

Возле станции метро уже зарождалась пробка. Мне ничего не оставалось, как пристроится в хвост трамваю, замедляющим ход перед остановкой. Я как раз искал возможность перестроиться, когда идущие впереди потрепанные «Жигули» внезапно вильнув, словно специально зацепили перебегающего дорогу парня. Прямо на моих глазах пешехода отбросило под трамвай.

От неожиданности я резко затормозил. Трамвай, тоже остановился, высекая буксами снопы искр.

«Ну, все, – оборвалось внутри, – если сейчас не успею выскочить, застряну до ночи».

О несчастном я старался не думать, ему все равно уже не помочь. А попасть в свидетели дорожно-транспортного происшествия со смертельным исходом, совсем не улыбалось.

Заведомо нарушая правила, я резко вывернул руль и направил машину на встречные рельсы, обгоняя застывший трамвай. Пришлось, свернув голову вправо и непрерывно выверяя дистанцию, вплотную протискиваться к разукрашенному рекламой борту. И тут я непостижимым образом на долю секунды увидел широко открытые мертвые глаза зажатого между вагонами парня.

Такое зрелище само по себе способно надолго испортить настроение, а тут еще эти глаза, навязчивые воспоминания о которых наполняли душу зеленой тоской.

…Минут через сорок, когда я, наконец, выбрался из города, водитель громадной фуры, спешивший разгрузиться до конца рабочего дня, превысил скорость на скользком шоссе. Зачарованно наблюдая, как потерявший управление встречный грузовик разворачивается поперек дороги, с отчаянием пробормотал: «Лучше бы в пробке застрял…»

Леденеющий мозг с бешеной скоростью пытался просчитывать ситуацию, судорожно выискивая спасительную лазейку. В голове неслось: «Тормозить бессмысленно… Не успеваю… Теперь только по обочине…» Побелевшие пальцы до хруста сдавили баранку, а вдоль позвоночника побежала холодная струйка.

Как при замедленной киносъемке уменьшался просвет между летящим навстречу прицепом и дренажной канавой, в которую обрывалась обочина. С каждым ударом бешено молотившего сердца уносились в вечность секунды и я, рискуя выломать педаль, изо всей силы вдавил акселератор в пол.

«Волга» на мгновенье задумалась, переваривая щедро хлынувшее в утробу мотора топливо, а затем, оглушительно взвыв, стремительно скакнула вперед. В какой-то момент мне даже показалось, что пронесет. Но день не задался с утра и левое переднее крыло все же чиркнуло по прицепу. Машину тут же закрутило волчком и швырнуло под тягач.

Прошлое перед мысленным взором промелькнуть не успело, настолько стремительно все произошло. Только резанула мысль: «Будет очень больно!..»

Потом был кошмарный удар. Полет сквозь лобовое стекло. И темнота…

Жизнь возвращалась в тело через неприятные покалывания в кончиках пальцев. Я вдруг осознал, что лежу навзничь на чем-то твердом и холодном, а в спину и затылок впились острые иглы. Однако, несмотря на явный дискомфорт, открывать глаза совсем не хотелось, потому как неожиданно ярко вспомнилась авария. Я, замирая от страха, никак не мог решиться шевельнуть ногами, вдруг они не послушаются.

Впрочем, боли совсем не было. Лишь тонко звенело внутри невесомой головы. Казалось, она сейчас оторвется, взмахнет ушами как крыльями и полетит по каким-то своим важным, не касающимся остального тела, делам.

Так и не разлепляя век, я осторожно ощупал себя. Не обнаружив никаких травм, неимоверным усилием воли все же заставил себя открыть глаза и подняться.

Вокруг от горизонта до горизонта раскинулось неухоженное поле, покрытое, словно недельной щетиной сухой стерней, по твердости и остроте, не уступающей гвоздям. Я лихорадочно озирался, пытаясь высмотреть остатки «Волги» и грузовика. Впрочем, не только разбитые машины, но и само шоссе тоже куда-то запропастилось.

Чем дольше я крутил головой, пытаясь зацепить взглядом хоть какую-нибудь знакомую деталь, тем сильнее накатывало ощущение нереальности происходящего. В какой то момент я даже подумал, что погиб в катастрофе и попал на «тот свет», но тут же отогнал подобные мысли, как явно бредовые.

В карманах куртки отыскалась нераспечатанная пачка «Кента» и новенькая зажигалка. Находки чуть приподняли мой жизненный тонус. Однако после вытянутой в четыре затяжки сигареты закружилась голова, и жутко захотелось пить. Жажда, в конце концов, и подтолкнула к активным действиям.

Мобильный телефон не пострадал, но индикатор показывал отсутствие сигнала сотовой сети. Без толку покрутив в руках аппарат, я сунул его обратно в карман, раздраженно затоптал окурок, и решительно направился на поиски самого завалящего ларька, где можно купить минералки.

Через полчаса прыжков по пересеченной местности, порядком утомившись и вспотев, я выбрался на разъезженную грунтовую дорогу. Пытаясь сообразить, откуда она здесь взялась, немного постоял, оглядевшись из-под ладони и переводя дух. Потом, прикинув, что дорога обязательно должна вывести к людям, направился в сторону, где по моим расчетам должен быть город.

Но время шло, а вокруг все также тянулось бескрайнее поле. Я начал потихоньку впадать в отчаяние, и даже хотел развернуться, чтобы идти обратно, когда из высоченного придорожного бурьяна показалась крыша кособокой хибары, непривычно покрытая черной, гнилой соломой.

Судя по виду, обитатели покинули жилище давным-давно, и поэтому соваться в него я не рискнул. Зато утешало другое – раз появились следы человеческой деятельности, значит, направление движения все же было выбрано верно. Не оставалось ничего другого, как продолжать поиски. Но стоило повернуться спиной к строению, как сзади, заставив вздрогнуть от неожиданности, меня окликнули сиплым голосом:

– Эй, паря! Постой!

Медленно обернувшись, я увидел непонятно где до этого прятавшегося невысокого, коренастого мужичка, до самых глаз заросшего огненно рыжей бородой. Но, радость от долгожданной встречи, оказалась явно преждевременной. Чем дольше я его разглядывал, тем меньше он мне нравился. Начиная с нелепого, какого-то карнавального одеяния, заканчивая липким холодным взглядом, от которого по спине бежали мурашки.

Однако, не подавая вида, что насторожился, я нацепил любезную улыбку и дружески протянув руку, шагнул к нему:

– Здорово, дружище! Вот ты то мне и нужен.

