В то же время последние не имели уже возможности ведать огромное и разнообразное монастырское хозяйство, а поневоле ограничивались только стенами монастыря, а именно бесконечными перестройками наследия предшественников. Низкий культурный уровень новых монастырских властей, утрата ими традиционных духовных ценностей привела к катастрофическим разрушениям архитектурных шедевров Борисоглебского монастыря. Своего пика эта деятельность достигла в начале XIX в., когда настоятелем монастыря стал бывший сторож Рафаил, которого даже современники, не менее остро, чем мы, ощущавшие потери национальных древностей, назвали «новым Тамерланом». При первой финансовой возможности Рафаил ломал и перестраивал подвластные ему монастырские сооружения. Средства на маниакальные переделки настоятель изыскивал предельно парадоксальными способами – продавая реликвии монастыря (например, крест затворника Иринарха, которым он благословил на рать князя Д. Пожарского) и сокровища его ризницы, даже те, что не вывезли поляки в Смуту. Разорение продолжилось, естественно, в советское время, но огорчает то, что продолжателями дела Рафаила, пусть и пассивно, стали и новые церковные хозяева монастыря, которым он был передан в 1990-е годы, и музей. Следов фанатичного архитектурного реформаторства монастырские строения не несут, но нет и знаков того, что памятники пытаются сохранить; строения ветшают, потихоньку осыпаются и разваливаются, что отчасти объяснимо: и духовные власти, и музей – бедны, как церковные крысы.

Фрагмент декора Сретенской церкви

Северная стена монастыря. Верстовая кладка с забутовкой

На следующем развороте:

Южная стена монастыря и Сергиевская надвратная церковь. 1545, 1680 гг.

Судьба монастыря, прожитая им жизнь – от первых деревянных келий и церковок к могучей крепости, а потом к упадку и разорению – резко запечатлелась в его нынешнем облике. Борисоглебский монастырь – очень непростой памятник. Непросто, то есть неоднозначно, и впечатление, которое он производит на посетителя.

Фрагмент декора Сретенской церкви

Сначала – ошеломление от невообразимого буйства декора, мощи ворот – в какие бы вы ни вошли, северные или южные. Потом – неожиданные внутри крепостных стен широкие поляны, луга, густые рощи, в вольном беспорядке разбросанные здания, которые невозможно сразу зрительно собрать, выстроить в систему. Еще позже, после того, как начинаешь обходить эти памятники один за другим – впечатление несоединимых, казалось бы, вещей: запустения и недвижимости заброшенного провинциального музея, звучных голосов великого прошлого и дыхания сегодняшней жизни монастыря.

На следующем развороте: Настоятельские покои. XVI в. Крыльцо – XVII в.

Крыльцо Просфорного дома

Звонница. 1680 г.

На следующем развороте: Трапезная палата. 1524 г., XVII в.

Несмотря на то, что здания Казначейского и Просфорного домов самые низкие и неприметные из всего монастырского комплекса, они притягивает к себе взгляды, стягивают на себя, как на центр, все остальные памятники, может быть, потому, что расположены, действительно, в самом центре монастыря. А, может быть, потому, что они самые живые – жилые, обжитые. Вытоптана до земли трава перед деревянным крыльцом, от него, огибая угол, тропинка ведет на задворки. А там, как и двести, и триста лет назад, течет обычная нормальная жизнь с каждодневными заботами – сложены в поленницу дрова, сушатся на подоконнике вымытые ботинки, кошка подъедает остатки обеда. И совершенно непротиворечиво, очень традиционно выглядит нагромождение деревянных хороминок, пристроенных к каменным палатам – чердачки, переходики, крыльца и балкончик-гульбище.

Более новый, "гладкий", даже несколько безликий на вид Просфорный дом, или Архиерейская кухня, оказывается на поверку более древним. Он построен в первой трети XVI в., но перестраивался на рубеже XVII–XVIII вв., что и объясняет его невыразительность. Однако от прошлого в нем остались поразительные, глубокие, трехметровые подвалы, которые служили монастырской тюрьмой. Парусный свод этих огромных подвалов опирается на единственный столп.

Казначейский дом выглядит намного интереснее, живее и приветливее, может быть, благодаря своим многочисленным пристройкам. Хотя последними исследованиями он датируется XVIII в., когда, судя по документам, в монастыре был построен специальный гостевой домик для ростовских архиереев, нет основания отвергать и мнения прежних историков, относящих Казначейский дом также к первой трети XVI в. Во-первых, подавляющая часть зданий XVIII в. строилась на старых, невероятно крепких основаниях XVI–XVII вв., а во-вторых, и это здание могло быть очень сильно перестроено.