Мужик, несмотря на то, что первым меня окликнул, вдруг испуганно отпрянул, не отвечая на приветствие. Завертел головой, затравлено озираясь. А потом, неожиданно перекрестившись, со словами: «Прости, Господи…» – выхватил из-за пазухи громадный тесак.

Давным-давно меня учили защищаться от холодного оружия и казалось напрочь забытые за ненадобностью навыки сработали без участия сознания. Жестко заблокировав нож левой рукой, я изо всей силы влепил правый кулак в лицо нападающего.

Удар в нижнюю точку подбородка вещь крайне неприятная. После него противник не откидывается, а складывается вперед по ходу движения и, как правило, отключается. Получилось так, как доктор прописал. Незадачливый душегуб рухнул в колею как подкошенный.

Ощущая, как внутри все трясется от вскипятившего кровь адреналина, а правая кисть наливается пульсирующей болью, я обессилено опустился на корточки, опасливо поглядывая на неподвижное тело.

Когда нервная дрожь немного утихла, а мозг вновь обрел способность соображать, я все же решился обыскать нападавшего, в попытке найти хотя бы какое-то логическое объяснение происходящему. Задыхаясь от тяжкого духа прокисшего пота, я тщательно шарил по его одежде, похоже, с момента пошива не знавшей стирки, беспокоя невероятное количество кровососущих паразитов.

Увесистая пачка скрученных в трубку пестрых бумажных листов, на всякий случай последовала во внутренний карман. Остальное – деревянная, прокуренная до черноты трубка с обгрызенным мундштуком, засаленный кисет с остатками табачной пыли, вслед за тесаком полетели в бурьян.

А вот одна найденная у него вещица заинтриговала настолько, что, теряя время и рискуя нарваться на проблемы, я все крутил ее в руках, мучительно пытаясь разгадать назначение. И вдруг меня укололо понимание, а в памяти даже всплыло название – огниво.

Поражаясь скупости мужика, экономившего не только на сигаретах, но и на спичках, я машинально несколько раз ударил кремнем по кресалу, высекая яркие искры, а затем, за ненадобностью, выкинул и эту диковину.

Убедившись, что вокруг по-прежнему нет ни единой живой души и не дожидаясь, пока очухается рыжебородый, я поспешил убраться от греха подальше.

Протрусив на остатках возбуждения после драки мелкой рысью не менее километра, я остановился отдышаться уже в полной темноте. Ситуация становилась все более абсурдной.

Тем не менее, куда бы меня не занесло, нужно было что-то решать с ночевкой, да и пить хотелось все сильнее, так что, хочешь, не хочешь, а пришлось шагать дальше. Метров через двести дорога почти под прямым углом свернула вправо, и я неожиданно оказался то ли на глухой окраине города, то ли в деревне. В потемках угадывались силуэты домов за высокими заборами. Ни фонарей, ни света в окнах, ни прохожих на улице не было. Спотыкаясь и вполголоса матерясь, я бесцельно брел, сопровождаемый брехливым лаем, пока не уткнулся носом в громадные ворота.

Перед ними высились два деревянных столба с фонарями. Только внутри прямоугольных, закопченных стеклянных колб горел не электрический свет, а билось тусклое керосиновое пламя. При таком освещении, хотя и с трудом, но можно было разобрать буквы на жестяной табличке, приколоченной к струганным доскам. Буквально уткнувшись в нее носом, я прочитал: «Иванъ Буханевичъ и компанiя. Постоялый дворъ. Трактиръ».

Земля качнулась под ногами и чтобы позорно не грохнуться в обморок, мне пришлось упереться обеими ладонями в шершавую древесину. Переждав приступ головокружения, я, перебирая руками по забору, завернул за угол и опустился на сложенные под ним бревна. Вытряхнул из пачки сигарету, нервозно закурил, судорожно пытаясь придумать подходящее объяснение прочитанному тексту.

Кроме того, что после аварии я временно потеряв память и ушел в незнакомое место, ничего в голову не приходило. Если следовать подобной логике дальше, то трактир является декорацией для съемки какого-нибудь исторического сериала. А напал на меня оголодавший актер, которому задержали зарплату.

Я тряхнул головой и вслух произнес: «Бред какой-то». Затоптал окурок, повозился, удобнее устраиваясь на жестком бревне, и тут о себе напомнил неприятно упершийся в ребра бумажный сверток. Закурив еще одну сигарету, я достал его из внутреннего кармана и подсвечивая зажигалкой, расправил на колене.

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы опознать в трофее денежные купюры различного достоинства. Только величиной они были почти с тетрадный листок и выполнены в непривычной темно-зеленной гамме.

– Во дает придурок! – за неимением собеседника я продолжал разговаривать сам с собой. – Он еще и краеведческий музей умудрился обчистить. И что мне теперь с этой макулатурой делать?

Я сложил упругую пачку пополам, на этот раз, засунув ее в боковой карман куртки. Попытка в раздражении сплюнуть не удалась. Во рту, после двух сигарет подряд, было сухо и горько, как в соляной пустыне.

Такой жажды мне еще не разу в жизни не довелось испытать. Теряя рассудок, я вскочил и оскальзываясь на влажной траве, бросился к воротам. Рванул на себя калитку. Не обращая внимания на чавкающий под ногами пахучий навоз, пересек двор и с усилием толкнул тяжелую дверь, на которой пронзительно звякнул колокольчик.

Зал встретил сумраком, устоявшимся запахом кухни и плотными рядами столов. На некоторых из них даже белели скатерти. Заведение практически пустовало, лишь в дальнем углу догуливала компания из трех человек. Только у них стояла свеча, да чадила керосиновая лампа на стойке, за которой дородный официант, от скуки лениво полировал тряпкой сальные доски.

Потоптавшись на входе, я, вдруг утрачивая решимость, опасливо направился к одному из застеленных столов. Стоило громыхнуть отодвигаемым табуретом, как официант прервал свое занятие и, вытирая на ходу руки о не первой свежести фартук, лениво зашаркал подошвами ко мне, неся зажженную свечу в массивном подсвечнике.

– Чего изволите-с?

Я не нашел ничего лучшего, как переспросить:

– А что есть?

Он закатил глаза и монотонно забубнил:

– Гороховый суп с говядиной и гренками, суп с макаронами на мясном бульоне, рассольник из гусиных потрохов, ростбиф с картофелем и соленым огурцом, битки говяжьи с брюквенным пюре, бифштекс с картофелем и свеклой в уксусе…

– Стоп, стоп, стоп, – в нетерпении я хлопнул ладонью по столу, – Пить, что есть? И выпить?

Официант, словно его и не прерывали, невозмутимо продолжил:

– Квас хлебный, собственного приготовления. Водка казенная-с.

– Вот! – я ткнул в его сторону указательным пальцем. – Тащи квас, водку и бифштекс, с этой, как ее, свеклой в уксусе.

– Неужто совсем супа не желаете-с? – изумился официант.

– Я тебя умоляю, – взмолился я. – Отстань со своим супом и квасу прямо сейчас принеси.

– Слушаю-с, – и он степенно отправился на кухню.

Стоило вожделенному кувшину, в компании с глиняной кружкой оказался на столе, я не успокоился, пока не влил в себя все его содержимое. На удивление быстро подавший горячее официант, убирая пустую посуду из-под кваса, только спросил:

– Еще?

– Довольно отдуваясь, я кивнул:

– Само собой. И водку, водку тащи. Только холодную.

После того, как я, наконец, утолил жажду, то понял, что оказывается, зверски голоден. Но, когда захлебываясь слюной, примерился к ломтю сочащегося мяса, не обнаружил не только ножа, но и даже вилки. На сомнительной свежести салфетке, сиротливо застыла одна деревянная ложка.

– Эй, любезный! – на весь зал гаркнул я, заставив притихнуть компанию по соседству.

Официант, копавшийся за стойкой, подскочил к столу.

– Это что? – брезгливо отброшенная ложка запрыгала по столу. – Ты издеваешься, скотина?!.. Где вилка?!.. Где нож?!..

У меня потемнело в глазах от бешенства. Я и так находился на грани нервного срыва, а такое откровенное пренебрежение вспенило первобытную ярость.

Ощутивший исходившую от меня волну нешуточной угрозы, официант втянул голову в плечи и испуганно заблеял:

– Простите барин, ради Бога. Виноват-с. Сей момент исправлюсь. Только, – он замялся, – вот-с… ну как бы это...

– У тебя проблемы?! Вилки кончились?! – кипевшая внутри злоба была готова вырваться наружу в любую секунду.

Покрасневший как вареный рак официант выпалил:

– Немедля принесу, барин. Только, ради Иисуса, – он даже перекрестился, – приборы с собой не прихватывайте. А то хозяин с меня три шкуры спустит.

Подобного поворота я никак не ожидал. Гнев моментально испарился, сменившись истеричным весельем. Кашляя и вытирая выступившие от смеха слезы, я с трудом выдавил:

– Ну, скажи, на кой мне твоя вилка?.. В каком месте ей ковырять?.. Клянусь чем хочешь, верну в целости и сохранности… Тащи уже… Или руками жрать прикажешь?

Получив, в конце концов, вожделенную вилку в комплекте с увесистым ножом, я набросился на еду, не забывая подливать из графина в пузатую рюмку.

Моментом опустошив тарелку, я одним махом опрокинул в рот остатки водки, осадив ее квасом и сыто отвалился от стола. Приятная тяжесть в желудке, слегка кружащий голову хмель и накопившаяся за безумный день усталость, исподтишка сделали свое дело. Я поймал себя на том, что клюю носом, откровенно засыпая. Необычайно остро встала проблема ночлега.

Пораскинув мозгами, я пальцем подманил не выпускающего меня из вида официанта и выяснил, что «постоялый дворъ» действительно переводится на нормальный русский язык как гостиница и лучшим считается номер первого разряда, в который при желании можно сразу и заселиться.

Не удержавшись от усмешки, я из рук в руки передал гарсону столь дорогие его сердцу столовые приборы. Затем привычно сунулся во внутренний карман за бумажником, благо после расчета с финансовым отделом в нем лежала солидная по моим меркам сумма, но в последнюю секунду остановился. Рискуя оказаться в идиотском положении я решил поэкспериментировать и вместо привычных денег, незаметно выудил отобранную на дороге пачку. Под столом отделил верхнюю купюру и, скрывая внутренний трепет, подчеркнуто небрежно бросил ее на стол.

Официант без тени сомнения сгреб бумажку и почтительно поинтересовался:

– Сколь изволите прибывать у нас, сударь?

В замешательстве потеребив кончик, я нерешительно протянул:

– Ну-у-ууу… скажем пару суток… Да, да, пока дня два… А там посмотрим, как карта ляжет.

Переломившись в пояснице, он почтительно забубнил:

– Сей момент подам сдачу, и пожалте-с в апартамент.

Окончательно отчаявшись разобраться в происходящем, я решил на все плюнуть и, доверившись народной мудрости про утро вечера мудренее, как можно скорее завалиться в кровать, чтобы хоть до рассвета избавиться от доводящих до безумия, не имеющих ответа вопросов.

…Несмотря на жуткое утомление, спал я скверно, ворочаясь и часто просыпаясь, подолгу слепо таращась в смутно белеющий в темноте потолок, а с утра поднялся разбитым, будто всю ночь грузил мешки со щебнем. Наручные часы, безмятежно тикающие на полированной тумбочке возле кровати, показывали пять минут восьмого слабо фосфоресцирующими в густых предрассветных сумерках стрелками. Многолетняя привычка ежедневно просыпаться в одно время сработала безотказно, но бесполезно, так как в это утро торопиться, мне, собственно говоря, было некуда.

Номер, в который меня определи на постой, представлял собой большую квадратную комнату на втором этаже трехэтажного, крепко срубленного здания, поклеенную местами потертыми бумажными обоями в легкомысленный цветочек. У дальней стены раскинулась громадная двуспальная кровать, с грудой расшитых подушек и жарким стеганым одеялом. От посторонних взглядов ее прикрывала высокая пыльная ширма, похоже, испокон веку не двигавшаяся с места. Посреди номера вытоптанный крашенный пол грузно попирал тяжеленный обеденный стол из дуба на резных гнутых ножках с тремя придвинутыми к нему вплотную стульями. Еще имелся шкаф для верхней одежды, а также брюхатый комод, две полированные тумбочки по краям кровати, и глубокое мягкое кресло для отдыха.

Одевшись, я бесцельно пошатался от стены к стене, постоял у давно немытого окна, бездумно наблюдая, как в утренних сумерках дворник в длинном фартуке, натянутом поверх то ли шинели, то ли длинного серого пальто, деревянной лопатой неторопливо соскребает лошадиный навоз и посыпает двор свежими опилками.