«Гирька» с крыльца Настоятельских покоев

Древнейшая из внутренних построек монастыря – собор Бориса и Глеба, главный монастырский храм. Собор строили в 1522–1524 гг. ростовские каменщики во главе с известнейшими мастерами Григорием и Третьяком Борисовыми. Пожалуй, это здание можно назвать и главной утратой монастыря, с ним последующие хозяева обители расправлялись особенно рьяно, главным образом в XVIII в. Тогда шлемовидную главу храма, так шедшую к его сдержанным, гармоничным линиям, заменили барочной луковицей. Затем живописные, но сложные в эксплуатации закомары немного подрезали и накрыли четырехскатной кровлей, увеличив высоту барабанов. Пропорции храма были безнадежно нарушены, вид приобрел некоторую казарменность. Последнее впечатление было стократно усилено постройкой в 1810 г. на месте древней паперти придела Ильи Пророка в стиле классицизма, выхолощенного до последней степени.

«Гирька» с гульбища Сретенской церкви

Борисоглебский собор. 1522–1524 гг.

Звонница

На следующем развороте: Купол Борисоглебского собора

Изразцовый декор звонницы

Поэтому любоваться собором Бориса и Глеба при всем желании сейчас не получается – нечем, а можно только фантазировать на темы русской архитектуры XVI в., вглядываясь в жалкие остатки былой красоты – элегантный перспективный портал, граненые апсиды, плоские лопатки, небольшой аркатурный пояс. Гораздо большее впечатление производит внутренний объем храма (его труднее было убить) – неожиданные для вроде бы небольшого храма высота и простор, величавость.

После неудачи с собором Бориса и Глеба глаз не то что отдыхает, а радуется видом еще одной из старейших монастырских построек – церкви Благовещения с трапезной палатой. Стоит сразу сказать, что это название обманчиво-просто. На самом деле весь комплекс сооружений вокруг церкви с трапезной – это своего рода маленький город в городе. Его очень сложно воспринимать – так разновозрастны, разностильны, самостоятельны и в то же время неразрывно слиты его составляющие. После завершения собора, в 1524 г. Благовещенскую церковь начал строить тот же мастер, Григорий Борисов. И храм, и трапезную Борисов поднял на подклет, в котором, понятно, была кладовая. В том же веке с севера к Благовещенской церкви были пристроены настоятельские покои, которые соединялись с трапезной галереей. Фасады покоев щедро украшены кирпичным орнаментом, напоминающим вышивку-мережку на старинных полотенцах и как две капли воды похожим на орнамент древних (XVI в.) башен Кирилло-Белозерского монастыря. Двухэтажная Трапезная палата и настоятельские покои производят впечатление весьма архаичного сооружения, их архитектура принадлежит скорее XV веку – она очень солидна, основательна, но при некоторой наивной простоте на свой манер удивительно нарядна и радостна. Возможно, такое впечатление создают асимметричные, чрезвычайно пластичные линии всех архитектурных деталей строения – лопаток, порталов, карнизов, поясков, шероховатость и неровная поверхность стен. Такое здание как будто дышит, оно живое.

Но, разумеется, истинный гимн жизни – это архитектура XVII в., что особенно ярко демонстрирует крыльцо, пристроенное к палате в 1680-е годы. Все годилось для выражения этого жизнелюбия, все смело перемешивалось в одном строении – и лекальный кирпич, и изразцы, и каменная резьба. Но, удивительное дело, в итоге не получалось безвкусицы, "цыганщины", а все элементы соединялись в стилистически безупречное целое, поражающее сочетанием гармонии и буйного темперамента.

Звонница и ульи

На следующем развороте: Благовещенская церковь и звонница от южных ворот

Благовещенская церковь с трапезной – пример того, как можно, сильно вторгшись в первоначальную постройку, переделать ее, но не только не испортить, а придать ещё больше прелести и жизни. Очевидно, для этого надо было сознавать свое родство с предшественниками, быть с ними едиными духом, чтобы новые формы, даже разительно отличающиеся от прежних, не противоречили им, а переливались из одной в другую.