Как бы я не оттягивал этот момент, но нужно было посмотреть правде в глаза. Когда вчера невозмутимый официант приволок двадцать три рубля сдачи с потешной четвертной, я с огромным трудом удержался, чтобы не засветить ему в слащавую рожу, так захотелось прекратить этот маскарад. Но наступившее утро не принесло видимых перемен.

Следовательно, мне придется признать невероятное. Никакие вокруг не съемки, не самодеятельность и не розыгрыш, а самая что ни на есть реальная действительность. А я каким-то немыслимым образом провалился в прошлое. Грохнул машину в родном времени, а очнулся после аварии, минимум, лет на сто позже.

Я порывисто подскочил к столу, с размаху плюхнулся на жесткое сиденье стула, воткнув локти в столешницу, крепко стиснул лицо повлажневшими ладонями, и изо всех сил зажмурился, как в детстве ныряя в спасительную тьму. И, как ни странно, через несколько минут меня неожиданно отпустило. Градус настроения пошел вверх, а тренированная продолжительной годами государевой службы психика, наконец, задавила стресс, подсказав даже некие плюсы в моем нынешнем положении.

Ну, на самом деле, что меня ждало после ухода на пенсию? Поиск более-менее достойно оплачиваемой, но безумно скучной работы? Очередная, скорее всего неудачная попытка устроить личную жизнь? И это после восемнадцати лет непрерывной нервотрепки? Финал истории банален и предсказуем – скорая депрессия, плавно перетекающая в запойный алкоголизм. А тут подвернулось невероятное приключение!

В лихорадочном возбуждении вскочив и нарезав несколько кругов вокруг стола, наконец, я сообразил, что нужно сделать в первую очередь. С третьей попытки засветив стоявшую на столе лампу, и морщась от едкого керосинового запаха, несколько раз пересчитал имеющуюся наличность.

Закончив, я в задумчивости откинулся на спинку стула. У меня имелось, ни много, ни мало, почти полторы тысячи рублей Российской империи. То есть получалось, что мне вновь крупно повезло, и я не только провалился в прошлое родной страны, но и с ходу умудрился разжиться солидной суммой. Ужин, два дня проживания на постоялом дворе и чаевые обошлись всего в каких-то два жалких целковых. Таким образом, экспроприированная у разбойника наличность превращала меня в весьма состоятельного по местным меркам человеком.

…Завтрак, на всякий случай, я решил заказать в номер. Телефон, надо полагать, еще не изобрели и, наверное, поэтому, возле двери висел витой шнурок с пушистой кисточкой на конце. Я несколько раз дернул за импровизированное сигнальное устройство, предварительно щелчком указательного пальца сбив с него беспечно шевелившего усами откормленного таракана.

Не очень приятной неожиданностью для меня явилось личное прибытие владельца заведения – Ивана Павловича Буханевича, небольшого роста, сухонького, подвижного, словно капля ртути, мужчины, возрастом за пятьдесят. Особенное впечатление производили его переливающиеся, иссиня-черные, в тонкую белую полоску, брюки, с напуском заправленные в отполированные до зеркального блеска сапоги тонкого хрома. А расшитая шелковая рубаха на выпуск, подпоясанная узким ремешком, серая жилетка с искрой и продетой в петлю золотой цепочкой карманных часов, безусловно, являлись показателем высокого достатка их обладателя.

Постреливая из-под наплывших век хитрыми глазками по сторонам, Буханевич зашел издалека. Пока выскочивший из-за его спины, как чертик из коробочки, служка, поливал мне за ширмой, мы поболтали о погоде, как на дрожжах растущих на рынке ценах и видах на будущий урожай. Причем, нарочито беспечно трепался он, а я в тон ему только невнятно мычал да поддакивал.

Когда Иван Павлович все же подобрался к цели моего прибытия, ради чего, по всей видимости, и появился здесь, я уже был готов. Решительно отослав прислугу, и понизив голос до шепота, поведал ему, что являюсь частным детективом, и прибыл инкогнито с важным расследованием, сути которого пока раскрыть никак не могу.

Однако Буханевич очень странно отреагировал на выдуманную с ходу безобидную легенду. Испуганно отшатнувшись и изменившись в лице, он, часто сглатывая, с видимым трудом справился с собой. Блуждая по сторонам отсутствующим взглядом, величественно кивнул, соглашаясь с необходимостью соблюдения тайны в таком тонком деле, и вдруг, скептически прищурившись на меня, едко съязвил:

– Как-то вы не по моде одеты-с, Степан Дмитриевич? Можно сказать, странно даже одеты-с. Ой, не гоже при вашей профессии так-то из толпы выделяться.

Я досадливо крякнул. Трактирщик был, бесспорно, прав. Моя турецкая кожанка, свитер и джинсы в купе с утепленными кроссовками, так органично вписывающиеся в современный мне городской пейзаж, здесь смотрелись, по меньшей мере, экзотично.

– Понимаете… ну это… так получилось, – пока я мямлил, мучительно пытаясь придумать приемлемое объяснение, Буханевич сам пришел мне на помощь.

– Да вы, сударь, не тушуйтесь. В миг вашему горю поможем. Приказчика прям в номер прикажете. Слово даю, обслужит, по высшему разряду. Вы ведь, – он понизил голос и проникновенно заглянул мне в глаза, – можете себе позволить? В этом смысле, – большой и указательный пальцы трактирщика выразительно потерлись один о другой.

Я снисходительно улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

– А вы как считаете?

– Полагаю, очень даже можете, – согласно кивнул Буханевич.

– Тогда, – теперь я звонко щелкнул пальцами. – За чем же дело стало? Давайте вашего приказчика, и, еще, пожалуй, завтрак…

К половине одиннадцатого я был сыт, слегка пьян, а главное, одет с головы до ног во все новое. Не слишком удобно, учитывая былое пристрастие к спортивному стилю, но терпимо, принимая во внимание отсутствие альтернативы.

Все обновки обошлись в сорок два рубля тридцать две копейки. При такой стоимости жизни, и рациональном использовании негаданной добычи, у меня имелся реальный шанс уцелеть, успев приспособиться к новым условиям существования.

Так как теперь, по заверениям Буханевича, мой внешний вид абсолютно соответствовал общепринятому, я решил, что не грех и высунуть нос за ворота. Нужно же когда-то начинать знакомство с миром, где возможно придется провести долгие годы, …если не всю оставшуюся жизнь…

Хотя утреннее возбуждение постепенно остывало, с постоялого двора я выходил с настроением, все же ближе к мажорному. Но развеяться, вдохнув полной грудью чистейшего, непривычно переполненного кислородом воздуха редкого погожего утра поздней осени, так и не сложилось.

Сразу за воротами, по дну глубокой, ощетинившейся по склонам густым высохшим чертополохом канавы на закраине дороги, жизнерадостно журчал ручеек. У самого излома забора постоялого двора через него тянулись хлипкие мостки, ведущие в кривой проулок меж запущенных палисадников. Прошлой ночью такие подробности, само собой, мне были недоступны, и сейчас я лишь тихо порадовался, что впотьмах не оступился и не свернуть себе шею.

Вокруг мостков, заполонив дорогу, шушукаясь, перетаптывались десятка два местных жителей. Причем женщины, против обыкновения не лезли вперед, а испугано прятались за спинами озабочено почесывающихся мужиков. Погруженный в свои мысли, я лавировал в глухо галдящей толпе, пока меня окончательно не оттерли к обочине, где обвисшая на стволе опасно гнущейся молодой березке молоденькая девчонка в потертом жакете и новом, ярком платке с хрипами, утробным бульканьем и жалобным постаныванием беззастенчиво освобождала желудок от завтрака. Это малоаппетитное зрелище живо вернуло меня обратно в действительность. Интенсивно поработав локтями, я довольно быстро прорвался в первую линию любопытных обывателей и в награду получил чувствительный удар по нервам.

Нет, нельзя сказать, что вид мертвого тела поверг меня в шок. Слава Богу, в силу специфики бывшей службы покойников пришлось навидаться в достатке. Но этот смотрелся как-то особенно омерзительно. Вспоротый от паха до шеи молодой, никак не старше тридцати, парень, раскинулся на спине, погрузившись затылком в темный ил и уставившись остановившимися незрячими глазами сквозь тонкую водяную пленку в линялую синь равнодушного неба. Остроконечные обломки перерубленных ребер щетинились жутким желтовато-розовым частоколом. Вывернутые из разорванной брюшины сизые кишки лениво поласкало неспешное течение. Залившая склон темно-бурая кровь, не принимаемая прихваченной утренним заморозком землей, охрой красила студеную воду, едва заметно парящую воду.

Где-то за спиной, сквозь неразборчивые причитания, испуганные ахи и охи, слух неприятно резанул высокий, на грани истерики, женский голос: «Да что же это, Господи, деется-то? За два-то неполных месяца, почитай уж восьмой упокойник…»

У меня вдруг перехватило горло, по всему телу побежали волны неприятных ледяных мурашек, и стало трудно дышать. Я поспешно вывернулся из толпы, жадно хватая ртом обжигающе холодный воздух, а в голове билась лишь одна заполошная мысль: «Бежать!.. Бежать отсюда немедленно!.. Бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше!..»

О продолжении прогулки речь уже идти не могла, и я как в последний оплот, бросился обратно в номер. А когда минут через четверть часа после возвращения на постоялый двор раздался по-хозяйски напористый стук в дверь, в пепельнице догорала уже пятая сигарета. Мое сердце екнуло и оборвалось от дурного предчувствия. Под ложечкой разлилась слабость, и возникло непреодолимое искушение исчезнуть, испариться, или, как минимум, поглубже забиться под кровать, лишь бы не отворять. Но незваные гости оказались настойчивыми, и уже барабанили в дверь кулаками и ногами.

Обреченно понимая, что отсидеться не удастся, я все же заставил себя подняться, сделать три роковых шага и повернуть ключ, отпирая замок…

Камера, в которую меня бесцеремонно затолкали вломившиеся в номер полицейские, в придачу к тошнотворной вони и клопам, дождем сыпавшимся с низенького потолка, имела еще и постояльцев. Но самый главный сюрприз ждал меня впереди.

Сидя прямо на земляном полу, привалившись спиной к сочащейся ледяной сыростью стене, уронил голову на грудь мой недавний рыжий знакомец. Тот самый любитель пугать ножиком мирных прохожих. Судя по заплывшим зеленью глазам, посиневшей и раздутой физиономии, а также запекшейся в уголках рта кровью, после моей плюхи ему еще кто-то щедро добавил.

Рядом с рыжим, но уже на подгнивших нарах, вольготно развалились два костлявых оборванца. Они, оживленно пихаясь локтями, по очереди плевали в него, стараясь попасть прямиком в макушку.

На мое появление в камере бродяги отреагировали с неподдельным восторгом.

– Гля, Репей, кого привели! – довольно заголосил тот, что повыше. – Точняк первоход! Ну, шлепай, шлепай к нам шустрее, – издевательски поманил он пальцем.

– А клифт у него знатный, – облизнулся второй, нервно дергая левым глазом в предвкушении предстоящей забавы. – Как раз по мне будет.

Действительно, по виду меня запросто можно было принять за ненароком оказавшегося в камере зажиточного обывателя.

Но на этот раз бродяги просчитались. Добыча оказалась им не по зубам. Я угрожающе насупился, вразвалочку подошел вплотную к нарам и сквозь зубы процедил:

– Вы на кого, сявки, хвост задрали?

Пока голодранцы в изумлении лупили глаза, я, не долго думая, схватил их за волосы, и изо всей силы долбанул головами друг о друга. Громыхнуло так, словно столкнулись чугунные ядра.

От их пронзительного визга у меня буквальным образом заложило уши. Но, не обращая на эту какофонию ни малейшего внимания, я плотно прихватил их сальные патлы, сорвал на пол и волоком потащил в дальний угол, к параше – большому, в желто-коричневых потеках жбану под осклизлой деревянной крышкой. Для закрепления воспитательного эффекта пнул каждого по разу под ребра и подвел итог:

– Теперь ваше место здесь! Дошло?.. Или продолжить?

Как и следовало ожидать, эти поганцы превосходно понимали язык силы и, нарвавшись на достойный отпор, безропотно забились в отведенный угол, даже не помышляя сопротивляться.

Теперь пришло время заняться моим старым знакомым, который на все вообще происходящее никак не отреагировал. Взгромоздить его на нары оказалось непросто. Несмотря на невеликий рост, весил этот бык, как мне показалось, килограмм под девяносто. Пока я его кантовал, выяснилось, что он ко всему еще и в стельку пьян. В ядовитой атмосфере камеры унюхать густой сивушный дух можно было, только сблизившись, нос к носу.

Рыжий очухался, когда я уже смирился с мыслью, что ночь придется провести в зловонной дыре на голых досках. Первым делом он прохрипел:

– Где это я?