«Вислое железо» в арке южного проезда

Центр монастыря не ослабляет притяжения, и мы обращаемся к еще одной уникальной постройке, относящейся к XVII в. (1680 г.) – звоннице, которая возвышается напротив Просфорной и Архимандричьей палат, на другой стороне обширной поляны и претендует на главенствующее положение в центральной части монастыря. Она интересна настойчивостью реплики: примерно такие же, почти одновременно построенные при Ионе Сысоевиче, стоят в Ростове и Угличе (похожие были в Лыткарино около Угреши, стараниями Милославских, и в Больших Вязёмах, на три четверти века моложе, при царе Борисе), но прародители их – во Пскове и Новгороде и Кириллове, много раньше. Для чего ростовский и ярославский митрополит хотел наглядно, настойчиво, насильно показать стилистическую связь архитектуры своей епархии со Псковом и Новгородом – кто ж теперь скажет, в душу ему не заглянешь. (В отношении звонниц – может, просто там лучшие колокола лучше для звука расположить можно, и в этом всё дело). Но кажется, что ловчее него никто не сумел сочесть нарочитую архаизацию и смелую, даже отчаянную (гляньте на толщину шеек глав на колокольне, делающую их несколько несообразными, но туда ничего тяжелее не поставишь – конструкция такая) модернизацию: устройство для колокольного звона с виду старое, но по сути молодое, ведь часы на звоннице не руками крутили, часовой механизм с гирями и заводным механизмом был 8-ю веревками или канатиками связан с колоколами, отбивавшими не часы или четверти, а мелодии – иначе зачем столько приводов, оставивших прорезанные за время долгой работы (а может, и не очень долгой, обожжённая глина – не самый крепкий материал на износ) следы в кирпиче. Жаль, что эту колокольную мелодию, ритм, тембр, тон, громкость, смысл и вкус – нам никогда не услышать. Но услышать ещё оставшуюся каменную музыку – нам по силам, надо только попробовать понять, что хотели оставить нам строители, что хотели сказать такими кирпичными словами, какой звук, какое чувство от них осталось, какую радость они не могли оставить при себе, а жаждали передать, разделить, поделиться.

Юго-западная угловая башня с частью прясла стены. Середина XVII в.

На следующем развороте:

Старые настоятельские покои. Конец XV в.

Старые настоятельские покои

Нельзя сказать, чтобы звонница была невероятно высока – при более пристальном рассмотрении она может показаться даже несколько приземистой, но при этом производит грандиозное впечатление. Она сочетает в себе мощь объема, гигантские пролеты арок звона и изысканность наличников и поясков, изящную легкость луковок на тонких барабанах. Простота, даже некоторая примитивность линий силуэта всего сооружения непротиворечиво связывается с ассиметрией его отдельных частей – смещенных арок верхнего яруса, полузаложенной аркой с торца, где располагались часы, утраченные на рубеже XIX–XX вв. Совершенно не вызывают отторжения и «перевернутые» пропорции здания – нижний ярус с мелкими проемами окошек и дверок (здесь была та самая ризница, где настоятель Рафаил искал ценности), затем большие окна с богатыми наличниками в среднем ярусе и, наконец, подавляюще огромные арки звона.

Прорези в кирпичной стене звонницы для привода курантов

Келья преподобного Иринарха. XVII в.

Крыльцо Настоятельских покоев. XVII в.

Все здание звонницы производит впечатление абсолютно законченного, совершенного строения. Так и хочется сказать, что крыльцо, пристроенное к звоннице буквально через несколько лет после завершения ее строительства, нарушило гармонию прекрасной часозвони, да только язык не поворачивается. Ведь от крыльца – родного брата соседнего, благовещенского, точно так же нельзя оторвать глаз, до того оно чудесно. Та же резьба, те же изразцы, то же ощущение радости, тепла, основательности жизни и удовольствия от нее, которые в общем-то не противоречат и впечатлению от звонницы.

Чудесным центром монастыря его сокровища не исчерпываются. К западной стене прилепились Старые настоятельские покои. Название недвусмысленно дает понять, что эти покои старше тех, что были пристроены к Благовещенской церкви, а, следовательно, они были возведены до начала XVII в. Мнение подтверждается и тем, что западные окна Старых покоев закрыты монастырской стеной, а, значит, были построены раньше нее. В XVI в. над первым, древним этажом был надстроен второй, но визуально отличить эти "слои" невозможно. К огромному счастью, Старые настоятельские покои с тех пор мало подвергались переделкам (скорее всего, потому, что здание не было культовым), и оттого нам представляется редкая возможность видеть памятник гражданского зодчества XVI–XVII вв., а проще говоря, жилой дом, и это его великолепный образчик. Как все такие строения, он затейлив, уютен, основателен и при кажущейся небольшой величине очень вместителен. На него одного можно потратить час, обходя со всех сторон и разглядывая все его выступы и укромные уголки, все разновеликие дверки и окошки, особенно круглые "иллюминаторы" на северной стене, обращенной к монастырскому пруду.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.