– На курорте в Караганде, – не удержался я от нервного смешка. – В кутузке, где еще?

Разбойник застонал, сжав голову ладонями.

– У-у-у, – покачивался он, тоскливо скуля. – Как же башка-то трещит. Сдохнуть легче, чем снести.

Когда же до него, наконец, дошел смысл сказанного, рыжий медленно повернулся и надолго приклеился ко мне мутным похмельным взглядом, затем нерешительно промямлил, потешно шевеля распухшими оладьями разбитых губ:

– Кажись паря, где-то я тебя видал?

– Если кажется, свистеть по утрам надо, – злобно буркнул я в ответ.

– Креститься, – тупо наморщившись, поправил он.

– Тут уж кому как больше нравится. Можешь и креститься, – съехидничал я, и на этом наша весьма содержательная беседа на время прервалась.

Мой сосед, неуклюже ворочаясь, осмотрелся, не обращая особого внимания на затаившихся в углу бродягах. Похоже, он ничегошеньки не помнил, потому как снова повернулся ко мне и, дыхнув перегаром, неожиданно представился:

– Андрюха я, Стахов. Обычно Ржавым кличут.

– Степан, – иронически покосившись на него, отозвался я.

– А тебя, сердешный, за что ироды замели-то? – участливо прошепелявил новый знакомый.

– За мокруху, – небрежно бросил я в ответ, и оборванцы у параши тревожно зашевелились.

– Почетно, – одобрил причину задержания собеседник, – И кого ж ты, – он выразительно чиркнул пальцем по горлу, – коль не секрет, на тот свет спровадил?

С деланным изумлением выкатив на рыжего глаза, на всякий случай я бурно возмутился:

– По подозрению меня закрыли, дурья твоя башка. Понимаешь, по подозрению. У вас тут, сдается вообще так принято, как только новый человек появляется, на него всех собак вешать.

Андрюха задумчиво поскреб в спутанной нечистой бороде и, таращась в низко нависающий потолок, изрек:

– Понятственно. Так тут, почитай, кажну седмицу режут. Маньяк, бают, завелся, или как его там? Сыскари озверели совсем, всех подряд метут. Меня-то тоже, как первого мертвяка нашли, неделю мариновали. А как следующего мочканули, так зараз и ослобонили. Оттого как нет моей в том вины. Под тремя замками сидел, никак не мог зарезать. Так что не боись, днесь непременно другому бедолаге кишки выпустят, тут-то и придет твой черед.

Вдохновленный столь радужной перспективой, я осторожно поинтересовался:

– И часто у вас в округе народец потрошат?

– Никак оглох? Говорю ж, раз в седмицу, всенепременно, – Андрюха повозился, устраиваясь удобнее, после пожаловался: – Глотку сушит, мочи нет. Тута завсегда жбан с водой имелся. Почто убрали, аспиды? Простой воды уже жалко?… А что, жрать-то, еще не давали?

– А здесь еще и кормят? – саркастически приподнял я брови.

– А то, как же. Раз в день непременно. В трактире-то состоятельные господа, типа тебя, трапезничают. Опосля них, доложу я тебе, уйма отменной хавки остается. Вот мудреный трактирщик и наладился ее для кормежки арестантов полицейскому ведомству по дешевке сбывать…

Обрывая разговор, в замке загрохотал ключ. С душераздирающим скрипом отворилась мощная, с обеих сторон обитая железом, дверь и щурясь со свету, забавно морща нос от разлитого по камере смрада, за порог шагнул один из полицейских, задерживавших меня на постоялом дворе.

Андрюха оживился, шустро соскочил с нар, переломился в поклоне и неожиданно тонко для своей туши, проблеял:

– Здравы будьте, Никодим Ананьевич!

Не обратив на Стахова ни малейшего внимания, словно перед ним было пустое место, вошедший наставил на меня палец и брезгливо процедил:

– Ты! На выход!

Глава 2. От тюрьмы, да от сумы…

Директор Департамента сыскной полиции Тагир Равшатович Бибаев находился в крайне скверном расположении духа. Он только что грубо сорвался на заместителя, но облегчения это не принесло. Полковник Подосинский с налившимся кровью лицом, как ошпаренный выскочил из кабинета, однако хлопнуть дверью не посмел.

Бибаев закурил дорогую папироску с длинным мундштуком, поднялся из-за роскошного стола красного дерева дорогим зеленым сукном на столешнице. Несколько минут мерил шагами кабинет, давя раздражение, затем приоткрыл дверь и бросил адъютанту:

– Мой экипаж к подъезду. Через четверть часа выезжаем на место убийства Прохорова.

Тот, вытянувшись в струну, каркнул «Есть!» – и сорвался выполнять распоряжение.

Бибаев недавно стал генералом. Только он один знал, что стоило инородцу незнатной фамилии пробиться наверх. Тагир Равшатович сменил на посту директора Департамента генерала Завравжнова, промахнувшегося с покровителем.

Будучи длительное время чиновником пограничной стражи о повседневной деятельности сыскной полиции Бибаев не имел ни малейшего понятия. Но это, как он искренне считал, совсем не являлось помехой в борьбе с преступностью. По его мнению, начальнику достаточно всего лишь жестко контролировать подчиненных, заставляя докладывать о каждом шаге. И еще обязательно искоренить специфический порок сыскных – поголовное пьянство.

Сам Тагир Равшатович позволял себе максимум пригубить вина, либо шампанского, когда отказываться было уже совсем неприлично. Зато немало заслуженных агентов, не один год успешно ловивших воров, грабителей, убийц, и привыкших снимать стресс испытанным методом, пострадали от его тонкого нюха во время внезапных инспекций полицейских частей. До таких крайностей, как увольнения со службы дело, конечно, пока не доходило, но в их послужных списках появилось немало незаслуженных взысканий.

То, что подавляющее число сотрудников департамента Бибаева на дух не переносило, он прекрасно знал. Поднимаясь по карьерной лестнице, опытный интриган Тагир Равшатович тянул за собой нескольких преданных прихлебателей, коих и расставлял по должностям в ближайшем окружении. Они совершенно не были способны выполнять обязанности по службе, но зато исправно доносили хозяину о царящих в коллективе настроениях.

Сейчас же Бибаева до нервной дрожи в пальцах бесило то, что он мог запросто лишиться должности, к которой упорно стремился долгие годы. Должности, открывавшей дорогу к ослепительному карьерному взлету. И все из-за какого-то припадочного идиота, ни с того, ни с сего возомнившего себя Джеком-Потрошителем.

Ну и резал бы себе, на радость желтой прессе, всякое быдло. На этом деле даже денег можно было подзаработать. Где-то продать верным людям закрытую информацию, где-то заказное интервью тиснуть, благо падких на жареные факты писак вокруг крутилось более чем достаточно. Однако после доклада Подосинского о сегодняшнем убийстве, директор полицейского департамента оказался в весьма щепетильной ситуации.

На этот раз жертвой распоясавшегося маньяка оказался Николай Александрович Прохоров, известный пьяница, кокаинист и бабник, то есть, по большому счету, абсолютно никчемный человечишка. Но он же одновременно приходился сыном влиятельному сановнику из высшего света, а что хуже всего, давнему покровителю генерала.

Узнав шокирующую новость, Бибаев не задумываясь, отмел все намеченные дела, и немедленно собрался в забытый Богом пригород, где по непонятной прихоти предпочитал проживать в роскошном поместье тайный советник, и в окрестностях которого в конечном итоге зарезали его сына. В этом южном пригороде столицы последние два месяца регулярно убивали людей. Особенностью этих убийств было жуткое состояние жертв, когда несчастных словно вспарывали громадным серпом, вываливая наружу изуродованные внутренности.

До нынешнего дня маньяк, а даже непосвященному было понятно, что действует серийный убийца, довольствовался маргиналами, да представителями низших сословий. Несмотря на нездоровый интерес газетчиков, информацию пока удавалось фильтровать, не допуская паники среди горожан.

Не зная пока подробностей убийства Николая Прохорова, Бибаев в душе искренне молил Аллаха о том, чтобы того прирезал собутыльник во время очередной попойки. В противном случае огласки уже избежать не удастся.

…Миновав чисто выметенный дворик полицейской части, мы с Никодимом Ананьевичем вошли в уютную комнату. Язык не поворачивался обозвать ее казенным кабинетом. Небольшая, чисто убранная и хорошо протопленная. Вот только домашнее впечатление портили грубая решетка на окне, да пропитавшее мою одежду камерное амбре.

Небрежно пнув в мою сторону колченогую табуретку, сам конвоир устроился за маленьким столиком, с деловым видом закопавшись в бумагах. Минут через пять распахнулась входная дверь, и в комнату ураганом ворвался хорошо сложенный, симпатичный парень лет тридцати. На его по-мальчишески румяном лице комично смотрелись жиденькие усы, с модно закрученными вверх кончиками.

На ходу сбрасывая пальто, он жестом усадил на место подскочившего Никодима и, улыбнувшись, представился:

– Околоточный надзиратель Петр Аполлонович Селиверстов, к вашим услугам.

Повернув стул спинкой вперед, с размаху плюхнулся на сиденье, и продолжил:

– Ну, что ж, приступим… Имя? Фамилия? Когда и где родились? Сословие? Вероисповедание?

Выдержав сколько можно паузу, я, будь что будет, все же решился ответить:

– Степан Исаков. Родился 5 февраля…, – и тут я запнулся, в поисках ответа блуждая глазами по сторонам, пока не наткнулся на настенный церковный календарь. Судя по нему, на дворе стоял 1879 год. Ругнувшись про себя неприличным словом за вопиющую невнимательность, и со скоростью калькулятора произведя вычисления, уверенно закончил, – 1843 года в городе Вышний Волочек Тверской губернии.

Остался вопрос о сословии. Поскольку крестьянином я никогда не был, а звание старшего офицера, пусть даже в прошлой жизни, как-никак позволяло претендовать на жалованное дворянство, пришлось выбирать компромисс:

– По происхождению мещанин, – если не изменяет память, простой горожанин. Я прикинул, такой генезис в вольном толковании не так уж далек от истины. – По вероисповеданию – православный.

Заминки в ответах сильно не понравились околоточному. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, если человек не может быстро и вразумительно ответить на элементарные вопросы касаемые его самого, значит, он, скорее всего, банально врет.

Выражение лица Селиверстова с обманчиво-простодушного в одну секунду сменилось на напряженно-хищное. Сыщик почуял добычу и, скорее всего, решил, не теряя даром время, примерить меня на последнее убийство. Уже без улыбки, он холодно продолжил допрос:

– Из какой местности изволили прибыть, любезнейший и когда?

– Не далее как вчера вечером из Казани, – ответ родился сам собой. В Казани я служил много лет назад после окончания военного училища. Оставалось надеяться, что когда совсем придавит, география города вспомнится сама по себе.

– Значится из Казани, – повторил за мной околоточный, задумчиво покачивая головой. – Издалече, однако. Не утомились, дорогой-то? – и не дожидаясь ответа, приторно продолжил: – А документик, личность удостоверяющий, какой у вас имеется?

Гаже вопроса придумать было сложно. Я ни сном, ни духом не ведал, какими документами здесь должен располагать добропорядочный обыватель.

– Документов в настоящее время показать не могу. В силу определенных обстоятельств их у меня просто нет.

– Так, так, так, интересненько, – покачал головой Селиверстов и неожиданно подскочив, грозно рыкнул:

– Очень печально-с!.. Для тебя, голубь, печально! – фамильярный переход на «ты» оптимизма мне не добавил.

– Ну, что ж… Направим-с нарочным запросы в департамент, а тот, в свою очередь запросит Казань и Вышний Волочек. А тебе, мил человек, покудова придется поскучать. Да только уже не у нас в гостях, а в центральной городской тюрьме, – вкрадчиво вымолвил он и выжидающе вперился в меня.

По логике околоточного, теперь должен был последовать мой вопрос о сроках хождения запроса. Но именно потому, что полицейский явно на это нарывался, спрашивать я не стал. Повисла хрупкая тишина, разбавленная лишь скрипом пера и шуршанием бумаги, на которой старательно сопящий помощник Селиверстова старательно фиксировал наш диалог.

Ловя момент, я прикинул возможное развитие ситуации. В пассиве у меня имелось отсутствие каких-либо документов, изъятая в номере одежда непонятного происхождения, крупная сумма денег, плюс мобильный телефон, назначение которого будет весьма затруднительно объяснить. А так как в этом мире в принципе не существовало людей, способных удостоверить мою личность, то срок сидения в ожидании ответа в теории стремился к бесконечности.

В активе было значительно меньше. Разве что невозможность законными методами повесить на меня убийство возле трактира. Свое алиби я мог предъявить посекундно, даже, если ради этого пришлось бы освежить память Стахову.

А еще в ходе допроса мне почудились интонации не очень умелой вербовочной беседы. Неужто и здесь начальство настолько жестко требует дутых показателей, что они готовы первого встречного-поперечного в стукачи записать? С другой стороны, не исключено, что околоточный, пользуясь случаем натаскивает малоопытного подчиненного. То-то Никодим то и дело зыркает исподтишка, да прикусив от усердия кончик языка, истово конспектирует за начальником. В любом случае, если околоточный явно попытается склонить меня к сотрудничеству, появляется реальный шанс поторговаться. А пока я решил проверить это предположение, слегка поддразнив Селиверстова.

– Итак, что вы имеете нам сообщить? – как ни в чем ни бывало, словно и не он грубил минуту назад, прервал затянувшуюся паузу околоточный.

– О чем, собственно? – приподнял я брови, демонстрируя искреннее непонимание.

– Насчет убийства господина Прохорова нынешней ночью, – вновь насупился полицейский.

– А кто это? – тут я уже не играл, так как названная фамилия мне действительно ни о чем не говорила.

– Вас же половина посада видала возле его тела? – неподдельно возмутился Селиверстов.

– Так это, которого рядом с трактиром нашли, что ли? – на всякий случай уточнил я.

– А вам еще где-нибудь нынче на мертвецов натыкались? – тут же напрягся околоточный.

– Боже упаси, – входя в роль, театрально всплеснул я ладонями. – С детства покойников робею.

– Значит, вы утверждаете, что не знали убитого господина Прохорова? – не унимался Селиверстов.

– Да в первый раз о таком слышу! – нервно повысил я голос.

– Тогда с какой целью вы крутились возле его трупа? – продолжал гнуть свое околоточный.

– Исключительно из праздного любопытства, знаете ли. Насколько я понимаю, оно, то бишь любопытство, пока еще ненаказуемо, – с ядовитой улыбкой проникновенно поинтересовался я у полицейского.

– А документов, значит, у вас никаких нет? – налился темной кровью околоточный, не зная к чему еще прицепиться.

– Так я ж говорил уже, нету. Ну, так случилось, потерял. С кем не бывает? – с тяжким вздохом развел я руками.

– А какие документы потеряли? – едва сдерживая кипящий внутри гнев, прошипел Селиверстов.

– Так все что были, те и потерял, – как ни в чем не бывало, беззаботно ответил я, склонив голову к плечу и разглядывая клочок весело голубеющего в квадрате решетки неба.

И тут околоточный, не выдержав, взвился. Подскочил ко мне в упор, подскакивая, как клоун на арене, потрясая сжатыми кулаками, и бешено брызгая слюной, заорал прямо в лицо:

– Так ты глумиться вздумал, сукин сын?!!! На каторге, в железе сгниешь!!!

Упершись потяжелевшим взглядом в пол и раздувая ноздри, я внутренне подобрался, в готовности пресечь малейшую попытку рукоприкладства, ледяным тоном, отчетливо, чуть не по слогам, процедил:

– Фильтруй базар, мусор… А то как бы за оскорбления ответить не пришлось…

Селиверстов побагровел так, что алыми огоньками полыхнули ставшие прозрачными ушные раковины. Будто выброшенная на берег рыба несколько раз немо хватанул ртом воздух, но, отдышавшись, неожиданно равнодушно заявил:

– Стало быть, по-хорошему не хочешь. Ладно, быть по сему, – и он отвернулся к Никодиму. – Оформляй необходимые бумаги. Завтра лично отконвоируешь его, как основного подозреваемого в убийстве Николая Александровича Прохорова в городскую тюрьму.

Такой финал допроса меня здорово расстроил. Пока я судорожно раскидывал мозгами, как выкручиваться из ситуации, очень уж в городскую тюрьму не хотелось, без стука распахнулась дверь. Судя по тому, как подскочили и вытянулись в струнку околоточный вместе с помощником, стало ясно, что прибыло высокое начальство.

Вошедший первым был просто двойником генерала, по милости которого меня спровадили на пенсию. Такой же долговязый, худой и сутулый, с вечно брезгливым выражением узкоглазого скуластого лица. От столь явного сходства у меня непроизвольно отвисла нижняя челюсть.

Второй производил более приятное впечатление. Значительно старше своего спутника, на первый взгляд он уже разменял седьмой десяток, ниже ростом и поплывший в талии, одет он был просто, но дорого. Вот только его холеное, гладко выбритое и припудренное лицо было болезненно, до синевы бледным, а обведенные темными кругами глаза, с покрасневшими белками, смотрели из-под воспаленных век с иконописной строгой скорбью.

Подхватываться с табуретки я, само собой и не подумал. Наоборот, попытался развалиться как можно развязанней. Это для служивых они начальство, а по мне так никто. Однако на мое демонстративное хамство никто не обратил не малейшего внимания, от чего в глубине души даже ворохнулась обида.

Втянувший от страха голову в плечи, посеревший Селиверстов, пытался, что-то, заикаясь докладывать заплетающимся языком, но получалось у него невнятно и невразумительно.

– Эко тебя, братец, расколбасило. Неприлично же так начальство бояться, – озадаченно пробормотал я в усы, а азиат властно перебил околоточного:

– Что вы за дичь несете, Селиверстов? Какой подозреваемый, в каком убийстве? На каком основании вы вообще посмели задержать гостя его высокопревосходительства Александра Юрьевича?

И тут последовала немая сцена, совсем как у классика. Оказывается, я гость неизвестного мне Александра Юрьевича. Чем же теперь закончится представление?

Пока Селиверстов отходил от шока, Александр Юрьевич, обратился ко мне сам:

– Здравствуйте, многоуважаемый Степан Дмитриевич. Простите, что так нескладно вышло. Предлагаю обсудить сию коллизию без посторонних. Вы как, Тагир Равшатович, не возражаете?

Важный полицейский чин растянул бескровные тонкие губы в любезной, как ему видимо казалось, улыбке, и часто, словно китайский болванчик, закивал головой:

– Как вам будет угодно, ваше высокопревосходительство. Нам выйти?

– Да нет, не стоит, – остановил его порыв Александр Юрьевич. – Лучше уж мы со Степаном Дмитриевичем оставим вас. Как раз к обеду поспеем.

– Как прикажете, ваше высокопревосходительство, – азиат услужливо бросился распахивать дверь перед спутником и уже из-за его спины, обернувшись, прошипел: – Мы же пока о своих, служебных делах потолкуем.